Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Анонимная стая






 

Осилить массу можно только массой.

Гёте

 

Первая из трех форм сообщества, которые мы хотим срав­нить с единением, построенном на личной дружбе и любви, — пожалуй, в качестве древнего и мрачного фона, — это так на­зываемая анонимная стая. Это самая частая и, несомненно, самая примитивная форма сообщества, которая обнаружива­ется уже у многих беспозвоночных, например у каракатиц и у насекомых. Однако это вовсе не значит, что она не встречает­ся у высших животных; даже люди при определенных, подлин­но страшных обстоятельствах могут впасть в состояние ано­нимной стаи, «отступить в нее», как бывает при панике.

Термином «стая» мы обозначаем не любые случайные скоп­ления отдельных существ одного и того же вида, которые воз­никают, скажем, когда множество мух или коршунов собира­ются на падали либо когда на каком-нибудь особенно бла­гоприятном участке приливной зоны образуются сплошные скопления улиток или актиний. Понятие стаи определятся тем, что отдельные особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, а значит, их удерживают вместе какие-то поведенческие акты, которые одно или несколько отдельных су­ществ вызывают у других таких же. Поэтому для стаи харак­терно, что множество существ, тесно сомкнувшись, движут­ся в одном направлении.

Сплоченность анонимной стаи вызывает ряд вопросов фи­зиологии поведения. Они касаются не только функционирова­ния органов чувств и нервной системы, создающих взаимопри­тяжение, «позитивный таксис», но — прежде всего — и высокой избирательности этих реакций. Когда стадное существо любой ценой стремится быть в непосредственной близости к множе­ству себе подобных и лишь в исключительных, крайних случа­ях удовлетворяется в качестве эрзац-объектов животными дру­гого вида — это требует объяснения. Такое стремление может быть врожденным, как, например, у многих уток, которые изби­рательно реагируют на цвет оперения своего вида и летят сле­дом; оно может зависеть и от индивидуального обучения.

<...> Мы слишком привыкли видеть эти сообщества, посколь­ку мы сами тоже социальные существа — нам слишком легко представить себе, что одинокая сельдь, одинокий скворец или бизон не могут чувствовать себя благополучно. Поэтому во­прос «Зачем?» просто не приходит в голову. Однако правомоч­ность такого вопроса тотчас становится ясной, едва мы при­смотримся к очевидным недостаткам крупных стай: большому количеству животных трудно найти корм, спрятаться невозможно (а эту возможность естественный отбор в других случаях оценивает очень высоко), возрастает подверженность парази­там, и т. д., и т. п.

Легко предположить, что одна сельдь, плывущая в океане сама по себе, или один вьюрок, самостоятельно улетающий по осени в свои скитания, или один лемминг, пытающийся в оди­ночку найти угодья побогаче при угрозе голода, — они имели бы лучшие шансы на выживание. Плотные стаи, в которых держат­ся эти животные, просто-таки провоцируют их эксплуатацию «хищниками одного удара», вплоть до «Германского акционер­ного общества рыболовства в Северном море». Мы знаем, что инстинкт, собирающий животных, обладает огромной силой и что притягивающее действие, которое оказывает стая на отдель­ных животных и небольшие их группы, возрастает с размером стаи, причем, вероятно, даже в геометрической прогрессии.

<...> Я полагаю, будет вполне естественно, если из явных и крупных недостатков, присущих жизни в больших стаях, мы извлечем тот вывод, что в каком-то другом отношении такая жизнь должна иметь какие-то преимущества, которые не только спорят с этими недостатками, но и превышают их — настолько, что селекционное давление выпестовало сложные поведенчес­кие механизмы образования стаи.

Если стадные животные хотя бы в малейшей степени во­оружены — как, скажем, галки, мелкие жвачные или малень­кие обезьяны, — то легко понять, что для них единство — это сила. Отражение хищника или защита схваченного им члена стаи даже не обязательно должны быть успешными, чтобы иметь видосохраняющую ценность. Если социальная защитная реак­ция галок и не приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает ястребу настолько, что он начинает охотиться на галок чуть-чуть менее охотно, чем, скажем, на со­рок, — этого уже достаточно, чтобы защита товарища приоб­рела весьма существенную роль. То же относится к «запугива­нию», с которым преследует хищника самец косули, или к ярост­ным воплям, с какими преследуют тигра или леопарда многие обезьянки, прыгая по кронам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать тому на нервы. Из таких же начал пу­тем вполне понятных постепенных переходов развились тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, павианов и других мирных героев, перед оборонной мощью которых пасуют и са­мые страшные хищники.

Но какие преимущества приносит тесная сплоченность стаи безоружным — сельди и прочей косяковой рыбешке, мелким птахам, полчищами совершающим свои перелеты, и многим-многим другим? У меня есть только один предположительный ответ, и я высказываю его с сомнением, так как мне самому труд­но поверить, что одна-единственная, маленькая, но широко рас­пространенная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия в поведении животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в том, что очень многие, а может быть, даже и все хищники, охотящиеся на одиночную жертву, неспо­собны сконцентрироваться на одной цели, если в то же время множество других, равноценных, мельтешат в их поле зрения. Попробуйте сами вытащить одну птицу из клетки, в которой их много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то определен­ная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумлением обнаружите, что необходимо твердо сконцентрироваться имен­но на какой-то определенной, чтобы вообще поймать хоть одну. Кроме того, вы поймете, насколько трудно сохранять эту на­целенность на определенный объект и не позволить себе отвле­каться на другие, которые кажутся более доступными. Другую птицу, которая вроде бы лезет под руку, почти никогда схва­тить не удается, потому что вы не следили за ее движениями в предыдущие секунды и не можете предвидеть, что она сделает в следующий момент. И еще — как это ни поразительно — вы часто будете хватать по промежуточному направлению, меж­ду двумя одинаково привлекательными.

Очевидно, как раз то же самое происходит и с хищниками, когда им одновременно предлагается множество целей. На зо­лотых рыбках экспериментально установлено, что они, пара­доксальным образом, хватают меньшее количество водяных блох, если их предлагается слишком много сразу. Точно так же ведут себя ракеты с радарным наведением на самолет: они про­летают по равнодействующей между двумя целями, если те рас­положены близко друг к другу и симметрично по отношению к первоначальной траектории. Хищная рыба, как и ракета, лишена способности проигнорировать одну цель, чтобы скон­центрироваться на другой. Так что причина, по которой сель­ди стягиваются в плотный косяк, вполне вероятно, та же, что и у реактивных истребителей, которые мы видим в небе летя­щими плотно сомкнутым строем, что отнюдь не безопасно даже при самом высоком классе пилотов.

Человеку, не вникавшему в эти проблемы, такое объясне­ние может показаться притянутым за уши, однако за его пра­вильность говорят весьма веские аргументы. Насколько я знаю, не существует ни одного единственного вида, живущего в тес­ном стайном объединении, у которого отдельные животные в стае, будучи взволнованны — например, заподозрив присут­ствие хищного врага, — не стремились бы стянуться плотнее. Как раз у самых маленьких и самых беззащитных животных это заметно наиболее отчетливо, так что у многих рыб это де­лают только мальки, а взрослые — уже нет. Некоторые рыбы в случае опасности собираются в такую плотную массу, что она выглядит как одна громадная рыбина; а поскольку многие до­вольно глупые хищники, например барракуда, очень боятся подавиться, напав на слишком крупную добычу, — это может играть своеобразную защитную роль.

Еще один очень сильный довод в пользу правильности мо­его объяснения вытекает из того, что, очевидно, ни один круп­ный профессиональный хищник не нападает на жертву внут­ри плотного стада. Не только крупные млекопитающие хищ­ники, как лев и тигр, задумываются об обороноспособности их добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде. Мелкие хищ­ники, охотящиеся на беззащитную дичь, тоже почти всегда ста­раются отбить от стаи кого-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть.

<...> Многие социологи полагают, что изначальной формой социального объединения является семья, а уже из нее в про­цессе эволюции развились все разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это может быть верно, для общественных насекомых, а возможно, и для некоторых Млекопитающих, включая приматов и человека, но такое утвер­ждение нельзя обобщать. Самая первая форма «сообщества» — в самом широком смысле слова — это анонимное скопление, типичный пример которого нам дают рыбы в мировом океане. Внутри такого скопления нет ничего похожего на структуру; никаких вожаков и никаких ведомых — лишь громадная масса одинаковых элементов. Несомненно, они взаимно влияют друг на друга; несомненно, существуют какие-то простейшие фор­мы «взаимопонимания» между особями, составляющими эти скопления. Когда кто-то из них замечает опасность и спасает­ся бегством, — все остальные, кто может заметить его страх, зара­жаются этим настроением. Насколько широко распространится такая паника в крупном косяке, окажется ли она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству — это сугубо количе­ственный вопрос; ответ здесь зависит от того, сколько особей испугались и насколько интенсивно они удирали. Так же может среагировать весь косяк и на привлекающий стимул, вызываю­щий «позитивный таксис», даже в том случае, если его замети­ла лишь одна особь. Ее решительное движение наверняка увле­чет в том же направлении и других рыб, и снова лишь вопрос количества, позволит ли себя увлечь весь косяк.

Чисто количественное, в определенном смысле очень де­мократическое проявление такой «передачи настроений» состо­ит в том, что решение дается косяку тем труднее, чем больше в нем рыб и чем сильнее у них стадный инстинкт. Рыба, которая по какой-то причине поплыла в определенном направлении, вскоре волей-неволей выплывает из косяка и попадает при этом под влияние всех стимулов, побуждающих ее вернуться. Чем больше рыб выплывает в одном и том же направлении, — какие бы внешние стимулы ни побуждали каждую из них, — тем ско­рее они увлекут весь косяк; чем больше косяк — а вместе с тем и его обратное влияние, — тем меньшее расстояние проплывают его предприимчивые представители, прежде чем повернут обрат­но, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая мел­ких и плотно сбившихся рыбок являет жалкий образец нереши­тельности. То и дело, предприимчивые рыбки образуют малень­кие группы, которые вытягиваются из стаи, как ложноножка у амебы. Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они дела­ются тоньше и тем сильнее, очевидно, становится напряжение вдоль них; как правило, этот поиск заканчивается стремитель­ным бегством в глубь стаи. Когда видишь это — поневоле начинаешь нервничать, сомневаться в демократии и находить досто­инства в политике правых.

Что такие сомнения малооправданны — доказывает простой, но очень важный для социологии опыт, который провел од­нажды на речных гольянах Эрих фон Хольст. Он удалил одной-единственной рыбе этого вида передний мозг, отвечаю­щий — по крайней мере, у этих рыб — за все реакции стайного объединения. Гольян без переднего мозга выглядит, ест и пла­вает, как нормальный; единственный отличающий его пове­денческий признак состоит в том, что ему безразлично, если никто из товарищей не следует за ним, когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует нерешительная «ог­лядка» нормальной рыбы, которая, даже если очень интенсив­но плывет в каком-либо направлении, уже с самых первых дви­жений обращает внимание на товарищей по стае: плывут ли за ней и сколько их, плывущих следом. Гольяну без переднего мозга это было совершенно безразлично; если он видел корм или по какой-то другой причине хотел куда-то, он решитель­но плыл туда — и, представьте себе, вся стая плыла следом. Искалеченное животное как раз из-за своего дефекта стало несомненным лидером.

Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая соро­дичей, по своему действию противоположна стадному инстин­кту, так что — само собой разумеется — сильная агрессивность и тесное объединение несовместимы. Однако не столь крайние проявления обоих механизмов поведения отнюдь не исключа­ют друг друга. И у многих видов, образующих большие скоп­ления, отдельные особи никогда не переступают определенно­го предела: между каждыми двумя животными всегда сохра­няется какое-то постоянное пространство. Хорошим примером тому служат скворцы, которые рассаживаются на телеграфном проводе с правильными промежутками, словно жемчужины в ожерелье. Дистанция между каждыми двумя скворцами в точ­ности соответствует их возможности достать друг друга клю­вом. Непосредственно после приземления скворцы размеща­ются случайным образом; но те, которые оказались слишком близко друг к другу, тотчас затевают драку, и она продолжает­ся до тех пор, пока повсюду не установится «предписанный» - интервал, очень удачно обозначенный Хедигером как индиви­дуальная дистанция. Пространство, радиус которого опреде­лен индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как сво­его рода крошечную транспортабельную территорию, потому что поведенческие механизмы, обеспечивающие поддержание этого пространства, в принципе ничем не отличаются от опи­санных выше, определяющих границы соседних владений.

<...> Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия не совсем исключают друг друга, но мы упомянули об этом лишь для полноты общей картины. Вообще же для стайных живот­ных, типично отсутствие какой бы то ни было агрессивности, а вместе с тем и отсутствие индивидуальной дистанции. Сель­девые и карповые косяковые рыбы не только при беспокой­стве, но и в покое держатся так плотно, что касаются друг дру­га; и у многих рыб, которые во время нереста становятся тер­риториальными и крайне агрессивными, всякая агрессивность совершенно исчезает, как только эти животные, позаботившись о продолжении рода, снова собираются в стаи, как многие цихлиды, колюшка и другие.

<...> Связи, соединяющие такую анонимную стаю, имеют совершенно иной характер, нежели личная дружба, которая при­дает прочность и стабильность нашему собственному сообще­ству. Однако можно было бы предположить, что личная друж­ба и любовь вполне могли бы развиться в недрах такого мир­ного объединения; эта мысль кажется особенно заманчивой, поскольку анонимная стая, безусловно, появилась в процессе эволюции гораздо раньше личных связей. Поэтому, чтобы из­бежать недоразумений, я хочу сразу предупредить о том, что анонимное стаеобразование и личная дружба исключают друг друга, потому что последняя — как это ни странно — всегда связана с агрессивным поведением. Мы не знаем ни одного жи­вого существа, которое способно на личную дружбу и при этом лишено агрессивности. Особенно впечатляющей является эта связь у тех животных, которые становятся агрессивными лишь на период размножения, а в остальное время утрачивают агрес­сивность и образуют анонимные стаи. Если у таких существ вообще возникают личные узы — эти узы теряются вместе с утратой агрессивности. Именно поэтому распадаются супружеские пары у аистов, зябликов, цихлид и прочих, когда гро­мадные анонимные стаи собираются для осенних странствий.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.