Вопрос о предшественниках 7 страница

пользованию термина произвольный, поскольку это прилагательное обозначает именно отсутствие причин, естественных, логических и т. д., определения артикуляций звуковой и смысловой субстанции. Однако на с. 70 и 71 К. О. Л. (можно подумать, что некоторые прочли лишь эти две страницы) на том же уровне выступает понятие произвольности Уитни, а с ним и концепция языка как номенклатуры. Двойственность термина произвольный, еще отягощенного уитневским значением, возможно, сыграла определенную роль, спровоцировав на этих страницах, то есть в лекции от 2 мая, отклонение, возврат к концепциям, раскритикованным и отброшенным самим Соссюром. Однако представляется маловероятным, что примером с сестрой и быком и упоминанием конвенционалистской концепции произвольности Соссюр всего лишь хотел высказать идею, в первом приближении, «совершенной» произвольности (см. № 136) знака, так же как маловероятно то, что, чтобы высказать идею о фундаментальной двойственности знака, он напоминал своим ученикам о концепции языка как номенклатуры (см. К. О. Л. 68 и № 129).

Лючиди уже в 1950 г. понял, что споры, поднятые вокруг двух этих страниц (см. ниже № 138), были слегка преувеличены: «...отрывки несут на себе отпечаток этой приблизительности, охватывающей все изложение Курса, следствие неизбежное, если учесть, каким образом создавалась книга. Общеизвестно, что она родилась из устных лекций и была составлена из нескольких курсов, не предназначавшихся для публикации. Так, например, предложение „означаемое " бык" (фр. boeuf) выражается означающим b-o-fno одну сторону границы и o-k-s (нем. Ochs) по другую сторону ее" является неточным по отношению к последующему развитию теории Соссюра, так как, поскольку означаемое является лишь обратной стороной означающего, нельзя говорить об означаемом " bceuf", противопоставленном означающим b-o-fu o-k-s, следует говорить об означаемом " bosuf и об означаемом " Ochs". Эта неточность является, однако, лишь внешней, поскольку причину неоспоримого противоречия с последующим развитием теории можно объяснить, если обратить внимание на то, что неточной манере выражать свои мысли способствовал тот факт, что де Соссюр пользуется здесь еще временными определениями (означаемое = понятие)» (Lucidi 1966.49). Последний отрывок замечателен еще и тем, что он был написан за несколько лет до того, как с помощью анализа рукописи удалось выяснить, что этот неудачный пример (1124 В Engler) принадлежит первой лекции Соссюра на эту тему, лекции, прочитанной ранее введения более подходящих терминов означающее и означаемое (см. выше № 128).

[138] Абзац является точным отражением рукописных первоисточников (1125-1127 В Engler); примечания Константэна (не использованные издателями) излагают с еще большей ясностью: «В иерархии место этой истины находится на самой верхушке. Лишь постепенно начинают признавать, сколь многие факты являются не более чем ответвлением, скрытыми последствиями этой истины» (1125-1127 Е Engler).

Отрывок важен, по меньшей мере, по двум причинам: он подталкивает нас к выводу, что Соссюр нашел в принципе произвольности prius систематизации «теорем» лингвистической теории (см. 265 и № 65);

кроме того, в подтверждение предыдущего замечания, он показывает, что Соссюр считал, что этой формулировкой он сделал лишь первый шаг на пути глубокого понимания принципа произвольности. Это означает, что глубокий смысл принципа произвольности, согласно ясной рекомендации самого Соссюра, должен быть понят не по прочтении лишь этих двух страниц, а по прочтении всего К. О. Л.: прежде всего, следует рассматривать учение о языке как форме (К. О. Л. 113, 122);

во вторую очередь—смежное учение, согласно которому различия в языке являются «независимыми» (см. № 137) от внутренних характеристик семантической и акустической субстанций, в которые введены эти различия. Однако, чтобы прийти к этому выводу-интерпретации, необходимо было пройти «многими окольными путями», связанными с двусмысленностью и со сложной дискуссией о «произвольности знака».

История вопроса произвольности: Engler 1962; Lepshy 1962; Engler 1964; Leroy 1965. 81-84; Demssi 1965. 70-103. Конвенционалистская интерпретация соссюровской произвольности первоначально получила наибольшее распространение ср.: Jespersen 1917; Devoto 1928.243; Amman 1934.263; Pichon 1937.25-30 (приписывает Соссюру конвенциона-листский взгляд, согласно которому знак является условным по отношению к объекту; критикует этот взгляд, поскольку «между означающим и означаемым», напротив, существует «духовная связь»; он видит здесь рационализацию опыта швейцарского двуязычия). Некоторые из тезисов Пишона были повторены через два года Бенвенистом в статье Nature du signe linguistique, опубликованной в первом номере «Acta Lin-guistica» (A. L. 1, 1 939.23-29 = Benveniste 1966.49-55). Бенвенист также настаивает на том факте, что отношение между означающим и означаемым является «необходимым», а не произвольным; но, в отличие от Пишона (который впоследствии несправедливо будет заявлять свои права на отцовство в вопросе о произвольности: Pichon 1941), Бенвенист подчеркивает (справедливо) контраст между принципом произвольности, понятым с точки зрения конвенционализма (и который невозможно понять иначе, исходя из содержания с. 70-71), и остальной частью соссюровской мысли. Это, а также критика конвенционализма и концепции языка как номенклатуры, приводит к заключению, что невозможно представить себе «знак», автономный по отношению к «означающему» определенного языка. Следовательно, невозможно взять означаемое «Ьсеш» в качестве единицы, присущей двум языкам, и показать таким образом, что, поскольку звуковые формы означающих, которые в двух языках обозначают одно, предполагаемое общим, означаемое, являются различными, сами означающие являются произвольными. Бенвенист справедливо заметил, что сущность соссюровской

мысли в К. О. Л. 112 и ел. заключается в концепции языка как системы относительных значений, а значит, значений несравнимых. Статья Бенвениста, прежде всего, открыла дорогу серии критических работ, нападающих на Соссюра, в которых ему приписывалась конвенциона-листская позиция и утверждалось, что знак не является произвольным:

Lerch 1939; Rogger 1941. 166-167; Naert 1947; Bolelli 1949.36-40 (о его двусмысленности см. Lucidi 1966. 56, 63-64); Bolinger 1949; Alonso 1952. 19-23; Jakobson 1962. 653; Jakobson 1966. 26 и ел. Другие, выходившие иногда на арену для, так сказать, весьма благородной защиты (как уже отмечал Лючиди в 1950 г., эти защитники соссюровской позиции защищали истинность конвенционализма), были убеждены, что Соссюр является конвенционалистом: Bally 1940; Bally, Sechaye, Frei 1941;

Штат 1959.83 и ел. (см. с. 85: «есть ли некий внутренний смысл в существовании английского слова, обозначающего" агЬог" (" древо")? Очевидный ответ: да. Причина этого в существовании некоей экстралингвистической реальности, которая должна быть поименована»: это именно то, что отрицается в К. О. Л. 112 к ел.; но о границах соссюриз-ма Ульмана см. выше 280 и № 129); Waterman 1963.62-63; Abercrombie 1967.12.

Среди критиков, для которых совершенно ясно, что знак мотивирован с точки зрения ономатопоэтической, эстетической, духовной и т. д., и среди защитников, для которых также ясно, что знак произволен, поскольку для одного означаемого мы находим различные означающие в различных языках, есть группа, первоначально немногочисленная, учитывающая оба эти требования. Первое требование: углубить аналитическую интерпретацию текста К. О. Л., в которой начинают находить изъяны ткани, натянутые швы, двусмысленные противопоставления; второе требование: углубить внутреннее значение самого понятия произвольности, особенно в его семантическом аспекте, поскольку, если фонематика постепенно углубила соссюровское понятие относительного характера фонематических значений, то семантика, со своей стороны, в эпоху дебатов, когда некоторые этим занимаются, в основном не отходит от аристотелевской веры в универсальность означающих. Проблемное соединение двух требований очевидно у Buysens 1941 (с. 86: произвольность означает, что выбор звуков не навязан самими звуками); Sechaye 1942.49 (ср. Sechaye 1930.341); Bor-geaud—Brocker—Lohmann 1943; Gardiner 1944 (в особенности с. 109-110); Rosetti 1947. 13; Wells 1947; Ege 1949; Lucidi 1950 (=Lucidi 1966); Devoto 1951.12-15; Mandelbrot 1954.7 и ел. Работы Лючиди и Эге ясно выдвигают требование проверить первоисточники текста К. О. Л. С другой стороны, углубление понятия языка как чистой формы и понятия формы содержания, которым лингвистика обязана Л. Ельмсле-ву, проливают свет на вдвойне произвольный характер знака и на совершенно относительный характер означаемого. S. М. Р. Годеля (Go-del) является ответом на первое требование. И в этот же период в

«Cahiers Ferdinand de Saussure» статья A. Martinet. Arbitraire linguisti-que et double articulation (Martinet 1957. 105-116) предлагает решение проблемы в основном: «Читатель (К. О. Л.) должен определить сам, что характеристика " произвольный", применительно к тому или иному означающему или означаемому, представляет собой одну сторону автономности лингвистики, вторая ее сторона содержит в себе выбор и делимитацию означаемых. Фактически, независимость языка перед лицом нелингвистической реальности проявляется, еще более чем в выборе означающих, в его манере отражать эту реальность своими собственными терминами, устанавливая, конечно, советуясь с ней, но безапелляционно, то, что называют понятиями и что мы бы назвали скорее оппозициями».

[139] Отметим, что в нижеследующих строках «способ выражения» и «система выражения» взяты не из рукописных первоисточников, где говорится о «системах, иных, чем произвольные» (1128 В Engler) и о «системах произвольных» (1129 В Engler). В этом отрывке, и с еще большей ясностью в рукописном источнике, Соссюр напоминает, что одной из задач семиотики является классификация различных систем на основании большей или меньшей их произвольности: «Куда приведет семиотика? Трудно сказать. Область этой науки будет простираться все дальше и дальше. В нее войдут знаки, например, жесты вежливости; они имеют определенное значение, следовательно, являются языком; они являются безличными (за исключением нюансов), но то же самое можно сказать о знаках языка, они не могут быть изменены индивидуумом и продолжают свое существование вне его. Одной из задач семиотики станет установление уровней и различий» (1131В Engler).

Эта задача семиотики, едва намеченная здесь Соссюром, в действительности уже обсуждалась Ч. С. Пирсом в его рукописных работах, остававшихся мало известными до публикации Collected Papers, 6 vol., Cambridge, Mass., 1931-1935. В работе Semiotic (которую в 1867 г. он предложил называть Universal Rhetoric: Огден и Ричарде 1923.282) signs (знаки) разделены на icons (иионические), indices (индексы) и symbols (символы) в зависимости от степени их произвольности. Тезисы Пирса многократно использовались Р. Якобсоном, чтобы подчеркнуть присутствие в лингвистических знаках элементов не символических, а иконических, см.: Jakobson 1966. 24, 27 и ел., и сборник очерков Якобсона 1966.7, 27, 57 и ел., 68 и ел.

[140] Термин символ был использован Соссюром в 1894 г. в поминальной речи Уитни: «Философы, логики, психологи смогли показать нам, каковым является фундаментальное соглашение между идеей и символом [первая редакция, исправленная впоследствии: между конвенциональным символом и разумом], в особенности с независимым символом, который ее представляет. Под независимым символом мы понимаем категории символов, чьей основной характеристикой является отсутствие какой бы то ни было видимой связи с объектом,

который они обозначают, и невозможность зависеть от него, даже опосредованно, в своей дальнейшей судьбе» (цит. по: В S. М. 45). Впоследствии он предпочел отказаться от него по причинам, указанным в К. О. Л., при переходе ко второму курсу (в первом курсе символ появляется еще один раз). Однако, как мы видели, знак удовлетворяет Соссюра не полностью, поскольку тот озабочен отклонением от «единицы с двусторонней сущностью» к «внешней стороне единицы» (К. О. Л. 69). Отсюда попытка терминологического нововведения, предпринятая в записи, дата которой не известна (но см. ниже):

слово (говорит запись), лишенное жизни, сведенное к звуковой субстанции, является не более чем аморфной массой, soma (греч. тело) (и он добавляет: «Отношение значения к soma произвольно», тогда как живое слово — это сема (франц. seme) (игра слов: ср. сома — от греч. soma, тело — все клетки животного или растения за исключением половых, и франц. детег—сеять): S. М. 51). Соссюр, однако, подчеркивает даже в этой заметке, насколько сложно найти термины, которые обозначали бы знак во всей его совокупности без отклонений и соскальзывания к одной из двух его сторон. Несомненно, что именно убежденность в неизбежности этого риска двусмысленности привела его, после первого курса, где он, по-видимому, избегает знака (S. М. 192), к знаку (см. № 155).

Соссюровский отказ от символа резко критиковали Огден и Ричарде 1923.5-6, увидевшие в этом «specimen» (образчик) «naively» (наивности), характерной, по их мнению, для Соссюра. О символе и знаке см. Frei 1929.132 и особенно Buyssens 1941. 85, который замечает (возражая Лерху (Lervh 1939), что языковой знак, каковы бы ни были ономатопоэтические или иконические значения, характеризуется тем, что он является грамматическим, подчиняющимся определенной системе и что его значение вытекает именно из этого, а не из его возможного «символического» или «иконичесиого» характера.

[141 ] О значении термина произвольный и об обсуждении этого отрывка см. выше №136, 137, 138.

[142] Jespersen 1922. 410 (ср. Kantor 1952. 172) критикует тезис Соссюра об ономатопее и упрекает его в том, что он путает синхронию с диахронией. Соесюр, конечно, весьма далек от этого смешения. Он лишь напоминает сторонникам ономатопоэтического происхождения слов (то есть лицам, которые, забыв синхронически функциональный аспект (а не ономатопоэтический), проецируют во времени момент, когда слово якобы было звукоподражанием), что как раз напротив очень часто случается, что слова, в которых можно было бы увидеть нечто ономатопоэтическое, оказываются вовсе не звукоподражательными, если удается выявить предшествующие фазы их существования. В любом случае слова действительно зву-косимволического происхождения или слова, которые могут показаться таковыми, составляют весьма малую группу в лексике. И замечание Бёйсенса (Buyssens 1941. 85) верно также и для них: то есть они тоже

являются тем, чем они являются в соответствии с их интеграцией в грамматическую и в особую фонематическую системы, не имеющие связей с ономатопеей. О тезисе Соссюра см. также Derossi 1965. 62.

Было бы ошибкой утверждать, что в данных лингвистических сообществах определенного языка можно выявить звукосимволические значения в тех или иных словах либо в тех или иных классах звуков:

известно, что в поэзии при организации языковых знаков автор, желая использовать звукосимволическое значение, придаваемое означающему, иногда может по собственному желанию приписывать ему определенную роль: см. из весьма обширной литературы по данному вопросу Ульмана {Ullmann)l959. 266 и ел., 305, Граммона (Grammont 1933), с его исследованиями и замечаниями о «субъективной фонетике», и работы многих других ученых, пытавшихся после него придать панхро-нические масштабы этим исследованиям, утверждая, например, что идея «малой величины» ассоциируется со звуками типа [и] (приводя в качестве примера слова piccino, minor, minimus, petit, little); но можно с легкостью найти слова, тем или иным образом близкие по смыслу с «малой величиной» и не имеющие артикуляции [и] (small, parvus), a также слова с [и], близкие к противоположному смыслу (big, infini), и, конечно, бесчисленное множество слов во всех языках, в которых имеется артикуляция [и], но значение которых никоим образом нельзя связать со значением «большой величины», «малой величины» и другими

подобными вещами.

Очевидность этих утверждений не мешает, однако, ученым периодически заниматься обсуждением подобных проблем. Пишут множество страниц с целью выяснить, зовут ли чаек Эмма (Моргенштерн однозначно утверждает в одном из своих стихотворений, что их зовут Эмма). Читая всю эту прекрасную литературу, вспоминаешь забавный случай, произошедший, как рассказывают, с Бенедетго Кроче. Однажды один глупец, желая угодить ему, спросил, как зовут «этого милого котика», восседающего на его письменном столе. Философ сухо ответил: «А как бы вы хотели, чтобы его звали? Его зовут кот».

[143] Fonagy в Zeichen und System I, 52 и Гиро 1966. 29 и ел. критикуют утверждение Соссюра, поскольку, по их мнению, междометия являются конвенционными, а не немотивированными. Vendryes 1921. 136 и Wackernagel в ^oriesungen uber syntax, 2 vol.. Bale 1926, 1. 70 и ел. подчеркивают более корректно тот факт, что междометия находятся на полях языковой системы. Это очевидно как с точки зрения структуры, так и с точки зрения фонематической устойчивости: во многих языках многие звукосимволы плохо вписываются в рамки нормальной фонематической системы и их графическое изображение часто представляет собой проблему именно из-за их особого характера.

[144] Этот параграф также явился итогом слияния лекций от 2 мая (S. М. 83, № 115) и от 19 мая (S. М. 83, № 123), причем последняя была прочитана после введения пары означающее—означаемое (см. выше № 128).

Если первый признак является всеобщим семиотическим принципом, действительным для всех типов знаков (S. М. 203 и Godel 1966. 53-54), то второй принцип касается только означающего, это специфический принцип для знаков со звуковым означающим, то есть знаков вербального языка. О проблемах интерпретации см. № 145.

[145] Означающее языкового знака, будучи не «образом» (image) в обьвденном смысле, а «фигурой» (figure) (классом возможных конфигураций) звуковой субстанции (1138 Engler), организовано таким образом, что его элементы выстраиваются в цепочки. Этими элементами для Соссюра являются синтагмы и конкретные единицы языка, или, используя термин Фрея, монемы, но не фонемы. Рукописные первоисточники (1168-70 В и особенно Е Engler) говорят в пользу такой интерпретации: «Этот принцип имеет множество применений. Он бросается в глаза. Если мы можем разграничивать слова во фразе, то это вследствие этого принципа. Он выражает одно из условий, которому подчиняются все средства, коими располагает лингвистика. В противоположность такого рода знакам (визуальным знакам, например), которые могут складываться в различных измерениях, звуковые знаки могут складываться только в пространстве, и их можно представить себе в виде линии. Нужно, чтобы все элементы знака располагались один за другим, чтобы они образовали цепочку». Слова «разграничивать слова во фразе» не оставляют никаких сомнений относительно того факта, что Соссюр использует знак и означаемое в самом широком смысле этих терминов (см. выше К. О. Л. 69, № 130) и, с другой стороны, не подразумевает последовательность «наименьших неделимых единиц», последовательность фонем, не в соссюровском понимании этого термина (см. К. О. Л. 44, № 111). См. также Godel S. М. 203 и ел.

Соссюровский принцип в основном был понят как подразумевающий также последовательность фонем (не в соссюровском понимании этого термина): см., например. Martinet 1966.21 («Линейный характер высказываний объясняет последовательность монем и фонем. В этих последовательностях порядок фонем имеет такое же различительное значение, как и выбор той или иной фонемы... Ситуация несколько иная в отношении единиц первой артикуляции»). Принцип был понят в том же смысле и Р. Якобсоном, для которого он противоречит определению фонемы как «набора совместно действующих отличительных свойств» (Jakobson 1956.60-61, № 117), то есть не касается того, что Соссюр называл «наименьшими неделимыми единицами» и что мы сегодня называем «фонема». Но решающее замечание находится в другом месте. Соссюр говорит о принципе, управляющем структурой означающих; он не думает о «наименьших неделимых единицах» (неважно, подходит ли или нет для них определение, называющее их комбинациями релевантных признаков), поскольку эти единицы являются элементами означающего, а не означающими: для Соссюра там, где нет означаемого, нет и означающего, нет иного означающего, чем семантическое подобие

листа бумаги с лицевой и обратной стороной, а «наименьшие неделимые единицы» не имеют означаемого, не являются знаками, это элементы, составляющие знак. Принцип линейности действителен не для них, а для означающих, так что не может быть противоречия между этим принципом и возможным одновременно разнородным характером наименьших неделимых единиц, фонем в нашем современном понимании.

По этой проблеме см. также Lepschy 1965 (который к тому же считает, как и Якобсон, что в К. О. Л. 48 речь идет о фонеме в несоссюровском смысле: с. б, № 7), обратиться к данной работе полезно и в связи с другими вопросами, а также к ряду иных работ, в которых критикуется второй принцип Соссюра, в особенности в отношении понятия синтагмы.

[146] Первоисточники этого и следующего параграфов — лекции конца мая месяца 1911г., следующие непосредственно за серией лекций о конкретных единицах языка, о пределах произвольности и об уточнении двух принципов: произвольности и линейности знака (S. М. 85-86, № 125-130). Сам Соссюр (1175 В Engler) предупреждает учеников, что эта глава о неизменчивости и изменчивости знака следует непосредственно после главы о природе языкового знака, и это указание было принято во внимание издателями.

Эта глава находится в зоне К.О.Л-, которую читали меньше всего. Она вставлена между страницами, посвященными произвольности знака, и страницами, посвященными различию между синхронией и диахронией, ставшими полюсами притяжения внимания специалистов, гипнотизировавшими их. Неконвенционалистский смысл соссюровской произвольности, глубокое осознание исторической необходимости знака, осознание в целом исключительной историчности языковых систем выражены на этих столь мало читаемых страницах с предельной точностью. Читая эти страницы, не можешь заставить себя поверить, что Соссюра восхваляли, а чаще порицали, как создателя лингвистики антиисторичной и девственной, провозглашающего понимание языка как статичной системы, вне жизни общества и вне хода истории. Вот с таким призраком часто сражались вместо Соссюра.

[147] Уточним, что рукописные источники говорят о «происхождении языков» (langues) (а не «языка» (langage); 1191 В Engler). О позиции Соссюра относительно этой проблемы см. К. О. Л. 17, № 49-50. В конце абзаца читаем слова: «...то есть почему он не поддается никакой произвольной замене». Здесь присутствует добавление издателей, в котором слово произвольной взято в обыденном значении «по прихоти, зависящей от индивидуального произвола», то есть не в соссюровском смысле, и это в тексте, в котором как раз говорится (см. конец предыдущего абзаца) о произвольности соссюровского знака.

[148] Отметим, что этот пункт, поставленный издателями под номером 4 (даже с замечанием, что он «главенствует» над остальными), в рукописных первоисточниках стоял на первом месте (1226 В Engler).

[149] Это как раз то понятие исторической необходимости знака, на котором в основном настаивал Pagliam A. 1952. 60-61.

[150] Если бы означаемые отражали предшествующие им объективные различия, если бы означающие имели определенное строение по причинам, свойственным звуковой субстанции, если бы связь между означаемым и означающим зависела от сходства одного с другим, если бы в целом знаки не были совершенно произвольными, они принадлежали бы традиции не иначе как поверхностным образом, тогда как в своей глубинной структуре знаки не имели бы ничего общего с историей (например, вполне возможно, что движение по дороге на свайном основании, по камням Священной улицы и по нашим современным асфальтированным дорогам осуществлялось различным способом, но речь идет о поверхностных различиях, не имеющих никакого влияния на сам фундаментальный механизм движения). Если бы знаки не были произвольными, они были бы естественными, природными и находились бы вне истории. И, с другой стороны, тот факт, что разделение значений на означаемые, разделение звуковых форм на означающие, соединение означаемых и означающих суть явления, базирующиеся не иначе как на историческом выборе, обусловленном в плане временном, географическом и социальном, —все это, то есть совершенная историчность знака, делает его также и совершенно произвольным.

[151] О первоисточниках параграфа см. выше № 146; два последних абзаца с. 78 взяты из авторских записей об Уитни (см. ниже № 157, 158).

[152] Примечание издателей к этому отрывку показывает их растерянность перед фактом диалектики, возникающей в языке между непрерывностью и изменчивостью. См. также мнение Rogger 1941. 169 и ел., не понявшего этого.

[153] Соссюр имеет в виду диахроническую морфологию, диахроническую семантику и т. д., и, как это видно из рукописных первоисточников, теории этих областей исследования (1246 В Engler).

(154] Здесь мы имеем одно из доказательств того факта, что для Соссюра диахроническое исследование производится в союзе с рассмотрением общей функциональности системы. Вот его стройная формулировка, проигнорированная издателями, из записей в тетрадях Константэна:

«Не будем говорить об изменении знаков, как мы делали это только что для большей ясности. Это заставляет нас считать, что речь идет только о фонетике: об изменениях в форме слов, об искажениях звуковых образов или об изменении смысла. Это было бы неправильно. Каковы бы ни были различные факторы изменения и их природа (самая разнообразная), все они, действуя вместе, приводят к изменению отношения между идеей и знаком или отношения между означаемым и означающим. Возможно, вернее было бы сказать: перемещение отношения между идеей и знаком» (1248-1250 Е Engler).

Или: какими бы разнообразными и случайными ни были изменения частей языка, поскольку они происходят с системно коррелированными

частями, они α) действуют вместе, «заодно»; б) вызывают смещения, отличные от отношения между означаемыми и означающими, то есть приводят к иной конфигурации системы (см. К. О. Л. 85, № 176).

[155] Это один из многих отрывков, где, даже в рукописных первоисточниках, значение термина знак демонстративно соскальзывает к значению термина означающее, см.: К. О. Л. 70, № 133, о знаке в значении означающее см. К. О. Л. 18, 19, 23, 118, 120 и т. д.

[156] Выражение «звуковой материал» здесь также идет от издателей: см. К. О. Л. 44, №111.

[157] Абзац взят из записей 1894 г. об Уитни. Мы цитируем текст (1261 и ел. F Engler), поскольку в нем делается акцент (исчезнувший при использовании издателями) на совершенно особом характере истории языков по сравнению с историей других установлений (institute), не являющихся совершенно произвольными:

«Другие установления, действительно, в той или иной степени основаны на естественных отношениях, на сходстве вещей как целевом принципе. Например, правовая система государства или политическая система и даже мода на одежду, даже капризная мода, определяющая нашу одежду, не имеющая возможности ни на мгновение отклониться от данных величин пропорций человеческого тела. Из этого следует, что все изменения, все нововведения... продолжают зависеть от первого принципа, действующего в той же сфере, находящегося не где либо, а в глубине человеческой души. Язык же и письмо не основаны на естественном отношении между вещами... Уитни неустанно повторял это, чтобы дать лучше почувствовать, что язык является чистым, стопроцентным установлением людей. Однако это доказывает гораздо большее: что язык является установлением, не имеющим аналогов (если присоединить сюда и письмо), и что после этого было бы действительно самонадеянным считать, что история языка должна походить, хотя бы отдаленно, на историю какого-либо другого установления» (1261, 1264 F Engler).

Б. Кроче настаивал с 1908r.(Filosofiadellapratica. I ed.; Bari, 1908, 6ed.;

Bari, 1950. P. 148, 379-380) на институциональном (insntutioimel) характере знака, но с другой целью, заботясь прежде всего об отношении между индивидуальным выражением и межличностаой координацией выражения. С этой точки зрения (в подтверждение которой Кроче приводит позаимствованное из романа Вольдемар Ф. Г. Якоби сравнение языка и права, которым пользовались историки права в XIX в.) язык предстает как «привычка», как «установление». Данное направление развивали в основном итальянские лингвисты, такие как Necioni 1946.155 и ел. и De-voto G. Studi di stilistica, Florence, 1950, p. 3-53; Devoto 1951 (ср.: Piova-ni P. Mobilita sistematicita, instituzionalita della lingua е del diritto // Studi in onore di A. S. Jemolo (отрывок). Милан, 1962; De Mourn 1965.158-160, 165-168). Наконец, ср.: Devoto G II metodo comparative е Ie correnti