Глава 5. Ока его не закрыли,бар «форель» был од­ним из моих любимых мест в нью-йорке, где я мог расслабиться

Риск

ОКА ЕГО НЕ ЗАКРЫЛИ, бар «Форель» был од­ним из моих любимых мест в Нью-Йорке, где я мог расслабиться. Размещенный в старом фабричном здании в районе Сохо, «Форель» не выглядел привлека­тельным; вы должны были спуститься вниз, в полупод­вальное помещение, вид из окна представлял собой де­мократическую перспективу на неидентифицируемые подошвы и лодыжки. «Форель» был царством Розы.

Она, едва окончив среднюю школу, удачно вышла замуж за пожилого фабриканта в те далекие дни, когда мужчины еще носили шляпы. Как это и было принято 30 лет назад, она быстро родила двоих детей, и почти так же быстро умер фабрикант - производитель фетра. На вырученные от продажи его бизнеса деньги она ку-

Глава 4

пила «Форель». Очевидно, что вы можете добиться успе­ха в бар-бизнесе в Нью-Йорке, или став достаточно «го­рячим», или оставшись «тепловатым». Стать «горячим» -значит, зацепить и притащить к себе всю эту бродячую ораву разных топ-моделей, пресыщенных богачей и медиадеятелей, которые сходят за «стильных» в нашем городе. Стать на второй путь, «тепловатый», - значит, привлечь «сидячую» местную клиентуру. Роза выбрала второй путь - как более надежный, и «Форель» стала на­полняться людьми.

Пища в «Форели» была рассчитана только на без­рассудно храбрых. Поварам Эрнесто и Маноло явно не хватало даже элементарных знаний о функциях жара в кулинарном процессе. Поэтому их чизбургеры обычно прибывали на стол в виде сухих, кожеподобных изде­лий, требующих для своей разделки, как минимум, ост­рого ножа. Но Эрнесто и Маноло были «мальчиками» Розы; она то шутила с ними, то орала на них, а они в от­вет бросали грубые шутки на испанском. Там, снаружи, социальная жизнь была другой; люди приходили сюда, в этот бар, чтобы их оставили в покое. Я полагаю, что во всех больших городах есть оазисы, похожие на этот. Я встречал одних и тех же посетителей в течение жиз­ни целого поколения, вел с ними бесконечные беседы, но мы так и не стали с ними друзьями.

Хотя Роза, в действительности, была солидной, без всякой чепухи жительницей Нью-Йорка, она выглядела,

говорила и звучала, как некий «типаж», который как раз и предпочитают люди из нью-йоркской богемы. Ее гла­за увеличивали огромные квадратные линзы, которые, казалось, каким-то образом усиливали и ее голос, зву­чавший как через некую назальную трубу, издававшую частые резкие звуки, - ее комментарии. Ее подлинный характер был глубоко сокрыт за этим фасадом. Она бы только хмыкнула, если бы я сказал ей, что она чувстви­тельная и интеллигентная женщина. Но ее проблема за­ключалась в том, что она ничего не могла «сотворить из себя», только подавая кофе и напитки безработным актерам, усталым писателям и краснощеким бизнесме­нам. Она достигла в своей жизни пункта под названием «кризис среднего возраста».

Несколько лет назад Роза решила уйти из этого уют­ного и доходного «королевства», в которое она превра­тила «Форель». Это действительно был подходящий мо­мент для того, чтобы все изменить. Одна из ее дочерей вышла замуж, другая, наконец-то, окончила колледж. В разные времена Роза обсуждала разную информацию с аналитиками из рекламного агентства, которое специа­лизировалось на продаже спиртного в журналах с глян­цевыми обложками. И вот сейчас они сообщили ей о двухлетнем контракте: в их агентстве появилась вакан­сия для того, кто бы мог «оживить» продажу крепких спиртных напитков, так как доля рынка алкогольной продукции, которая приходилась на шотландское вис-

Глава 5

Риск

ки и бурбон, сокращалась. Роза ухватилась за эту воз­можность, подала документы, и была принята.

Нью-Йорк - это международный дом для рекламно­го ремесла, и людей, занятых в имидж-бизнесе, легко вычисляют другие ныо-йоркцы. Медиа-люди культиви­руют имидж, в котором должно быть чуть меньше от уравновешенного официального лица и чуть больше от процветающего художника, это означает - черные шелковые рубашки, черные костюмы, много всего до­рогого черного. И мужчины, и женщины, занимающие­ся этим ремеслом живут в круговороте обедов, ланчей, встреч за бокалом вина, вечеринок в художественных галереях, клубных тусовок. Как-то агент, который зани­мался вопросами паблисити, сказал мне, что в Нью-Йорке есть только 500 человек, которые на самом деле что-то значат в мире медиа-бизнеса города, потому что они и там, и здесь, они заметны; а тысячи других, кото­рые рабски трудятся в офисах, живут как бы в некоем варианте Сибири. Система элитных связей держится на «жужжании»: высоковольтном потоке слухов, который течет и день, и ночь в этом городе.

Для Розы, казалось бы, - это не самая подходящая площадка, чтобы она могла расправить крылья. Но, с другой стороны, вы можете достичь такой точки, когда вам может показаться, что если вы сейчас не сделаете чего-то нового в своей жизни, то этот уже довольно по­ношенный костюм совсем обветшает. Роза ухватилась

за эту возможность с мудростью собственника малого бизнеса: она не продала, а сдала в аренду «Форель» - на случай, если на новом месте дела пойдут неважно.

«Форель», с точки зрения всех постоянных клиентов, пережила хоть и не очень заметный, но существенный упадок с тех пор, как ушла Роза. Новая управляющая бы­ла бесконечно дружелюбна. Она заполнила подоконни­ки домашними цветами. Жирный арахис, который дол­гое время пользовался успехом у клиентов, был заменен «здоровыми» салатами. Она обладала той комбинацией человеческого безразличия и телесной чистоты, кото рую я ассоциирую с калифорнийской культурой.

Прошел всего только год - и Роза вернулась. Ничем не загораживаемый вид на ноги прохожих почти не медленно занял место домашних растений. Вернулись и жирные орехи. В течение недели женщина из Кали­форнии еще болталась здесь, а потом исчезла так же бесследно, как и ее растения. Мы, конечно, вздохнули с огромным облегчением, но все-таки были удивлены возвращением Розы. Сначала она говорила, что «нельзя сделать настоящие деньги в корпорации»: утверждение по сути, доказательное лишь для безработных актеров В разговорах же со мной Роза была, что нехарактерно для нее, весьма уклончива. Но в эти первые несколько недель с ее губ нет-нет да и срывались горькие слова «об этих глянцевых ребятах из центра». В конце концов она сказала мне: «Я просто струсила».

Глава 5

Риск

Самой простои причиной того, что Роза вернулась так рано, как я и предполагал, был культурный шок. В полную противоположность ее ежедневным подсчетам успехов и неудач, доходов и убытков, из которых она исходила, управляя своим малым бизнесом, рекламная фирма действовала как-то «таинственно», хотя в этом бизнесе головоломки больше связаны с человеческими успехами и неудачами, нежели с машинами. Через день после возвращения в «Форель» она обмолвилась о «странной вещи», которую делают люди, занятые в имидж-бизнесе. Преуспевающие в рекламном деле -необязательно самые амбициозные, так как каждый, занятый там, влеком успехом. Но по-настоящему преус­певают лишь те, кто лучше других улавливает, когда нужно уйти от неприятностей и оставить других «дер­жать мешок», полный дерьма. Секрет успеха в том, что­бы избегать расчетов бухгалтерского типа, некоего баланса. «Весь фокус в том, чтобы не позволить ничему цепляться к тебе». Конечно, на каждом предприятии, в конце концов, наступает время подведения баланса. Но Розу поразило, что даже после такого расчета чей-то послужной список, состоящий из неудач и поражений, значил в глазах работодателя меньше, чем установлен­ные этим сотрудником контакты и его умение налажи­вать системы связей.

Точно так же не была принята в расчет и ее практи­ческая деятельность. И хотя формально с ней был за-

ключей двухлетний контракт, «они мне дали ясно по­нять, что могут заплатить мне неустойку и «отпустить» меня в любое время». Поскольку бар она сдала в аренду, для нее это не было смертельной угрозой. Но то, что действительно ее доставало там, касалось более тонких вещей: она постоянно чувствовала, что ее как бы экза­менуют, и в то же время она никогда точно не знала, каково ее истинное положение. Не существовало объе­ктивных мерил для оценки хорошо проделанной рабо­ты («ну, кроме этого " жужжания"»), и было непонятно, какой уровень квалификации требуется, чтобы «не поз­волить чему-либо прилипнуть к тебе». Это было осо­бенно тревожно, потому что Роза проводила и личный эксперимент. Она пришла в этот мир не для того, что­бы разбогатеть, а для того, чтобы сделать что-нибудь более интересное в своей жизни. Тем не менее где-то через год она сказала мне: «Я не чувствовала, что я чего-то добилась, я просто не знала, так это или не так».

Во флюидных неопределенных ситуациях, наподо­бие этой, люди склонны копаться в деталях ежедневно происходящих событий, пытаясь обнаружить в них не­кое предзнаменование, как это делали древние жрецы, изучавшие внутренности убитых животных. Ну, напри­мер, как босс говорит по утрам «хеллоу», кого пригласи­ли только на аперитив, а кому предложили остаться на ужин - это были своего рода знамения того, что в дей­ствительности происходило в офисе. Роза смогла бы

Глава 5

Риск

справиться с этой озабоченностью тривиального по­вседневного типа - она была одним из самых стойких человеческих существ, которых я когда-либо знал, но ощущение, что у нее нет якоря в этих сверкающих морях имидж-бизнеса, подтачивало ее изнутри.

Более того, в рекламном агентстве она уяснила горькую правду насчет своего прошлого практического опыта, на который она делала ставку в своей азартной игре за обретение новой жизни: к людям среднего воз­раста, таким, как она, относились как к сухостою, мерт­вому дереву; их аккумулированный опыт ценился невы­соко. Все в офисе фокусировалось на конкретном моменте, на том, что должно вот-вот произойти, на том, чтобы упредить «поворот». Глаза у присутствующих на­чинают стекленеть или подергиваются дремотной по­волокой, когда кто-то начинает предложение словами: «одна вещь, которую я понял, заключается в том...».

От человека среднего возраста, вроде Розы, требует­ся немалое мужество, чтобы пойти на риск, испытать что-то новое, но неопределенность ее положения в со­четании с отрицанием ее жизненного опыта, в конце концов, истощили запасы ее стойкости.

«Изменение», «возможность», «новое» - для нее это были лишь пустые слова к тому времени, когда она ре­шила вернуться в свою «Форель». Хотя ее желание риск­нуть было неординарным, а медиа-бизнес - необычно текучим и поверхностным, ее неудача хорошо иллюст-

рирует некое более общее непонимание того, как ори­ентировать самого себя в этом гибком мире.

Стремление рисковать может, во многих различных обстоятельствах, стать стоящим многого испытанием характера. В романах XIX века герои типа стендалев-ского Жюльена Сореля или бальзаковского Вотрена психологически совершенствуются, когда рискуют по-крупному, и в своем стремлении все поставить на кон они становятся почти героическими фигурами. Когда экономист Джозеф Шумпеттер прославляет предпри­нимателя, осуществляющего «созидательную деструк­цию», он делает это в духе тех же романистов: исключи­тельные человеческие существа совершенствуются, находясь постоянно на острие. Черты характера, явлен­ные в Давосе, людей, спокойно расстающихся с про­шлым и чувствующих себя нормально в условиях бес­порядка, это тоже один из способов жить на острие.

Желание рисковать - больше не заповедная зона только для венчурных капиталистов или экстраорди­нарных авантюрных личностей. Предназначение риска в современных условиях стать повседневной необходи­мостью, взваленной на плечи масс. Социолог Ульрих Бек говорит, что «при развитой " модерности" общест­венное производство богатства систематически сопро­вождается общественным производством рисков»⁵⁵. Бо­лее обыденно изъясняются авторы книги «Укрупнение роли личности в сокращающейся корпорации». Они пи-

Глава 5

Риск

шут о том, что смысл работы должен постоянно обнов­ляться, как бы постоянно пересаживаться, подобно тому, как пересаживают растущее растение, «из горшка в гор­шок», работник тут выступает в роли садовника. Именно это нестабильность гибких организаций навязывает ра­бочим необходимость постоянно «пересаживаться», то есть рисковать своей работой. Это пособие по бизнесу - типичный образец многих таких пособий в их стрем­лении превратить необходимость в благо. Теория гла­сит, что вы обновляете свою энергетику, идя на риск, и сами как бы постоянно обновляетесь⁵⁶. Этот образ пере­садки «из горшка в горшок» умиротворяет; он как бы одомашнивает героизм риска. На место драматических, сотрясающих всю жизнь, азартных рисков Жюльена Со-реля приходит какой-то заурядный, обыденный риск.

Само слово «риск» происходит от итальянского сло­ва эпохи Возрождения, означавшего «осмеливаться», «сметь» - risicare. Корень слова, действительно, предпо­лагает отношение к жизни, полное бравады и уверенно­сти в себе, но это не все. До сравнительно недавнего времени сами по себе игры в удачу или риск как тако­вой рассматривались как вызов богам. Современное выражение «искушать судьбу» происходит из греческой трагедии, в которой Ате, Сила судьбы, наказывает муж­чин и женщин за гордыню - за то, что они осмеливают­ся на слишком многое, «играют» с будущим. В то же вре­мя Фортуна - римская богиня удачи определяет каждый

выброс очков на игральных костях. В той вселенной, которой правили боги или Бог, было пространство для того, чтобы «сметь», но не слишком много было про­стора для удачи.

Знаменитая книга Фибоначчи о риске «Liber Abaci» знаменовала поворотный пункт в утверждении как чисто случайного характера событий, так и способности чело­веческих существ управлять своими рисками. Книга Фи­боначчи, появившаяся в 1202 году, опиралась на практи­ку арабской математики в написании чисел, например, 1, 2 или 804738, что позволяло проводить расчеты, кото­рые нелегко было сделать старыми римскими цифрами - I, II или MCIV. Самой знаменитой в книге Фибоначчи стала задача «Кролики»; он пытался предсказать, сколько кроликов родится через год от одной пары родителей. На основе практики таких вычислений затем возникла целая математическая наука о предсказании результатов. Итальянские математики эпохи Ренессанса, такие, как Пацциоли, Кардано, начали развивать новую науку рас­чета степени риска. То же самое делали Паскаль и Ферма во Франции. Многие из расчетных стратегий, использо­ванных в современных компьютерах, в свою очередь, восходят к работам Джакоба Бернулли и его племянника Дэниэла Бернулли, живших на заре эпохи Просвещения.

Не так давно, в середине XVIII века, люди пытались понять проблему риска просто через вербальную дискус­сию. Страховая компания «Ллойде» из Лондона, напри-

Глава 5

Риск

мер, «начиналась» как обыкновенная кофейня, в которой незнакомые люди, болтая за чашкой кофе, обменивались информацией относительно мореплавания и других ри­скованных предприятий. Некоторые из таких собесед­ников принимали важные инвестиционные решения на основе того, что они услышали⁵⁷. Революция в математи­ке, которую в свое время начал Фибоначчи, в дальней­шем заменила дискуссии обезличенным расчетом, так как в этих проекциях будущего стало возможным делать весьма сложные побочные ставки, осуществлять займы и увиливать от современной финансовой машины.

Все же страх испытать судьбу доминирует над упра­влением риском. «Кто может претендовать на то, что так глубоко проник в природу человеческого разума или в удивительную структуру человеческого тела, от которых зависят исходы всех игр? - вопрошал Джакоб Бернулли в 1710 году. - Кто осмелится предсказать, ко­гда тот или иной игрок победит или проиграет?»⁵⁸ Чис­то математический расчет не может заменить анализа психологических аспектов риска. В своем «Трактате о вероятности» Джон Мейнард Кейнс утверждал: «Мало­вероятно, что мы откроем метод, распознавания кон­кретных вероятностей, не прибегая к помощи либо ин­туиции, либо прямого свидетельства»⁵⁹. То, на чем люди эмоционально фокусируются, полагает психолог Амос Тверски, - это «утраты».

В результате многочисленных лабораторных экспе­риментов Тверски пришел к выводу, что в повседнев­ной жизни людей в большей степени волнуют «утраты», чем «приобретения», и тогда, когда они идут на риск в своей карьере или женитьбе, и тогда, когда они садятся за карточный стол. «Люди, - пишет Тверски, - намного более чувствительны к негативному, чем к позитивному раздражителю... есть ряд вещей, которые могут заста­вить вас почувствовать себя лучше, но число вещей, ко­торые могут заставить вас почувствовать себя хуже, -безгранично»⁶⁰. Тверски и его коллега Дэниэл Канеман попытались «открыть» то, что можно было бы назвать «математикой страха». Их работа базируется на феноме­не регрессии, то есть на том факте, что любая удачная ставка или удачный бросок костей не ведет к дальней­шей удачной ставке, но чаще регрессирует к недетерми­нированной середине, и следующий поворот рулетки может быть как удачным, так и неудачным⁶¹. Конкрет­ный, непосредственный момент управляется слепым случаем, а не Богом.

Вот по этим причинам можно сказать, что риск есть нечто иное, чем жизнерадостный расчет возможно­стей, содержащихся в настоящем. Математика риска не дает никакой уверенности, и психология риска вполне разумно сосредотачивается на том, что может быть потеряно.

126 Глава 5

Риск 127

И вот как развивалась «игра с жизнью» Розы. «Пер­вые несколько недель я чувствовала себя потрясающе: нет больше Маноло, даже тебя, дорогой Ричард, больше нет. Я была административным работником корпора­ции. Потом, конечно, я стала скучать по вам всем, но со­всем немного, хотя мне, ясное дело, очень не нрави­лось, что эта блондинистая загорелая штучка сотворила с моим бизнесом... - Роза сделала паузу. - Но то, что ме­ня действительно достало, не было чем-то конкретным. Конечно, я говорила сама себе, что любой человек на­шего возраста будет чувствовать себя не в своей тарел­ке: да, место выглядело хаотичным и иррациональным. Нет, даже и не это. Меня угнетал сам по себе простой факт, что нужно было делать что-то новое».

Итак, исследования Тверски и Канеман предполага­ют, что в разговоре о риске мы используем выражение «быть в ситуации риска», но самому пребыванию в си­туации риска изначально присуще скорее депрессив­ное, чем несущее надежду состояние. Пребывание в продолжительном состоянии уязвимости нам, по сути дела, рекомендуют - возможно, не осознавая этого -авторы пособий по бизнесу, когда они воспевают каж­додневный риск в системе гибкой корпорации. Конеч­но, что касается Розы, то, заметим, она не была в состо­янии клинической депрессии, она, похоже, энергично делала свое дело. Однако она испытывала некое состо-

128 Глава 5

яние тупой нескончаемой тревоги, которая усиливалась осознанием двусмысленности своих успехов и неудач е том рекламном бизнесе.

Изначально в любом риске происходит регрессия к усредненности. Каждый расклад игральных костей все­гда случаен. Можно сформулировать это и по-другому математически рассчитанному риску не хватает качест­ва нарратива, в котором одно событие ведет к другому и обуславливает другое. Люди, конечно, могут отрицать факт регрессии. Азартный игрок так и делает, когда го­ворит, что он «поймал удачу» или «попал в струю», или что он «в порядке». Игрок в кости говорит так, как буд­то расклады костей каким-то образом связаны между собой, и поэтому акт риска приобретает качества некой связности, то есть нарратива.

Но это опасное заблуждение. Питер Бернштейн да­ет ему точное объяснение: «Мы уделяем излишнее вни­мание событиям с низкой вероятностью, сопровождаю­щимся высокой драмой, и мы не замечаем рутинных событий... в результате этого мы забываем о регрессии к середине, слишком долго остаемся на наших позициях и кончаем неприятностями»⁶². Роман Достоевского «Иг­рок» мог бы послужить Бернштейну, Тверски и Канеман примером того, как страстное желание драматическогс нарратива риска наталкивается на знание о фиктивном характере удачи. В романе, как и в жизни, желание, что-

Риск

бы карты или фишки удачно «сработали», сочетается с тем, что азартный игрок знает: нет никакой гарантии, что так оно и будет.

Я задал Розе более сфокусированную версию воп­роса о жизненном нарративе, об этом же я спрашивал и Рико. «Какую историю, - спросил я ее, - ты бы расска­зала о том годе, который ты провела там, в центре?» -«Историю?» - «Как вещи изменились за этот год?» - «Ну, вроде ничего не изменялось: я ведь всегда была готова уйти». - «Но это не совсем так. Они же не спешили рас­статься с тобой, хотя в то же время уволили четырех других специалистов». - «Да, я выжила». - «Должно быть, им нравилась твоя работа?» - «Послушай, у этих джентльменов очень короткая память. Как я уже сказа­ла, там все время что-то начинается заново, там нужно доказывать свою значимость каждый день». Таким обра­зом, постоянная подверженность риску может полно­стью «вытравить» само ощущение вашего собственного Я. Нет нарратива, который мог бы помочь преодолеть регрессию к середине, и вы всегда «начинаете заново».

Эта поучительная история, однако, может иметь со­всем другой оттенок в другом обществе. Социологиче­ский параметр «открытости» Розы к риску зависит от того, как организации формируют усилия личности, направленные на изменение жизни. Мы рассмотрели некоторые причины того, почему современные инсти­туты сами по себе не являются жесткими и четко опре-

130 Глава 5

деленными; их неопределенный характер - это резуль­тат их нацеленности против рутины, их акцента на краткосрочной деятельности, на создании аморфных высокосложных систем на месте бюрократии военногс типа. Риск, на который пошла Роза, имел место в обще­стве, которое стремится «разрегулировать» как время так и пространство.

Риск - это вопрос передвижения с одной позиции на другую. Один из самых сильных анализов «движе­ния» в современном обществе был сделан социологом Рональдом Бертом. Даже само название одной из его книг - «Структурные дыры» - предполагает рассмотре­ние особенностей перемены позиций индивида в неже­сткой организации, полной «разрывов»; чем больше «разрывов», обратных перемещений или взаимозависи­мостей между людьми в сетевой системе, тем легче индивиду передвигаться в этом пространстве. Наличие неопределенности в сетевой системе способствует поя­влению шансов для движения. Индивид может исполь­зовать те возможности, которых не заметили другие, он может воспользоваться слабостью контроля со стороны центральной власти. Словом, «дыры» в любой организа­ции становятся «стартовыми площадками» возможно­стей, а не четко определенные ячейки для продвижения, как в традиционной бюрократической пирамиде.

Конечно, только хаос не может быть союзником человека, идущего на риск. Социолог Джеймс Колман

Риск 131

отмечает, что люди должны использовать некий фонд социального капитала - разделенный опыт прошлого, а также индивидуальные достижения и «наработки», что­бы облегчить себе «навигацию» в нежестко скреплен­ной сети. Другие социологи, изучавшие мобильность в сетевой системе, делают акцент на том, что индивид, который представляет себя новому нанимателю или рабочей группе, должен быть не только привлекателен для них, но и «доступен»; риск вовлекает больше, чем просто шанс⁶³.

В своей работе Берт указывает еще на одно важное человеческое качество, которое очень характерно и для этого «королевского» двора в Давосе: хороший ри­сковый игрок должен уметь существовать в условиях двусмысленности и неопределенности. И «люди Даво­са» доказали, что они в этих условиях чувствуют себя, как рыба в воде. Менее сильные индивиды, которые тщетно пытаются эксплуатировать эту неопределен­ность, прекращают, в конце концов, эти попытки, чув­ствуя себя изгоями. Или, случается, в процессе движе­ния они просто теряют свою дорогу. При гибком капи­тализме происходит дезориентация, вызванная этим движением к неопределенности, к этим «структурным дырам», конкретно это имеет место тремя путями: через неопределенные «движения вбок», «ретроспек­тивные потери» и «непредсказуемые последствия для заработной платы».

Так как пирамидальные иерархии заменяются более свободными сетевыми структурами, люди, которые ме­няют работу, чаще испытывают то, что социологи назва­ли «неопределенные движения вбок». Это движение, ко­гда человек фактически движется «вбок», в то время как сам он убежден, что движется вверх в этой нежесткой сетевой системе. Это движение, напоминающее движе­ние краба, происходит, как говорит социолог Мануэль Кастельс, даже если доходы становятся более поляризо­ванными и неравными; категории и характеристики ра­боты становятся все более аморфными⁶⁴. Другие иссле­дователи социальной мобильности делают акцент на том, что называется «ретроспективными потерями» в гибкой сетевой системе. Поскольку люди, которые рис­куют, предпринимая некие продвижения в гибких орга­низациях, часто испытывают недостаток в основатель­ной информации о том, к чему может привести их новое положение в сетевой системе, то только в ретро­спективе они осознают, что приняли неверное реше­ние. Они бы, конечно, не пошли на тот или иной риск «если бы они только знали...». Но организации так часто находятся в состоянии внутреннего движения, что бес­полезно даже пытаться разработать способ рациональ­ного решения относительно своего будущего, базирую­щийся на теперешней структуре вашей компании⁶⁵.

Наиболее целенаправленные расчеты, которые лю­ди стремятся произвести, планируя «передвижения»

Глава 5

Риск

13С

касаются зарплаты-, будут ли они зарабатывать больше или не будут. Статистика по заработной плате при сме­не места работы в теперешней экономике не внушает оптимизма. Сегодня люди, меняя работу, больше теря­ют, чем приобретают: 34% - значительно теряют, 28% -значительно приобретают. (Посмотрите, пожалуйста, таблицу 8.) При предыдущем поколении цифры были почти обратными; вы больше приобретали, когда пере­ходили в новую компанию, чем, если бы просто полу­чили повышение в той же самой компании. Даже при этом уровень динамики смены рабочего места ради другой компании был тогда ниже, чем сегодня. Такие факторы, как «надежность работы» и «приверженность компании», удерживали людей на одном месте.

Прослеживание статистических траекторий, кото­рые определяют эти модели, требует, это я хочу под­черкнуть, комплексного «набега» в дебри статистики, чтобы учесть возраст, классовое происхождение роди­телей, расу, образование и просто удачу. Но вопросы едва ли становятся понятнее, даже если вы их четко раз­граничите. Оказывается, например, что брокеры, кото­рых выгнали за «плохие результаты», выиграют от пере­мены места работы с вдвое большей вероятностью, чем брокеры, которые, как они говорят, покинули фирму «добровольно». Причины этого не являются самооче­видными. Мало кому удастся провести свои собствен­ные исследования.

По этим трем вышеупомянутым причинам позици­онная мобильность в современном обществе часто является смутным процессом. Она контрастирует, на­пример, с системой переговоров между профсоюзами которые представляли интересы крупных групп работ­ников, и менеджерами. Обе эти стороны равно контро­лировали большие институты. Такие отношения делали понятными коллективные повышения и понижения до­хода, так же, как повышение или понижение по службе Такие «сделки» между трудом и управлением были впол­не недвусмысленными и ясными. По образному выра­жению бизнес-аналитика Розабет Мосс Кантер, сейчас «старые бюрократические слоны учатся танцевать»⁶⁶ Частью этого нового «танца» стало сопротивление чет­ким переговорам в больших организациях, а вместо этого - внедрение более флюидных и индивидуализи­рованных траекторий продвижения по службе или повышения заработной платы. В «Дженерал Моторс», например, шкала оплаты труда и определение рабочих функций бесконечно более сложны сегодня, чем в сере­дине века, когда Даниел Белл описывал жесткий колле­ктивный режим управления.

Если люди не знают, что произойдет, когда они ри­скнут сделать ход, зачем тогда играть? В этом отноше­нии бостонская пекарня является интересным случаем, «кейсом», потому что фирма никогда не сокращала свои операции; напротив, она постоянно ищет рабо-

Глава 5

Риск

чих. Людей отсюда не вытесняют; наоборот, служащие уходят добровольно, как в том случае, когда мужчина заявил мне: «Я не буду заниматься этим всю оставшую­ся жизнь». Топ-менеджеры, оправдываясь по поводу этих уходов, обращают внимание на то, каким безопас­ным, привлекательным и современным стало это пред­приятие. Родни Эвертс менее склонен оправдываться, но и он сбит с толку: «Когда кто-то говорит, что здесь нет будущего, я спрашиваю, а чего он хочет. Но они не знают; они говорят мне, что человек не должен застре­вать на одном месте». К счастью, в настоящее время ры­нок труда для низкооплачиваемых рабочих в Бостоне достаточно велик, но все равно есть что-то странное и удивляющее в самом этом импульсивном желании уйти.

Когда я рассказал Эвертсу о социологических опи­саниях «структурных дыр», он ответил: «Вот и наука показывает нам, что человеческие существа, влекомые к опасности, подобны мотыльку, влекомому к огню». (Как я уже говорил, он прилежный читатель Шекспира.) И все-таки желание идти на риск, желание, зачастую сле­пое и безоглядное, нередко объясняется в большей сте­пени культурным набором мотиваций.

Всякий риск есть путешествие в неизведанное, но при этом путешественник обычно держит в своем соз­нании некую точку назначения. Так, Одиссей хотел найти дорогу домой, а Жюльен Сорель стремился най­ти путь в высшее общество.

Современная культура риска - весьма своеобразная: неудача в «передвижении» воспринимается как знак по­ражения, а стабильность рассматривается, как «жизнь при смерти». Поэтому сам пункт назначения значит меньше, чем акт отправления в путь. Огромные соци­альные и экономические силы формируют это настой­чивое стремление к «отъезду»: разупорядочивание институтов, система гибкого производства - уже сами эти вполне материальные реальности «отправляются в море». Остаться на месте - значит, быть оставленным «на берегу».

Поэтому уже само по себе решение отправиться в путь кажется подобием достижения цели; что имеет ре­шающее значение, так это то, что вы решили порвать с прошлым. Многочисленные исследования принятия рискованных решений указывают на то, что стимулиру­ющее возбуждение нисходит на людей, когда они в пер­вый раз решают порвать с прошлым, «отбыть». Это справедливо и в отношении Розы. Но после наступле­ния такого состояния внутреннего возбуждения исто­рия отнюдь не кончается. Роза, открытая риску каждый день, всегда должна была начинать заново. Математика шанса, изначально гнетущая, была осложнена для нее еще и этим корпоративным миром, в котором она никогда не знала, какие ставки на кону. Эта неопреде­ленность - реальность и для других, стремящихся к большим деньгам или лучшему положению.

Глава 5

Риск

У людей, вроде тех пекарей, со слабыми или поверх­ностными «привязками» к работе, мало «причин», что­бы оставаться «на берегу». Некоторыми материальными «метками» путешествия могли бы стать изменение мес­та работы или повышение заработной платы, но «боко­вые движения», «ретроспективные потери» и неясность с моделями заработной платы стирают эти «метки» дви­жения вперед. Поэтому ориентировать самого себя в такой ситуации становится все труднее, намного труд­нее, чем в классовой системе прошлого.

Не то чтобы неравенство и социальные различия исчезли, отнюдь нет. Скорее, это выглядит так, будто вы, приводя себя в движение, как бы вдруг «подвешиваете» собственную реальность; человек не так уж много рас­считывает, рационально выбирает, он просто надеется, что после разрыва с прошлым ему что-нибудь подвер­нется. В литературе, посвященной проблеме риска, много рассуждений о стратегии и «игровых планах», за­тратах и доходах, но все это существует в некоем виде эдакого академического мечтания. Риск в реальной жизни имеет более элементарный стимул - страх без­действия. В динамическом обществе пассивные люди исчезают с арены.

Может показаться, что идти на риск было бы много легче, если бы действительно было возможно осущест­вить мечту академических стратегов - рассчитать буду­щие приобретения и потери рациональным способом,

сделать последствия риска предсказуемыми. Но совре­менный капитализм организовал некоторые виды рис­ка в таком стиле, когда ясность и четкость - уже не вдохновляющие факторы. Новые рыночные условия вынуждают многих принимать на себя весьма основа­тельные риски, хотя при этом «игроки» знают, что вероятность выигрыша мизерна.

Чтобы проиллюстрировать эту идею, я бы хотел поразмыслить над случайным замечанием, которое сде­лала Роза однажды пополудни, о том, что происходит каждый раз, когда кого-то из «черных пиджаков» выго­няли из рекламного агентства. «К нам, - сказала она, -приходили толпы людей, которые выстраивались в оче­редь, они стояли даже на улице, сотни резюме, «молод­няк»: они умоляли нас дать им только возможность пройти собеседование». Проблема слишком знакомая: существует большой переизбыток квалифицированных молодых работников во многих сферах труда, напри­мер, в архитектуре, академической науке, юриспруден­ции и т.д.

Есть, конечно, веские материальные основания, чтобы получить диплом. Американская статистика (ко­торая является репрезентативной для всех развитых экономик) показывает, что за последнее десятилетие доходы работников с дипломом колледжа стали на 34% больше, чем доходы работников, имеющих только атте­стат средней школы. Таким образом, те, кто получил

Глава 5

Риск 139

образование в колледже, изначально зарабатывали больше, увеличивая разрыв между собой и менее обра­зованными сверстниками на 34% за одно десятилетие. Большинство западных обществ широко открыло две­ри институтов высшего образования. Установлено, что к 2010 году 41% людей 2 5-летнего возраста в Соединен­ных Штатах Америки будут иметь диплом об оконча­нии четырехлетнего колледжа, 62% будут иметь, по меньшей мере, диплом об окончании двухлетнего кол­леджа (предсказывается, что эти же показатели для Бри­тании и Западной Европы будут примерно на 10% ниже⁶⁷.) Тем не менее только одна пятая всех видов заня­тости на американском рынке труда требует квалифика­ции, соответствующей диплому об окончании колледжа, и процент работ, требующих высокой квалификации, растет слишком медленно. (Посмотрите, пожалуйста, таблицу 9)

«Излишняя» квалификация является знаком поляри­зации, которой отмечен новый режим. Экономист Пол Кругман объясняет растущее неравенство, используя понятия ценности технического мастерства: «Мы под­нимаем заработную плату квалифицированным работ­никам, которые производят самолеты и другие высоко­технологичные изделия, и понижаем заработную плату тем, кто неквалифицирован»⁶⁸. С ним, в сущности, сог­ласен один из крупных инвестиционных банкиров и дипломатов Феликс Рохатин, который полагает, что в

обществе происходит огромный сдвиг: «Колоссальный трансфер богатства от низкоквалифицированных, при­надлежащих к среднему классу, американских рабочих к собственникам капитала и новой технологической аристократии»⁶⁹.Такая технологическая элита, появле­ние которой предвидел социолог Майкл Янг еще 50 лет назад в своем эссе «Меритократия», определяется и удо­стоверяется формальным образованием⁷⁰.

В этих условиях тип экстремального риска обретает форму, при которой множество молодых людей ведут азартную «игру», надеясь, что они попадут в число не­многих избранных. Такой риск происходит в ситуации, которую экономисты Роберт Франк и Филип Кук назва­ли «Победитель забирает весь рынок». В этом конку­рентном ландшафте те, кто добивается успеха, сметают все ставки, в то время как массы проигравших вынужде­ны довольствоваться крохами, которые они делят меж­ду собой. Гибкость является ключевым элементом в формировании такого рынка. В отсутствие бюрократи­ческой системы, чтобы канализировать приумножен­ное благосостояние через систему иерархии, «вознагра­ждения», как бы в силу закона притяжения, притягива­ются, попадая к самым сильным; в «потерявшей свои оковы» социальной организации те, кому их положение позволяет схватить все, и хватают все. Гибкость, таким образом, усиливает неравенство в полном соответствии с принципом «Победитель забирает весь рынок»⁷¹.

Глава 5

Риск

По мнению этих экономистов, «" барышная" струк­тура современной экономики привела слишком мно­гих людей к отказу от продуктивных альтернатив в по­гоне за высокими призами»⁷². Конечно, это хороший отеческий совет - быть реалистичными. Но этот совет имеет привкус суждения, след которого ведет к Адаму Смиту: на такие риски люди часто идут в состоянии не­адекватной самооценки. В «Богатстве народов» Смит писал о «чрезмерном самомнении, которое большая часть людей имеет относительно своих способностей... шанс получения выгоды каждым человеком в той или иной мере переоценивается, а шанс потерять большин­ством людей недооценивается»⁷³. В этой связи Франк и Кук в своем недавнем исследовании одного миллиона американских старшеклассников отметили, что 70% из них думали, что их способности быть лидером - выше средних, и только 2% полагали, что их способности быть лидером - ниже средних.

Но «чрезмерное самомнение» кажется мне невер­ным прочтением связи между риском и характером. «Не играть» - значит, заранее считать себя неудачни­ком. Большинство людей, которые вступают на рынки, где «Победитель получает все», знают о вероятности не­удачи, но они как бы берут это знание в скобки. Так же, как и с риском, который имеет место в менее опреде­ленных условиях, возникшее возбуждение от риска мо­жет как бы стереть рациональное знание о вероятности

успеха. Но даже если кто-то, вступающий на рынок, где действует принцип «Победитель получает все», и сохра­няет ясный взгляд на протяжении всего времени, но при этом ничего не предпринимает - это значит, что он скорее инертный, чем благоразумный.

Эта позиция может быть прослежена в прошлом, где обнаружится в тех ранних прославлениях торговца в политэкономических трудах Смита и Милля. Хотя им­ператив «Иди на риск!» более широко распространен в современной культуре. Риск есть испытание характера: важно предпринять попытку, использовать шанс, даже если вы умом понимаете, что обречены проиграть. Это позиция подкрепляется распространенным психологи­ческим феноменом.

Если человек столкнулся с чем-то конфликтным, его внимание может быть обращено на эти непосредст­венные обстоятельства в большей степени, чем на дол­госрочную перспективу. Социальная психология назы­вает внимательность, выпестованную таким манером, «когнитивным диссонансом» - это когда конфликтуют системы значений. (Работа по когнитивному диссонан­су была проделана с разных позиций Грегори Бейтсо-ном, Лайонелом Фестинджером и автором этих строк⁷⁴.) Так, потребность Розы в получении некоего доказательства, что она делает работу хорошо, хотя корпорация на Парк-Авеню не представляла таких до­казательств, является классической формой «когнитив-

Глава 5

Риск

ного диссонанса». Вовлеченность в такие конфликты вызывает «фокусное внимание», которое означает про­сто, что человек выделяет некую проблему, как требую­щую решения, сосредоточенного внимания именно сейчас.

Когда человек не верит в возможности что-то сде­лать, чтобы решить эту проблему, тогда долгосрочный расчет можно «положить на полку», как совершенно бесполезный. Однако «фокусное» внимание может ос­таваться при этом действенным. В этом состоянии люди будут снова и снова прокручивать в своем мозгу конкретные ситуации, в которые они попали, осозна­вая, что необходимо что-то сделать, и при этом не де­лая ничего. Зацикленное, фокусное, внимание - это не что иное, как травматическая реакция, которая обнару­жена у всех высших животных; так, например, взгляд кролика фиксируется на когтях лисицы.

Для человеческого существа последствия некоего акта риска могут привести к такого же рода фокусному вниманию. «Никогда никуда не попадаю», «всегда по ну­лям» сопоставляется с кажущимся не имеющим значе­ния успехом или невозможностью получить «награду» за старания - во всех этих эмоциональных состояниях время, как бы скрипя, останавливается; индивид стано­вится пленником настоящего, зацикленным на его дилеммах. Эта травма, лишающая активности, держала Розу в своей власти в течение нескольких месяцев, пока

она не пришла в себя от своего риска там, в центре, и не вернулась в «Форель».

Заявление Розы: «Я потеряла свою храбрость» - ука­зывает на то, что люди в ситуации риска могут чувство­вать себя, как животные, а не как более сложные суще­ства. Это иногда происходит просто при пересечении рубежа среднего возраста. Современная корпоративная жизнь полна предрассудков относительно среднегс возраста и предрасположена к отрицанию ценности прошлого опыта человека. Корпоративная культура от­носится к людям среднего возраста как к неспособным идти на риск подобно азартным игрокам. И с этими предрассудками трудно бороться. В постоянно меняю­щемся мире современной корпорации с ее высоким внутренним давлением люди среднего возраста легкс могут начинать страшиться внутренней эрозии самих себя как личностей.

Для Розы внутренний шок, который она получила перейдя на работу в центр на Парк-Авеню, в офис, на­поминавший ей улей, заключался в том, что она вдруг стала осознавать, как она стара и не только биологиче­ски, но и социально. «Я смотрела вокруг на всех этих де­вушек-профессионалов - они были просто девочками они хорошо выглядели, у них был довольно самоуве­ренный вид и тот выговор, который отличает высший класс Нью-Йорка». Роза же так и не смогла избавиться от своего назального произношения, которое выдавалс

Глава 5

Риск

ее принадлежность к нижнему среднему классу, но она попыталась изменить свою внешность, чтобы выглядеть моложе. «Я заплатила женщине в " Блуминг Дейлз", чтобы она подобрала мне платье получше; я надела контакт­ные линзы, которые были на самом деле ужасны!» - по какой-то причине они раздражали ее глаза, и в офисе она выглядела, как женщина, которая вот-вот заплачет. Предрассудки насчет ее возраста в принципе не выра­жались в стремлении нанести ей рану. «Когда я надела контактные линзы, девушки в офисе все время повторя­ли, обращаясь ко мне: " О, Вы так прекрасно выглядите". А я не знала, верить им или нет».

Возможно, более важно было то, что накопленный ею опыт, касающийся того, как люди пьют и ведут себя в барах, здесь почти ничего не значил. На одной из встреч, «когда они все время повторяли " легкая пища, легкая пища", я им сказала: " Никто не ходит в бар, что­бы похудеть"». И как же они на это отреагировали? «Так, как будто я была музейным экспонатом: этакая старая служанка из старого бара». Надо сказать, что колючие, словно проволока, коммуникационные навыки, кото­рые приобрела Роза, не преподавались в бизнес-шко­лах. Но она никогда не переставала ощущать жало воз­раста, особенно, когда это выражалось в форме как бы сопереживания со стороны более молодых коллег, ко­торые чувствовали, что она «не вписывается». Подобно боссам этой фирмы, они действовали, руководствуясь

собственными предрассудками, когда не приглашали ее в клубы или на посиделки в барах, где как раз и совер­шается большая часть настоящей рекламной работы. Роза была по-настоящему поражена тем, что взяли ее именно за практические знания, а затем не принимали во внимание, как того, кто был слишком стар, чье время ушло, скрылось за холмом.

Существующая статистика относительно возраста в современной системе организации труда показывает, что происходит сужение временных рамок, в пределах которых людей нанимают на работу. Так, число мужчин в возрасте 55-64 лет, которые еще работают, в Соеди­ненных Штатах Америки упало с почти 80% в 1970 году до 65% в 1990 году; данные по Великобритании практи­чески те же самые; во Франции число мужчин, работа­ющих в позднем среднем возрасте, уменьшилось с поч­ти 70% до немногим больше 40%; в Германии - с почти 80% до немногим более 50% ". Произошло небольшое увеличение возраста вступления в трудовую жизнь, так как время, когда молодые люди начинают работать, как бы запаздывает сейчас на несколько лет из-за возрос­ших требований к образованию. В Америке и Западной Европе, предсказывает социолог Мануэль Кастельс, ре­альный рабочий цикл может сократиться примерно до 30 лет (с 24 до 54 лет), при приблизительной продол­жительности жизни 75-80 лет⁷⁶. Таким образом, проду­ктивная часть жизни будет сжата в меньшую часть всей

Глава 5

Риск

биологической жизни, при этом пожилые рабочие бу­дут «покидать сцену» задолго до того, как они физиче­ски или умственно станут неспособными продолжать свою работу. Многие люди возраста Розы (ей было 53 года, когда она перешла на работу в центр) уже готовят­ся к уходу на пенсию.

Акцент на молодежи - одно из следствий этой ком­прессии трудового периода жизни. В XIX веке предпоч­тение отдавалось молодежи из-за дешевизны труда; «фабричные девушки» из Лоуэлла, штат Массачусетс, и «пацаны-шахтеры» из Северной Англии получали зара­ботную плату, которая была намного меньше, чем у взрослых. При сегодняшнем капитализме все еще суще­ствует такого рода предпочтение относительно моло­дежи с точки зрения низкой оплаты труда, заметнее всего это на фабриках и тяжелых производствах в наи­менее экономически развитых частях света. Сейчас же кажутся привлекательными другие достоинства моло­дежи в более высоких сферах труда, но эти достоинст­ва относятся по большей части к области социальных предрассудков.

Недавний номер «Калифорния Менеджмент Ревью», например, пытался объяснить плюсы молодости и ми­нусы преклонного возраста в условиях гибких органи­заций. Там доказывалось, что у пожилых работников негибкое мышление, что они избегают риска, что им просто не хватает физической энергии, которая необ-

ходима, чтобы справиться с требованиями существова­ния при гибкой организации труда⁷⁷. Метафора «орга­низационный сухостой» отражает эти убеждения. Так, один деятель рекламного бизнеса сказал социологу Кетрин Ньюман: «Если вы работаете в рекламном биз­несе, вы мертвы после 30. Возраст - это киллер». А административный работник с Уолл Стрит признался ей: «Работодатели думают, что если вам за 40, то вы больше не соображаете, а если вам за 50 - то вы уже просто потухли»⁷⁸. Гибкость приравнивается к молодо­сти, а негибкость - к возрасту.

Эти предрассудки служат нескольким целям. Напри­мер, они направлены против пожилых работников -доступный, находящийся под рукой, резерв кандидатов на увольнение - при корпоративном реинженирова-нии. При англо-американском режиме уровень недоб­ровольных увольнений мужчин, которым уже за 40 или только-только за 50 лет, в последние 20 лет удвоился. Ассоциирование возраста с негибкостью также ответ­ственно за то, что корпорации оказывают на своих уп­равленцев давление, чтобы они увольнялись, как только их возраст будет приближаться к 60, хотя ментально они могут находиться в расцвете сил.

Пожилые, опытные работники склонны более кри­тично оценивать своих начальников, чем работники, которые еще только стартуют. Накопленные ими зна­ния наделяют их тем, что экономист Альберт Хиршман

Глава 5

Риск 149

называет «силой голоса», что означает, что пожилые со­трудники с большей вероятностью будут выступать против того, что они оценивают как плохие решения. Чаще всего они это делают именно из преданности организации, а не какому-то конкретному менеджеру. Многие молодые работники более толерантны к плохим приказам. Если они почувствуют себя «несчастными», то, что вероятнее всего, они просто уйдут, а не начнут сра­жение внутри организации и за нее. Они предрасполо­жены, как это формулирует Хиршман, к «выходу»⁷⁹. В рекламном агентстве Роза обнаружила, что действи­тельно пожилые рекламщики чаще, чем молодые сот­рудники, выступали против своих боссов. Один из таких старослужащих фирмы в ответ на критику был «заклеймен» своим боссом: «Вам может не нравиться, как здесь обстоят дела, но Вы слишком стары, чтобы получить работу где-либо еще».

Пожилым работникам эти предрассудки относи­тельно возраста посылают мощный сигнал: по мере того как личный опыт накапливается, он теряет свою ценность. То, что пожилой работник узнал в течение многих лет о конкретной компании или профессии, может стать препятствием на пути изменений, которые диктуют начальники. С позиции выгоды организации гибкость молодых делает их более покладистыми как в отношении риска, так и в отношении безотлагательно­го подчинения. Однако этот мощный сигнал имеет

более личностный смысл для работников, помимо этих предрассудков со стороны власть держащих.

Именно Рико заставил меня осознать этот факт, ко­гда он начал рассказывать об эрозии своих инженер­ных навыков. В один из моментов разговора в самолете я сказал Рико, что лично мне приходится начинать бу­квально с нуля каждый раз, когда я сажусь писать книгу: у меня не возникло спокойной уверенности в себе, несмотря на немалое количество книг, мной опублико­ванных. Молодой, солидный, полный энергии, он сочувственно ответил, что тоже часто ощущает, что «пролетел мимо», что его время, как инженера, прошло. Его беспокоило то, что его профессиональные навыки подвергались эрозии как бы изнутри; хотя он и был на 20 лет моложе Розы, тем не менее он сказал, что как ин­женер стал теперь «просто наблюдателем».

Сначала это показалось мне полной чепухой. Но Ри­ко мне объяснил, что он имел в виду научные знания, приобретенные им в университете, которые больше не соответствовали передовым рубежам науки. Он пони­мал, что происходит в бурно развивающейся сфере информационных технологий, и тем не менее сказал, что больше не может здесь идти на один шаг впереди. Молодые инженеры, которым едва за двадцать, относи­лись к нему, приближающемуся к сорока, как к чему-то увядшему и поблеклому. Я спросил Рико, не подумывал ли он о том, чтобы вернуться в университет для пере-

150 Глава 5

Риск 151

подготовки. Прежде чем ответить, он посмотрел на меня весьма кисло. «Мы же не говорим о том, как нау­читься по-новому пришивать пуговицы. Я слишком стар, чтобы начинать заново».

Согласно Рико, такие сложные навыки и умения, как у него, не могут накапливаться по принципу добавле­ния, позволяя надстраивать новый этаж на том же фун­даменте. Развитие новых областей требует свежего под­хода с самого начала, подхода, который наиболее эффективно воспринимается свежими людьми.

Американский или европейский инженер, который теряет свою работу из-за своего индийского коллеги, ра­ботающего за более низкую плату, испытывает такое чув­ство, как будто у него отнимают не только работу, но и на­выки, и умения, - социологи называют это «демастериза-цией». Но у Рико никто не отобрал его инженерных зна­ний. Он страшится слабости, которую ощущает просто потому, что время уходит. Он говорил, что часто злится, когда читает технические журналы: «Я наталкиваюсь на некоторые вещи и говорю сам себе: " Я должен был до это­го додуматься". Но ведь не додумался». При этом он едва ли подходит под стереотипное определение «сухостой», но что касается его технической компетенции, то он так­же твердо уверен, что перешел «вершину холма». В таком подходе акцент на молодости соединяется с его личной интерпретацией старения. Так социальный предрассудок усиливает внутренний страх потери потенциала.

Рико видит, как две эти стороны соединяются в его офисе. У него в консалтинговой фирме служат три мо­лодых шустрых инженера, на 10 лет моложе его. «Моя главная проблема заключается в том, чтобы удержаться за ними». Действительно, он уверен, что эти ребята, чьи инженерные знания более соответствуют современно­сти, бросят его: «Те, кто может уйти, уйдут, как только представится возможность». Легковесные в своей пре­данности молодые шустряки предрасположены «к выхо­ду», даже если Рико и пожелает дать им настоящий «го­лос» в компании. Он чувствует, что мало что может сде­лать в этом отношении. «У меня нет власти над ними, понимаете?» Его опыт не завоевывает у них уважения.

В своем более скромном уголке на Парк-Авеню Роза за время работы также испытала чувство, что ее знания подвергаются внутренней эрозии. К ее непреходящим достоинствам, по моему мнению, следует отнести то, что Роза не только никогда не смешивала, но и едва ли даже слышала о таких новых экзотических коктейлях, как «Хайленд Лендмайн»* (1 часть солодового скотча и 2 части водки на колотый лед). Но ее и не тревожило, что она этого не знала, особенно когда притворялась знающей на «встречах», где обсуждались эти юноше­ские забавы. Конечно, лучше было бы сказать правду, но она боялась поступить так, потому что это было бы еще

* «Высокогорная сухопутная мина». (Прим. переводчика.)

Глава 5

Риск

одним знаком, что ее время ушло. Я сомневаюсь, что Рико - такой уж «использованный» материал, как он ду­мал. Я знаю, что и Роза не была такой, коли ей удалось выжить там, где увольняли молодых сотрудников. Но оба они, подвергшись испытанию, боятся того, что их прошлый опыт будет не в счет.

Новый порядок не считает, что простое течение времени, необходимое для аккумулирования умения, может обеспечить человеку необходимые положение и права - сами по себе ценности и ценности в матери­альном смысле. Этот новый порядок рассматривает претензии на признание, основанные на течении вре­мени, как еще один лик зла старой бюрократической системы, при которой права старшинства «заморажива­ли» развитие организации. Этот режим фокусируется на немедленной способности.

Гибкая корпоративная практика, также, как и совре­менная правительственная политика в области труда в Англии и Соединенных Штатах, исходят из того, что быстрая замена навыков и умений работников должна быть нормой. Исторически же развенчание людей со «старыми» навыками и умениями обычно происходило медленно. Требовалось минимум два поколения, чтобы заменить основные приемы мастерства, например, ткацкого, в конце XVIII века, или ввести технологиче­ские изменения на фабрике «Форда» в Хайленд Парк, на что потребовалось почти 30 лет в начале XX века. Воз-

можно, кого-то это удивит, но сегодня при многих про­изводственных и офисных переменах скорость самих технологических изменений все еще относительно не­велика, как это и фиксируют многие промышленные социологи. Институтам и организациям требуется дли­тельное время, чтобы переварить технологии, которые они поглощают⁸⁰. Время необходимо и на то, чтобы разработать и освоить новые умения и навыки; тот, кто только прочитал книгу о столярном мастерстве, еще не столяр.

Временные рамки риска предлагают мало личност­ного комфорта, вопреки всем этим долгосрочным историческим трендам. Действительно, личностная тревога и страх, связанные со временем, глубинно пе­реплетены с этим новым капитализмом. Автор статьи в «Нью-Йорк Тайме» недавно заявил, что «боязнь за рабо­ту проникает везде, вызывая сомнение в собственной ценности, расщепляя семьи, фрагментируя общины, из­меняя саму «химию» рабочих мест»⁸¹. Многие экономи­сты отнеслись к этому положению, как к чепухе; факты создания рабочих мест при неолиберальном порядке, казалось бы, доказывают, что это утверждение является очевидно ложным. Тем не менее автор статьи совер­шенно точно использовал слово «боязнь». Боязнь - это тревожное ожидание того, что может произойти. Бо­язнь создается самим психологическим климатом, где делается акцент на постоянном риске, и эта боязнь уси-

Глава 5

Риск

ливается, если прошлый опыт больше не считается про­водником в настоящее.

Если бы отрицание нашего опыта было просто на­вязанным сверху предрассудком, все мы, люди среднего возраста, были бы просто жертвами организационного культа молодости. Но на самом деле боязнь течения времени глубоко сидит в нас. Течение лет, кажется, вы­холащивает все в нас. Наш опыт кажется постыдным цитированием самих себя. Такие представления под­вергают наше чувство самооценки риску скорее из-за самого неизбежного течения лет, чем из-за решения сыграть в азартную игру.

Вернувшись в «Форель», Роза вновь обрела уверен­ность в себе. Она опять контролировала ситуацию, по­ка не умерла от рака легких. «Я полагаю, что это было ошибкой, - как-то сказала она мне о своем переходе в центр города, когда мы сидели с ней, потягивая виски и куря сигареты, - но я должна была это сделать».