💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Журналистика и социология

Социология журналистики – в высшей степени «практическая» наука, во всяком случае как элемент подготовки будущего профессионала. Именно так мы и будем ее рассматривать в этом учебнике – ничуть, однако, не умаляя ее теоретический потенциал. Чем глубже и вернее предлагаемое ею знание, тем короче путь к ее использованию в качестве инструмента редакционного труда.

Кстати говоря, в отечественной истории теоретическая социология и пресса «находили» друг друга подчас самым причудливым образом. По свидетельству историка Е.В. Тарле, в дореволюционной России преподавание социологии блокировалось властями. В сановных кругах ее называли «блажьлогией». Поэтому вместо университетских кафедр она обосновалась в популярных журналах и газетах, часто принимая форму публицистики^[64][64]. Первое отечественное учебное заведение для социологов – Русская школа общественных наук – было открыто в 1901 г. в Париже. Программа практических занятий включала в себя 4 важнейшие темы, в число которых входила – «Печать в России, политические направления и группировка»^[65][65].

Мы еще коснемся более детально сходства этих двух видов познания и отражения действительности. Сейчас же отметим, что для общества времена высокомерного третирования социологии как бесполезной профессорской выдумки давно миновали. «Социология является перспективой в такой же мере, в какой она является наукой, – пишут авторы фундаментального труда по этой теме Скотт и Салли МакНолл. – Социологическая перспектива побуждает нас искать те пути, на которых поведение и чувства людей формируются более крупными социальными силами, вне контроля и сознания людей»^[66][66].

Речь о том, что социология в целом имеет не только теоретическое, но и громадное, не подлежащее сомнению прикладное значение. То же самое можно сказать и об относительно частном явлении – социологии журналистики. Однако применительно к ней конструкция «не только, но и...» несет в себе также иное содержание: с одной стороны, это своеобразная ветвь социального познания, с другой – целенаправленное исследование журналистики. В данном разделе учебного курса нас больше занимают связи социологии журналистики с миром теории, тогда как в следующем разделе внимание будет сосредоточено на практической применимости научно-методического инструментария (социожурналистика).

Как и любая ветвь обществоведения, социология журналистики тяготеет к объективному анализу картины мира. Классик русской и мировой социологии Питирим Сорокин настаивал на том, что избранная им наука «должна решительно порвать с дилетантским философствованием, грудой слов покрывающим отсутствие знаний. Она должна отрешиться от всяких предпонятий, отправляться от факта, идти к фактам и кончать фактами»^[67][67]. Развитый интерес к общественному содержанию и развитию событий, их целостное видение и отображение, безусловная верность реальным фактам, иммунитет к соблазну «предпонятий» – все это теория и практика прессы перенимают у науки об обществе. Причем сочетание названных качеств вовсе не предполагает квазинаучного засушивания текстов. Наоборот, взаимопроникновение такой социологии и такой журналистики способно создать базу для живого, яркого по форме, увлекательного диалога с читателем. Ничто здесь не противоречит творческой самобытности корреспондента.

Вместе с тем надо подчеркнуть, что под симбиозом двух видов Деятельности имеется в виду именно их взаимообогащение, а не поглощение одного другим. В литературе же чаще принято рассматривать их сосуществование, чем соединение. При этом социология, по недоброй традиции, подается как «материнская» область, из которой пресса черпает достоверное знание (о мире, статусе и функциях самих средств информации, о методах познания и отражения действительности). Социология – заведомо «высокое», а пресса – «низкое», обыденное явление, которое может быть лишь слегка облагорожено привлечением интеллектуального капитала и методических приемов, накопленных в исследовательских лабораториях.

В представлениях самих журналистов, напротив, нередко принижается ценность научного знания. Памятно название «экспресс-социология», которое дал газетным расследовательским кампаниям публицист А. Рубинов: она якобы «имеет преимущество не в обстоятельности исследования, а в скорости получения результатов»^[68][68]. Надежность методики, фактов и выводов здесь намеренно отодвигается на второй план, главное – схватить проблему. Однако только точные сведения имеют какую-либо познавательную ценность для общества, независимо от оперативности их предоставления. Справедливости ради скажем, что сам А. Рубинов, организуя знаменитые некогда операции «Вечерней Москвы» и «Литературной газеты», всегда стремился максимально обеспечить репрезентативность (представительность) и достоверность данных, в отличие от своих менее щепетильных эпигонов.

Пренебрежительное отношение к объективной реальности свойственно не только репортерам. Оно в равной мере подстерегает исследователей СМИ, если они позволяют себе отвлечься от сложнейшего социального контекста, в котором, помимо нашей воли, растворена пресса – со всеми предпосылками ее возникновения, содержанием текстов, причинами успеха и провала, эффектами деятельности. За порогом такого пренебрежения развивается явление асоциальности прессы. Журналистика как бы отворачивается от общества, конструирует «вторую» информационную реальность, по субъективным основаниям творит и сокрушает кумиров – т.е. демонстрирует свое непослушание обществу, свою равновеликость ему или господство над ним.

Асоциальность получила и другую форму существования – в виде замкнутости прессы на интересах, ценностях, жизненном опыте квазиэлитарной журналистской корпорации. У нее уже есть и некое философское обоснование, именуемое постструктурализмом (или деконструкционализмом). Согласно этой концепции, в современном мире разрушается веками утверждавшаяся зависимость общественных явлений от производственно-экономических отношений и социальных институтов, на смену которой приходит зависимость от знаково-языковой формы общения. Соответственно становится будто бы ненужной, невозможной и подчиненность массмедиа интересам аудитории – пресса превращается в инструмент дестабилизации всего реального и истинного, любой исторической или политической правды^[69][69].

Исследователи-лингвисты фиксируют, что под мощным давлением постмодернистской тенденции в искусстве в журналистские материалы проникла карнавальная, игровая стихия. В результате, во-первых, смысл и значение текстов стали доступными лишь тем, кто постиг правила игры; во-вторых, «чем интенсивнее документальное подвергается игровой обработке, тем оно больше отдаляется от реального»^[70][70]. Таким образом, жертвой саморазвития (самовыражения, самоублажения, самолюбования и т.п.) журналистики снова оказывается действительность – будь то материальные объекты, социально-политические процессы, интересы населения или что-либо иное, живущее вне субъективного сознания корреспондентов-постмодернистов.

Слов нет, творческая натура имеет право на формалистические экзерсисы, и остается только порадоваться, если она достигает высот подлинного литературного мастерства. Более того, унылое позитивистское констатирование свершившихся фактов, лишенное творческой фантазии, образности, обыгрывания ярких деталей, умерщвляет публицистику, низводя ее до протокола общественного бытия. Вместе с тем читатель журналистских произведений рассчитывает на внятное изложение реальных обстоятельств, ведь для него эти материалы служат компасом, по которому нацеливается его поведение в социальной, гражданской и культурной сферах.

Карнавал в журналистике, с его пародийно-смеховой культурой, способен дискредитировать не только отдельных лидеров и социальные институты, но и саму идею осмысленности существования в обществе. Следовательно, постмодернистская утрата определенного смысла (реального содержания) не согласуется с общественными ожиданиями от прессы, с ее назначением как источника знаний о мире. Журналистская продукция в принципе не может изготавливаться методами, противоречащими документализму, иначе она превратится в изящную словесность, проповедь, анекдот – в любую другую текстовую форму, но неизбежно перестанет быть собой. Зачем, спрашивается, обращаться к прессе, если в такой же манере, но с большим артистическим изяществом и блеском ту же интермедию разыграют на эстраде или в театре?

Первейшей задачей социологии журналистики становится преодоление синдрома асоциальности – и в теории, и в сознании редакционного аппарата

Выделим несколько стадий осмысления потребности журналистов в непрерывном пополнении знаний о мире жизни. Категорически выступают против союза социальной науки с практикой те, кто утверждает неизменный приоритет конкретного опыта над всяческим «мудрствованием» Такой путь рассуждений не нов и, по всей видимости, всегда останется открытым для желающих следовать по нему. Его с готовностью выбирают неофиты «новой волны», которые еще вчера не имели никакого касательства к редакционному производству, а сегодня задают тон и в издательском бизнесе, и в дискуссиях о судьбе российской и мировой прессы.

Примером служит интервью генерального директора одного из молодых издательских домов в Петербурге – человека, пришедшего в журналистику фактически случайно. В момент публикации беседы были основания интересоваться причинами явного коммерческого успеха предприятия: его развлекательная продукция расходилась по всей стране огромными тиражами. Стратегия компании выстраивалась, как оказалось, оперативно, по ходу деятельности: бизнес-плана не было, «в воздухе носились идеи... И мы точно шли за рынком... У нас разлада нет... Мы живем успешным издательским бизнесом» и т.д.^[71][71] Однако через короткое время после этого интервью издательский дом сдал лидирующие позиции и в бизнесе, и на рынке читательского интереса, из него ушла многочисленная группа одаренных журналистов, которые таким образом выразили свое несогласие с политикой руководства в деловой и творчески-профессиональной сферах. И это вполне типичная иллюстрация ненадежности эмпирического способа мышления, получившего распространение в российской прессе.

Несколько более компромиссно звучат заявления тех аналитиков, кто ищет в науке «подсобный материал» для редакционного производства, но не склонен видеть в ней самостоятельный ресурс развития журналистики. «Лучший способ извлекать теорию из практики – это, конечно, заниматься практикой. Мы сталкиваемся с опытом и фактами, которые интересуют нас, и обращаемся к моделям, которые раскрывают значение опыта»^[72][72], – полагает один из американских экспертов. Другой исследователь из США считает ведущими сегодня факторами коммуникации социально-демографические и психологические характеристики аудитории, ее информационные интересы. Для завоевания рынка от коммуникаторов требуется стать демографами и психографами, учеными магистрами, специализирующимися на анализе аудитории и массмедиа, «или по крайней мере существенно развить интуицию, чтобы распознавать детали происходящего»^[73][73].

Так под давлением деловой конъюнктуры эмпиризм делает «уступку» точному знанию обстоятельств редакционной практики, и этот факт сам по себе знаменателен. Нетрудно, однако, заметить, что до идей слитности интересов журналистики и общества, зависимости прессы от социальной среды, а также ответственности перед миром за плоды производственной активности отсюда еще далеко.

Мы ведем речь не о личном выборе того или иного редактора и не о частностях производственной жизни. Из упования на опыт и интуицию в России выросла общенациональная тенденция спонтанного развития прессы. В течение 1990-х годов и профессиональные идеологии, и организация СМИ, и методики труда претерпевали глубинные трансформации, вплоть до полярного изменения приоритетов. Доказывать или хотя бы иллюстрировать факт преобразований нет необходимости – он очевиден и общепризнан. Однако эти процессы шли самопроизвольно, без опоры на сколько-нибудь ясно выраженные системные основания. По мнению главы бывшего Минпечати РФ М.Ю. Лесина, предыдущие годы представляли собой «переходный период в развитии СМИ», в течение которого «было допущено несколько принципиальных ошибок». Одной из них он считал отсутствие у государства «собственной стратегии развития рынка СМИ». Приблизительно то же сказал помощник Президента С.В. Ястржембский^[74][74].

Проблема, конечно, не сводится ни к завершению «переходного периода», ни к организации рынка массовой информации. Ее суть заключается в том, что на рубеже 80–90-х годов журналистика фактически лишилась теоретико-методологического фундамента. Он, безусловно, существовал в советское время, как бы критически мы с высоты сегодняшнего знания ни относились к существу партийно-коммунистической теории печати и методам утверждения ее господства. В новейших политико-исторических исследованиях особо отмечается, что «журналистская практика осуществлялась не спонтанно или только в угоду интересам власти, как это может показаться при поверхностном рассмотрении особенностей функционирования СМИ. Их развитие строилось на основе сложившихся особенностей духовной культуры, утвердившейся на протяжении длительного времени, с учетом политических традиций нашего общества»^[75][75].

В новой социальной ситуации практика оказалась смелее и предприимчивее теории, она раньше откликнулась на лавинообразное нарастание трансформаций. Отечественной науке в предыдущие десятилетия не хватило дальновидности, навыков прогнозирования и новаторского потенциала для того, чтобы подготовить решения стратегических и тактических проблем, возникших перед журналистикой с началом так называемого переходного периода. Вскоре выяснилось, что развиваться самостоятельно, без выверенных стратегических ориентиров прессе крайне сложно. Как отмечают исследователи, «стремительное обновление концептуального аппарата мышления привело к тому, что многие журналисты в первые годы переходного периода... теряли веру в то, что этот мир в принципе поддается объяснению и рациональному упорядочению. <...> Таким образом, можно говорить о том, что в описываемый период в отечественной журналистике происходила смена профессиональных парадигм, сопровождавшаяся тотальной релятивизацией всех представлений»^[76][76].

Как известно, реальное состояние СМИ выглядит плачевно: пресса потеряла аудиторный спрос и в массе своей не может существовать без дотаций в какой-либо форме. Значит, подавляющее большинство «эмпириков» в расчете на личную одаренность, интуицию, удачу, конъюнктуру ошиблись. Несмотря на отдельные яркие творческие открытия и «оживление» общего стиля деятельности, приходится признать, что отечественная журналистика пребывает в затяжном кризисе.

Тот факт, что между ставкой на здравый смысл и профессиональным «дефолтом» существует закономерная связь, доказывается анализом состояния российских СМИ в Интернете. Специалисты описывают положение дел в Рунете словами «системный кризис»: сетевые ресурсы развиваются гораздо медленнее, чем предполагали их организаторы; не приносят предполагавшихся доходов; бедны в содержательном, кадровом отношениях и т.п. Одна из главных причин неудач состоит в том, что оптимистические прогнозы не подкреплялась никакими исследованиями. И далее: «Единственная возможность успеха – принципиально новая стратегия, до сего момента никем не предложенная»^[77][77].

Выработка стратегических установок для целого социального института, каковым является журналистика, возможна лишь при условии верного понимания его сущностных черт. Такое глубокое и систематизированное знание не порождается в производственной «текучке», его дает наука. Теория способна увидеть, чем журналистика отличается от других способов освоения человеком мира, почему она незаменима в сравнении, например, с искусством или научными исследованиями. Так, шведские социологи считают, что «саму журналистику можно назвать формой письменной истории, хотя и с учетом определенных правил, которые касаются способа мышления журналистов»: в прессе функция летописания выражена не так явно, как у обычных историков, и связана с периодичностью, заложенной в основу производства и выпуска новостей^[78][78].

Первое, что обращает на себя внимание, – это параллель с популярным в отечественной литературе определением публицистики как истории современности, идущим от В.И. Ленина. Но важнее уловить здесь логически неизбежные параметры журналистского труда. Социальная история – документальная память человечества – не может создаваться из разрозненных, «на глазок» выхваченных фактиков, занятие ею предполагает системное и строгое освоение действительности.

Мы подошли к вопросу о сходстве и различии социологии и журналистики. Как ни парадоксально, родственность этих форм познания и отражения мира основывается на том, что они поставляют приблизительную (с математической точки зрения) информацию. Обратимся к авторитету основоположника кибернетики Н. Винера. Он писал о тщетности надежд на то, что если в гуманитарную область будут перенесены методы естественных наук, это решит проблему адекватного понимания общественной среды. С одной стороны, наблюдатель-гуманитарий, в отличие от исследователя материального мира, может оказывать сильное влияние на явления человеческой практики – они слишком близко стоят по отношению друг к другу и, следовательно, взаимодействуют. С другой – сказывается заинтересованность наблюдателя: «ученый-социолог не может взирать на свои объекты с холодных высот вечности и вездесущности... Короче говоря, будут ли наши исследования в общественных науках статистическими или динамическими... они могут иметь точность лишь до очень небольшого числа десятичных знаков... Нравится ли это нам или нет, но многое мы должны предоставить “ненаучному”, повествовательному методу профессионального историка»^[79][79].

Не правда ли, сказанное можно отнести и к историку-журналисту, хотя понятно, что в его тексте «десятичных знаков» точности будет значительно меньше, чем в отчете о социологическом исследовании. Это, впрочем, не означает, что обществоведение и пресса обречены на фактические ошибки. Здесь иные, по сравнению с математикой, пути к истине, среди которых понимание ситуации, умение отделять типичное от второстепенного значат не меньше, чем беспристрастные числовые ряды.

Публицист-аграрник Ю. Черниченко, вспоминая о судьбе одного из своих очерков, писал: «Без электронно-вычислительных машин, без алгоритмов... мы с читателями пришли к тем же 470 теоретическим тысячам, к которым приводит фундаментальная наука»^[80][80]. Имеется в виду потребность страны в комбайнах, которую автор рассчитал, обобщив свои беседы с сельскими специалистами и наблюдения в хозяйствах. Данные «от земли» были затем подтверждены экономической статистикой. Заметим, что опрос экспертов и целенаправленное наблюдение относятся к наиболее популярным методам сбора информации в эмпирической социологии. Приведенный пример показывает, что автор владеет ими достаточно уверенно.

Подробное сопоставление журналистики и социологии на методологическом уровне дано в учебном пособии «Журналистика и социология» (МГУ, 1995). Приведем его в тезисной форме:

Ø  оба вида деятельности относятся к обществоведческой сфере, при том, что социология в большей мере ориентирована на прогнозирование развития процессов и явлений, а журналистика больше погружена в текущую практику;

Ø  они руководствуются сходными принципиальными установками: гуманистическая направленность, социальная ответственность, гражданская заинтересованность, стремление к получению надежной и достоверной информации;

Ø  у них общие объекты исследования и отражения – современное общество и его структурные компоненты, взятые и в объективном (факты, поведение), и в субъективном измерениях (мнения, интересы, отношения), однако социология тяготеет к массово-статистическим фактам и процессам, а для прессы характерно обостренное внимание к человеческой индивидуальности и уникальным событиям;

Ø  применяется примерно одинаковый комплекс методов труда, среди которых социологи отдают предпочтение массово-статистическим и формализованным методам, а журналисты – углубленному знакомству с индивидуально-конкретными явлениями;

Ø  основной адресат (потребитель продукции) для социологов – специалисты и органы управления, для журналистов – массовая аудитория; но как ученые нуждаются в диалоге с широкой общественностью, так и сотрудники СМИ в случае необходимости апеллируют к органам управления;

Ø  взаимодополняя друг друга, социология и журналистика создают полную картину, в которой статистически значимые факты и закономерности сочетаются с отражением индивидуальных форм жизнедеятельности общества^[81][81].

Как нетрудно заметить, приведенные характеристики касаются главным образом сбора, обработки и распространения информации, т.е. эмпирической деятельности. Если же вести речь о теории и профессиональном самосознании сотрудников СМИ, то нас больше будут интересовать концепции, подходы, методология системного анализа, которые привносятся в представления о журналистике из науки об обществе. Ни назначение прессы, ни ее функции и отношения с другими институтами, ни мера ее влияния на целостный социальный организм не могут быть поняты без учета того распределения ролей, той игры сил, которые объективно сложились в обществе и систематически осмысливаются в социологии.

Материал такого рода последовательно накапливается и осмысливается в частной социологической теории – социологии средств массовой коммуникации. Ее основные цели – «изучение, с одной стороны, социальной обусловленности этих (массово-коммуникационных. – Авт.)процессов, с другой – социальных последствий их функционирования, т.е. влияния на социальные, политические, экономические, культурные явления»^[82][82]. Через посредство этой научной дисциплины цеховые рамки журналистской деятельности как бы размыкаются для «внешнего» окружения. Она начинает восприниматься как составная часть системы более высокого порядка – социума, элементы которого находятся в непрерывном продуктивном взаимодействии.

Значит ли сказанное, что тем самым уже полностью сформирована теоретическая основа социологии журналистики? Ответ можно дать только отрицательный.

Во-первых, нельзя разобраться в явлении, если подходить к нему лишь извне – всегда есть непостижимые для стороннего наблюдателя внутренние закономерности и таинства. К журналистике, в которой сопрягаются рациональное и интуитивное, социальное и неповторимо личностное, производственное и творческое, это относится как ни к какому другому явлению.

Во-вторых, журналистика представляет собой комплексное, многоаспектное образование, имеющее наработанные долгим опытом собственные концептуальные основы, отнюдь не измеряемые одними только коммуникационными критериями. В качестве аргумента в поддержку коммуникационного истолкования журналистики приводятся различные доводы, включая и утверждение, что такова магистральная линия развития гуманитарных наук за рубежом.

Действительно, господствующие западноевропейские и американские доктрины прессы в числе важнейших истоков имеют социально-психологические, коммуникационные по сути, теории, представленные именами Шопенгауэра, Ницше, Фрейда, Ле Бона и др.^[83][83] Однако в Западной Европе и США формируются ценности отнюдь не универсального, общечеловеческого свойства. «Перед лицом глобальной конкуренции вдвойне необходимо способствовать провозглашению национальной идентичности и ее связям с языком и искусствами, литературой, кинематографией и телевидением», – утверждает американский профессор М. Прайс^[84][84].

Но сейчас нас больше занимают содержательные, а не географические координаты данного теоретического направления. Журналистика, безусловно, есть коммуникация, и в этом качестве ее необходимо интенсивно исследовать, развивать и преподавать. Но нереалистично признавать менее существенным или несамостоятельным ее значение как творческой деятельности по созданию интеллектуальных, политических, эстетических, иных ценностей, как института общественного самоуправления, как отрасли производства и т.д.

Следовательно, в-третьих, социология журналистики складывается под определяющим влиянием теории журналистики – как самостоятельной и широко разветвленной области научного познания, углубленно занимающейся всеми закономерностями, процессами, движущими силами, которые существуют внутри системы СМИ. Социология журналистики развивается в русле этой теории и в то же время не поглощается ею, а занимает особенное – по предмету, назначению, методам – место^[85][85]. Наша задача состоит в том, чтобы определить это особенное ее положение. Значит, необходимо охарактеризовать структуру теории журналистики в нынешнем состоянии и направления ее динамики.

Прежде чем приступить к этому, проведем еще одно сопоставление, выйдя за границы непосредственного предмета своего интереса. Оно нужно для того, чтобы понять, что социологические подходы к духовно-творческой сфере специфичны в сравнении с другими социальными явлениями.

Как бы ни различались виды духовно-творческой деятельности, Для социологии все они – объект особой, повышенной сложности, принципиально не допускающий однолинейных решений. Журналистика не является исключением из общего правила. В этом можно убедиться, познакомившись со структурой и идейным наполнением учебного пособия для гуманитарных вузов «Введение в социологию искусства» (2001).

Увидевшее свет после публикации нашего пособия «Социология журналистики» (1998), но написанное, по всей вероятности, совершенно независимо от него, оно содержит в себе много сходных с нашими мыслей и методологических решений, вплоть до подобия в названиях и последовательности глав. В частности, здесь подвергаются критике упрощенные «представления о том, что предметом науки должно служить искусство, взятое или как социальный институт, или как форма социальной деятельности, или как вид общественной коммуникации, или как социальная ценность. Все подобные трактовки сужают понимание искусства как общественного явления и, как правило, сводят всю систему его взаимоотношений и взаимосвязей с обществом только к какому-либо одному ее элементу, исключая при этом необходимость исследования самих художественных произведений»^[86][86].

Соглашаясь с приведенными суждениями, весьма, на наш взгляд, глубокими, обратимся к многоплановой структуре современной науки о журналистике.