Спонтанность агрессии

С отравой в жилах ты Елену

В любой увидишь непременно.

Гёте

В предыдущей главе, я надеюсь, достаточно ясно показано, что наблюдаемая у столь многих животных агрессия, направленная против собратьев по виду, вообще говоря, никоим образом не вредна для этого вида, а напротив — необходима для его сохра­нения. Однако это отнюдь не должно обольщать нас оптимиз­мом по поводу современного состояния человечества, совсем наоборот. Какое-либо изменение окружающих условий, даже ничтожное само по себе, может полностью вывести из равно­весия врожденные механизмы поведения. Они настолько не­способны быстро приспосабливаться к изменениям, что при неблагоприятных условиях вид может погибнуть. Между тем изменения, произведенные самим человеком в окружающей среде, далеко не ничтожны. Если бесстрастно посмотреть на человека, каков он сегодня (в руках водородная бомба, пода­рок его собственного разума, а в душе инстинкт агрессии — на­следство человекообразных предков, с которым его рассудок не может совладать), трудно предсказать ему долгую жизнь. Но когда ту же ситуацию видит сам человек, — которого все это касается! — она представляется жутким кошмаром, и трудно поверить, что агрессия не является симптомом современного упадка культуры, патологическим по своей природе.

Можно было бы лишь мечтать, чтобы это так и было! Как раз знание того, что агрессия является подлинным инстинк­том — первичным, направленным на сохранение вида, — по­зволяет нам понять, насколько она опасна. Главная опасность инстинкта состоит в его спонтанности. Если бы он был лишь реакцией на определенные внешние условия, что предполага­ют многие социологи и психологи, то положение человечества

было бы не так опасно, как в действительности. Тогда можно было бы основательно изучить и исключить факторы, порожда­ющие эту реакцию. Фрейд заслужил себе славу, впервые рас­познав самостоятельное значение агрессии; он же показал, что недостаточность социальных контактов и особенно их исчезно­вение («потеря любви») относятся к числу сильных факторов, благоприятствующих агрессии. Из этого представления, кото­рое само по себе правильно, многие американские педагоги сде­лали неправильный вывод, будто дети вырастут в менее невротичных, более приспособленных к окружающей действительно­сти и, главное, менее агрессивных людей, если их с малолетства оберегать от любых разочарований (фрустраций) и во всем им уступать. Американская методика воспитания, построенная на этом предположении, лишь показала, что инстинкт агрессии, как и другие инстинкты, спонтанно прорывается изнутри че­ловека. Появилось неисчислимое множество невыносимо на­глых детей, которым недоставало чего угодно, но уж никак не агрессивности. Трагическая сторона этой трагикомической си­туации проявилась позже, когда такие дети, выйдя из семьи, внезапно столкнулись, вместо своих покорных родителей, с без­жалостным общественным мнением, например при поступле­нии в колледж. Как говорили мне американские психоанали­тики, очень многие из молодых людей, воспитанных таким об­разом, тем паче превратились в невротиков, попав под нажим общественного распорядка, который оказался чрезвычайно жест­ким. Подобные методы воспитания, как видно, вымерли еще не окончательно; еще в прошлом году один весьма уважаемый американский коллега, работавший в нашем Институте в ка­честве гостя, попросил у меня разрешения остаться у нас еще на три недели, и в качестве основания не стал приводить ка­кие-либо новые научные замыслы, а просто-напросто и без ком­ментариев сказал, что к его жене только что приехала в гости ее сестра, а у той трое детей — «бесфрустрационные».

Существует совершенно ошибочная доктрина, согласно ко­торой поведение животных и человека является по преимуще­ству реактивными; и если даже имеет какие-то врожденные эле­менты — все равно может быть изменено обучением. Эта доктри­на имеет глубокие и цепкие корни в неправильном понимании правильного по своей сути демократического принципа. Как-то не вяжется с ним тот факт, что люди от рождения не так уж со­вершенно равны друг другу и что не все имеют по справедливо­сти равные шансы превратиться в идеальных граждан. К тому же в течение многих десятилетий реакции, рефлексы были един­ственными элементами поведения, которым уделяли внимание психологи с серьезной репутацией, в то время как спонтанность поведения животных была областью «виталистически» (то есть несколько мистически) настроенных ученых.

В исследовании поведения Уоллэс Крэйг был первым, кто сделал явление спонтанности предметом научного изучения. Еще до него Уильям Мак-Дугалл противопоставил девизу Де­карта «Animal non agit, agitur»[20], который начертала на своем щите американская школа психологов-бихевиористов, свой го­раздо более верный афоризм — «The healthy animal is up and doing» («Здоровое животное активно и действует»). Однако сам он считал эту спонтанность результатом мистической жиз­ненной силы, о которой никто не знает, что же собственно обо­значает это слово. Потому он и не догадался точно пронаблю­дать ритмическое повторение спонтанных действий и измерить порог провоцирующего раздражения при каждом их проявле­нии, как это сделал впоследствии его ученик Крэйг.

Крэйг провел серию опытов с самцами горлицы, в которой он отбирал у них самок на ступенчато возрастающие промежут­ки времени и экспериментально устанавливал, какой объект способен вызвать токование самца. Через несколько дней после исчезновения самки своего вида самец горлицы был готов уха­живать за белой домашней голубкой, которую он перед тем пол­ностью игнорировал. Еще через несколько дней он пошел даль­ше и стал исполнять свои поклоны и воркованье перед чучелом голубя, еще позже — перед смотанной в узел тряпкой; и, нако­нец, — через несколько недель одиночества — стал адресовать свое токование в пустой угол клетки, где пересечение ребер ящика создавало хоть какую-то оптическую точку, способную задержать его взгляд. В переводе на язык физиологии эти на­блюдения означают, что при длительном невыполнении какого-либо инстинктивного действия — в описанном случае токова­ния — порог раздражения снижается. Это явление настолько распространено и закономерно, что народная мудрость уже дав­но с ним освоилась и облекла в простую форму поговорки: «При нужде черт муху слопает»; Гёте выразил ту же закономерность словами Мефистофеля: «С отравой в жилах ты Елену в любой увидишь непременно». Так оно и есть! А если ты голубь — то, в конце концов, увидишь ее и в старой пыльной тряпке, и даже в пустом углу собственной тюрьмы.

Снижение порога раздражения может привести к тому, что в особых условиях его величина может упасть до нуля, т. е. при определенных обстоятельствах соответствующее инстинктив­ное действие может «прорваться» без какого-либо видимого внешнего стимула. У меня жил много лет скворец, взятый из гнезда в младенчестве, который никогда в жизни не поймал ни одной мухи и никогда не видел, как это делают другие птицы. Он получал пищу в своей клетке из кормушки, которую я еже­дневно наполнял. Но однажды я увидел его сидящим на голо­ве бронзовой статуи в столовой, в венской квартире моих ро­дителей, и вел он себя очень странно. Наклонив голову набок, он, казалось, оглядывал белый потолок над собой; затем по дви­жениям его глаз и головы можно было, казалось, безошибочно определить, что он внимательно следит за каким-то движущим­ся объектом. Наконец он взлетал вверх к потолку, хватал что-то мне невидимое, возвращался на свою наблюдательную выш­ку, производил все движения, какими насекомоядные птицы убивают свою добычу, и что-то как будто глотал. Потом встря­хивался, как это делают все птицы, освобождаясь от напряже­ния, и устраивался на отдых. Я десятки раз карабкался на сту­лья, даже затащил в столовую лестницу-стремянку (в венских квартирах того времени потолки были высокие), чтобы найти ту добычу, которую ловил мой скворец. Никаких насекомых, Даже самых мелких, там не было!

«Накопление» инстинкта, происходящее при долгом отсут­ствии разряжающего стимула, имеет следствием не только вы­шеописанное возрастание готовности к реакции, но и многие Другие, более глубокие явления, в которые вовлекается весь организм в целом. В принципе, каждое подлинно инстинктивное действие, которое вышеописанным образом лишено возмож­ности разрядиться, приводит животное в состояние общего бес­покойства и вынуждает его к поискам разряжающего стиму­ла. Эти поиски, которые в простейшем случае состоят в беспо­рядочном движении (бег, полет, плавание), а в самых сложных могут включать в себя любые формы поведения, приобретенные обучением и познанием, Уоллэс Крэйг назвал аппетентным по­ведением. Фауст не сидит и не ждет, чтобы женщины появи­лись в его поле зрения; чтобы обрести Елену, он, как известно, отваживается на довольно рискованное хождение к Матерям! К сожалению, приходится констатировать, что снижение раздражающего порога и поисковое поведение редко в каких случаях проявляются столь же отчетливо, как в случае внут­ривидовой агрессии. В первой главе мы уже видели тому при­меры; вспомним рыбу-бабочку, которая за неимением сороди­чей выбирала себе в качестве замещающего объекта рыбу близ­кородственного вида, или же спинорога, который в аналогичной ситуации нападал даже не только на спинорогов других видов, но и на совершенно чужих рыб, не имевших ничего общего с его собственным видом, кроме раздражающего синего цвета. У цихлид семейная жизнь захватывающе интересна, и нам при­дется еще заняться ею весьма подробно, но если их содержат в неволе, то накопление агрессии, которая в естественных усло­виях разряжалась бы на враждебных соседей, чрезвычайно лег­ко приводит к убийству супруга. Почти каждый владелец ак­вариума, занимавшийся разведением этих своеобразных рыб, начинал с одной и той же, почти неизбежной ошибки: в боль­шой аквариум запускают нескольких мальков одного вида, что­бы дать им возможность спариваться естественным образом, без принуждения. Ваше желание исполнилось — и вот у вас в аквариуме, который и без того стал несколько маловат для та­кого количества подросших рыб, появилась пара возлюблен­ных, сияющая великолепием расцветки и преисполненная еди­нодушным стремлением изгнать со своего участка всех брать­ев и сестер. Но тем несчастным деться некуда; с изодранными плавниками они робко стоят по углам у поверхности воды, если только не мечутся, спасаясь, по всему бассейну, когда их оттуда спугнут. Будучи гуманным натуралистом, вы сочувствуете и преследуемым, и брачной паре, которая тем временем уже от­нерестилась и теперь терзается заботами о потомстве. Вы сроч­но отлавливаете лишних рыб, чтобы обеспечить парочке без­раздельное владение бассейном. Теперь, думаете, вы, сделано все, что от вас зависит, — и в ближайшие дни не обращаете осо­бого внимания на этот сосуд и его живое содержимое. Но че­рез несколько дней с изумлением и ужасом обнаруживаете, что самочка, изорванная в клочья, плавает кверху брюхом, а от икры и от мальков не осталось и следа.

Этого прискорбного события, которое происходит выше­описанным образом с предсказуемой закономерностью, — осо­бенно у ост-индских желтых этроплусов и у бразильских пер­ламутровых рыбок, — можно избежать очень просто; нужно либо оставить в аквариуме «мальчика для битья», т. е. рыбку того же вида, либо — более гуманным образом — взять аквари­ум, достаточно большой для двух пар, и, разделив его погра­ничным стеклом на две части, поселить по паре в каждую из них. Тогда каждая рыба вымещает свою здоровую злость на соседе своего пола — почти всегда самка нападает на самку, а самец на самца, — и ни одна из них не помышляет разрядить свою ярость на собственном супруге. Это звучит как шутка, но в нашем испытанном устройстве, установленном в аквариуме для цихлид, мы часто замечали, что пограничное стекло начи­нает зарастать водорослями и становится менее прозрачным, — только потому, как самец начинает хамить своей супруге. Но стоило лишь протереть дочиста пограничное стекло — стенку между «квартирами», — как тотчас же начиналась яростная, но по необходимости безвредная ссора с соседями, «разряжавшая атмосферу» в обеих семьях.

Аналогичные истории можно наблюдать и у людей. В доб­рые старые времена, когда на Дунае существовала еще монар­хия и еще бывали служанки, я наблюдал у моей овдовевшей тетушки следующее поведение, регулярное и предсказуемое. Служанки никогда не держались у нее дольше 8-10 месяцев. Каждой вновь появившейся помощницей тетушка непремен­но восхищалась, расхваливала ее на все лады как некое сокро­вище и клялась, что вот теперь, наконец, она нашла ту, кого ей надо. В течение следующих месяцев ее восторги остывали. Сначала она находила у бедной девушки мелкие недостатки, потом — заслуживающие порицания; а к концу упомянутого срока обнаруживала у нее пороки, вызывавшие законную не­нависть, — и в результате увольняла ее досрочно, как правило, с большим скандалом. После этой разрядки старая дама снова готова была видеть в следующей служанке истинного ангела. Я далек от того, чтобы высокомерно насмехаться над моей тетушкой, во всем остальном очень милой и давно уже умер­шей. Точно такие же явления я мог — точнее, мне пришлось — наблюдать у самых серьезных людей, способных к наивысше­му самообладанию, какое только можно себе представить. Это было в плену. Так называемая «полярная болезнь», иначе «экспедиционное бешенство», поражает преимущественно небольшие группы людей, когда они в силу обстоятельств, опре­деленных самим названием, обречены, общаться только друг с другом и тем самым лишены возможности ссориться с кем-то посторонним, не входящим в их товарищество. Из всего ска­занного уже ясно, что накопление агрессии тем опаснее, чем лучше знают друг друга члены данной группы, чем больше они друг друга понимают и любят. В такой ситуации — а я могу это утверждать по собственному опыту — все стимулы, вызываю­щие агрессию и внутривидовую борьбу, претерпевают резкое снижение пороговых значений. Субъективно это выражается в том, что человек на мельчайшие жесты своего лучшего друга — стоит тому кашлянуть или высморкаться — отвечает реакцией, которая была бы адекватна, если бы ему дал пощечину пьяный хулиган. Понимание физиологических закономерностей этого чрезвычайно мучительного явления хотя и предотвращает убий­ство друга, но никоим образом не облегчает мучений. Выход, который в конце концов находит Понимающий, состоит в том, что он тихонько выходит из барака (палатки, хижины) и раз­бивает что-нибудь; не слишком дорогое, но чтобы разлетелось на куски с наибольшим возможным шумом. Это немного по­могает. На языке физиологии поведения это называется, по Тинбергену, перенаправленным, или смещенным, действием. Мы еще увидим, что этот выход часто используется в природе, чтобы предотвратить вредные последствия агрессии. А Непони­мающий убивает-таки своего друга — и нередко! <...>