Вопрос о предшественниках 9 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

лишь значением звукового образа. Понятие становится качеством звуковой субстанции (1962-97 В Engler).

Мысль представлена еще более ясно в соответствующих записях Кон-стантэна (1693-1697 В Engler): «Так, если говорить о материальной стороне, цепочка звуков будет языковым явлением лишь тогда, когда она будет рассматриваться как материальная основа идеи; но рассматриваемая сама по себе материальная сторона, является материей неязыковой, материей, которая может лишь относиться к исследованию языка, когда оболочка слова представляет собой материю, не являющуюся языковой. Незнакомый язык не является для нас языковым явлением. Следовательно, можно сказать, что материальное слово с точки зрения языка является абстракцией. Как конкретный объект, оно не является частью лингвистики. Следует сказать то же самое о духовной стороне языкового знака. Если различные понятия берутся сами по себе, отдельно от их представителя [представляющего их знака], получается цепочка психологических объектов: [ любить, видеть, дам]. С точки зрения психологии можно сказать, что это сложная единица. Чтобы стать частью лингвистики, понятие должно быть лишь значением какого-либо образа. Или, если его включают в область лингвистики, это абстракция. Понятие становится качеством звуковой субстанции также, как звучание становится качеством субстанции понятийной». Две приведенные выше записи требую двух примечаний: использование термина абстракция для обозначения «нереальной вещи» (см. № 70) и использование термина представитель (representateur), технического термина, который Соссюр, должно быть, пробовал использовать для обозначения означающего либо знака, приближающегося к означающему, и который удивительным образом совпадает с represen-tamen Ч. С. Пирса (Jakobson 1966. 24).

[205] Развитие сравнения принадлежит издателям: Соссюр ограничился указанием границ своего сравнения, сказав, что даже если разделить два элемента химического соединения, то все равно остаешься в той же «области химии»; тогда как, разделив элементы «лингвистической воды», выходишь за рамки лингвистики как таковой (1699 В Engler). Возможно, расщепление атома сегодня позволило бы Соссюру найти соответствующее сравнение: расщепляя атом на его элементарные частицы, переходишь от одной единицы, имеющей химические свойства (или которую можно определить по ее валентности и т. д.), к единице, лишенной химических свойств, имеющей лишь свойства физические (массу, кинетическую энергию и т.д.), обязательно присутствующие также и в химической единице, но не превращающие ее в таковую. [206] Выражение «речевая цепочка» чуждо Соссюру: см. выше № 204. [207] Константэн еще раз дает наиболее ясную версию мысли Соссюра:

«Напротив, при разложении лингвистической воды на составляющие выходишь за рамки лингвистики: языковой единицы больше нет. Лишь тогда, когда существует ассоциация, мы имеем перед собой

конкретный языковой объект. Еще ничего не было сделано без отграничения этой единицы или этих единств. Их отграничение — операция не полностью материальная, но необходимая или возможная, благодаря присутствию материального элемента. Отграничив, мы сможем заменить слово единство словом единица» (1699-1701 EEngler). Соссюровские единства долгое время оставались без более точного названия. Frei 1941. 51 предложил название монема (определенное тогда как «знак, означающее которого неделимо»), впоследствии получившее признание (Frei 1948.69, № 24; Frei 1950.162. № 4: «означающее которого нераздельно, то есть его невозможно разделить на меньшие означающие»; Frei 1954. 136). В 1960 г. Мартине использовал это название в работе Elements, гл. 1, § 9 (Martinet 1966.20). Ср. Sollbe-ger 1953.

В лингвистической традиции Соединенных Штатов минимальные единства, соответствующие монемам, называются morphemes («минимальный значимый элемент высказывания»: Hockett. A Course. Ор. cit. P. 93).

Лючиди, напротив, исходя из соссюровских позиций, предложил название iposema (ср. Lucidi 1966. 71-72), использованное в значениях, несколько различающихся между собой и отличающихся от значения, использованного Lucidi, Belardi 1959.20; Godel 1966.62 (ср. также De -Майю 1965. 32, 81, 86-87 и т. д. и De Mauro 1967).

[208] Здесь также, в рукописных первоисточниках говорится о звуковой материи, представляющейся нам в качестве «звуковой цепочки», «что немедленно влечет за собой временную характеристику, имеющую лишь одно измерение» (1705 В Engler).

Идея, высказанная в последнем предложении, является, грубо говоря, соссюровсиой, но термин значения не встречается в первоисточниках, говорящих о необходимости «ассоциировать идею» с тем, что мы слышим, чтобы «разграничивать»; об использовании означаемого см. ниже № 210.

[209] Первоисточник параграфа — лекция третьего курса (S. М. 83).

[210] Предложение отказаться от значения при рассечении языковых цепочек (монем, или морфем, и фонем) высказывалось Б. Блоком (Block В. A Set of Postulates for Phonemic Analysis, Lg 24, 1948. 3-46. P. 5 и ел.;

несмотря на всю критику, которую оно вызывает (см.: Belardi 1059. 127 и ел.; Naert Р. Limites de la methodes distributionnelle // S. L. 1961. 15. 52-54), оно было принято Chomsky N. Semantic Considerations in Grammar, in Meaning and Language Structures //Georgetown Univ. Monograph Series on Language and Linguistics. 1955. 141-150; Syntactic Structures. La Haye. 1957. P. 94, и рассматривалось как научно обоснованное Martinet 1966.38-39; Jakobson R., Font С. G, Halle М. Preliminaries to speech analysis, Cambridge, Mass-, 1963. P. 11. Помимо критических замечаний Беларди (Belardi) и Наерта (Naert), см. Frei 1954; 1961 нDe Mauro 1965.135-139, 1967.

[211] «Звуковой» здесь также добавлено издателями: см. К. О. Л. 44, № 111.

[212] Параграф полностью взят из лекции второго курса, прочитанной в ноябре 1908 г. Об изменениях идей Соссюра относительно проблемы единиц и их разграничения см. S. М. 211 и ел.

[213] См.: Martinet A. Le mot // Problemes du langage. Paris, 1966. P. 39-53.

[214] См., например: Frege G. I fondarnenti dell'aritmetica. Пер. с нем. Geymo-nat IIAritmetica е logica. Turin, 1948. P. 125; Wttgenstein L. Tractatus logi-ci-philosophicus, 3.3 («Смысл имеет лишь предложение: слово имеет смысл лишь в соотношении с предложением»; несколько измененное повторение утверждения Фреге находится в Phil. Untersuchungen, § 37, где контекст, придающий смысл, является скорее эквивалентом соссю-ровской системы, чем предложения). Та же самая идея присутствует у Б. Кроче (Сгосе В.) Estetica come scienza dell'espressione е linguistica generale, 1-е изд. Палермо, 1903; 8-е изд. Bari, 1945. с. 159: «Выражение совршенно неделимо, имя существительное и глагол в нем не существуют, а являются абстракцией, созданной нами путем уничтожения единственной лингвистической реальности —предложения. Предложение нужно понимать не в обычном грамматическом значении, но как средоточие выражения воплощенного смысла, состоящего в равной мере из наипростейшего восклицания и поэтической глубины»; с. 163:

«Впрочем, границы слогов (равно как и слов) являются произвольными и различаются при эмпирическом использовании. Примитивная речь или речь необразованного человека есть непрерывность, лишенная представления о разделении речи на слова и слоги—продукты воображения, созданные для нужд образованного человека».

Ср. с техническими мотивировками у лингвистов: Lucidi 1966.69: «Акт речи как акт экспрессивный реализуется только и специфически в знаке, рассматриваемом во всей своей совокупности, а не в одном или нескольких словах, и никогда — в одном или нескольких словах, взятых как таковых. Говорящий выражает свои мысли не потому, что он произносит слова, а потому, что, произнося их, он осуществляет речевой акт: то есть знак означает то, что было выражено, не посредством произнесенных слов самих по себе и для самих себя, а посредством совершения речевого акта. Только речевой акт, состоящий из одного или нескольких слов (если он состоит из одного слова, оно перестает быть словом), является означающим единством, только это единство способно реализоваться в единице, которая может претендовать на то, чтобы называться знаком». Эти идеи Лючиди частично пересекаются с Prieto L. 1964. 16, определяющим проело» речевой акт как производство знака, имеющего означающее (Прието, в противоположность Лючиди, допускает возможность анализа означающего в нотах).

[215] Параграф извлечен из второго курса (S. М. 67).

[216] Глава сформирована большей частью из лекций, прочитанных в начале второго курса (30 ноября, 3 декабря 1908 г.) и посвященных природе языка, рассматриваемой изнутри (S. М. 68). То есть хронологически глава появилась раньше предшествующей. Она должна идти раньше и

в плане логики. Ее можно рассматривать как идеальное приближение к конечной редакции соссюровской мысли: в разговоре с Рид-лингером 6 мая 1911 г. (S. М. 30) Соссюр утверждал по поводу этой «геометрической системы», которой, должно быть, по его мнению, является «общая лингвистика», что в подобной системе «первейшей истиной» будет следующая: «Язык отличается от речи (parole)». Это утверждение, несомненно, убедило издателей ввести различие язык — речь в предисловие к К. О. Л. Но почему же это «первейшая истина»? Почему необходимо различать язык и речь? Глава III предисловия к К. О. Л. ограничивается показом преимуществ этого различия:

оно, как говорят, обеспечивает гарантию автономности лингвистики. С общей научной точки зрения (а не с точки зрения преподавателей лингвистики), это различие, если единственная причина его существования — обеспечение гарантии автономности лингвиста, является совершенно безосновательным. И для многих, пораженных обоснованием, данным издателями в предисловии К. О. Л., оно предстало именно в таком свете. В действительности, в этой главе можно найти научно обоснованные причины этого различия. Эти причины заключаются в необходимости ответить на вопросы, которые ставит эта глава, прежде всего на первый вопрос, что может рассматриваться как одна из наиболее важных первых строчек соссюровской лингвистики: см. К. О. Л. 21 №65.

[217] В действительности, формулировка Соссюра более широкая. Это общая проблема (а не только проблема синхронии) определения оснований, исходя из которых можно было бы идентифицировать два факта как два проявления одной вещи, остающейся одной и той же. Проблема встает прежде всего перед рассудочным разумом одного из лингвистов XIX в., выразившим ее в своих диахронических терминах: что позволяет идентифицировать французское слово chaud с латинским словом calidusl Этот вопрос и соответствующая дискуссия были отодвинуты издателями на страницу 182, тогда как Соссюр обсуждал их в связи с более радикальным вопросом синхронической идентичности (1759 и ел. В Engler), сводя диахроническую проблему к проблеме синхронической. Последняя заключается в определении основы, исходя из которой мы идентифицируем (как говорящие или как лингвисты) две фонемы как экземпляры одной и той же единицы, как варианты одного и того же инварианта (Hjelmslev 1961. 60 и ел.).

[218] В этом пункте намерение Соссюра также носит прежде всего разрушительный характер, он стремится посеять сомнения относительно совокупности категорий и определений, имеющих гносеологически-универсалистскую базу, унаследованных современными грамматиками от аристоге-левско-рационалистской традиции.

[219] Соссюр остро почувствовал существовавшую потребность критики традиционных определений частей речи (partes orationum) и других

синтаксических категорий (разговор с Ридлингером, процитированный в S. М. 29); начатая им критика была продолжена Glim 1947 (взявшим в качестве заглавия, фразу Соссюра, следующую непосредственно за этим примечанием); Benveniste Е. La phrase nominale // В. S. L. 46:

1, 1950.19-36 (= 1966.51-67); Pagliaro A. Logica е grammatica // Ricerc-he linguistiche. 1: 1, 1950.1-38; CoseriuE. Logicismoyantilogicismoenia grammatica, Montevideo, 1957; Beneviste 1966. 63-74 и ел. Я позволю себе отослать также к работе Accusative, transitive, intransitive // Rendi-conti dell'Academia nazionale dei Lincei. 14: 5-6, 1959. 233-258 и к последующей попытке Frequenza efunzione dell 'accusative! in greco, ibid., 15: 5-6, 1960. 1-22. К сожалению, это критическое направление не привлекло внимание лингвистов, которые до Хомского мало интересовались формальным анализом содержания (говоря ельмслевскими терминами) и занимались больше анализом плана выражения. Печальный результат, полученный школой Хомского, заключается в том, что синтаксические исследования, вновь введенные в моду, начали развиваться на основании старых, двусмысленных и причудливых категорий, среди глаголов, «которые проходят», и глаголов, «которые не проходят», агенсов и жертв, случайностей акциденций, существенных качеств и т. д. Связь между забвением критики синтаксиса рационали-стской традиции и возрождением старых синтаксических категорий появляется, например, у Хомского, который, сославшись на рациона-листские тезисы Пор-Рояля, заявляет со всей искренностью: «Повсеместно считается, что эти предложения были опровергнуты или что последующее развитие лингвистики показало, что они не имели практического значения. Насколько мне известно, это не так. Или, скорее, они попросту оказались забыты, потому что и т. д.» (Problemes du lan-gage. Paris, 1966. P. 16). См. также К. О. Л. 84, № 173; 134, № 265.

[220] Фраза «Надо попытаться... для приведения в порядок подлежащих ее ведению фактов» в S. М. 116 названа «вставкой». В действительности, ее можно вывести из 1801 В Engler.

[221] Здесь, в плане синтаксического анализа, вновь утверждается принцип «двухплановости» (Ельмслев) языкового знака и единиц, в которых его анализируют (Miclau 1966.175): не существует категорий, единиц, классов содержания вне их индивидуализации в плане выражения; но категории, единицы, сегменты не могут быть даже индивидуализированы в плане «звуковой материи», если не учитывать, или делать вид, что не учитываешь (на манер Блока), что последняя может быть разделена на сегменты лишь при ссылке на «значимые элементы». В записях студентов мысль Соссюра еще более ясна, нежели в формулировке издателей:

«Можно ли выражаться категориально? Нет, так как в языке необходима языковая материя; последняя является линейной, всегда будет существовать необходимость ее разделения. Именно таким образом вырисовываются единства... Идея единств, возможно, станет более ясна для некоторых, если говорить о значимых единствах. Но следует настаивать на

этом термине единство. В противном случае мы приходим к ложной идее и убеждению, что есть слова, которые существуют сами по себе и к которым присоединяется определенное значение. Напротив, именно значение разграничивает слова в мысли» (1802 В Engler). См. К. О Л 103, № 204; 105, № 210; 136, № 267.

[222] Об отношении понятий значимость—означаемое—значение см. примечание к следующей главе.

[223] Для функционалистского подхода и сравнения с игрой в шахматы к этой фундаментальной соссюровской странице следует добавить некоторые параграфы Philosophische Untersuchungen Витгенштейна: например, 6 (конец), 35 (третий абзац), 108. См. № 16, К. О. Л. 30, № 90;

90, № 186-187. О совпадениях у Витгенштейна и Соссюра см., кроме того, De Майю 1965. 156, 168, 173, 184, 202.

[224] Основной первоисточник этого и следующих параграфов главы — серия последних лекций третьего курса, между 30 июня и 4 июля 1911г. Поскольку его аудитория была уже относительно обучена (S. М. 29), Соссюр может начать изложение сложных пунктов своего учения о языке.

[225] Из всех отрывков К. О. Л. этот, возможно, дает наиболее прямое опровержение странного утверждения Н. Хомского (Chomsky N. Aspects of a theory of syntax. Cambridge, Mass., 1965. P. 7-8), согласно которому Соссюр грешит «наивным видением языка», придавая «образ последовательности выражений, перекликающийся с аморфной последовательностью концепции»; но если Соссюр и желает что-либо оспорить, то именно такую картину языка. На американской земле прервавший молчание постблумфилдистов Хомский многократно привлекал внимание Соссюра и решительно утверждал наличие связи между позициями и проблемами, которые он относил к лингвистическим, и соссюровскими позициями и проблемами, начиная с признания того факта, что языковая реальность не ограничивается последовательностью utterances, речевых актов, поскольку наряду с языковым поведением существует язык (Chomsky 1965.4). Однако представляется, что он не всегда до конца понимал позицию Соссюра: и перед нами как раз пример тому.

Критика, развитая Ельмслевым, имеет другие основания. Он замечает, что тезис о долингвистической туманности «мысли» можно доказать лишь после «появления языка», так что предложение Соссюра является не более чем «педагогическим мыслительным экспериментом», возможно, эффективным с точки зрения дидактики, но решительно некорректным с точки зрения теории. В действительности, в связи с тезисом, в защиту которого мы хотим выступить, следует сказать, что нам никогда не встречается содержание мысли, еще не оформленное лингвистически, которое позволило бы нам сказать, является ли мысль до языка бесформенной или нет. Согласно Hjelmslev 1961. 49-54 (лучший комментарий отрывка), корректное доказательство соссюровского утвер

ждения следует искать не здесь рассуждения датского лингвиста, щее. Вот серия фраз:

. Это доказательство, если принять может представлять из себя следую-

датский язык английский язык французский язык финский язык эскимосский язык итальянский язык латинский язык

Здесь возникает относительная теоретическая проблема: имеем ли мы право сопоставлять эти фразы и только эти фразы? Не выходим ли мы из цдиосинхронии, сопоставляя их? Право, то есть теоретическое обоснование сопоставления, является тем же правом, которое нам дано, когда вместе с Пирсом допускаем, что, имея один знак, всегда можно найти другой, более ясный и понятный: сопоставление двух различных знаков одного языка возможно, поскольку в череде обстоятельств они служат (даже если их означаемые являются разными) для характеристики одних и тех же ситуаций (referrings), или, говоря иными словами, имеют одни и те же значения. На этом же основании мы можем сопоставлять знаки, принадлежащие разным языкам. В особенности исходя из существования возможных одинаковых значений, мы можем заключить, что семь строк, приведенных выше, имеют нечто общее. «Этот общий фактор мы называем смыслам. Этот смысл, так полагают, существует временно, как аморфная масса, как неподдающаяся анализу сущность, которая определяется только по своей внешней функции, а конкретнее, по функции, по отношению к каждому из лингвистических высказываний, которые мы цитировали» (Hjelmslev 1961. 50-51). Этот purport (смысл) может быть проанализирован различными способами. Для показа разнообразия анализов нам нужно выбрать (мета)язык для описания: Ельмслев (loc. cit.) выбрал английский язык («un» anglais); мы выберем здесь латинский («un» latin) (мы не можем употребить здесь слово «английский» с определенным артиклем (1'anglais), что означало бы реальный язык, который при всей своей гибкости не допускает грамматического варианта / know it not, являющегося металингвистическим эквивалентом датской фразы, или not know-do-I, являющегося эквивалентом итальянской фразы; по тем же причинам мы не можем употребить «латинский» с определенным артиклем (1е latin). Решение проблемы метаязыка, символизирующего означаемые различных языков, решение проблемы «международного семантического алфавита» является решающим для будущего функциональной семантики (или науки о сознании). Такой «международный семантический алфавит» может быть представлен совокупностью научных терминологий (De Маи-т 1967. § 7), а поскольку либо они являются латинскими (ботанические термины и подобные им), либо в них преобладают латинизмы, мы

выбираем здесь металингвистический символизм латинского происхождения. В металингвистических терминах наши семь фраз будут выглядеть следующим образом:

Разнообразие семантической «формы», которую принимает purport в различных языках, усиливается тем, что в каждом языке существуют, наряду с указанными нами, другие фразы, имеющие возможность обозначать то же самое (итальянское: /о поп so, поп to so I'ignoro, forse и т. д., французское: /е η 'en sais rien (я ничего об этом не энаю), ]е пе 1е saispas (я этого не знаю), jel'ignore (мне это неизвестно) и т. д.), и что в каждом языке серия этих фраз такая же разная, как и парадигматические связи, присущие каждому из элементов этих семи фраз. «Таким образом, мы видим, что несформированный смысл, который можно извлечь из всех этих лингвистических цепочек, формируется по-разному в каждом языке. Каждый язык устанавливает свои собственные границы внутри аморфной " мысленной массы" и выделяет разные факторы в ней при разных распорядках, переносит центр тяжести в разные места и придает им различные акценты... Как один и тот же песок может быть всыпан в разные отверстия, и одно и то же облако каждый раз может принять новые формы, так и один и тот же смысл формируется или структурируется по-разному в разных языках. Смысл остается всякий раз субстанцией для новой формы и не имеет иного возможного способа существования, кроме как являться субстанцией для той или иной формы. Таким образом мы узнаем в лингвистическом содержании, в его процессе специфическую форму, форму-содержание, которая независима от смысла и выступает по отношению к нему арбитром и преобразует его в содержание-субстанцию» (Hjelmslev 1961.52). Разнообразие серии знаков, сосуществующих одновременно со знаком, указанным для каждого из семи языков, базируется на разнообразии «system of content», о которой можно сказать то же самое: система форм, в которых организуется масса возможного опыта, система означаемых, присущих лексическим и/или грамматическим монемам, изменяется от одного языка к другому. Или еще, каждый язык на свой манер, в соответствии с присущей ему системой форм, превращает возможный опыт в субстанцию содержания (content-substance). «В этом смысле Соссюр однозначно прав, устанавливая различие между формой и субстанцией» (Hjelmslev 1961. 54).

[226] Абзац взят из второго курса (1830 В Engler). Об этом полезно напомнить, поскольку, по одному пункту он, возможно, не выражает

конечной мысли Соссюра, а лишь содержит один из моментов отрывка. Речь идет о выражении «в некотором роде таинственному явлению»: действительно, организация языковой системы кажется, и не может не казаться, таинственной вне социального окружения, в котором она находится, и, говоря шире, функционирование речевой деятельности (Соссюр говорит в абзаце о речевой деятельности (langage): язык (langue)— это замена издателей) невозможно понять без социального контекста (De Mauro 1965. 152 и ел., 169 и ел.). После настойчивых утверждений о связи языка и общества, относящихся к 1894 г. (след этого можно найти в последних абзаца К. О. Л. 80), исключительно социальный аспект языка и речевой деятельности отходит на второй план, Соссюр начинает интересоваться методологическими проблемами лингвистики и другими вопросами. В течение второго курса, как это уже отмечалось (De Маи-го 1965. 153 и ел.), Соссюр вновь говорит о социальном характере семиотических явлений, но полное подтверждение исключительно социального аспекта языка и речевой деятельности находим лишь в майских лекциях 1911 r.(S. М.85-86, № 125-129), взятых за основу для главы о неизменчивости и изменчивости знака (К. О. Л. 74 и ел.). [227] В рукописных первоисточниках говорится: «Замечательно то, что язык-мысль (или мысль-язык) предполагает разделение на конечные единства лингвистики. Звук и мысль могут дополнять друг друга лишь через единства, что можно сравнить с двумя аморфными массами: водой и воздухом. При перемене атмосферного давления поверхность воды разделяется на последовательность единств (волна = промежуточная цепочка, не формирующая субстанцию). Эта волна представляет собой связь, или, если можно так выразиться, " спаривание" мысли с этой звуковой цепочкой, которая сама является аморфной. Их соединение порождает форму. Поле лингвистики — это поле, которое в обобщенном смысле можно было бы назвать общественным полем сочленений, или articuli (лат. суставов), маленьких звеньев, в которых мысль обретает сознание (значение? Бушарди: вариант значение подтвержден Константэном, 1832 Е Engler]) через звук. Вне этих сочленений, этих единств, занимаешься либо чистой психологией (мысль), либо фонологией (звук)» (текст Ридлингера процитирован по: S. М. 213-214, а также, конечно, у Энглера).

Соссюровское понятие языка как формы является прямым и заявленным предшественником языка-схемы Ельмслева: см. К. О. Л. 15, № 45. Понятие имеет, в свою очередь, предшественника—концепцию языка Гумбольдта, как это часто отмечалось (см. с. 383), в противоречие утверждению Фишера Иёргенсет (Fischer Jorgensen. 1952. 11).

Что касается знаменитого сравнения с листом бумаги, комментировавший его Вандриес (1952. 8) подчеркивал его валидность, выражаясь психологическим термином; Вартбург и Ульманн (1962. 157)

связывают точку зрения Соссюра с гипотезой Сепира—Уорфа. Однако отмечается, что в гипотезе Сепира—Уорфа мысль не имеет автономного существования вне языка, а следовательно, поскольку языки отличаются друг от друга, то, что мы называем мыслью, должно быть различным у различных народов. Соссюровской концепции удалось избежать этих невероятных последствий, поскольку Соссюр ограничился утверждением, что мысль вне языка является лингвистически аморфной. Соссюр не отрицает существования фонации, независимо от языков (напротив, он сторонник прав науки о фонации на независимость), не отрицает и существования способа восприятия, идеализации и т. д., независимо от языков и возможности изучения их психологией: здесь заключается явное различие с тезисами Уорфа (Whorf).

[228] О понятии произвольности см. выше/С О. Л. 70, № 137-138.

Последняя фраза абзаца — пример неудачной редакции подлинной мысли Соссюра. В первоисточниках, с которыми издатели ознакомлены (кроме того, подтвержденных тетрадями Константэна), говорится: «Но значения остаются совершенно относительными, поскольку связь является совершенно произвольной» (1841 В Engler). Иными словами, прежде всего идет полная произвольность, а относительность значений означающих и означаемых (articuli двух аморфных масс) является следствием. В 1840-1841 Е Engler говорится с еще большей ясностью: «Если бы это не происходило произвольно, понадобилось бы ограничить эту идею значения, существовал бы абсолютный элемент. Без этого значения были бы в определенной мере абсолютными. Но, поскольку это соглашение совершенно произвольно, значения являются совершенно относительными». В редакции издателей относительность значений идет прежде, «...вследствие чего, —добавляют они, — связь... произвольна...».

[229] Об исключительно социальном аспекте языка см. выше № 226 и К. О. Л. 74-80 и примечания. Следующий абзац стал основой происхождения понятия «семантическое поле»: Ullmann 1959. 78 и ел.

[231 ] В переводе К. О. Л. на итальянский язык слово значение (signification) было обозначено как significazione. Этот термин получил в дальнейшем широкое признание (несмотря на то, что он чужд общим основам итальянского языка и, значит, является техницизмом), как и образованное от него прилагательное significazionale, наряду с другой парой: sig-nificato и significative) и в качестве ее противоположности. Перевод и использование терминов базируется на принятии трактовки Burger 1961 и теоретических тезисов Prieto 1964 (о различии между означаемым (signifie), абстрактным классом значений, находящимся в языке, и смыслом, или значением (signification), конкретным индивидуальным использованием означаемого, «особым социальным отношением, установленным посредством семического акта»),

Годель (S. М. 241-242) утверждал, что значение (signification) и смысл (sens) являются синонимами означаемого (signifle) (отмечая, однако, некоторое сопротивление в текстах), и заявил в конце концов, что «бесполезность слов смысл, значение бросается в глаза» (см. также S. М. signification), поскольку Соссюр хотел обозначить этими терминами либо означаемое, то есть значимость, либо понятие, принятое посредством абстракции, то есть нечто чуждое языку.