Разведенная семья — функционирующая семья

Если подумать о семьях, где царят конфликты и общая неудовлетворенность относится к обычной повседневности, то на вопрос, поставленный в на­чале главы, является ли развод вообще делом педа­гогически ответственным, можно с чистой совестью ответить «да!».

И это прежде всего потому, что дли­тельность, а может быть, и нарастание конфликтов между родителями, а также самопожертвование од­ного из них или даже обоих «во имя детей» создают почву лишь для созревания в ребенке внутренних, психических конфликтов, в общем и целом харак­терных для развода.

Конфликты эти не менее опас­ны, чем последствия самого развода. Если родители хотят помочь детям справиться с их переживаниями развода и предоставить им возможность для благо­получного дальнейшего развития, то прекращение неудачных отношений следует рассматривать как необходимое условие — также и с педагогической точки зрения.

Однако нельзя забывать, что если отношения между матерью и отцом все еще достаточно хорошие, то, конечно же, такая семья в любом случае остается оптимальным условием для благополучного психиче­ского развития детей.

Даже если сравнить ее с теми удачными условиями развода, когда ребенку предо­ставлено все необходимое (например, тесные отно­шения с живущим теперь отдельно отцом). Об этом я — с известной теоретической осторожностью — уже писал в первой книге. Там я достаточно подробно описал структурные особенности сепаратных отно­шений, характерных для разведенных семей и семей с одним родителем⁷¹'.

Сейчас мне хочется вернуться к этой, весьма значительной теме. Конечно, знание о том, что хоро­шо функционирующая семья предоставляет детям наилучшие условия для их благополучного развития, практически мало что может принести матери или от­цу, стоящим перед обломками своей любви. Но такое знание может оказать существенную помощь другим мужчинам и женщинам, находящимся в иных жиз­ненных ситуациях, например, решающих, произво­дить ли им на свет ребенка.

Прежде чем это сделать, им следовало бы ответить себе, например, на такой вопрос: имею ли я право взять на себя ответствен­ность за (еще не рожденного) ребенка, если мне, в об­щем-то, уже сейчас ясно, что я не смогу жить с этим мужчиной (женщиной)?

Если мужчина и женщина любят друг друга и желают иметь детей, даже тогда целесообразно бы­ло бы подождать два-три года, чтобы убедиться в том, что они подходят друг другу и смогут долгие годы про­жить вместе.

Имеет ли право женщина, находящаяся, что называется, в «критическом возрасте», исполнить свое (скорее всего чувственное) желание иметь ребен­ка, если у нее нет надежных и перспективных отно­шений с партнером?

Конечно, «право» как таковое она имеет. Но не придется ли ей потом, на протяжении всей жизни расплачиваться чувством вины, поскольку, дав жизнь ребенку, она одновременно лишила его шансов благо­получного развития? Мне в моей практике постоянно приходится сталкиваться с людьми, испытывающими это чувство вины, выражающееся в угрызениях сове­сти или, что еще хуже, в идеологизации собственной жизненной формы.

Само собой разумеется, что историю нельзя пе­ределать. Развод родителей не может не оставить сле­дов в психическом развитии ребенка. Но если раз­вод - что в определенных условиях все же возмож­но—в состоянии принести известную пользу, то есть если он хотя бы частично компенсирует тот урон, ко­торый был нанесен ребенку постоянными семейны­ми ссорами, если я могу сказать себе: «Конечно, наша жизненная ситуация нелегка для ребенка, но теперь у него появятся и новые шансы...», то, может быть, исчезнет и мое чувство вины перед ребенком за мои несложившиеся супружеские отношения. Это же можно сказать и в тех случаях, когда из религиозных, этических или эмоциональных соображений преры­вание нежелательной беременности оказалось невоз­можным, несмотря на то что родители наперед знали что не смогут дать ребенку защищенности «настоя­щей» семьи.

Итак, здесь мы имеем дело не с теоретическим, а в высшей степени с практическим, жизненно важ­ным вопросом. И тем удивительнее то, что по этому вопросу пег ни одного эмпирического исследования™. Хотя кое-где мы все же находим редкие указания на «позитивные последствия развода», как например, на то, что некоторые дети, не успевавшие в школе из-за постоянных семейных ссор, после развода снова стали хорошо учиться; или что дети разведенных роди­телей или одиноких матерей в принципе самостоя­тельнее других детей и т. п.

Но все это описания лишь внешних реакций, отражающие систему ценностей, существующую в школе или в семье. Педагогически важный вопрос, что все это означает для будущего жизненного счастья, остается при этом открытым.

Знание, основанное на психоаналитическом опыте, — притом знание далеко не новое, а уже давно являющееся составной частью золотого запаса психо­анализа, — вдохновило меня на попытку теоретичес­кого исследования вопроса о возможных позитивных последствиях развода. Мы знаем, что невротическое страдание, заставляющее обращаться к психотерапев­тическому лечению, происходит в результате защиты против внутрипсихических конфликтов. Но в то же время защита против психических конфликтов нахо­дит свое выражение не только в болезненных симпто­мах - часто из нее рождаются и психические приобретения, которые не только не мешают, а часто даже обогащают личность или жизнь субъекта.

Но все же следует рассчитывать на то, что любая попытка серьез­ной эмпирической проверки «позитивных последствий развода» неизбеж­но столкнется с почти непреодолимыми теоретическими и методически­ми проблемами.

Конрад явился на свет, когда его мать внутренне еще не была готова к материнству. Ему не было и месяца, как его отослали к родственникам в деревню. Так началась его одиссея — через четыре семьи, пока, через два года, родите­ли снова не взяли его к себе.

Отсутствие непрерывных от­ношений и постоянной привязанности сделало из мальчи­ка мечтателя и совершенно не приспособленного к жизни человека, который жил, скорее, в своих мечтах, чем в ре­альности. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он за­болел тяжелой депрессией. Ему понадобилось двенадцать лет психоанализа, чтобы победить свой внутренний «пара­лич», свои страхи за жизнь и свое чувство беспомощности.

То обстоятельство, что в раннем детстве за ним ухаживало большое количество постоянно сменяющихся семей и лю­дей, для которых он не был средоточием любви, а скорее его рассматривали как обузу, вынудило его развить в себе определенные стратегии выживания. Чтобы добиваться желанного и получать от жизни свои радости, Конрад стал развивать в себе чувствительность к людям, к их слабостям, реакциям, тщеславию, что помогало ему различными спо­собами «соблазнять» людей, предвосхищая их ожидания.

Эта способность пригодилась ему и в выборе профессии — впоследствии он стал психоаналитиком. И я не знаю ни од­ного другого коллеги, который с такой же быстротой умел бы определить центральную проблематику пациента.

Мелании девять лет. По ночам она страдает присту­пами плача. Горько рыдая, просыпается она среди ночи, но не может вспомнить, что заставило ее плакать. Ни мать, ни отец не в силах ее утешить. Эти приступы длятся от двадцати минут до часа. Во всем остальном Мелания — за­мечательнейший ребенок, у нее всегда хорошее настрое­ние, она полна оптимизма, великолепно учится, любима товарищами, родители видят в ней свою единственную радость.

В ходе терапии выясняется, что эта милая девочка страдает ужасными страхами перед разлукой и потерей любви, она чувствует себя ответственной за благополучие всех окружающих — от родителей до товарищей по школе⁸¹. Но она полностью вытеснила эти чувства из своих (бодрст­вующих) будней.

Можно сказать, что она шагает по жизни а своих розовых очках, в то время как ее напряжение, пита­емое страхами и чувством вины, разряжается в ночных приступах слез, кажущихся совершенно беспричинными. Однако нельзя не увидеть, какие огромные возможности предоставляет девочке эта защита: она помогает ей доби­ваться в жизни большого социального успеха, способству­ет самоутверждению и приносит удовлетворенность.

Итак, и Конрад, и Мелания сумели извлечь нечто хорошее из своих жизненных трудностей. Непо­стоянство отношений принудило Конрада суметь вы­жить (психически), развить в себе особенные способнос­ти Я. Здесь речь идет о приобретениях, которые сто­ят непосредственно на службе преодоления страха.
Почти все свойства творческого потенциала человека тоже хорошо пригодны для преодоления страха, и раз­виваются они, собственно, большей частью именно на службе у этих целей: то, что у Конрада превратилось в способность проникновения, у других детей могло привести к особенному развитию фантазии, художест­венного или артистического таланта, способностей к ручному труду, риторике, логически-математическо­му мышлению, спортивным наклонностям и т. д.

Ка­кое именно выражение найдут эти способности Я в каждом конкретном случае, зависит от природных данных, от стечения обстоятельств, а также от вида и времени появления определенных психических тре­бований, предъявляемых к ребенку окружающей сре­дой. Обычная способность к идентификации и усвое­нию социальных норм (сверх-Я) также служит задаче преодоления страхов, а именно тех страхов, которые приносит с собой конфликтная ситуация эдиповой фазы развития.

Однако, к сожалению, во многих слу­чаях обычной провокации развития особенных спо­собностей Я бывает недостаточно, и тогда Я вынужде­но прибегать к (патогенным) защитным механизмам. Бывает и так, что развитие таланта происходит слиш­ком односторонне, а это значит, что в настоящий мо­мент Я только так может справиться со страхами, од­нако в дальнейших жизненных ситуациях этой защи­ты может оказаться недостаточно¹¹².

Часть талантов и склонностей Мелании также стояла (а может быть, и стоит) на службе этой защиты. Но у нее это происходит несколько иначе: ее вытесне­ния опосредованы и ее социальные успехи в этой фор­ме нельзя причислить к бессознательным мотивам за­щиты, скорее, они представляют собой случайные эф­фекты. Однако этот вторичный эффект зашиты" мо­жет превратиться в значительный и достаточно пози­тивный фактор развития. От вторичных эффектов защиты не в последнюю очередь может зависеть, смогут ли эти способности Я на длительное время гарантиро­вать девочке психическое равновесие*⁴⁴.