Письмо 16

Письмо от февраля 12 числа 1854 года

«Нелегко описать тебе, моя милая Лизет, все случившееся за этот месяц! Сможет ли моя рука без дрожи подчинить себе перо? Ведь я до сих пор не верю в то, что произошло сегодня утром!.. Но позволь рассказать тебе обо всем по порядку, иначе мысли мои запутаются и я не смогу изъясняться ясно!

Итак, со времени моего последнего письма прошло чуть больше месяца. Сейчас на дворе уже февраль, зима в самом разгаре. От Максима Савельевича нет никаких известий. Возможно, его письмо затерялось где-то, но есть и другая, пугающая меня возможность... Нет, я не хочу писать о ней. Я боюсь даже подумать об этом. Каждый вечер теперь я молюсь за него, но страх все сильнее разрастается внутри, и я не знаю, как от него избавиться. Я часто гляжу на раскинувшиеся за окнами холмы, покрытые белым сверкающим снегом, а мысли мои улетают все дальше, пытаясь отыскать среди этих бескрайних просторов столь дорогое мне сердце. Где же письмо? Почему я все ещё не получила ответа?

Несмотря на намерение покинуть Петербург весной, выраженное дядюшкой в письме, через три дня после Рождества приехал он сам с дочерью. Я обрадовалась их приезду, хотя радость моя была омраченной тем, что с Мари приехал и её новый жених. Мадам Волошина оказалась права: это офицер, и он и вправду хорош собою. Но с первых же минут знакомства я поняла, что человек он очень эгоистичный и напыщенный, весьма тщеславный и ужас как неумен. В то время как он мнения о себе придерживается крайне высокого.

Примечательно и то, что ему уже за сорок и он был женат уже два раза. Первая его жена скончалась много лет тому назад от какой-то болезни, а вторая не выдержала схваток при родах и спустя несколько дней после рождения сына умерла. Мальчик уже несколько лет живет у родственников, из чего я сделала вывод, что отец мало интересуется его воспитанием. Все это я узнала от самой Мари, которую подобные обстоятельства совсем не смущают. Она светится от счастья и кажется счастливой. В большей мере это было вызвано тем, что немолодой жених засыпает её подарками, комплиментами и очень ею восхищается, не упуская момента напомнить о том, как ему повезло с невестою. Его характер является полной противоположностью сдержанному нраву капитана Бессонова: жених Мари много говорит, мало понимает, придерживается высокого о себе мнения, хоть и не блистает умом. Или не блистает умом, поэтому-то и придерживается о себе высокого мнения - как угодно. А ещё я узнала, что перед самой войной в Крыму он ушел в отставку. Назвать это как-то по-другому, нежели трусостью, я при всем своем желании не могу. Это послужило лишним напоминанием о смелости и бесстрашии месье Бессонова, который прервал свой отпуск и уехал на службу, едва узнал о назревающем там конфликте!

Словом, я глубоко разочарована выбором кузины и дядюшки, не понимая, как можно не оценить благородство одного жениха и восхвалять мнимые достоинства другого! Тем не менее, ни взглядом, ни словом я не выказываю истинных чувств. Я поздравила их с помолвкой и пожелала им счастья, веду себя вежливо и достойно. Да и могу ли я что-либо изменить? Это их выбор.

Надо заметить, что из Петербурга дядюшка вернулся настоящим франтом. Столичная жизнь явно не пошла на пользу его себялюбию, только усугубила и без того лишенную скромности натуру. Приехав, Константин Алексеевич тут же приказал готовиться к большому празднику, куда намеревался пригласить множество гостей. Несомненно, главной причиной задумки данного события была помолвка Мари, и теперь дядюшка хотел похвастаться своим будущим зятем перед соседями. Велико было и желание щегольнуть всем тем, что он так старательно приобрел в столице: костюмами, манерами, лоском. Он написал с полсотни приглашений и велел немедля их отправить. Потом занялся наведением " порядка", и тут уж я не раз услышала упреки в свою сторону по всяческим пустякам. " Софи! Как ты могла снять со стены в гостиной картины? " - восклицал он, изображая ужас. " Они совсем не подходят по стилю к мебели", - оправдывалась я, но приводимые мною доводы тут же разбивались в пух и прах о непробиваемую стену уверенности дядюшки в собственной правоте. " А где мои великолепные шторы в столовой? - кричал он, суетливо слоняясь по дому. - Ты заменила их? Как ты могла? Эти, что висят сейчас, отдают крайней провинциальностью! А впредь я желаю избегать таковой! "
" Но, дядюшка, - улыбалась я непонимающе. - Можно ли избежать провинциальности в провинции? "
" Конечно! Конечно! "

В итоге шторы сменили, картины опять вернулись на стены, нарушив общий стиль гостиной, а я услышала ещё много подобных упреков. Впрочем, мне оставалось лишь вздыхать, жалея о том, что закончилась моя пора хозяйничать в этом доме, и позволить дядюшке обустраивать дом в новом " столичном" стиле. К слову, свою комнату я защитила от притязаний, не разрешив в ней что-либо менять.

Из Петербурга дядюшка привез множество сундуков и чемоданов, прятавших в своих недрах как новомодные костюмы и аксессуары, так и предметы столичной роскоши. Картины, сувениры, книги, - все соответствовало последним веяниям моды, как пояснила мне Мари. Кузина полностью обновила свой гардероб, а потом заметила следующее, пребывая в восторге от собственного великодушия:
- Ты можешь забрать мои старые платья, Софи. Все равно я их уже не надену.
Что ж, моя милая глупая кузина по-прежнему оставалась верной себе. Но вот манерами и поведением она стала поразительно сильно напоминать мадам Знатову, чему я, впрочем, не удивлена.

- Я хочу, чтоб завтра в Митюшино съехались все соседи! - с воодушевлением говорил дядя. - Отказов я не приму! Это будет замечательный бал! А закончится он грандиозным фейерверком! Пусть все знают о нашем возвращении! И пусть все эти провинциалы разинут рты от нашего над ними возвышения!..

Мне пришлось в тот вечер услышать ещё множество подобных глупостей. Как дядюшка, так и Мари пребывали в радостном возбуждении от возможности показать себя. Вряд ли они задумывались о том, что уследить за переменчивой модой в столь отдаленных от столицы краях очень сложно, как и остаться городскими жителями, живя в провинции. Но если их желание похвастаться перед соседями было так огромно, могла ли я противостоять ему? Меня и слушать не хотели, снисходительно улыбаясь и повторяя: " Ты не понимаешь, Софи". Быть может, я действительно чего-то не понимаю? Что ж, я решила в это не вмешиваться. Единственное, о чем я попросила дядюшку, так это пригласить на завтрашний бал семью Совушкиных. Он лениво поинтересовался, сколько у них крепостных душ, а я ответила, что достаточно, чтоб иметь честь присутствовать на бале в Митюшино. Получив его согласие, я лично написала приглашение и отослала. И, как оказалось, зря.

Гости начали съезжаться, едва сгустились сумерки. Перед парадным входом тянулся непрерывный поток подъезжающих карет. В своих лучших костюмах, соседи проходили в дом, считая за честь быть приглашенными к нам. Дядюшка тщательно следил за тем, чтоб лично встретить каждую семью и дать им тем самым возможность увидеть себя во всей красе...

Увы, Константина Алексеевича не исправить. Для него это казалось крайне важным, а я лишь старалась спрятать улыбку, когда он, одетый в очень дорогой и яркий костюм, с галстуком, повязанным по последней парижской моде и ботинках с крупными бантами, лучезарно улыбаясь, встречал своих гостей и много говорил о том, как рад был вернуться. Потом очередь шла за Мари, которая с восторгом представляла всем своего жениха и с упоением описывала его подвиги, в числе коих главное место занимала история про то, как её суженный не раз помогал Императору избавляться от плохого самочувствия с помощью своих смешных шуток. В общем, это лишний раз укрепило мою уверенность в том, что бал был устроен исключительно ради удовольствия самих хозяев. И они получали это удовольствие, ведь в большей своей степени гости, как им и было положено, выражали свое восхищение в красноречивых фразах и любопытных взглядах. Но большее наслаждение хозяевам они доставляли тогда, когда в глазах их или поведении проскальзывала зависть, от чего дядюшка приходил в полный восторг. К слову, он вел себя подчеркнуто мило со всеми, но с ощущаемым превосходством, и эту линию поддерживала и Мари, находя подобное поведение совершенно уместным и обыкновенным в " данном" обществе.

Я с нетерпением ждала Совушкиных и, едва увидела две их кареты у входа, поспешила встретить. Меня опередил дядя, который, окинув взглядом семейную чету, несомненно, остался доволен тем фактом, что по сравнению с ними должен казаться особенно модным и ярким. Действительно, костюм Алексея Павловича был подчеркнуто строг, его супруги - старомоден, но имело ли это значение для меня? Я была очень рада их видеть.

- Дядюшка, - приблизившись, представила я после их взаимных приветствий. - Это господин и госпожа Совушкины, наши соседи, чьи земли находятся в нескольких верстах к югу от Митюшино.
- Рад, весьма рад, - заговорил дядюшка.
- Мы тоже рады быть приглашенными к вам, - ответил с утонченной вежливостью Алексей Павлович. - Мы уже давно хотели познакомиться с вами, но, к сожалению, вы тогда были в отъезде. Тем не менее, знакомство с вашей племянницей очень нас осчастливило.

- А где же Андрей Павлович? - спросила я. - Я видела вторую карету.
- Они с мадам Волошиной задержались у входа, - улыбнулась Наталья Владимировна несколько смущенно.
- Мадам Волошина? - услышав имя, вдруг резко произнес дядя. - Уж не Ольга ли Антоновна? Та самая скандальная певица из Москвы?
Подобный тон гостей если не оскорбил, то весьма озадачил. Я попыталась сгладить эту неловкость.
- Все верно, Константин Алексеевич. Это именно она. У неё восхитительный голос! Вам доводилось слышать?

- К счастью, это сомнительное удовольствие я оставил на потом, - с непонятной холодностью отчеканил дядюшка, смирив гостей надменным взглядом. Тут за их спинами показалась ещё одна пара, Андрей Павлович и Ольга Антоновна, и, увидав это, дядюшка сказал:
- Что ж, прошу вас проходить, а мне надобно встретить новых гостей...
Сделав вид, что не заметил приближавшейся пары, Константин Алексеевич быстро зашагал к новым гостям. Такое обхождение было в той же мере возмутительным, что и странным. Оно огорчило меня и расстроило, поразив своею невежливостью. Я с минуту не могла вымолвить ни слова, и, увидев моё оцепенение, Наталья Владимировна с неуверенной улыбкой произнесла:
- Я вижу, ваш дядюшка по-новому обставил комнаты, Софья Александровна...

Тут её прервал полный недовольства голос мадам Волошиной.
- Выходит, господин Самойлов не решился даже удостоить нас приветствием? Очень мило, я вам скажу! Впрочем, это следовало ожидать!
- О чем вы, Ольга Антоновна? - непонимающе проворчал месье Совушкин.
- О том, брат, что только по пути сюда Ольга посвятила меня в суть их с месье Самойловым разногласий, - строго ответил Андрей Павлович. - Поэтому нет ничего удивительного, что он пожелал бы не видеть её здесь.

- Что это значит? - не веря собственным ушам, спросила я.
Взглянув на меня с теплым дружеским участием, он ободряюще ответил:
- Не стоит так волноваться, мадемуазель Самойлова. Сейчас это уже не так важно. Обещаю рассказать обо всем позже, а вас, Ольга, я настоятельно прошу соблюдать правила приличия и вести себя тихо.
- С чего бы это? - оскорбилась та от подобного тона.
- Иначе мне придется отправить вас обратно в Москву, - последовал быстрый ответ с нескрываемой угрозой, но тут же Андрей Павлович обратился ко мне: - Софья Александровна, покажите же нам, куда идти. Нам всем не терпится осмотреть ваш новый интерьер.

Понимая, что сейчас не время для выяснения отношений, я провела их в гостиную, полную людей. Несмотря на то, что во дворе царствовала зима, в помещении стояла невыносимая духота, и я распорядилась открыть окна в комнатах, что находились рядом, чтоб никого не застудить и одновременно подарить желаемую прохладу. Наша гостиная оказалась не так велика для столь большого количества приглашенных, и плохо, что дядюшка в своем желании созвать как можно больше не подумал о такой досадной мелочи. Поэтому гости расположились кто в холле, кто в ближайших комнатах, даже в библиотеке! Сидячих мест уже не было, теснота завладевала домом все больше, а кареты по-прежнему прибывали! Как дядюшка мог быть таким недальновидным? Самое примечательное заключалось в том, что сам хозяин проявлял непозволительно мало внимания уже прибывшим, все время находясь в холле, где приветствовал новых гостей. От этого на лицах многих было написано явное нетерпение в ожидании чего-то, что послужило бы сигналом к прекращению этого изнурительного испытания. Не зная, чем занять гостей, я чувствовала себя крайне неловко, поскольку понимала, каким нелепым и недостойным предстало для всех гостеприимство в Митюшино. Кто-то пытался отвлечь себя разговорами, но большинство с каменными лицами сохраняли молчание, явно недовольные подобным к ним отношением, но слишком хорошо воспитанные, чтобы жаловаться.
Тут я увидела, как Андрей Павлович что-то прошептал на ухо мадам Волошиной, и та, не колеблясь и без какого-либо смущения, величественно прошествовала к забытому всеми роялю в углу. Её намерение было очевидным, и впервые за время знакомства я прониклась к ней искренней благодарностью. Я не сомневалась, её восхитительный голос заворожит каждого присутствующего.

Так и случилось. Под её умелыми пальцами клавиши послушно издавали прелестные звуки, но куда больше всех очаровал её голос, так что ожидание было скрашено спасительной музыкой.

Но вот появился дядюшка с улыбкой человека, который испытывал непередаваемое удовольствие хозяйничать в своем доме, полном гостей, кои, несомненно, могли только считать за честь томиться подобным ожиданием. Он пригласил всех к ужину, и в глазах приглашенных засветилось воодушевление.

Несмотря на то, что за столами по-прежнему царила жуткая теснота, все, кажется, были довольны угощениями. И здесь стремление дяди показать себя во всей красе пошло, к удивлению, только на пользу: привезенные им вина приводили многих в восторг, диковинные рецепты из столичных ресторанов, воплощенные в жизнь благодаря стараниям поваров, поражали, как и обилие всевозможных фруктов. В помещении стоял ужасный гул, беседа велась только с соседями, так что услышать то, о чем говорят невдалеке, было практически невозможно. Дядюшка, несмотря на всю свою современность, остался верен привычке рассаживать гостей по чинам и в зависимости от питаемого к ним расположения, так что не столь богатые и обласканные его вниманием ютились в отдалении от хозяина. В их число, к сожалению, вошли и Совушкины, так что я не могла участвовать в их беседе, что меня очень огорчало, так как мои соседи по столу говорили на темы, меня совершенно не интересующие. Словом, к этому пиршеству не лежала душа. Пару раз я ловила на себе короткие взгляды Андрея Павловича и мадам Волошиной, но я не знала, значат ли они хоть что-нибудь.

После ужина гостям было предложено пройти обратно в гостиную, чтобы слуги могли убрать столы в танцевальной комнате, поскольку все с нетерпением ожидали танцев. Теперь выпитое вино немного разгорячило кровь и теснота мало кого смущала. Кто-то попросил мадам Волошину снова спеть, и она, польщенная произведенным эффектом, с удовольствием выполнила просьбу.

Я стояла в отдалении от притихших гостей и слушала её пение, когда кто-то легким прикосновением дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я увидела месье Совушкина за спиной.
- Мы с вами так и не смогли поговорить, - чуть улыбнулся он, держа в руках бокал с вином. - Могу я спросить, вы прочитали книгу, которую я вам подарил?
- Увы, - вздохнула я, снова отвернувшись, так как странным образом мои щеки залил непрошеный румянец.
- Увы? Почему вы так говорите? Вам не понравилось? - кажется, это привело его в досаду.

- Почему же? Мне понравился слог, - ответила я. То обстоятельство, что месье Совушкин стоит за моей спиной и не может видеть лица, придало мне больше уверенности, поэтому я продолжила: - Написано очень недурно. Но смысл всего написанного крайне дурен.
- Объясните почему.
- Хорошо. Я разделяю и принимаю те моменты, суть которых сводится к свободе человеческой личности. Это действительно необходимо. К сожалению, в этой книге указан лишь один путь к обретению данной свободы, а именно: отказ от сложившихся устоев. Я не могу понять этого.

- Что же тут непонятного? - тон его стал сух. - Вы или живете по правилам, придуманным кем-то, или придумываете их сами.
- Как я уже говорила когда-то, перемены должны быть безболезненными. Я не могу понять вашего желания противиться устоявшимся традициям родной страны. Эта книга весьма завуалировано призывает не к свободе, а к революции, затрагивая как политику, так и личность, но я никогда не буду разделять подобный взгляд. Процитирую вам слова одного умного человека: «В обществе нужна некоторая подчиненность чему-нибудь или кому-нибудь. Многие толкуют о равенстве, которого нет ни в природе, ни в человеческой натуре. Ничего нет скучнее томительнее плоских равнин…Равенство перед законом дело другое. Но равенство на общественных ступенях – нелепость».

За моей спиной раздался смешок.
- И кто же этот, позвольте узнать, умный человек?
- Князь Вяземский.
- Тот ещё остряк! Он, как я слышал, хоть и радикал, но весьма недоделанный.
- Как вы смеете! – рассердилась я. – Как бы вы его не назвали, я согласна с таким мнением.
- Вы слишком добры и доверчивы, а этот мир слишком жесток к тем, у кого нет права голоса. Но я все равно рад, что вы прочитали книгу. Пусть она напоминает вам обо мне во время моего отсутствия.

- Вы уезжаете? - меня почему-то взволновала эта новость, как и огорчила.
- Да, я намерен уехать в Москву через несколько дней.
- И когда вы вернетесь?
- А вы хотите, чтоб я вернулся? - был задан вопрос, наполненный испытывающей дерзостью. Понимая, что не в силах ответить так, чтоб это прозвучало легко, поскольку я очень огорчилась известием, я предпочла сменить тему.
- Вы обещали рассказать, почему мой дядюшка не слишком лестного мнения о мадам Волошиной.

- А вы не догадываетесь почему? По крайней мере, одна из причин кажется мне очевидной, если хорошо знать характер месье Самойлова.
Немного подумав, я нашла ответ.
- Её происхождение?
- Верно. Как я уже понял, ваш дядюшка очень гордится принадлежностью к высшему сословию. Он не может взять в толк, как безродная особа могла достигнуть таких высот и стать столь известной. Но есть и другая, более серьезная причина. Будучи в Петербурге, Ольга Антоновна имела весьма близкое знакомство с тем самым господином, которого теперь представляют как нареченного вашей кузины.
От услышанного я на миг потеряла дар речи.

- И это в то время, когда он уже был помолвлен с ней, - продолжал Андрей Павлович, не догадываясь, как побледнело мое лицо. - Похоже, ваш дядюшка обо всем узнал, чего не скажешь о вашей кузине. Надеюсь, и вы оставите её в блаженном неведении.
- И когда вы узнали об этом? - наконец, выдавила я из себя.
- Как я уже упоминал, только по пути сюда. Ольга не хотела, чтоб мы оставили её дома с детьми, поэтому и промолчала.
- И вы... Вы говорите об этом так спокойно? Но разве не была затронута и ваша честь?

- Моя честь? - удивился он. - Разве это имеет какое-то отношение к моей чести? Она - свободная женщина, а я - свободный мужчина. Глупости вроде ревности или привязанности мы оставили глупцам.
Я почувствовала, как меня захлестнуло возмущение. Обернувшись к нему, я посмотрела ему прямо в глаза. Лицо мое пылало, глаза негодовали.
- Мне жаль, что такой умный человек как вы называет глупостями основы человеческих отношений. Я не имею в виду ревность - это недостойное чувство, хотя весьма трудно его избежать. Но привязанность? Полагаю, к " глупостям" вы относите и доверие, и уважение, даже ответственность за любимого человека! Мне жаль вас, Андрей Павлович, потому что вы совсем не знаете, что такое любовь...
Я думала, он усмехнется или возразит, но нет - лицо его стало серьезным, взгляд, кажется, окаменел, однако уже в следующую секунду он взял себя в руки. Тут пение мадам Волошиной закончилось, гости захлопали, а я, ничего более не говоря, предпочла подняться в свою комнату.

На следующее утро я была поражена тем, что дядюшка запретил принимать в Митюшино семью Совушкиных или наносить им визиты. Его запрет был резок и категоричен. Он не желал слышать никаких возражений и отметал все мои доводы одной простой фразой " Это мое последнее слово! " Я пыталась вступиться за своих друзей, но, очевидно, пробежавшая кошка между дядюшкой и мадам Волошиной оказалась настолько черной, отчего все мои старания не увенчались успехом.
Прошла неделя. В Митюшино часто съезжаются гости, в доме снова шумно и многолюдно. От Совушкиных пришло три приглашения на ужин, но дядюшка даже не удосужился на них ответить. В конце концов, в тайне от дяди я написала короткое письмо, где извинялась за молчание, объясняя его тем, что приглашения затерялись. Однако я была уверена, что Совушкины отнесутся к такой причине с сомнением, поэтому вскоре переписала письмо и рассказала всю правду о непростых отношениях дядюшки и мадам Волошиной, не вдаваясь, впрочем, в подробности возникшей между ними неприязни.

А через пару дней служанка передала мне короткую записку от Натальи Владимировны, которая сообщала, что мадам Волошина и Андрей Павлович намереваются уехать в Москву в ближайшие дни. Она также выразила надежду, что их отъезд немного охладит нежелание Константина Алексеевича позволять своей племяннице навещать их и, возможно, даже восстановит отношения между двумя семьями. " Мне ужасно жаль, - писала госпожа Совушкина, - что Вам не разрешено бывать у нас. Никита каждый день спрашивает о Вас, а Настенька сильно сокрушается по поводу столь неожиданной разлуки. Да и нам с супругом не хватает Вашего общения... Я глубоко надеюсь, что отъезд уже упомянутой особы способствует нашей с Вами скорейшей встрече". Что ж, я тоже надеялась на это, однако известие, что Андрей Павлович тоже покинет эти края, меня очень расстроили. Я не хотела бы, чтоб наше с ним знакомство закончилось той прискорбной ссорой на балу и чувствовала себя виноватой перед ним, поэтому написала ему письмо, где выражала свое искреннее сочувствие по поводу отъезда, нашей глупой ссоры, своего собственного поведения, за что извинилась в самом вежливом тоне. В конце я пожелала ему удачной поездки и закончила письмо тем, что, несмотря на расстройство по поводу предстоящей разлуки, я надеюсь на сохранение нашей дружбы. Отправив письмо с гонцом, я немного успокоилась и вскоре свыклась с мыслью, что с месье Совушкиным мы, верно, больше никогда не увидимся.

Куда больше меня волнует отсутствие писем от Максима Савельевича, отчего я каждый день спрашиваю у служанок, приезжал ли почтальон. Они с досадой качают головами и возвращаются к своим обязанностям, а моим сердцем все сильнее овладевает упрямый страх, и даже молитвы не приносят утешения больше.
До нас поступает так мало сведений о происходящем на войне. Я слышала только, что в декабре английская и французская эскадры миновали Босфор и вошли в Черное море, таким образом заявив, что вступают в войну против России. Но то лишь крошки – ничего более мне неизвестно.

Я даже написала письмо месье Красилеву и только потом, когда указывала его адрес, с недоверием и ужасом вспомнила, что он мертв! Максим Савельевич писал об этом, но я, забыв обо всем на свете, цепляюсь теперь за последние возможности хоть что-то узнать о судьбе капитана! Как тяжело мне, Лизет, как страшно!..

Сегодняшний день преподнес мне странный сюрприз, подруга. И даже сейчас, думая об этом, я не знаю, как относиться к тому, что произошло.
Утром в мою комнату постучалась служанка и сообщила, что приехал господин, желающий меня видеть. Поскольку и дядюшка, и кузина ещё спали, я решила, что незваный гость, должно быть, приехал по важной причине, поэтому поспешила его встретить. Какого же было мое удивление, когда в гостиной я застала Андрея Павловича! От подобной неожиданности я растерялась и удивилась, хотя не меньшее удивление у меня вызвал его серьезный вид, весьма непривычный и ему несвойственный. Увидев меня, он поклонился и улыбнулся, хотя даже улыбка его была, как мне показалась, встревоженной.

- Софья Александровна, - с выдохом сказал он. - Я очень рад видеть вас.
- Я тоже, Андрей Павлович, - непонимающе ответила я. - Но я думала, вы уехали.
- Я собирался, но моя лошадь захромала, а оставить её у брата я не видел возможным, - последовал немного сбивчивый ответ. Гость чуть нахмурил брови, говоря это, но потом глубоко вздохнул и снова принял свой обычный вид, изобразив на лице спокойствие и веселость. - Ольга Антоновна уехала два дня назад, а мне пришлось задержаться.
- Что ж, я этому рада, поскольку теперь имею возможность извиниться перед вами.

- Нет, не стоит. Вы не должны извиняться. - Он хотел что-то добавить, но смолк, обдумывая, и тут улыбнулся: - Может, мы присядем?
- Ох, простите, - опомнилась я, указав ему на кресло, как и следовало гостеприимной хозяйке, но мне почему-то сразу почудилось, что этот визит не является обычным. Слишком уж странным было поведение Андрея Павловича, слишком неуверенным и вдумчивым.
Я присела, ожидая услышать причину, по которой он здесь, но вот сам гость садиться не спешил, хотя только что напоминал об этом.
- Быть может, вы хотите чаю?
- Нет, благодарю вас.
- Или кофий? Дядюшка привез прекрасные сорта, но, если честно, я не совсем понимаю его увлеченность этим напитком…

- Нет, ничего не нужно, - закачал головой Андрей Павлович с каплей раздражения, потом наконец-то сел напротив меня и, глядя прямо в глаза, отчего я ощутила неловкость, сказал:
- На самом деле, я намеренно приехал так рано, надеясь застать вас одну. Ещё в доме моего брата меня искренне удивляла ваша привычка так рано вставать. Мне она, к сожалению, не дана. Но сейчас это даже хорошо, поскольку я сначала должен обсудить это с вами...
- Обсудить что? - не поняла я, но ответ на это получила не сразу, так как он заговорил о другом:

- Знаете, Софья Александровна, несмотря на наши разногласия, которые проявляются в основном в наших взглядах на жизнь и политику, я тем не менее уже давно понял, что мы с вами прекрасно друг друга дополняем. Ваша спокойная рассудительность и доброта помогают моей пылкой натуре не впадать в крайности, урезонивают мою дерзость, даже сдерживают порой от проявления вспыльчивости характера. Хоть вы и не разделяете моих взглядов, вы никогда не позволяли себе осуждать меня - наша недавняя ссора не в счет, поскольку я сам вел себя непозволительным образом, насмехаясь над теми ценностями, кои вы лелеете в своей душе, в кои свято верите. Это ваше право, а я посмел так дерзко усомниться в том, что вы считаете не допускающим никакого сомнения. К чему я говорю все это? Что ж, хватит ходить вокруг да около. Я признаюсь вам, что не уехал отсюда с мадам Волошиной только потому, что хотел ещё раз вас увидеть. Мой конь послужил лишь удобной отговоркой, преувеличенной мною, чтобы я имел возможность остаться ещё ненадолго и поговорить с вами. Мне все равно придется уехать: эти края не для меня, здешний холод и уединение мало привлекают, лишь вгоняют в тоску. Но я не могу уехать, не спросив вас обо дном...

Он смолк, явно приближаясь к главному, а я терялась в догадках, и, надо заметить, одна из них была настолько невозможной и неожиданной, что я не позволяла себе даже принимать её в расчет!
- Я прошу вас уехать со мною в Москву, - вдруг разрешилось все его словами. - Как это ни странно, разлука с вами глубоко меня огорчает, а последнее время я только и делаю, что спрашиваю себя, как бы вы отнеслись к той или иной вещи. Моё к вам уважение теперь обрело форму той самой привязанности, которую я ещё недавно высмеивал. И я был бы рад, если б вы поехали со мной! Однако зная вас, я не рассчитываю на согласие, поскольку подобное предложение должно показаться вам возмутительным...

- И оно действительное таковым является, - прошептала я пораженно, чувствуя, как щеки залились румянцем негодования.
- Поэтому, зная, как бережно вы дорожите своей репутацией, я принял единственное возможное решение, которое помогло бы вам избежать пересудов... Софья Александровна, я прошу вас стать моей женой.
- Это, должно быть, шутка? - не поверила я своим ушам.
- Шутка? Разумеется, нет.
- Но, сударь, вы сами недавно твердили мне о том, что для вас брак - это устарелая традиция! Вы насмехались над нею и над теми, кто поддерживал её, свысока называя их глупцами!

- И я до сих пор их таковыми считаю, - рассердился он.
- Тогда я не понимаю вас. Вы противоречите сами себе!
- Отнюдь. Мои взгляды на подобные вопросы не могут быть разрушены даже моей к вам привязанностью. Я действительно считаю брак переоцененным и старомодным, но поймите же, Софья Александровна, это единственный способ сохранить наши с вами отношения. Мы можем уехать в Москву, и я хочу, чтоб это произошло.
- И почему, позвольте узнать?
- На это есть множество причин. Во-первых, мне не хочется расставаться с вами. Привязанность ли это, любовь ли, я не знаю. Но ваше присутствие в моих мыслях я не могу более отрицать. Во-вторых, это избавит как меня, так и вас от ненужных последствий.

- О чем вы говорите?
- О том, что для вас это единственный шанс покинуть эти края и избавиться от опеки вашего дядюшки-самодура, а для меня - от навязчивого внимания со стороны брата и общества к моему образу жизни.
- Я не верю своим ушам, - сказала я, качая головой. - Получается, что вы готовы отказаться от собственных убеждений?
- Нет! - запальчиво возразил он. - Отказаться? Бога ради, с чего вы это взяли?
- Но как же? Вы ведь только что сделали мне предложение...

- Да, но это вовсе не значит, что наш брак будет браком в привычном для этого слова понимании. Я лишь предлагаю вам способ спасти вашу репутацию и уехать отсюда. Я готов связать себя этими узами, чтоб у вас не оставалось сомнений в моем желании видеть вас рядом. Но не просите меня изменить свой образ жизни, я не хочу терять свободу. К тому же, вы не можете отрицать того печального обстоятельства, что ваша жизнь здесь будет лишена какого бы то ни было смысла, поскольку ваш дядюшка не заинтересован в устройстве вашего будущего. Лучшее будущее, какое он для вас видит - это постоянная забота с вашей стороны как о нем, так и о его дочери. Мне хватило лишь одного вечера, чтоб понять, как безразличны ему ваши собственные желания. Я же предлагаю вам стать независимой. Вы можете уехать в Москву в качестве моей жены и более не зависеть ни от его капризов, ни от капризов вашей кузины. Вы станете самостоятельной, вы сами будете принимать решения! Никто не посмеет обидеть вас, поскольку я буду вас защищать... Ох, Софья Александровна, не смотрите на меня столь холодным взглядом! Я хочу помочь вам!

- Оскорбляя меня? - голос мой задрожал от возмущения.
- Простите меня, но я лишь пытаюсь открыть вам глаза, - он вскочил с места и, оказавшись передо мной, сжал мою руку. - Соглашайтесь, умоляю вас. Ваша дружба очень дорога мне, а здесь вас ничто и никто не держит. Я же сделаю так, чтоб вы наконец почувствовали себя свободной, счастливой женщиной! Вам понравится Москва, вот увидите...

- Нет, - мне даже не нужно было время, чтоб поразмыслить над этим, так как я заранее знала, что никогда не соглашусь. Я медленно убрала свою руку и поднялась, приблизилась к окну и отвернулась. - Вы предлагаете мне брак, но для вас это пустое слово, слово, которое не значит ровным счетом ничего. Вы утверждаете, что моя дружба дорога вам, но, если б это было так, вы никогда б не сделали мне подобного предложения, никогда бы не оскорбили меня своей неуместной заботой о моем бессмысленном, как вы выразились, будущем. Предлагая мне уехать, вы заботитесь только о собственном самочувствии, а разлука, возможно, действительно вас огорчает. Вы пророчите мне свободную жизнь, но какова цена этой свободы? Вы даже не любите меня, и сразу сказали, что ваша ко мне привязанность не изменит вашего образа жизни. И такое будущее вы предлагаете мне? Жить вдали от родных мест, в незнакомом городе, полном равнодушных людей? С мужем, который испытывает лишь смутные чувства, неясные ему самому, и чьи чувства, я не сомневаюсь, со временем растают, едва вы почувствуете во мне угрозу вашей независимости! Как вы сами говорили, вы признаете лишь свободные отношения, а для меня это словосочетание означает лишь пустоту, и я не хочу стать её частью. Есть лишь одна причина, по которой вы просите меня уехать с вами. Вы боитесь тех чувств, которые вызовет в вашей душе разлука. Вы не желаете беспокоить свое душевное равновесие ими и надеетесь с моей помощью избежать этого. Вы думаете лишь о себе, несмотря на то, что говорите о желании помочь мне. Нет, я не поеду с вами. Мне оскорбительна сама мысль об этом. Но даже если бы это было не так, я все равно не согласилась бы. Мое сердце принадлежит другому человеку, и даже невзрачное будущее в одиночестве представляется для меня наполненным большим смыслом, чем то, что уготовили вы мне. А теперь прощайте, вам лучше уйти.

Несколько минут стояла тишина, потом я услышала за спиной звук шагов и голос, полный неподдельного разочарования:
- Вы напрасно мечтаете о возвращении капитана, сударыня. Даже если он вернется, у вас нет с ним будущего. Ваш дядюшка этого не допустит. Но я вообще сомневаюсь, что он вернется…
- Уходите! - резко велела я, а по щекам потекли слезы. - Уезжайте! Уезжайте!
Не сказав более ни слова, он ушел. И звук его шагов был резок, нетерпелив, говоря о его досаде, гневе и разочаровании. О том же сказала и пискливо взвизгнувшая дверь».