Глава 1

Пассивность

ЕДАВНО Я ВСТРЕТИЛ в аэропорту того, кого не видел 15 лет. Я брал интервью у отца Рико (так я буду его называть) четверть века назад, когда писал книгу о рабочих, «голубых воротничках» Америки -«Скрытые раны класса». Энрико, его отец, тогда работал уборщиком и возлагал большие надежды на этого маль­чика, который в ту пору только вступал в подростковый период, был способным парнишкой, делавшим успехи в спорте. Через десять лет, когда я уже потерял контакт с его отцом, Рико только-только окончил колледж. В зале ожидания аэропорта Рико выглядел так, как если бы он воплотил мечты своего отца: при нем был компь­ютер в отличном кожаном кейсе, на нем был костюм, который я бы себе не смог позволить, и он явно выста-

XXVI

Предисловие

влял напоказ кольцо с печаткой, на которой был какой-то герб.

До того как мы с ним познакомились, Энрико в те­чение 20 лет убирал туалеты и протирал шваброй полы в офисном здании в центре города. Он делал все это, не жалуясь, без нытья, но и без какой-либо надежды на то, что ему удастся реализовать в жизни «американскую мечту». Его работа имела одну-единственную и долго­временную цель - служение своей семье. Он потратил 15 лет, чтобы скопить деньги на дом, который купил в пригороде Бостона, порвав связи со своим старым итальянским районом, потому что этот дом в пригоро­де был лучше для его детей. Затем его жена Флавия по­шла работать гладильщицей на фабрику химчистки. Ко времени нашего знакомства с Энрико в 1970 году оба родителя копили деньги на университетское образова­ние для двух своих сыновей.

Что меня больше всего поразило в Энрико и его по­колении, так это то, насколько линейным было время в их жизни: год за годом, день за днем работа на одном и том же рабочем месте, трудовая деятельность, которая редко варьировалась. В соответствии с этой линейно­стью времени все достижения оказывались «кумулятив­ными»: Энрико и Флавия каждую неделю подсчитывали, на сколько выросли их сбережения, а также измеряли свое домашнее бытие мерками различных улучшений и «добавлений», которые они делали к своему загородно-

Глава 1

му дому. Наконец, время, в котором они жили, было предсказуемо. Потрясения «Великой депрессии» и Вто­рой мировой войны отошли в прошлое, профсоюзы защищали их рабочие места, и хотя, когда я познако­мился с ним, ему было только сорок, Энрико точно знал, когда он уйдет на пенсию и сколько у него к тому моменту будет денег.

Время - единственный ресурс, который бесплатно доступен тем, кто находится на дне общества. Чтобы сделать время кумулятивным, Энрико требовалось то что социолог Макс Вебер назвал «железной клеткой», -бюрократическая структура, которая рационализиро­вала использование времени. В случае с Энрико нормы выплаты за выслугу лет, установленные его профсою­зом, и обязательные постановления, регулирующие го­сударственную пенсию, поддерживали эти «леса». Когда он прибавил к этим ресурсам самодисциплину, резуль­тат стал более чем экономическим.

Словно в камне он высек свою четкую историю, в которой его опыт аккумулировался материально и пси­хически. Итак, его жизнь имела для него смысл лишь как линейное повествование. Хотя иной сноб может от­махнуться от истории жизни Энрико как скучной, он пережил ее как драматическую историю, как упорное движение только вперед - от ремонта к ремонту, от процента на вклад к проценту. Уборщик чувствовал, что он стал автором своей жизни, и хотя он был человеком

Пассивность С

который низко стоял на социальной лестнице, его соб­ственный нарратив внушал ему чувство самоуважения.

Вместе с тем ясно, что история жизни Энрико не была простой. Я особенно поражен был тем, как Энри­ко удавалась балансировать между двумя мирами - сво­ей старой эмигрантской общиной и своей новой при-городно-безучастной жизнью. Среди своих соседей по пригороду он жил как спокойный, самодостаточный гражданин; когда же он появлялся в своем старом рай­оне, то привлекал гораздо больше внимания, как чело­век, который добился успеха там, «снаружи», как дос­тойный пожилой человек, который приезжал сюда каж­дую субботу, чтобы посетить мессу, за коей следовал обед, а за обедом - кофе, когда можно было посплетни­чать. Он заслужил признание, как достойное человече­ское существо, у тех, кто знал его достаточно долго, чтобы понимать его историю. Он получил некий, более обезличенный, тип уважения и у своих новых соседей, делая то же, что и другие: содержа свой дом и сад в по­рядке и живя без всяких происшествий. Плотная тексту­ра особого опыта Энрико состоит в том, что он был признан в обоих образах жизни в зависимости от той общины, в которой он вращался: две идентичности, проистекающие из одного и того же дисциплиниро­ванного использования своего времени.

Если бы мир был счастливым и справедливым мес­том, то те, кто довольствуется уважением, возвращали

бы его миру в той же мере, в какой оно им было дано этим миром. Это была идея Фихте, которую он выразил в «Основаниях национального права»; он говорил о «взаимообразном эффекте» признания. Но реальная жизнь не столь щедра.

Энрико не любил «черных», хотя и трудился мирно в течение многих лет вместе с другими уборщиками, которые были «черными»; он не любил иностранцев, которые не были итальянцами, например, ирландцев, хотя его собственный отец едва мог говорить по-анг­лийски. Он не мог допустить борьбу между людьми од­ной крови. У него не было классовых привязанностей. Больше всего, однако, он не любил людей из среднего класса. Мы обращались с ним, будто он был невидим­кой, «как с нулем», - считал он. Это негодование убор­щика усугублялось его опасением, что из-за недостатка у него образования и его лакейского статуса «мы» име­ли некое тайное право поступать так. При этом свою способность к долготерпению он, по контрасту, проти­вопоставлял хныканью и жалости к самим себе «чер­ных», несправедливому вторжению иностранцев и при­вилегиям буржуазии, не заработанным ею.

Хотя Энрико и чувствовал, что достиг определен­ной степени социального уважения, вряд ли он хотел, чтобы сын Рико повторил его собственную жизнь. «Американская мечта» - мечта о движении своих детей вверх - мощно влекла моего друга. «Я не понимаю ни

Глава 1

Пассивность

слова из того, что он говорит», - хвастался мне Энрико несколько раз, имея в виду те случаи, когда Рико, прихо­дя из школы домой, занимался математикой. Я слышал от многих других родителей, у которых были такие же сыновья и дочери, как Рико, нечто похожее - «я не по­нимаю его», но сказанное уже более жестким тоном, как будто дети бросили их. Мы все в той или иной степени переступаем границы места, предписанного нам в фа­мильном мифе, но продвижение вверх придает этому событию особый ракурс. Рико и другие молодые люди, поднимающиеся вверх по социальной лестнице, иногда стыдятся акцента своих родителей, который выдает их принадлежность к рабочему классу, их грубых манер, но больше всего, просто удушающе, действуют на молодых бесконечные родительские подсчеты трат, до каждого пенни, и исчисление времени в масштабе крошечных шажков. Эти «избранные дети» хотели бы отправиться в менее «регламентированное путешествие».

Сейчас, спустя много лет, благодаря этой неожидан­ной встрече в аэропорту, у меня появился шанс увидеть, как это все повернулось и что все-таки произошло с сыном Энрико. Я должен признаться, мне не очень по­нравилось то, что я увидел в зале аэропорта. Дорогой костюм Рико мог быть просто деловым «оперением», но его кольцо с печаткой - знак принадлежности к эли­тарной семье - казалось одновременно и фальшью, и предательством по отношению к его отцу. Так уж про-

изошло, что обстоятельства свели меня и Рико вместе в этом продолжительном перелете. Но это не было од­ним из тех американских путешествий, когда незнако­мец изливает на вас все свои эмоциональные «внутрен­ности», а после приземления, в аэропорту, хватает свой более чем увесистый багаж и исчезает навсегда. Я, не спрашивая разрешения, сел в кресло рядом с Рико, и в течение первого часа долгого перелета из Нью-Йорка в Вену упорно пытался, словно давя на рычаг, извлечь из него информацию.

Рико, как я узнал, воплотил в жизнь мечту отца о «движении сына вверх», но сам по себе этот факт отвер­гал путь его отца. Рико пренебрежительно говорил о «служителях времени» и прочих, скованных цепями бюрократии-, в противовес этому, сам он был убежден в необходимости быть открытым к переменам и к риску. И он процветал: в то время как его отец, Энрико, имел доход, который соответствовал доходу нижней четвер­ти населения - по шкале заработной платы, доход Рико взлетел до верхних - по этой же шкале - пяти процен­тов населения. И все же это не было совершенно счаст­ливой историей для Рико.

После окончания местного университета, по специ­альности инженер-электрик, Рико поступил в школу бизнеса в Нью-Йорке. Там он женился на сокурснице, молодой протестантке из хорошей семьи. Школа биз-

Глава 1

Пассивность

неса подготовила этих молодых людей к тому, чтобы быть мобильными и часто менять работу, - так они и поступали. За четырнадцать лет работы, которые про­шли после окончания школы бизнеса, Рико сменил ме­сто жительства четыре раза.

Рико начинал как советник по технологии в венчур­ной инвестиционной фирме на Западном побережье как раз в ранние пьянящие дни становления компью­терной промышленности в Силиконовой Долине. Затем он переехал в Чикаго, где у него тоже все шло хорошо. На следующий переезд он решился уже во имя карьеры жены. Если бы Рико был честолюбцем, сошедшим со страниц романов Бальзака, он бы никогда так не посту­пил, ведь на новом месте он не получил большей зара­ботной платы и к тому же покинул «очаги» высокотех­нологической активности ради уединенной, если не сказать растительной, жизни в Миссури. Энрико, на­пример, чувствовал некое подобие стыда, когда его Флавия пошла работать. Рико же воспринимал Жаннет, свою жену, как равного партнера, он к этому как бы адаптировался. Именно в тот момент, когда карьера Жаннет пошла вверх, у них начали «прибывать» дети.

В Миссури, где работал Рико, неопределенность но­вой экономики «настигла» молодого человека. В то вре­мя как Жаннет повысили по службе, Рико сократили: его фирму поглотила более крупная фирма, у которой были свои собственные аналитики. В результате семей-

ная пара совершила четвертый переезд - обратно на Восток, в пригород Нью-Йорка. Жаннет сейчас руково­дит большой командой бухгалтеров, он же организовал свою небольшую консалтинговую фирму.

Как бы супруги ни процветали, достигнув пика адап­тивной, поддерживающей друг друга пары, оба - и муж и жена - часто начинают бояться того, что балансиру­ют на грани потери контроля над своей жизнью. Этот страх «встроен» в истории их трудовой деятельности.

В случае с Рико этот страх потери контроля вполне очевиден: он касается управления временем. Когда Ри­ко сообщил своим товарищам, что собирается органи­зовать собственную консалтинговую фирму, большин­ство это одобрило; консультирование казалось дорогой к независимости. Но стартовав на этом пути, он обнару­жил, что погрузился во множество лакейских задач, та­ких как, скажем, снятие копий - теперь это делать при­ходилось самому, тогда как раньше за него это делали другие. Он обнаружил, что погрузился в поток сетевых связей; на каждый звонок надо было ответить, самое шапочное знакомство нужно было отслеживать. Чтобы находить работу, он должен был подстраиваться под расписание других людей, которые ни в коей степени не были обязаны отвечать ему. Как и другие консультан­ты, он хотел работать в соответствии с контрактами, в которых четко оговаривалось, что консультант должен делать. Но эти контракты, говорит он, в большинстве

Глава 1

Пассивность 9

своем - фикция. Консультант обычно должен менять свой «маршрут» не раз и не два - в соответствии с при­хотями или идеями тех, кто платит. У Рико не было точ­но определенной роли, которая позволила бы ему ска­зать другим: «Вот это то, что я делаю, а это то, за что я ответственен».

У Жаннет недостаток контроля носит более тонкий характер. Небольшая группа бухгалтеров, которой она руководит, делится на тех, кто работает на дому, тех, кто обычно трудится в офисе, и «фалангу» клерков низшего звена, находящихся за тысячу миль от ее офиса и свя­занных с ней через компьютерную сеть. В ее тепереш­ней корпорации действуют строгие правила, отслежи­вание телефонных звонков и электронной почты дис­циплинирует поведение бухгалтеров, которые трудятся дома. Чтобы за тысячу миль от головного офиса орга­низовать работу клерков, с которыми она не может контактировать непосредственно, она вынуждена дей­ствовать в соответствии с формальными письменными инструкциями. Она не испытывала большей бюрокра­тии, чем в этой, кажущейся гибкой, системе организа­ции труда. По существу, ее собственные решения значат теперь куда меньше, чем в те дни, когда она руководила работниками, сгруппированными в одно и то же время, в одном и том же офисе.

Конечно, сначала я был не готов «пролить море слез» по поводу этой пары из мира «американской меч-

ты». Но за обедом, поданным в полете, Рико стал более откровенным, и мое сочувствие возросло. Его страх потерять контроль, как оказалось, был гораздо глубже, чем опасение потерять власть над своей работой. Он боялся, что действия, которые он вынужден предпри­нимать, и образ жизни, который он должен вести, чтобы выжить в современной экономике, заставляют его внутреннюю эмоциональную жизнь попросту плыть по течению.

Рико сказал, что он и Жаннет, по большей части, дружили с теми людьми, с которыми вместе работали, но многих своих друзей из-за переездов они потеряли в последние двенадцать лет, хотя, как сказал он: «мы под­держиваем с ними контакты через сеть». Рико ищет в электронной коммуникации то ощущение общности, которым Энрико наслаждался, когда посещал собрания союза уборщиков, но при этом сын считает, что комму­никация посредством сети слишком краткосрочна и по­спешна. «Это похоже на общение с детьми - когда вас не бывает дома, все, что вы получаете, это новости, позже». В каждый из четырех переездов новые соседи Рико относились к его «пришествию», как к событию, кото­рое закрывало предыдущие главы его жизни: они спра­шивали его о Силиконовой Долине или об офисе в Миссури, но Рико считает, что «они не видят этих мест»; их воображение не задействовано. Это очень по-амери­кански. Классический американский пригород был

Глава 1

Пассивность

спальным районом, «спальной общиной». Но за время жизни предыдущего поколения возник совершенно другой тип пригорода, экономически более независи­мый от урбанистического ядра, на самом же деле - это ни город и ни деревня, а такое место, которое возника­ет как бы по мановению волшебной палочки застрой­щика, процветает и начинает приходить в упадок в течение жизни одного поколения. Такие общины не лишены социальности или добрососедства, но никто в этих общинах не становится долгосрочным свидетелем жизни другого человека.

Мимолетный характер дружбы и самой местной об­щины образует своего рода фон, который оттеняет наиболее серьезные внутренние тревоги Рико о его се­мье. Подобно Энрико, его сын смотрит на работу как на средство служения своей семье, но, в отличие от Энри­ко, обнаруживает, что требования работы мешают дос­тижению этой цели. Сначала я подумал, что он говорит о слишком знакомом всем нам конфликте между време­нем для работы и временем для семьи. «Мы приходим домой в семь, готовим ужин, стараемся выкроить часик, чтобы проверить домашнее задание у детей, а затем за­нимаемся своими рабочими бумагами». Когда на рабо­те «запарка» - а она в его консалтинговой фирме может длиться месяцами, - «похоже я даже не знаю, кто мои дети». Его волнует и настоящая анархия, в которую по­гружается его семья, и то, что он «забрасывает» своих

Глава 1

детей, чьи потребности не могут быть спрограммирова-ны так, чтобы соответствовать требованиям его работы.

Услышав это, я попытался приободрить его. Моя жена, приемный сын и я прожили похожую, полную напряжения жизнь. «Вы к себе несправедливы, - сказал я. - Тот факт, что Вас это так сильно волнует, означает, что вы делаете все возможное для своей семьи». Хотя он и несколько расслабился при этих словах, по сути дела, я его не понял.

Я знал, что когда Рико был еще мальчиком, его раз­дражала авторитарность Энрико. Он говорил мне, что его удушает атмосфера тех мелочных правил, которы­ми руководствуется в жизни его отец-уборщик. Теперь же, когда он сам стал отцом, его преследует страх, что он не сумел привить своим детям должной моральной дисциплины, и более всего он опасается, что его дети станут «уличными крысами», которые бесцельно целы­ми днями болтаются на парковках у торговых центров, пока их родители заняты в своих офисах.

Поэтому он хочет подать сыну и дочерям пример решительности и целеустремленности, так как «вы же не можете просто сказать детям, чтобы они были вот такими»: а должны подать пример. Объективный при­мер, который он мог бы продемонстрировать, - это его продвижение наверх, что они воспринимают как нечто должное, как некую историю, которая принадлежит прошлому, но не их собственному прошлому, а будто

Пассивность 13

это некий рассказ, который уже написан. Однако боль­ше всего его тревожит то обстоятельство, что он не может представить детям свою трудовую жизнь как пример того, как они должны вести себя: высокие каче­ства хорошей работы не являются высокими качества­ми хорошего характера.

Как я понял позже, источник этого страха - разрыв, который отделяет поколение Энрико от поколения Рико. Представители бизнеса и журналисты подчеркивают, что глобальный рынок и использование новых технологий являются фирменным знаком капитализма нашего вре­мени. Такое утверждение достаточно верно, но упущен из виду еще один параметр изменения - новые способы организации времени, особенно рабочего времени.

Самым приметным знаком этого изменения может служить лозунг «Ничего долгосрочного!» Из трудовой деятельности как бы исключается традиционное разви­тие карьеры - шаг за шагом, через коридоры одного или двух учреждений; так же обстоит дело и с полной реализацией какого-либо одного набора навыков и умений в период трудовой деятельности. Сегодня моло­дой американец, имеющий за спиной хотя бы два года колледжа, должен быть готов к тому, что за время его трудовой деятельности ему придется сменить рабочее место, по меньшей мере, 11 раз, а базу своих навыков и умений, тоже, по меньшей мере, - три раза в течение сорока лет трудовой деятельности.

Глава 1

Некий управленец из компании «Американ Телефон Энд Телеграф» (АТТ) утверждает, что принцип «Ничего долгосрочного!» изменяет само значение работы:

«В компании " ЭйТиТи" мы должны продвигать в жизнь целую концепцию рабочей силы как чего-то ус­ловного, зависящего от обстоятельств, хотя большинст­во из этих " условных работников" находится внутри наших стен. Понятие " работа" заменяется понятием " проекты" и " области деятельности"»¹.

Корпорации тоже многие из своих задач переадре­совали «глубинке», то есть то, что когда-то они делали постоянно у себя, в своих зданиях, они передали ма­леньким фирмам и людям, которые работают по найму на основе краткосрочных контрактов. Самый быстро растущий сектор американской рабочей силы - это, например, люди, которые работают по контракту с агентствами по временному трудоустройству².

«Люди как бы изголодались по переменам, - утвер­ждает менеджер Джеймс Чэмпи, - рынок " влеком по­требителем" как никогда до этого в истории»³. Рынок, согласно этому утверждению, слишком динамичен, чтобы позволить год за годом делать вещи одним и тем же способом или делать одну и ту же вещь. Экономист Беннет Харрисон полагает, что источник этой тяги к изменениям находится в «нетерпеливом капитале», желании быстрого оборота; так, например, средняя продолжительность времени пребывания акций на аме-

Пассивность 15

риканских и британских биржах сократилась на 60% за последние 15 лет. Рынок полагает, что быстрый рыноч­ный оборот лучше всего генерируется организацион­ными изменениями.

Долгосрочный порядок, к которому стремится но­вый режим, надо отметить, сам по себе был короток -десятилетия, которые приходятся на середину XX века. Капитализм XIX века «кренился на бок» от катастрофы к катастрофе на фондовых рынках и от иррациональ­ности в корпоративных инвестициях; дикие качели деловых циклов лишали людей уверенности в завтраш­нем дне. Во время поколения Энрико, после Второй мировой войны, этот беспорядок был взят под конт­роль в большинстве развитых экономик: сильные профсоюзы, государство, гарантирующее социальное обеспечение, и крупномасштабные корпорации объе­динились, чтобы «произвести» эру относительной ста­бильности. Этот период времени, продолжительностью в 30 лет или около того, обозначает «стабильное про­шлое», которому бросает вызов новый режим.

Изменение в современной организационной струк­туре сопровождается краткосрочным, контрактным или эпизодическим трудом. Корпорации стремились убрать бюрократические уровни, чтобы стать менее плоскостными и более гибкими организациями. Вмес­то организаций, существовавших в виде пирамид, ме­неджмент хочет сейчас придумать сетевую систему.

«Подобные сетям структуры легче в движении, чем пи­рамидальные иерархии, - заявляет социолог Уолтер Пауэлл, - они в большей степени готовы к переформи­рованию и перенацеливанию, чем затвердевшие иерар­хии»⁴. Это означает, что как продвижения по карьерной лестнице, так и увольнения зачастую уже не базируют­ся на ясных и фиксированных правилах, а рабочие задания четко не определяются; сеть постоянно пере­определяет свою структуру.

Руководитель из компании «Ай Би Эм» (IBM) как-то сказал Пауэллу, что гибкая корпорация «должна стать архипелагом взаимосвязанных видов деятельности»⁵ «Архипелаг» - это вполне подходящий образ для опре­деления коммуникаций в сетевой системе: коммуника­ции осуществляются подобно путешествию между ост­ровами - но, благодаря современным технологиям, со скоростью света. Компьютер стал ключевым фактором этой замены медленных, забитых «тромбами» комму­никаций, которые имели место в традиционной цепи передачи команд. Быстрорастущий сектор рабочей си­лы имеет дело с компьютерными услугами и программ­ным обеспечением, это область, в которой трудятся Жаннет и Рико; компьютер сейчас используется бук­вально на всех работах, многими способами, и работ­никами всех рангов. (Пожалуйста, посмотрите таблицы 1 и 2 в Приложении, чтобы представить себе статисти­ческую картину).

Глава 1

Пассивность

Из-за всех этих причин опыт существования Энри-ко в долгосрочном нарративном времени, его движе­ния по установленным маршрутам стал нефункцио­нальным. А Рико пытался объяснить мне - и, возможно, самому себе, - что материальные изменения, вопло­щенные в девизе «Ничего долгосрочного!», стали и для него нефункциональными - и в плане личностного поведения, и, особенно, в отношении семейной жизни.

Возьмите вопрос о причастности и преданности. Следование принципу «Ничего долгосрочного!» под­вергает коррозии доверие, преданность и взаимные обязательства. Доверие, конечно, может быть чисто формальным делом; как, например, тогда, когда люди приходят к согласию в сделке или полагаются друг на друга в соблюдении правил игры. Но более серьезный опыт доверия обычно бывает менее формальным - это когда люди знают, на кого они могут положиться, если перед ними возникнет трудная, а то и почти неразре­шимая задача. Чтобы такие социальные связи возникли, а затем пустили корни в трещинах и щелях социальных институтов, требуется время.

Краткосрочная структура современных институтов ограничивает период вызревания неформального дове­рия. Особенно часто вопиюще нарушаются взаимные обязательства тогда, когда новые предприятия прода­ются в первый раз. В стартующих фирмах долгие рабо­чие часы и интенсивные усилия требуются от всех, но

Глава 1

когда фирмы становятся публичными, то есть когда они действительно могут предложить открыто реализу­емые акции, основатели фирм часто готовы распродать их и получить живые деньги, кинув, как говорится, слу­жащих низшего звена. Если некая организация, неваж­но новая она или старая, действует как гибкая свобод­ная сетевая структура, а не управляется верхними эше­лонами жесткими административными методами, то такая сеть тоже может ослабить социальные связи. Со­циолог Марк Грановеттер говорит, что современные организационные сетевые системы отличаются «силой слабых связей», под этим он отчасти подразумевает, что текучие формы ассоциации более полезны людям, чем долгосрочные связи, а отчасти - что сильные социаль­ные связи, наподобие преданности, перестали быть обязательными⁶. Эти слабые связи воплощены в командной работе, при которой команда продвигается от задания к заданию и состав ее все время меняется.

Сильные связи зависят, по контрасту, от долговре­менной ассоциации. И будучи более личностными, они зависят от стремления людей выстраивать устойчивые связи с другими. Отталкиваясь от слабых краткосроч­ных связей, существующих в сегодняшних институтах, Джон Коттер, профессор Гарвардской школы бизнеса, советует молодым людям работать скорее «снаружи», чем «внутри» организаций. Он отдает предпочтение консультированию перед перспективой оказаться

Пассивность 19

«запутанным» в долгосрочном найме; преданность организации - ловушка в экономике, где «концепции бизнеса, проекты продукции, конкурентная сообрази­тельность, капитальное оборудование и все виды зна­ния имеют всё более короткие периоды жизни, дове­рия»⁷. Консультант, который руководил недавним сокращением сотрудников в компании «Ай Би Эм», го­ворит, что как только служащие «поймут [что они могут не зависеть от корпорации], они станут конкурентоспо­собными»⁸. Непривязанность и поверхностная коопе-ративность - эти доспехи для ведения дел с современ­ной реальностью получше, чем поведение, которое базируется на ценностях верности и служения.

Временной параметр нового капитализма в боль­шей степени, чем высокотехнологичная информация, глобальные фондовые рынки или свободная торговля, воздействует на эмоциональную жизнь людей вне их рабочего места. В применении к семейной жизни принцип «Ничего долгосрочного!» означает: «Продол­жайте двигаться! Не привязывайтесь ни к чему и не жертвуйте ничем!». Во время нашего полета Рико в ка­кой-то момент неожиданно взорвался: «Вы даже не мо­жете себе представить, каким тупым я чувствую себя, когда говорю с моими детьми о привязанности! Это аб­страктная ценность, они нигде ее не видят». Тогда, за ужином, я не понял этого эмоционального взрыва, который, казалось, возник из ничего. Но то, что он имел

в виду, сейчас я понимаю как его рефлексию над самим собой. Он имел в виду, что дети не видят, что привязан­ность «практикуется» в жизни самих родителей или в поколении родителей.

Точно так же Рико ненавидит акцент на командной работе и открытой дискуссии, которыми отмечены просвещенные и гибкие организации в силу того, что эти ценности переносятся в сферу личной жизни. «Пра­ктикуемая» дома командная работа деструктивна говорит об отсутствии родительского авторитета и твердой направляющей руки в воспитании детей. «Мы с Жаннет, - сказал он, - знавали множество родителей, которые забалтывали каждую семейную проблему до смерти из страха сказать " Нет! ", родителей, которые слишком внимательно слушали детей, предпочитая хорошо понимать их, но не применять власть». «Как ре­зультат, - подытожил он, - мы видели слишком много дезориентированных детей».

«Вещи должны оставаться цельными», - заявил мне Рико. И опять я сначала не очень уловил его мысль, то­гда он пояснил, что имел в виду, на примере просмотра телепередач у них дома. Рико и Жанетт, что весьма не­обычно, ввели в доме правило обсуждать с сыновьями степень соответствия между кинофильмами или про­граммами, которые мальчики смотрели по телевизору, и событиями, отраженными в газетах: «Иначе это просто некая мешанина из образов». Но большинство из этих

Глава 1

Пассивность

связей касалось насилия или феноменов сексуальности, которые дети видели по телевидению. В свое время, его отец, Энрико, постоянно пользовался маленькими притчами, чтобы, поучая детей, лучше донести до них какие-то правила поведения; эти иносказания он заим­ствовал из опыта своей работы в качестве уборщика, например: «Нельзя не замечать грязь, ведь она сама по себе не уйдет». Когда я познакомился с Рико, в бытность его еще подростком, он воспринимал эти домашние об­разцы мудрости с известной долей стыдливости. Поэто­му сейчас я спросил Рико, придумывает ли и он такие притчи или же просто извлекает этические правила из своего трудового опыта. Рико сначала ушел от прямого ответа: «Телевидение не так много показывает и говорит об этом». А затем сказал: «Ну, нет, я не говорю в таком стиле».

Поведение, которое приносит успех или просто обеспечивает выживание на работе, мало что может дать Рико для модели роли родителя. Действительно, для этой современной пары проблема носит противо­положный характер - их заботит, как уберечь свои се­мейные отношения и не поддаться поведению кратко­срочного типа, умонастроению «здравствуй-прощай», и, прежде всего, не поступиться такими ценностями, как преданность и причастность, которые обесценива­ются на современной работе. На место хамелеоновских ценностей новой экономики, вроде формального дол-

Глава 1

га семья, какой ее видит Рико, должна поставить цен ности доверительности, причастности и целеустрем­ленности. Это достоинства долгосрочного характера.

Такой конфликт между семьей и работой ставит не­которые вопросы и о самом опыте взрослого человека Как можно преследовать долгосрочные цели в общест­ве краткосрочного типа? Как могут поддерживаться в нем долговременные социальные отношения? Как мо­жет человеческое существо разработать нарратив сво­его самоосуществления и сконструировать историк своей жизни в обществе, «составленном» из эпизодов v фрагментов? Вместо этого новая экономика питается опытом, который текуч и кратковременен, меняется от места к месту, от работы к работе. Если бы я мог сфор­мулировать дилемму Рико более масштабно, я бы ска­зал, что капитализм краткосрочного типа угрожает подвергнуть коррозии его характер, особенно те каче­ства характера, которые связывают человеческие суще­ства друг с другом и которые дают каждому из нас чув­ство устойчивого и поддерживаемого «Я».

К концу обеда мы оба погрузились в собственные размышления. Четверть века назад я полагал, что позд­ний капитализм достиг чего-то вроде своего конечного осуществления, при котором если даже и было больше рыночной свободы и меньше правительственного кон­троля, «система» тем не менее проникала в повседнев-

Пассивность 23

ный опыт людей, что она, как всегда, делала, используя факторы успеха и неудачи, доминирования и подчине­ния, отчуждения и потребления. Для меня самого вопро­сы культуры и характера вполне укладывались в эти зна­комые категории. Но сегодня опыт молодого человека не может быть «схвачен» этим старым укладом мысли.

Разговор о семье, очевидно, заставил и Рико погру­зиться в раздумья о своих этических ценностях. Когда мы направились в хвост самолета покурить, он вдруг сказал, что в прошлом был либералом, в великодушном американском смысле этого слова, что подразумевало стремление заботиться о бедных и хорошее отношение к меньшинствам, наподобие черных или гомосексуали­стов. Нетерпимость Энрико по отношению к черным и к иностранцам заставляла его сына испытывать стыд. Хотя, как говорит Рико, с того времени, как он сам на­чал работать, он стал «культурным консерватором». Как и большинство его сослуживцев, он поносит «социаль­ных паразитов» - они воплощены для него в фигуре женщины-матери, которая, сидя на пособии, тратит го­сударственные чеки на выпивку и наркотики. Он также уверовал в твердые драконовские стандарты общест­венного поведения, которые противостоят ценностям так называемого «либерального воспитания», некоего подобия свободной дискуссии на производстве. При­мер этого общественного идеала, по мнению Рико, -предложение, которое сейчас циркулирует в некоторых

консервативных кругах: забирать детей у плохих роди­телей и помещать их в приюты.

Мое боевое оперение пришло в движение, и мы яростно заспорили, утопая в клубах дыма, который под­нимался над нами. В начале мы не слушали друг друга. (Когда я просматриваю мои заметки, я понимаю, что Рико даже немного нравилось провоцировать меня.) Он знал, что его культурный консерватизм - это просто некое идеализированное символическое сообщество. На самом же деле он не стремился к тому, чтобы упря­тать детей по приютам. У него, конечно, было мало взрослого опыта того консерватизма, который оберега­ет прошлое, например, другие американцы относились к нему каждый раз, когда он переезжал на новое место так, как будто бы его жизнь только начиналась, а про­шлое предавалось забвению. Культурный консерватизм, на который он «подписался», принимает форму завета поддерживать связность, которая, как он чувствует, отсутствует в его жизни.

Что же касается семьи, то его ценности не просто вопрос ностальгии. На самом деле Рико не нравилась та практика родительского правления, которую на нем отработал Энрико. Он не хотел бы вернуться к тому ли­нейному времени, которое определяло существование Энрико и Флавии, даже если бы и мог. Он посмотрел на меня с некоторой неприязнью, когда я сказал ему, что, будучи университетским профессором, имею пожиз-

Глава 1

Пассивность

ненное рабочее место. Он рассматривал неопределен­ность и риск, как вызов, продуцированный работой; в качестве консультанта он научился быть адаптивным командным игроком.

Но эти формы гибкого поведения не помогали Ри-ко, когда он выступал в роли отца или члена «общины», ведь он хотел поддерживать устойчивые социальные связи и предложить своим детям надежное «руководст­во». А это противоречило разорванным связям на рабо­чем месте, дурному предчувствию, что его дети могут стать «крысами с проспекта». Всему этому Рико и про­тивопоставлял идею долговременных ценностей. И, таким образом, попадал в ловушку.

Все особые ценности, на которые он ссылался, - это утвердившиеся, устойчивые правила: некий родитель твердо говорит «нет»; некое сообщество предписывает трудиться; иждивенчество является злом. «Причуды» об­стоятельств исключаются из этих этических правил, ведь именно от этих случайных превратностей Рико и хочет защититься. Но трудно воплотить в жизнь такие «вневременные» правила.

Об этом свидетельствовали и слова, которые ис­пользовал Рико, чтобы описать свои передвижения по стране за последние 14 лет. Хотя многие из этих пере­движений совершались не по его собственному жела­нию, он редко использовал пассивный залог, рассказы­вая подробно об этих событиях. Так, ему явно трудно

давалось выражение «меня сократили»; вместо этого, описывая событие, которое сломало его жизнь в Миссу­ри, он говорил: «я столкнулся с кризисом и я должен был принять решение». Вспомнив об этом кризисе, он сказал: «Я сам делаю свой собственный выбор и я беру на себя полную ответственность за то, что так много пе­реезжаю». Это было очень похоже на то, что говорил его отец. Выражение «возьми ответственность на себя» - было самым важным в лексиконе Энрико. Но Рико не знал, как действовать согласно этому принципу.

Я спросил Рико: «Когда тебя сократили в Миссури, почему ты не протестовал, почему не сражался?»

«Да, конечно, я испытывал гнев, но это не приносит пользы. Не было ничего несправедливого в действиях корпорации, делающей свои операции более компакт­ными. Что бы там ни было, я должен был сам справлять­ся с последствиями. Мог ли я попросить Жаннет пере­ехать со мной еще раз ради меня? Ведь для нее это было бы так же плохо, как и для детей. Так следовало ли мне просить ее? Кому я должен был написать письмо об этом?»

Не было действия, которое он мог бы предпринять. Как раз поэтому он чувствует себя ответственным за то событие, которое оказалось вне его контроля; он в бук­вальном смысле взял его на себя, как свое собственное бремя. Но что означает «взять на себя ответствен­ность»? Его дети воспринимают мобильность как спо-

Глава 1

Пассивность

соб устройства этого мира; его жена действительно благодарна ему за то, что он ради нее решил переехать. И все же заявление «я беру ответственность на себя за все эти переезды» прозвучало в устах Рико как прямой вызов. Достигнув этого пункта нашего разговора, я понял, что последнее, что я мог сказать в ответ на этот вызов, было бы: «Каким же это образом ты мог считать себя ответственным»? Это был бы разумный вопрос и в то же время - оскорбительный, ведь он звучал бы как «ты в действительности ничего не значишь».

У Рико некое фаталистическое, унаследованное от старого мира восприятие людей, которые с рождения принадлежат к определенному классу или жили в опре­деленных условиях и которые сделали максимум воз­можного в пределах этих ограничений. События, подоб­ные увольнениям, происходили с ним вне его контроля; в таком случае он с ними справлялся. Что касается этого момента спарринга с Рико, который я только что про­цитировал, то он может прояснить, что чувство ответст­венности у Рико было более безусловным. Что привлека­ет внимание, так это его неуклонное стремление сделать так, чтобы его ответственность считали качеством хара­ктера, а не особенной линией поведения. Гибкость ситу­ации подвигла его к утверждению абсолютной силы во­ли - как основы его собственного этического характера.

Принятие на себя ответственности за события, ко­торые тебе неподвластны, может показаться давно зна-

Глава 1

комым «приятелем», сопровождающим чувство вины, но вряд это можно отнести к Рико, по крайней мере, так показалось мне. Это отнюдь не погруженный в себя, за­нимающийся самобичеванием человек. Не утратил он и своего мужества, столкнувшись с обществом, которое кажется ему расколотым на фрагменты. Правила, кото­рые он формулирует для человека с настоящим харак­тером, могут показаться упрощенными или даже дет­скими, но, опять-таки, и с такой точки зрения нельзя су­дить его. Он в известной мере реалист: так, он не видел никакого смысла в том, чтобы известить письмом своих нанимателей о том хаосе, в который они ввергли его се­мью. Поэтому Рико сосредоточился на своей собствен­ной всеохватной решимости сопротивляться, не желая плыть по течению. Он особенно хотел противостоять «кислотной» эрозии таких качеств личности, как вер­ность, причастность, целеустремленность и решитель­ность, которые по самой своей природе долгосрочны. Тем самым он утверждал вневременные ценности, кото­рые как раз и свидетельствуют, кто он есть - навсегда, постоянно, сущностно. Его воля стала статичной; он по­пал в ловушку абсолютного утверждения ценностей.

Что отсутствует в пространстве между полярными противоположностями текучего опыта и статичного утверждения? Это нарратив, который мог бы организо­вать поведение человека. Нарративы - это больше, чем простые хроники событий, они дают форму движению

Пассивность 29

времени вперед, предполагая объяснение причин, почему все происходит именно так, а не иначе, показы­вают последствия. У Энрико был нарратив для своей жизни, линейный и кумулятивный, некий нарратив, который имел смысл в высшей степени бюрократизо-ванном мире. Рико же живет в мире, отмеченном крат­косрочной гибкостью и текучестью; этот мир не пред­лагает многого в экономическом или в социальном плане, в отношении нарратива. Корпорации распада­ются и сливаются, работы возникают и исчезают, и, та­ким образом, событиям не хватает связи. Созидательная деструкция, как утверждал Шумпетер, размышляя о предпринимателях, нуждается в людях, которые чувст­вуют себя комфортно, не размышляя о последствиях изменений или просто не желая знать, что произойдет дальше. Хотя большинство людей будет чувствовать себя достаточно неуютно, имея дело с переменами в такой беспечной и небрежной манере.

Конечно, Рико не хочет жить, как «человек Шумпе-тера», хотя в этой жестокой борьбе за выживание он показал себя не так уж плохо. «Изменение» означает просто медленное течение; Рико тревожится, что его дети будут «течь» этически и эмоционально, но, как и тогда, в истории с работодателями, у него нет ничего вроде письма, которое он мог бы написать своим детям, чтобы оно послужило им «руководством» во времени. Уроки, которые он хочет преподать им, столь же вне-

временны, как и его собственное чувство решимости, которое означает, что его этические принципы приме­нимы, как ему кажется, к любому случаю. Смятение и волнение, которые несут перемены, заставили его впасть в противоположную крайность; возможно, поэ­тому он не может преподнести своим детям собствен­ную жизнь в виде иллюстрированного рассказа, воз­можно, поэтому у того, кто его слушает, не возникает чувства, что перед ним человек, характер которого рас­крывается в процессе жизни или что его идеалы со вре­менем эволюционируют.

Я описал эту встречу, потому что опыт Рико со вре­менем, местом и работой не уникален; не уникальна и его эмоциональная реакция. Обстоятельства времени при новом капитализме создали конфликт между хара­ктером и опытом, опыт «вывихнутого» времени угрожа­ет лишить людей способности придавать своему харак­теру форму некоего устойчивого нарратива.

В конце XV века поэт Томас Хоклиф в своей поэме «Правление князей» восклицал: «Увы, где эта неизмен­ность мира?». Еще раньше этот возглас звучал и у Гоме­ра, и у Иеремии в Ветхом Завете⁹. На протяжении поч­ти всей своей истории люди принимали как должное тот факт, что их жизни могут претерпеть неожиданные метаморфозы из-за войн, мора или других несчастий, и поэтому, чтобы выжить, они должны были импровизи­ровать. Наши родители и деды были полны тревоги и

Глава 1

Пассивность 31

опасений в 1940 году, пережив Великую Депрессию и стоя лицом к лицу с гнетущей перспективой мировой войны.

Что отличает неопределенность сегодняшнего дня? То, что эта неопределенность существует без наличия какого-либо угрожающего исторического катаклизма, эта неопределенность как бы вплетена в повседневную деятельность энергичного капитализма. Нестабильность ныне воспринимается как норма, предприниматель у Шумпетера выступает в качестве идеального «Повсед­невного Человека». Возможно, коррозия характера - это неизбежное следствие этой нестабильности. Девиз «Ни­чего долгосрочного!» дезориентирует действия, рассчи­танные на длительный период, ослабляет связи доверия и причастности и отлучает волю от поведения.

Я думаю, что Рико знает, что он одновременно и преуспевший, и запутавшийся человек. Гибкое поведе­ние, которое принесло ему успех, ослабляет его собст­венный характер способами, для которых не существу­ет эффективных противоядий. Если он, Рико, и есть тот самый «Повседневный Человек» для нашего времени, то его всеобщность определяется именно этой дилеммой преуспеяния и сомнения.