А) Теоретическое обоснование

В этом качестве выступает социология журналистики, во всех ее методологических и эмпирико-прикладных проявлениях. Для профессионала социожурналистика является прямым следствием из нее. Надо, однако, уточнить, что имеется в виду круг понятий, категорий и терминов, с помощью которых конструируется научная формула социожурналистики, а не все идейно-теоретическое обеспечение практической деятельности. В реальности интеллектуальный потенциал публициста складывается под воздействием широкого спектра его подготовки и жизненного опыта. Без полновесного знания о мире, человеке, культуре стремление овладеть социожурналистикой неизбежно выродится в начетническое вызубривание догматов или ремесленное освоение техники сбора информации.

Если ставить вопрос так широко – а иначе не удастся добраться до верного ответа, – то нам не обойтись без элементов социально-философского анализа отношений журналиста с действительностью, которую он призван отражать в своих произведениях. В той или другой форме мы приближались к этой проблеме в предыдущем тексте, когда затрагивали тему достоверности журналистского знания о мире. Теперь пришло время рассмотреть ее специально.

Как автор обращается с действительностью, когда «по своему хотению» не замечает непреложных фактов или подтасовывает их? Игнорирует ее как суверенную, объективно существующую данность и заставляет жить по навязанным им правилам. Каковы истоки этого насилия? С одной стороны, они заключены в возвеличивании своей персоны на фоне внешней среды, присвоении себе полномочий по ее «верной» перекомбинации; с другой – в нежелании (неумении) признать, что многообразие есть фундаментальное условие существования человеческого общежития.

Мир не больше принадлежит нам и нашим единомышленникам, чем нашим политическим оппонентам, новым и предшествующим поколениям, всякого рода «еретикам» или детям иных народов. Значит, к «неправильным» фактам и точкам зрения надо относиться по меньшей мере терпимо, как к неизбежности, а в лучшем случае – с оптимизмом, как к подтверждению непрерывного развития общества. Развитие же действительности представляет собой непрерывную смену событий и картин, которые служат «питательным материалом» для прессы.

В учебном издании по конкретной, отраслевой тематике нет места для развернутого философского исследования отношений автора с окружающим миром. Мы можем лишь поставить проблему в предельно заостренном виде: что первично в журналистике – материальная действительность (включая, прежде всего, социальную реальность) или сознание корреспондентов и редакторов? Без такого онтологического, сущностного прочтения журналистики бессмысленно изучать ее деятельность в гносеологическом, познавательном аспекте. Если мы не прояснили для себя, существует ли объективная реальность как среда, в которую погружена пресса и которую она призвана отражать, будучи ее порождением и функцией, то утрачиваются критерии оценки качества познавательной практики журналистов.

В самом деле, чтобы заявить, что действительность непознаваема для журналистов и потому им дозволено сочинять произвольные версии событий, надо как минимум допустить наличие объективного мира в качестве зоны внимания прессы. Чтобы, далее, потребовать от редакций адекватного познания и освещения событий, тем более необходимы сами события, предопределяющие поведение журналистов. Только после таких мыслительных операций мы получаем основание для изучения субъективных познавательных установок корреспондентов. Их суждения о постигаемости (или недоступности) тайн внешнего мира, намерении или нежелании его постигать, открытости или закрытости источников информации будут служить следующим, ближе лежащим к поверхности объектом исследования. Причем подобные заявления чаще делаются спонтанно, под влиянием обстоятельств, чем в результате специальных раздумий о своем профессиональном credo. Установки отчетливее всего проступают в деятельности представителей прессы, в частности, в их публикациях. Попросту говоря, чтобы узнать, кем предстают в гносеологическом плане журналисты – материалистами или идеалистами, надо не столько спрашивать их мнение, сколько знакомиться с их производственной деятельностью.

Переводя анализ прессы в непривычную для ее исследователей теоретическую плоскость, мы не удаляемся, как может показаться, ни от современных течений в науке, ни от конкретных проблем редакционной практики. Наоборот, мы как бы встраиваемся в макродискуссию о перспективах развития нашей страны, например, о путях построения в ней гражданского общества. Они также оцениваются в свете соотношения материального и идеального начал. Так, исследователи практики демократии в России заявляют, что «субъективизм наложил свою печать на понимание социальной реальности (другими словами, общества)...». И далее: «Наши некоторые коллеги полагают, что относительно социальной реальности и вовсе отражать нечего, так как социальной реальности объективно не существует, эта реальность “интерсубъективна”, то есть плод наших “смыслов”, языка, “проговаривания”... Стратегической задачей в подобной ситуации... является разработка новой теории общественного развития на основе усиления практической (применяемой) функции философии, в частности, теории формирования гражданского общества в России»^[117][117].

Нас, в рамках изучаемой темы, тоже интересует прямое, контрастное сопоставление материи и духа, для повышения практической (применяемой) ценности анализа социожурналистики. И ответ на поставленные вопросы, в общих чертах, укладывается в рамки классического материализма. Внешний мир – природный, социальный и сверхчувственный – объективен, первичен по отношению к сознанию и познаваем; журналистика есть порождение этого мира, призванная познавать его и отражать с максимально достижимой степенью адекватности; познание представляет собой одну из ведущих функций-обязанностей прессы в обществе.

Наблюдения за долгой историей журналистики показывают, что «перспектива поступательного развития личности и общества открывается только в рационалистической парадигме, когда люди убеждены, что законы жизни есть, что их можно познать и, следуя им, добиться личной свободы и общего благосостояния и т.п.». Поэтому тексты такого рода «во все времена, даже при самых безнадежных психоисторических состояниях социума, должны быть и обязательно есть в массовых коммуникациях, хотя бы как свет в конце тоннеля»^[118][118]. Примечательно, что данное утверждение звучит из уст психологов журналистики, которым вроде бы пристало склоняться к идее таинственности отношений автора с действительностью и непостижимости творческого акта. Но такова природа прессы, что в ней социальное «сильнее» индивидуально-инстинктивного. Тем более органична эта мысль для социологии журналистики, в основе которой лежит рациональное мировоззрение.

Не станем уточнять, как прихотливо базовые теоретические положения преломляются в более детальных научных разборах и особенно в практической журналистике. Всякому непредубежденному уму понятно, что черно-белыми бывают только логические посылки, но не их подробное истолкование и воплощение в жизнь. Приближаясь к практике, будем рассуждать так. Если в журналистике преобладает стремление разобраться в сути дела, то перед нами материалистически ориентированное профессиональное сознание. Если же на передний план выпячивается субъективная оценка, то мы сталкиваемся с гносеологическим идеализмом. В быту и публичных декларациях журналист может представать как убежденный материалист. Но в своих публикациях он – стихийный агностик. Тогда свобода мнений торжествует, а познание неоднозначного явления едва ли продвигается от поверхности к сути.