Стас посмотрел на Григория Ивановича и осекся.

…За окном послышался морозный скрип шагов, потом раздался грохот обиваемых о крыльцо сапог, затем звук открываемой двери и, наконец, по всему дому загулял зычный голос Григория Ивановича:

- Эй, работнички!

Стас мигом вскочил с кровати и испуганно заметался по комнате…

Первым его желанием было выскочить в окно. Но тут он вспомнил, что его верхняя одежда висела на вешалке в прихожей. Да и дом все равно уже не продать, а значит, и прятаться теперь незачем!

Он сразу же успокоился и с самым независимым видом – насвистывая, руки в карманах - вышел навстречу гостю.

Тот уже был на кухне.

- Что же вы это не пришли? Я вас ждал-ждал… Пришлось самому все делать! – с упреком начал он и вдруг увидел перед собой Стаса. – Ничего не понимаю! А где….

- Таджики, что ли? – как можно небрежнее уточнил Стас и беспечно махнул рукой за окно: - А они съехали!

- Как это? – не понял Григорий Иванович.

- Очень просто! Взяли свои вещи и тихо-мирно ушли.

- Когда?

- А когда темно еще было!

- Не может быть! Я хорошо помню, что уже посветлу с ними разговаривал!

- Да не с ними вы разговаривали, а со мной! – буркнул Стас и, посмотрев на ничего не понимающего Григория Ивановича, усмехнулся: - Не вэриш хазаин, Лэнку, спроси! Она тут была, всьё слишала!

- А-а, вон оно что! - сообразил, наконец, Григорий Иванович и внимательно посмотрел на Стаса: - Погоди! А ты, случайно, не… Стасик? Не хозяйский ли сын будешь?

- Он самый!

- Надо же, как вырос! - как взрослому затряс руку Стаса Григорий Иванович: - А родители где - в магазин пошли?

- Ага! В ГУМ!

- В какой еще ГУМ?

- В Московский, разумеется! Или у вас в Покровке тоже есть Государственный универсальный магазин?

- Так ты что – один, выходит, приехал?! – Григорий Иванович вопросительно посмотрел на Стаса: - Что молчишь?

- Так я вам все взял да сказал! – насупился тот.

- А почему бы и нет? – удивился Григорий Иванович.

- Так вы же им сразу позвоните, если всю правду узнаете!

- Да нет, - пообещал гость и почему-то вдруг хитро улыбнулся: - Не буду я им звонить!

- Честно?

- Сказал же – не буду.

Стас набрал полную грудь воздуха, чтобы разом высказать всю ту обиду, которая заставила его отказаться от праздничного стола и в новогоднюю ночь сломя голову помчаться сюда, но, встретив серьезный, участливый взгляд Григория Ивановича, вместо этого лишь вздохнул:

- Сбежал я от них!

- Сбежа-ал? Ну, брат, дела…

Григорий Иванович покачал головой, обвел взглядом дом, задержался глазами на вешалке, где одиноко висела куртка Стаса, со свисавшей из кармана шапочкой и прищурился:

- А не тебя ли я видел сегодня утром на станции? Точно – тебя! Только тогда, кажется, этого синяка не было. Когда успел?

- С таджиками познакомился…

- Поня-ятно… - протянул Григорий Иванович, хотя по тону ему еще было многое неясно в этой истории. – А я им тут огурчиков соленых, помидорчиков маринованных опять же принес. Еще вот сухофруктов с курагой и изюмом…

- Зачем? – удивился Стас. - Они ведь вас так подвели!

Григорий Иванович с недоумением посмотрел на Стаса:

- Ну и что? Люди же! По дому скучают. Думал, компот будут пить, так будто бы дома побывают… Жаль, что все так получилось! Куда хоть они съехали-то?

- Да не съехали они. Выгнал я их!

Сам не понимая почему, Стас вдруг захотел говорить только правду, чего давно уже с ним не было. На душе был такой груз, который уже не под силу было нести одному. А тут – чужая деревня… чужой человек… Почему не пооткровенничать? К тому же взгляд Григория Ивановича – был такой понимающий, добрый, что просто невольно располагал к этому…

И он честно, без утайки рассказал Григорию Ивановичу всё. Даже то, что утаил от Вани с Леной – про глобальный вирус.

Григорий Иванович молча слушал. Он не осуждал, не ругал и, только когда Стас замолчал, лишь вздохнул:

- Да, зря ты, конечно, так с ними… Ну да ничего, ты попросишь прощения, они порадуются, узнав, что ты жив-здоров, на том и помиритесь!

Он утешительно потрепал Стаса по плечу и спросил:

- Одного только не понимаю: а этот грипп тебе для чего?

- Не грипп, а вирус! – невольно усмехнулся Стас.

- Да какая разница… Одно слово – зараза! Зачем он тебе?

- Как зачем? – изумился Стас. - Чтоб власть иметь. Да не над какой-то областью, как вы когда-то, а над всем миром. А еще чтобы заработать много денег, очень много денег, столько – чтобы всю жизнь жить в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь! Что вы так на меня смотрите? Теперь все об этом мечтают!

- Передо мной сейчас не все, а один только ты! И я смотрю на тебя так, потому что никак не могу понять – и откуда только у тебя такие мысли?

- Как откуда? – В Стасе вновь заворочалось что-то мстительное, чужое, и он со злорадной ухмылкой сказал: - От вас!

- От меня?! – отшатнулся, как от удара, Григорий Иванович.

- Ну да, это ведь вы меня этому научили!

- Я?! Когда?!!

- Три года назад на этой самой кухне! Вы здесь сидели, а я тут! – для большей убедительности принялся показывать руками Стас. – И когда я спросил, в чем смысл жизни, вы мне сказали, что это – власть! Что ради нее одной и стоит жить!

- Я… это… говорил?!!

- Не верите, сходите в мою комнату! Там вся стена в портретах генералов и президентов. Я их сразу после нашего разговора из журналов вырезал и повесил, разве что не молился на них! С тех пор и висят! Можете сами полюбоваться!

- Господи, помилуй!

В голосе Григория Ивановича послышался ужас. Он положил ладонь на грудь. Стас вспомнил, что у Григория Ивановича было больное сердце, из-за чего он тогда и приходил к его отцу-кардиохирургу, хотел остановиться, но уже не мог удержать себя.

- Тогда я даже подражать вам сразу начал. И вообще с тех пор к власти стремлюсь. И не только к ней. Потом здесь, на вашем месте сидел дядя Андрей. Он сказал, что жить надо только для удовольствий, для чего, собственно, и дана нам жизнь. Затем я посмотрел, как живет отец Ника – Игорь Игоревич и понял, что подражать нужно и ему… Вот так мало-помалу я и пришел к своей идее глобального вируса! А чего мелочиться?

Стас посмотрел на Григория Ивановича и осекся, увидев его глаза. Они были наполнены болью и сожалением.

- Ну и намешали мы, взрослые, каши в твоей голове… - сокрушенно покачал головой гость и тихо сказал: - Ты вот что… Ты прости меня и постарайся забыть тот наш разговор. Поверь, я теперь думаю совершенно иначе!

Стас растерялся.

Первый раз перед ним всерьез, по-настоящему извинялся взрослый человек. Но на всякий случай – ведь речь шла об очень важных для него вещах – уточнил:

- И что – если бы вам теперь опять предложили должность губернатора, то вы бы от нее – отказались?

- Разумеется!

- А… премьер-министра?

- Само собой!

- И даже президента?!

- Ну разумеется!

Стас озадаченно покрутил головой:

- Надо же… Вы совсем как тот император Диоклетиан, о котором мы тогда говорили! Вы еще сказали, что не можете понять, почему он, обладая такой властью, какой не имел до него ни один римский император, вдруг решил сам, добровольно отказаться от нее. А теперь, значит, поняли? …

- Да, - подтвердил Григорий Иванович. - И знаешь, почему? Толку-то теперь ему от этой неограниченной власти. Она вместе со всем земным давным-давно для него закончилась. Главное - где его душа теперь и что с ней? Ведь он такое гонение на христиан устроил! В одной только Никомидии двадцать тысяч христиан сжег в храме! Впрочем, ты, наверное, и без меня это знаешь!

- Я? Откуда?!

- Ну, хотя бы из школьной программы!

- Да вы что! У нас совсем другие предметы!

- Как! – не поверил Григорий Иванович. – Неужели самому главному до сих пор не учат в школе?!

- Нет! Нам там до сих пор говорят, что человек произошел от обезьяны! – засмеялся Стас и, вспомнив тетрадь отца Тихона, решил щегольнуть полученными из нее знаниями: - Хотя это всего-навсего никем не доказанная теория, а не закон!

- Надо же… - огорченно вздохнул Григорий Иванович. – А я думал, что только наш директор Юрий Цезаревич делает все для того, чтобы не допустить на уроках ни одного упоминания о Боге!

- Ну почему, у нас иногда упоминают! Батюшка приходил раза два, и учительница пения – она в церковном храме поет – нам много о Нем рассказывает…

- Слава Богу, хоть у вас понемногу начинают говорить правду!

Стас согласно кивнул и с любопытством взглянул на Григория Ивановича:

- А правда у вас костыли есть?

- Зачем? – удивился тот. – Рано мне еще, вроде, на них становиться!

- Да я не про вас! – быстро поправился Стас и объяснил: - Ванька сказал, что тут на днях один мужчина от гангрены, у могилки отца Тихона, исцелился, и вы его костыли, как реликвию, у себя оставили!

- А-а, вон ты о чем! Все верно! Зачем ему было их с собой брать? А нам они для укрепления веры еще пригодятся. В этом, то есть в духовном, смысле, эти костыли нам еще, ой, как нужны! Многие, брат, еще, хромают… От них же первый есмь аз…

Григорий Иванович помолчал, задумавшись о чем-то своем, потом вспомнил о Стасе и спросил:

- Обратно-то когда думаешь ехать?

- Не знаю… - пожал плечами Стас и просительно взглянул на соседа: - А вы мне с билетом поможете?

- Конечно же, помогу!

Григорий Иванович вновь помолчал и заговорил об отце Тихоне, о паломниках, а потом – о церковных делах. Внешне он совсем не изменился, разве что сильно похудел. Стас смотрел на него и начинал понимать, что он, действительно, живет теперь совсем другим. Все его мысли были о храме. То нужно, этого не хватает, того не забыть приобрести… Собственный дом заброшен… Помидоры и огурцы покупные – своим огородом заняться некогда…

Перед уходом он поставил на стол банки с маринованными огурцами, помидорами и кулек с сухофруктами.

- Так что извини – все из магазина, не свойское! Компот-то себе сам сваришь?

- Не знаю! Не пробовал… - беспомощно развел руками Стас.

Григорий Иванович только и вздохнул на это:

- Да, избаловали, как я гляжу, тебя родители! Надо будет сказать им, чтобы были с тобой построже.

- Ну вот, - расстроился Стас. – А говорили, не позвоните!

- Конечно, не позвоню, – кивнул Григорий Иванович. – Во-первых, я же ведь обещал. А, во-вторых, - снова хитро прищурился он, - даже если бы и захотел, не смогу: у меня ведь нет номера их телефона. Это я им при встрече скажу, если они сюда снова приедут. Очень хотелось бы повидаться. Хорошие они у тебя. Поверь, тебе очень повезло на них. Я тут в райцентре приют для трудных подростков курирую и на таких, с позволения сказать, «родителей» насмотрелся… А у тебя отец – кандидат наук…

- Доктор… Уже профессор. Говорят, академиком скоро будет! – не без гордости уточнил Стас.

- Вот видишь! И мама в тебе души не чает! Ну, ладно! Оставайся и подумай-ка о смысле жизни еще раз. С учетом того, о чем мы только что говорили. А компот тебе и Лена сварит!

«…Долгожданный звук трубы заставил кричащих на площади людей умолкнуть на полуслове и разом податься вперед.

Ворота медленно открылись. Взорам предстал широкий, темный проем. В нем, словно зубы акульей пасти, блестя доспехами и остриями копий, стояла центурия кесарийского гарнизона. Посередине ее, на гладком языке мрамора – четверо бунтовщиков.

Крестов было только три.

Глаза людей устремились на трибуна.

Тот надменным – поверх голов – взглядом обвел площадь и, взвешивая слова, точно меняла то золотые, то медные монеты, объявил:

- Согласно римскому обычаю, в честь вашего праздника, прокуратор милостиво дарует прощение и отпускает на свободу Иисуса… - он заглянул в услужливо поднесенный скрибой лист папируса, - вар-Авву!

Глашатаи принялись переводить сообщение на арамейский, но толпа уже поняла, в чем дело, и подняла торжествующий рев.

Опытный Лонгин, свесившись с коня, дал команду воинам быть начеку. Он знал, что из четырех осужденных на казнь двое носят распространенное в Палестине имя Иисус: один – мятежник, подстрекавший народ выступить против Рима и считавшийся здесь героем, вроде римского Сцеволы, и другой – поразивший его лекарь, как многие говорили – пророк. Некоторые называли его даже «Богом», о чем он не рискнул доложить трибуну.

Услыхав свое имя, мятежник зажмурился, веря и не веря сказанному, с трудом дождался, пока тюремный кузнец собьет с него оковы, и, протягивая изуродованные пытками руки, бросился к толпе, которая тут же поглотила его.

Легионеры, возложив кресты на спины оставшимся бунтовщикам, снова сомкнули строй.

В этот момент на балконе дворца появился римлянин в белой тоге с красными всадническими полосками. Это был сам прокуратор Иудеи - Понтий Пилат. Его глаза оглядели площадь, не упуская, казалось, ничего.

Толпа вновь зашумела, заволновалась, узнав ненавистного прокуратора. Трибун поискал глазами Лонгина и увидел, что тот сам поднимается к нему по ступеням, ведя за собой иудея в голубом священническом виссоне.

- У него к тебе важное дело! – доложил он.

- Что может быть важнее решения прокуратора, объявленного им? – нахмурился трибун. – Чего тебе нужно, жрец?

- Ты велел вести преступников по главной улице, через весь город? – с подчеркнутой вежливостью уточнил иудей, отводя взор от богини на груди язычника.

- Да, чтобы всем неповадно было!

- Прошу тебя, вели гнать их кратчайшим путем и как можно быстрее!

- Странная просьба! – вслух удивился трибун и с подозрением покосился на иудея: - Зачем это тебе?

- Мне? Нам!

Священник обвел рукой площадь и с горячностью зашептал:

- Здесь собрались истинные друзья римского цезаря! Но если о приговоре узнают те, кто называет царем этого… - его тонкий, холеный палец указал на согнувшегося под тяжестью креста Иисуса. – То ни твое оружие, ни мой сан не спасут нас! Чтобы не дать совершиться непоправимому, синедрион заседал всю ночь, утро, принял все меры безопасности! – Иудей пробежал глазами по табличке, которую, ухмыляясь, обмотал вокруг горла Иисуса скриба, и ахнул: - Что это «Царь Иудейский»? Позволь сделать в этой надписи одно уточнение!.. Пусть напишут, что это Он сказал, что Он – царь иудейский!

- Лонгин, веди центурию кратчайшим путем! – скомандовал трибун. – А что касается титулума, жрец… - Он со значением показал глазами на опустевший балкон. – Его заполнял лично прокуратор, с ним и разговаривай!

Снова запела труба. Раздались подстегивающие окрики конвоиров. На площади хорошо было видно, как приподнялись, заколыхались кресты.

Самих приговоренных не было видно. Их закрывали рослые легионеры первой шеренги. Они шли, не торопясь, звеня доспехами – подлаживались под нетвердые шаги несущих кресты.

Жители Иерусалима и приплывшие, приехавшие, пришедшие со всех концов Ойкумены на праздник паломники – иудеи, финикияне, эллины – вставали на цыпочки, некоторые даже подпрыгивали. Но видели лишь красные плащи и шестигранные щиты, украшенные связками молний...»