Глава 2

Рутина

УЩЕСТВУЮТ ВЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ, объясняю­щие, почему Рико сражается, чтобы придать смысл времени, в котором он живет. Современное общество подняло мятеж против рутины бюрократического вре­мени, которое может парализовать производство, или правительство, или другие институты. Проблема Рико заключается в том, что же делать с самим собой, когда этот мятеж против рутины увенчается успехом.

Хотя на заре промышленного капитализма не было столь очевидно, что рутина представляет собой зло. В середине XVIII века казалось, что повторяющийся труд может вести в два явно различных направления: одно -положительное и плодотворное, другое - разрушитель­ное. Позитивная сторона рутины была описана Дидро

Глава 1

в его великой «Энциклопедии», публиковавшейся с 1751 по 1772 год; негативная сторона регулируемого рабочего времени была в высшей степени драматично изображена в труде Адама Смита «Богатство наций», опубликованном в 1776 году. Дидро верил, что рутина в работе может быть подобна любой другой форме ме­ханического заучивания, необходимого «учителя». Смит же полагал, что рутина отупляет мозг. Сегодня общество на стороне Смита. Дидро высказал предполо­жение, что мы могли бы потерять, приняв сторону его оппонента.

Самые ударные статьи в «Энциклопедии» Дидро, обращенные к его благовоспитанной аудитории, были посвящены повседневной жизни - это были статьи о промышленности, различных ремеслах, сельском хозяйстве. Их сопровождала серия гравюр, которые наглядно показывали, как сделать стул или точильный камень. Рисунок середины XVIII века отмечен элегант­ностью линии, но большинство художников использо­вали эту элегантность, чтобы изобразить сцены аристо­кратического досуга или ландшафт; иллюстраторы же «Энциклопедии» поставили эту элегантность на службу повседневному труду, изобразив молотки, печатные станки, молоты для забивания свай. Главным, как в тек­сте, так и в рисунках, было утверждение изначального достоинства труда¹⁰.

Исключительные достоинства рутины изображают­ся в пятом томе «Энциклопедии», в серии гравюр, пока­зывающих действующую бумажную фабрику в Ла Англэ, _в 50 милях к югу от Парижа, рядом с городом Мотанжи. Она спроектирована наподобие дворца - с главным корпусом, соединенным под двумя прямыми углами с крыльями меньшего размера; снаружи мы видим цвет­ники и аллеи вокруг фабрики. Они выглядят так, как могли бы выглядеть на территории загородного дома аристократа.

Окружающая обстановка этой образцовой фабрики - столь приятная нашему взору - на самом деле драма­тизирует великую трансформацию труда, которая нача­лась во времена Дидро: ведь здесь жилище отделяется от места работы. До середины XVIII века домашнее хозяйство служило в качестве физического центра эко­номики. В сельской местности семьи производили большую часть вещей, которые сами же и потребляли; в городах, вроде Парижа или Лондона, ремесленное про­изводство также сосредоточивалось в семейных жили­щах. В доме булочника, например, ремесленники, под­мастерья и ученики, а также биологическая семья само­го пекаря - все «принимали пищу вместе, и пищей обеспечивались все вместе, так как предполагалось, что все спят и живут в этом доме», - пишет историк Герберт Эплбаум. Далее он отмечает: «стоимость выпечки хле­ба... включала в себя стоимость жилья, питания и одеж-

Глава 2

Рутина

ды всех, кто работал на хозяина. Зарплата в денежном выражении была только частью этой стоимости»¹¹. Антрополог Даниэль Дефер называет это «домашней экономикой», вместо рабства заработной платы здесь царило неразделимое сочетание крова и подчинения воле хозяина.

Дидро изображает в Ла Англэ новый порядок рабо­ты, отрезанной от дома. Фабрика не предоставляла рабочим жилья на своей территории; действительно, эта фабрика стала одной из первых во Франции, кото­рая нанимала работников, живших вдалеке от места ее расположения, поэтому они должны были большей частью ездить на работу на лошадях, нежели ходить пешком. Эта фабрика была также одной из первых, ко­торая стала выплачивать зарплату напрямую малолет­ним работникам, а не их родителям. Привлекательность, даже элегантность, внешнего вида бумажной фабрики предполагает, что гравер рассматривал это разделение работы и жилища в благоприятном свете.

В таком же свете показана фабрика и изнутри: везде царит порядок. На самом же деле приготовление бу­мажной массы в XVIII веке было грязной и зловонной операцией. Лохмотья, которые использовали для бума­ги, часто снимали с трупов, затем это тряпье гнило в ча­нах в течение двух месяцев, чтобы отделилась масса от волокон. Но на гравюре в Ла Англэ на полах нет пятен, а рабочие не похожи на людей, которые борются с при-

стулом тошноты. В изображении помещения, где моча­ло сбивают в пульпу специальным прессом, - это самая грязная из операций - люди вообще отсутствуют. На са­мом же деле в помещении, где осуществлялось самое изощренное разделение труда: пульпа вычерпывалась, затем прессовалась в тонкие листы - и три ремеслен­ника действовали воистину с балетной координацией.

Секрет этого производственного порядка заключал­ся в очень точных рутинных операциях. Ла Англэ была фабрикой, на которой все имело предназначенное ему место и где каждый знал, что нужно делать. Но для Дид­ро рутина такого вида не означала простое бесконеч­ное механическое повторение некоей задачи. Школь­ный учитель, который настаивает, чтобы ученик запом­нил 50 строчек стихотворения или поэмы, хочет, чтобы поэзия «складировалась» в мозгу ученика, а затем была воспроизведена, как по команде, и использована при оценке других поэм. В своем «Парадоксе об актере» Дидро постарался объяснить, как актер или актриса постепенно достигают глубины в постижении некоей роли, повторяя строчки текста снова и снова. Вот эти-то достоинства повторения он предполагал найти и в промышленном труде.

Производство бумаги - это не бездумная работа. Дидро верил - опять же по аналогии с искусством, -что повторяемые операции постоянно совершенству­ются по мере того как рабочие научаются тому, как

Глава 2

Рутина

нужно манипулировать и изменять каждую стадию ра­бочего процесса. Если шире, то «ритм» работы - это значит, что, повторяя некую определенную операцию, рабочий находит возможность ускорить или замедлить ее, что-то изменить, «играть» с материалами, развивать новые навыки - точно так же, как музыкант овладевает темпом при исполнении того или иного музыкального произведения. Благодаря повторению и ритму рабочий может достичь, как говорил Дидро, «единения мысли и руки» в трудовой деятельности¹².

Конечно, это - идеал. Дидро предлагает доказатель­ства наглядного и тонкого рода, чтобы сделать свою точку зрения убедительной. На бумажной фабрике ма­ленькие мальчики, чьи обязанности заключались в том, чтобы резать вонючее тряпье, изображены работающи­ми в отдельном помещении, без надзора взрослых. На разметке, сушке и других операциях мальчики, молодые женщины и здоровые крепкие мужчины работают бок о бок; здесь аудитория «Энциклопедии» в буквальном смысле видела равенство и братство. Что делает это изображение особенно визуально убедительным, так это выражение лиц рабочих. Неважно, сколь трудно де­ло, которым они занимаются, - лица рабочих спокой­ны и как бы отражают убежденность Дидро в том, что именно благодаря труду человеческие существа могут пребывать в мире с самими собой. «Давайте работать, без теоретизирования, - говорит Мартин в «Кандиде»

Вольтера. - Это единственный способ сделать жизнь выносимой». Хотя Дидро и был больше склонен к тео­ретизированию, но, как и Вольтер, верил, что благодаря овладению рутиной и ее ритмами, люди берут на себя контроль и умиротворяются.

Адаму Смиту эти изображения упорядоченной эво­люции, братства и спокойствия представляются несбы­точной мечтой. Рутина омертвляет дух. Рутина, по край­ней мере та, какая была в нарождающемся капитализме, которому он был свидетелем, казалось, не допускала какую-либо связь между обыкновенным трудом и пози­тивной ролью повторения в «деланьи» искусства. Когда в 1776 году Адам Смит опубликовал «Богатство наро­дов», его восприняли и продолжают воспринимать, как апостола этого нового капитализма. Это произошло из-за декларации, которую он сделал в начале своей книги в пользу свободного рынка. Но Смит больше, чем апо­стол экономической свободы: он полностью осознавал и темную сторону рынка. Это открылось ему, собствен­но, при рассмотрении рутинной организации времени в этом новом экономическом порядке.

«Богатство народов» основывается на одном вели­ком озарении: Смит верил, что свободное обращение денег, товаров и труда потребует от людей выполнения все более специализированных задач. Рост свободных рынков сопровождается разделением труда в обществе.

Глава 2

Рутина

Мы легко поймем идею - метафору Смита о разделении труда, обратившись к пчелиному улью: по мере того, как улей увеличивается в размерах, каждая из его ячеек становится местом для некоего особого вида труда. Излагая формально, все цифровые параметры обмена -будет ли это величина денежного запаса или количест­во товаров на рынке - нераздельно связаны со специа­лизацией производственных функций.

Собственный графический пример Адама Смита -фабрика по производству булавок и шпилек. (Не совре­менных швейных иголок: булавки XVIII века были экви­валентами наших гвоздиков с широкими шляпками и маленьких гвоздиков, которые используются в столяр­ном деле). Смит подсчитал, что изготовитель булавок, который все делает сам, может в лучшем случае произ­вести несколько сотен булавок в день. А на булавочной фабрике, действовавшей согласно новым принципам разделения труда, где изготовление булавок было разде­лено на составные части и каждый рабочий выполнял только одну из них, изготовитель булавок мог произве­сти более 16 тысяч штук в день¹³. Торговля, в которую вовлекается эта фабрика, в условиях свободного рынка будет только стимулировать потребность в булавках, что вызовет к жизни более крупные предприятия с еще более изощренным разделением труда.

Подобно бумажной фабрике Дидро, булавочная фаб­рика Адама Смита - это место для работы, но не место,

где живут. Разделение дома и труда, говорил Смит, есть самое важное из всех видов современного разделения труда. И так же, как бумажная фабрика Дидро, булавочная фабрика Смита действует слаженно благодаря повторя­ющимся операциям, когда каждый рабочий выполняет только одну функцию. Булавочная фабрика Смита отли­чается от описания бумажной фабрики его видением относительно разрушительности такой организации ра­бочего времени с человеческой точки зрения.

Мир, в котором жил Адам Смит, конечно, давно уже был знаком с рутинными процедурами и расписаниями времени. Церковные колокола, начиная с VI века нашей эры, «размечали» дневное время на религиозные едини­цы; в период раннего Средневековья бенедиктинцы предприняли очень важный шаг, когда стали звонить в колокола, чтобы обозначить время не только для мо­литвы, но и для работы, и приема пищи. Ближе ко вре­мени, в которое жил Смит, механические часы замени­ли церковные колокола, а к середине XVII века уже были широко распространены карманные часы. Теперь математически точное время можно было определить, где бы человек ни был, находился ли он в пределах ви­димости церкви или слышимости ее колоколов - это уже не имело значения. Время, таким образом, переста­ло зависеть от пространства. Но тут возникает вопрос: почему дальнейшее распространение этой регламента­ции времени оказалось для человека бедствием?

Глава 2

Рутина

«Богатство наций» - очень солидная по объему кни­га, и пропагандисты новой экономики уже во времена Смита имели обыкновение обращаться лишь к ее дра­матическому и внушающему надежду началу. Но по ме­ре чтения книги она становится все мрачнее и мрачнее; булавочная фабрика представляется все более злове­щим местом. Смит признает, что разбивка заданий, свя­занных с производством булавок, на составные части обрекает каждого отдельного их изготовителя на отуп-ляюще нудный день, когда час за часом проходят за выполнением одной и той же маленькой операции. В какой-то момент эта рутина становится саморазруши­тельной, потому что человеческие существа теряют контроль над своими собственными действиями. От­сутствие же ощущения времени означает, что люди умственно мертвеют.

Капитализм его времени, как полагал Смит, был в процессе пересечения великого «водораздела», когда «те, кто трудятся больше, получают меньше» при этом новом порядке. Он думает, прежде всего, о человече­ских качествах, нежели о заработной плате¹⁴. В одном из своих самых мрачных пассажей из «Богатства на­ций» он пишет:

«С дальнейшим развитием разделения труда заня­тость все большего числа людей, которые живут тру­дом... оказывается привязанной к нескольким очень простым операциям, часто к одной или двум...

...Человек, чья целая жизнь потрачена на исполне­ние нескольких простых операций... обычно становит­ся настолько тупым и невежественным, насколько это возможно для человеческого существа»¹⁵.

Таким образом, промышленный рабочий не имеет понятия ни о том, что значит располагать собой, ни о том, что такое живая экспрессивность актера, который запомнил наизусть тысячу строк. Сравнение рабочего и актера, сделанное Дидро, является ложным, потому что рабочий не контролирует свою работу. Изготовитель булавок становится «тупым и невежественным» сущест­вом в процессе разделения труда; повторяющаяся при­рода его работы «усмирила» его. По этим причинам ин­дустриальная рутина угрожает ослабить самые основы человеческого характера.

Если вот такой Адам Смит кажется до странности пессимистичным, то это происходит, возможно, только потому, что на самом деле он был более сложным мыс­лителем, чем пытается представить его капиталистиче­ская идеология. В действительности, еще раньше, в ра­боте «Теория моральных чувств», он утверждал высокую значимость взаимного сочувствия и способности ото­ждествлять себя с нуждами других людей. Сочувствие, Доказывал он, - это спонтанное моральное чувство: оно проявляет себя как бы вдруг, когда мужчина или женщи­на неожиданно начинают понимать и воспринимать страдания или проблемы других людей. Однако разде-

Глава 2

Рутина

ление труда приглушает эти спонтанные вспышки; по­вторяющиеся операции, рутина подавляют проявления сочувствия. Конечно, Смит ставил знак равенства меж­ду ростом рынков, разделением труда и материальным прогрессом общества, но это не относилось к мораль­ному прогрессу. И добродетели сочувствия раскрывают нечто, возможно, более тонкое относительно индиви­дуального характера человека.

Моральный центр Рико, как мы это видели, состоял в его решительном утверждении собственной воли; для Смита спонтанный взрыв сочувствия превосходит во­лю, как бы сметает человека в область эмоций, непод­властных его контролю, как, например, при неожидан­ном отождествлении себя с общественными бедами. Взрывы сочувствия - это царство спонтанного времени - толкают нас за пределы наших обычных моральных границ. В сочувствии нет ничего предсказуемого или рутинного.

Адам Смит отличался от своих современников тем, что делал акцент на этической важности таких взрывов эмоций. Большинство его современников рассматрива­ло человеческий характер в его этическом аспекте так, будто у него было мало общего со спонтанным чувст­вом или даже с человеческой волей. Джефферсон в сво­ем «Билле об установлении религиозной свободы» (1779) утверждал, что «мнения и убеждения людей зави­сят не от их собственной воли, а непроизвольно следу-

в той очевидности, которая представлена нашему соб­ственному сознанию»¹⁶. Становление характера начина­ется с исполнения человеком своего долга. Как говорил джеймс Мэдисон в 1785 году, следование диктату сове­сти «является также неотчуждаемым, потому что это право, данное людям, и это долг по отношению к Соз­дателю»¹⁷. Природа и Бог предлагают - человек подчи­няется.

Адам Смит говорит на «языке характера», который, возможно, ближе именно нашему времени. Характер, как это представляется ему, формируется историей и ее непредсказуемыми поворотами. Однажды установлен­ная, рутина не позволяет многого совершить в своей личностной истории, поэтому, чтобы развить свой ха­рактер, человек должен вырваться из рутины. Это общее положение Смит специфицирует: он восславляет харак­тер торговцев, полагая, что они действуют соответст­венно и как бы сочувственно меняющимся требованиям момента. В то же время он высказывает сожаление по поводу состояния характера промышленных рабочих, впрягшихся в ярмо рутины. Торговец, по его мнению, более полно задействован как человеческое существо.

Нас не должно удивлять, что Маркс внимательно изучал Адама Смита, хотя едва ли он разделял его вос­хищение торговлей и торговцами. Будучи молодым человеком, Маркс восхищался, по меньшей мере, его общей теорией спонтанности, изложенной в «Теории

Глава 2

Рутина

моральных чувств». С годами, став более зрелым и трез­вым аналитиком, он сконцентрировался на изображе­нии Смитом всех зол рутины и разделения труда, при котором рабочий не контролирует работу, - эти поло­жения являются сущностными составными частями Марксового анализа товарного времени, времени как товара. Маркс добавил к изображенной Смитом рутине на булавочной фабрике в качестве контраста такую, бо­лее старую, практику организации труда, как немецкая система «Тагверк» (Tagwerk), при которой работнику платили за рабочий день. При такой практике он мог приспосабливаться к условиям окружающей его среды, трудясь по-разному в дни, когда шел дождь и когда дни были ясными, или организуя свои задания с учетом по­ставок. В такой работе присутствовал ритм, потому что работник сам контролировал ситуацию¹⁸. В противопо­ложность этому, как напишет позже историк-марксист Э.П. Томпсон, при современном капитализме те, кто занят на производстве, «испытывают разницу между своим рабочим временем и так называемым собствен­ным временем»¹⁹.

Опасения Адама Смита и Маркса по поводу рутин­ного времени транслировались в наш собственный век, воплотившись в феномен, который был назван «фор­дизмом». Это в «фордизме» мы можем с наибольшей полнотой документировать те мрачные предчувствия, которые были у Смита в отношении промышленного

капитализма, что только еще начал развиваться в конце XVIII века, особенно в том месте, где этот будущий «фордизм» и сформировался.

Фабрику «Хайлэнд Парк», принадлежавшую «Форд Мотор Кампани» (Ford Motor Company), обычно рас­сматривали как лучшую иллюстрацию технологическо­го разделения труда. Этот феномен имел место в 1910-1914 годах. Генри Форд в некоторых отношениях был гуманным работодателем: он платил рабочим хо­рошую заработную плату - по системе 5 долларов в день (что эквивалентно 120 долларам в день по курсу 1997 года) и включал их в план по разделу прибыли. Другое дело - технологические операции в цехах. Ген­ри Форд полагал, что озабоченность качеством рабо­чей жизни - это «мечтания при луне»: 5 долларов в день - вполне приличное вознаграждение за скуку.

До того, как Форд создал эталонные фабрики напо­добие «Хайлэнд Парк», автомобильная промышлен­ность базировалась на мастерстве - высококвалифици­рованных рабочих, которые выполняли множество сложных операций, занимаясь, скажем, мотором или корпусом автомобиля в течение всего рабочего дня. Эти рабочие пользовались огромной степенью автоно­мии, и автомобильная промышленность на самом деле представляла собой связку децентрализованных цехов. «Многие квалифицированные рабочие, - отмечает

Глава 2

Рутина

Стивен Мейер, - часто сами нанимали и увольняли своих собственных помощников, и платили последним определенную сумму из собственного кармана»²⁰. Где-то около 1910 года режим труда работников була­вочной фабрики проник и в автомобильную промыш­ленность.

Поскольку «Форд Мотор» индустриализировал про­изводственный процесс, он был склонен нанимать так называемых специальных рабочих, отдавая им пред­почтение перед квалифицированными мастерами: спе­циализированные рабочие выполняли ограниченные операции, которые не требовали мыслей или рассужде­ний. На заводе Форда «Хайлэнд Парк» большинство этих специализированных рабочих составляли недав­ние эмигранты, в то время как квалифицированные мастера были в основном из немцев и других, ранее приехавших в Америку людей. И менеджеры, и «корен­ные» американцы полагали, что у новых эмигрантов не хватает сообразительности, чтобы выполнять нечто большее, чем рутинные операции. К 1917 году 55% рабочей силы составляли специализированные работ­ники, еще 15% - неквалифицированные уборщики и подметальщики, которые трудились по обеим сторонам сборочной линии, а число квалифицированных и тех­нических работников составляло всего 15%.*

* По-видимому, автор приводит не все сегменты рабочей силы. (Прим. переводчика.)

«Дешевым работникам нужны дорогие сборочные приспособления, - говорил Стерлинг Баннел, один и: первых пропагандистов этих изменений, - а высоко квалифицированным работникам нужно мало чего по мимо их шкафчиков для инструментов»²¹. Это понима ние относительно использования сложных машин для облегчения человеческого труда послужило основани ем тех опасений, которые испытывал Адам Смит. На пример, промышленный психолог Фредерик Тейлор был убежден, что машинерия и индустриальная органи зация могут быть исключительно сложными на огром ных предприятиях, но рабочим не обязательно считать эту сложность; на самом деле, писал он, чем меньше ра бочие будут отвлекаться на понимание плана всего це­лого, тем эффективнее они будут выполнять свою соб­ственную работу²². Пресловутые исследования Тейлора посвященные замерам времени на каждую операцию проводились с использованием секундомера, когда с точностью до доли секунды измерялось, сколько рабо­чему нужно времени на установку фары или бампера Менеджмент на основе этих измерений времени довел представление Смита о булавочной фабрике до садист­ской крайности. Однако Тейлор почти не сомневался в том, что его «подопытные кролики» покорно примул все эти измерения и манипуляции.

В действительности же, некоего покорного приня­тия этого рутинно-временного рабства, как естествен-

Глава 2

Рутина

ного следствия из ситуации, не наблюдалось. Как отме­чает Дэвид Нобл, «рабочие продемонстрировали бога­тый репертуар приемов того, как саботировать исследо­вания, посвященные замерам затрат времени на опера­цию, и, как само собой разумеющееся, игнорировали методики и инструкции всякий раз, когда они им меша­ли или вступали в конфликт с их собственными интере­сами»²³. Более того, «тупое и невежественное» существо Адама Смита стало испытывать депрессию на работе, что снизило его продуктивность. Эксперименты, подоб­ные тем, которые проводились на заводе «Дженерал Электрик» в Хоторне, показали, что почти любое вни­мание, которое уделяют рабочим как «чувствующим» человеческим существам, повышает их производитель­ность. Индустриальные психологи, такие как Элтон Мэйо, побуждали менеджеров выказывать больше вни­мания и заботливости по отношению к своим подчи­ненным и адаптировать практику психиатрического консультирования применительно к трудовой деятель­ности. И надо сказать, что эти индустриальные психо­логи, наподобие Мэйо, обладали ясным взором. Они знали, что могут только смягчить муки скуки, но не смо­гут убрать ее из этой железной клетки времени.

Муки, порожденные рутиной, достигли своей куль­минации при поколении Энрико. В классическом исследовании 50-х годов «Работа и недовольные ею» Даниэль Белл задался целью проанализировать это цар-

ство рутины на другом автомобильном заводе компа­нии «Дженерал Моторз» - в Уиллоу Ран, в штате Мичи­ган. «Соты» того улья, о котором писал Адам Смит, ста­ли теперь поистине гигантскими: завод в Уиллоу Ран был структурой в две трети мили длиной и четверть мили шириной. Здесь имелись все материалы, необхо­димые для того, чтобы делать автомобили, - от стали до стеклянных блоков и кожаной обшивки. Все это было собрано под одной крышей, работа координировалась предельно дисциплинированной бюрократией, состоя­щей из аналитиков и менеджеров. Конечно, столь слож­ная организация могла функционировать только бла­годаря четким правилам, которые Белл назвал «инже­нерной рациональностью». Эта огромная, хорошо спроектированная клетка действовала на основе трех принципов; эти принципы - «логика размера, логика метрического времени и логика иерархии»²⁴.

Логика размера была простой: то, что больше, - то и эффективнее. Концентрирование всех элементов производства в одном месте, как на заводе в Уиллоу Ран. сохраняло энергию, позволяло экономить на транспор­тировке материалов и опутывало фабрику сетью «бело-воротничковых офисов», занятых продажами и адми­нистрированием.

Логика иерархии была уже не столь простой. Макс Вебер утверждал, давая определение человеческой железной клетке, что «нет необходимости приводить

Глава 2

Рутина

специальные доводы в доказательство того, что военная дисциплина является идеальной моделью для совре­менной капиталистической фабрики»²⁵. В компаниях, подобных «Дженерал Моторз» в 50-х годах, Белл отме­тил наличие несколько иной модели контроля: «Супер­структура, которая организует и направляет производ­ство... устраняет из цеха всю возможную мозговую работу; все сконцентрировано в определяющих график работы, а также планирующих и проектирующих отде­лах». В «архитектуре» это означало необходимость как можно дальше отодвинуть техников и менеджеров от пульсирующей машинерии заводов. Генералы произ­водства, таким образом, утратили непосредственный физический контакт со своими войсками. Результат, од­нако, только усилил отупляющее воздействие рутины, так как «рабочий, пребывающий в самом низу и посвя­щенный только в незначительные детали, был отчуж­ден от возможности принимать какие-либо решения или внесения модификаций в продукт, который он же и производил»²⁶.

Все эти пороки на заводе в Уиллоу Ран были следст­вием тейлористской логики «метрического времени». Повсюду на огромном заводе время калькулировалось поминутно для того, чтобы высшие менеджеры знали точно, что делал каждый работник в тот или иной мо­мент. Белл, например, был поражен тем, как на заводе «Дженерал Моторз» «делят час на десять шестиминутных

отрезков... и труд рабочего оплачивается по числу «деся­тин» каждого часа, в которые он работает»²⁷. Эта поми­нутная инженерия рабочего времени была привязана к очень длинным мерам времени работы всей корпора­ции. Оплата за выслугу лет была прекрасно подогнана * общему числу часов, которые мужчины или женщины проработали на «Дженерал Моторз». Любой работник мог с точностью до минуты рассчитать «выгоды» отпу­скного времени или отпуска по болезни. Микрометрия времени так же, как работниками физического труда на сборочной линии, управляла и низшими эшелонами «белых воротничков» из офисов, определяя их продви­жение по службе или получаемые ими выгоды.

Однако когда на работу пришло поколение Энрико, метрики времени стали чем-то иным, нежели просто ак­том подавления и доминирования, который практико­вал управленческий слой во имя гигантского индустри­ального роста организации. Интенсивные переговоры по поводу режима труда стали приоритетными для обе­их сторон - как для объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности, так и для менеджмен­та компании «Дженерал Моторз». Рядовые члены проф­союза уделяли пристальное, порой даже чрезвычайно пристальное, внимание цифрам, которые обсуждались на этих переговорах. Рутинизированное время стало, так сказать, ареной, на которой рабочие могли отстоять свои требования, ареной демонстрации силы.

Глава 2

Рутина

Это был политический результат, которого Адам Смит не ожидал и не предвидел. Предпринимательские «бури», которые Шумпеттер образно назвал «созидатель­ной деструкцией», показали, что идеализированный Смитом тип булавочной фабрики шел к банкротству на протяжении всего XIX века. Рациональность этого типа хорошо выглядела как чертеж на бумаге, но воплощен­ная в металл и камень могла просуществовать только не­сколько лет. Исходя из этого, рабочие, чтобы оградить себя от этих хаотических явлений, тоже попытались придать упорядоченность времени за счет сбережений в кассах взаимопомощи или закладных на дома, получае­мых от строительных компаний. Сейчас мы едва ли рас­положены думать о распланированном времени, как о некоем личностном достижении, но, принимая во вни­мание стрессы, бумы и кризисы индустриального капи­тализма, оно часто становиться таковым. Инженерия ру­тинного времени, которая возникла на заводе Форда в Хайленд Парке, нашла свое логическое завершение на заводе «Дженерал Моторз» в Уиллоу Ран. Мы уже знаем, как из этого навязчивого, точно расписанного времени Энрико выкраивал благоприятный для себя нарратив своей жизни. Рутина может лишить значимости, но она же может и защитить; рутина может расчленить труд, но она же может и «сочинить» жизнь.

Тем не менее сущность опасений Смита стала оче­видна и Дэниэлю Беллу, который пытался понять, поче-

му рабочие не восстают против капитализма. При этом отметим, что Белл как бы остановился на полпути от дверей, ведущих в социалистическую веру. Он давно по­нял, что недовольство своей работой, даже тех, у кого ее содержание было выхолощено полностью, не ведет к восстанию: сопротивление рутине не порождает рево­люцию. И все же Белл оставался хорошим сыном в со­циалистическом доме, так как он верил, что на распол­зающейся во всех направлениях фабрике в Уиллоу Ран он наблюдал сцены из трагедии.

Нить от фабрики в Уиллоу Ран, с точки зрения Бел­ла, тянется во времени назад - к заводам Форда в Хай­ленд Парке, затем уходит еще дальше в историю -опять-таки к булавочной фабрике Адама Смита. Рутина появлялась во всех этих сценах труда как деградирую­щая личность, как источник ментального невежества -и невежества особого рода. Непосредственное настоя­щее может быть достаточно ясным, когда работник час за часом давит на один и тот же рычаг или на одну и ту же рукоять. Чего точно не хватает рабочему, занятому рутинным трудом, так это некоего большего видения другого будущего или знания того, как добиться пере­мен. Перефразируя эту критику рутины, можно сказать, что механическая активность не порождает чувства какого-либо большего по масштабу исторического нар-ратива: микронарративы жизни таких рабочих, как Энрико, показались бы Марксу явно незначительными

Глава 2

Рутина

в большом масштабе Истории, или просто приспособ­ленчеством к существующим обстоятельствам.

Вот почему давняя дискуссия между Дени Дидро и Адамом Смитом все еще остается яркой и злободнев­ной. Дидро не считал, что рутинная работа ведет к де­градации; напротив, он думал, что рутина порождает нарративы, так как правила и ритмы работы постепен­но эволюционируют. В этом есть определенная ирония, ибо этот «философ» и светский человек, «творение» блестящих парижских салонов середины XVIII века, оказывается сегодня гораздо лучшим защитником есте­ственного достоинства «обыкновенного» труда, чем многие из тех, кто выступает от имени Народа. Круп­нейшим современным наследником Дидро в этом смысле стал социолог Антони Гидденс, который попы­тался сохранить интуитивные представления Дидро, подчеркивая первостепенную ценность привычки, ка­сается ли это социальной деятельности или понимания самого себя; мы подвергаем испытанию альтернативы, только отталкиваясь от привычек, которыми уже обза­велись. Вообразить жизнь как состоящую из момен­тальных импульсов, из краткосрочных действий, лишенную устойчивой рутины, некую жизнь без при­вычек, - это все равно, что представить себе некое без­думное существование²⁸.

Сегодня мы стоим у исторического водораздела -это я говорю, имея в виду проблему рутины. Новый

«язык гибкости» предполагает, что рутина умирает в ди­намических секторах экономики. Однако большая часть работы остается замкнутой внутри круга фордизма. Простая статистика мало что говорит, но хорошее опи­сание современных типов работ, представленное в таб­лице 1, указывает, что по меньшей мере две трети этих работ носит «повторяющийся» характер с приемами и способами, которые Адам Смит признал бы родствен­ными тем, которые применялись на описанной им була­вочной фабрике. Так, использование компьютера на работе (таблица 7) подобным же образом, по большей части, включает в себя вполне рутинные операции вро­де получения данных. Если мы вместе с Дидро и Гидден-сом считаем, что такому труду необязательно должен быть присущ принижающий нас характер, тогда мы должны сосредоточиться на условиях работы, в кото­рых этот труд осуществляется. И тогда мы должны наде­яться превратить фабрики и офисы в некие сценки тру­да, который носит кооперативный, основанный на взаимопомощи характер, подобный тому, что изобра­жен на гравюрах, посвященных фабрике в Ла Англэ.

Если, однако, мы склонны полагать, что рутине из­начально присущ принижающий нас характер, тогда мы будем нападать на саму природу рабочего процесса как такового. Мы будем питать отвращение как к рути­не, так и к породившей ее бюрократии. Хотя при этом мы можем в значительной степени быть влекомыми

Глава 2

Рутина

практическим желанием к большей восприимчивости рынка, продуктивности и прибыли. Но мы не должны быть просто жадными капиталистами; мы должны ве­рить, следуя Адаму Смиту, что людей стимулирует более гибкий опыт, как в работе, так и в других сферах дея­тельности. Мы можем верить в благо спонтанности. Но тогда возникнет такой вопрос: станет ли гибкость со всеми ее рисками и неопределенностями, которые она влечет за собой, лекарством от человеческого зла, на которое она нападает. Даже если предположить, что рутина оказывает «убаюкивающее» воздействие на лич­ность, то каким же образом гибкость может сделать человеческое существо более заинтересованным?

58 Глава 2