Книга пятая

Старости. Поэтому приходится признать, что в самих вещах, которые служат предметом изучения и познания, содержится нечто, побуждающее нас к изучению и познанию.

Да и древние философы, изображая, какой будет жизнь мудрецов на островах блаженных, полагают, что они будут там свободны от всяких забот, не нуждаясь ни в чем необходимом для жизни, и не будут заниматься ничем другим, кроме того, что все свое время посвятят исследованию и изучению приро­ды, стремясь познать ееЗ. Мы же понимаем, что это не только развлечение в блаженной жизни, но и утешение в несчастье. Поэтому многие, оказавшись во власти врагов или тиранов, в тюрьме, в изгнании, утешали свои страдания занятиями на­укой.

Глава этого государства Деметрий Фалерский, неспра­ведливо изгнанный из отечества, направился в Александрию к царю Птолемею4. Будучи выдающимся ученым в той самой фи­лософской школе, присоединиться к которой мы тебя побуж­даем, и учеником Феофраста, он во время этого горестного до­суга написал много прекрасных сочинений, не преследуя ни­какой практической пользы, возможности получить которую он был лишен, но эта умственная деятельность была для него некоей пищей его духовной культуры (humanitas). Кстати, я не раз слышал от Шея Ауфидия, бывшего претора, человека обра­зованного, но потерявшего зрение5, что он больше страдает от того, что не видит света, а не от неудобств в практической жиз­ни. И наконец, если бы сон не приносил отдыха телу и какого-то облегчения страданий, мы считали бы, что он дан нам во­преки природе: ведь он отнимает чувства и приостанавливает всякую деятельность. Поэтому, если бы природа не нуждалась в отдыхе или могла получать его каким-то иным путем, мы лег­ко бы обошлись без сна, потому что ради того, чтобы делать что-то или что-то познать, мы, пожалуй, готовы, вопреки при­роде, не спать ночами.

XX. 55. Существуют и еще более ясные и даже совершен­но прозрачные, не вызывающие ни малейшего сомнения ука-

О пределах блага и зла

зания природы, касающиеся прежде всего человека, но прояв­ляющиеся и во всяком живом существе. Они сводятся к тому, что душа непрестанно стремится делать что-то¹ и ни при ка­ких условиях не способна находиться в бесконечном покое. Это легко можно видеть на примере первых моментов жизни младенцев. Хотя я и боюсь показаться чрезмерно увлекающим­ся примерами этого рода, однако все древние философы, а особенно наши учителя, обращаются к колыбели, полагая, что на примере детского возраста можно легче всего познать за­мыслы природы. Мы видим, как младенцы не могут лежать спо­койно, а когда чуть подрастут, радуются играм, даже утоми­тельным, так что и побоями невозможно остановить их; и эта страсть делать что-то увеличивается вместе с возрастом. По­этому даже думая, что будем видеть приятнейшие сны, мы не хотели бы получить в дар сон Эндимиона², а случись это, по­лагали бы его равносильным смерти^.

56. Мало того, мы видим, что самые ленивые люди, наделен­ные какой-то исключительной неспособностью делать что-ни­будь, все же совершают какие-то телесные и душевные движе­ния, а поскольку им не мешает никакая необходимость, требу­ют себе или игральную доску, или ищут какую-нибудь другую игру, или хотят завести какую-то беседу и, не имея достойных благородного человека и поучительных развлечений, старают­ся найти себе хоть какую-нибудь компанию. Даже звери, кото­рых мы для собственного развлечения заключаем в клетки, хо­тя и кормятся обильнее, чем на свободе, с трудом переносят за­ключение и рвутся вновь обрести возможность свободного и непринужденного движения, как это им дала природа.

57. Поэтому каждый благородный и отлично воспитанный человек предпочел бы вообще уйти из жизни, если бы его ли­шили возможности заниматься делами, предоставив при этом пользоваться безо всякого труда любыми удовольствиями. Ведь люди предпочитают делать что-то либо как частные лица, ли­бо, если они наделены большим честолюбием, обращаются к политической деятельности, стремясь достичь почета и влас­ти, либо целиком посвящают себя занятиям наукой. А такая