Часть 3

4-е января 1992

Дорогой друг!

Извини за последнее письмо. По правде говоря, не помню, что я там тебе написал, но судя по тому, как я проснулся, ничего хорошего в том письме не было. Все, что я помню о последних часах той ночи, это то, как я искал по всему дому конверт и марку. Я их наконец-то нашел, написал адрес и пошел вниз по холму к почте, потому что я знал, что если не суну это письмо в ящик, так уж чтоб точно не достать его обратно, то я его не отправлю никогда.

Даже странно, что в тот момент это казалось таким важным делом.

Я добрался до почты и опустил письмо в ящик. И почувствовал покой. Всё закончилось. Потом я стал блевать, и блевал, кажется, до самого восхода. Я смотрел на дорогу и видел автомобили, и я знал, что они едут к дедушкам и бабушкам. И я знал, что ближе к вечеру они будут смотреть, как играет мой брат. А мой разум играл в чехарду.

Мой брат … футбол … Брэд... Дэйв со своей девушкой у меня в комнате … пальто … холод … зима … «Осенние листья» … не говори никому … ты, извращенец … Сэм и Крэйг … Сэм … Рождество … печатная машинка … подарок … тетя Хелен … и деревья продолжают двигаться … они никогда не остановятся … и я лег в снег, подвигал руками вверх-вниз, и появился снежный ангел.

Полицейские обнаружили меня в снегу, слегка посиневшим и мирно спавшим.

Я еще долго дрожал, не переставая, с того момента, как мама с папой забрали меня домой из неотложки. Никто особо не волновался: такое со мной и раньше было, когда я ходил к докторам еще ребенком. Я вечно куда-то шел и где-то засыпал. Все знали, что я был на вечеринке, но никто, даже сестра, не подумал, что я заснул в снегу из-за вечеринки. И я держал рот на замке, потому что не хотел подставлять Сэм, Патрика, Боба или кого бы то ни было. Но все-таки по большей части я молчал, потому что не хотел видеть мамино лицо, и тем более папино, в тот момент, когда я начну резать правду-матку.

Так что я ничего им не сказал.

Я просто молчал и наблюдал. И замечал все вокруг. Точки на потолке. Грубое одеяло, котором меня накрыли. Какое-то резиновое лицо доктора. И тот оглушающий шепот, когда он сказал, что мне, возможно, снова следует встретиться с психиатром. В первый раз доктор говорил с родителями обо мне в моем присутствии. И его халат, такой белый-белый. Я так от всего устал.

Весь день я только и думал о том, что из-за меня мы пропустили трансляцию игры моего брата, и оставалось надеяться, что сестра поставила видео на запись.

К счастью, так и было.

Мы приехали домой, и мама заварила чай, а папа спросил, не хочу ли я посмотреть игру, и я согласился. Мы смотрели, как брат классно играет, но никто в этот раз не выражал восторгов. Все искоса следили за мной. А мама все говорила, как я хорошо учился в ушедшем году, и, может быть, доктор поможет мне разобраться с проблемами. Мама может и молчать, и говорить, - главное, чтоб у нее был позитивный настрой. Папа все время показывал, что меня любит. Эти «знаки любви» выражались в том, что он нежно и ободряюще похлопывал меня по колену, плечу и руке. А сестра сказала, что она поможет мне разобраться с прической. Было так странно, что мне уделяли столько внимания.

«Ты о чем? Что не так у меня с прической?»

Моя сестра как-то беспокойно отвела взгляд. Я дотронулся до головы и понял, что по большей части волос там не было. Честно, я не помню, как я это сделал, но судя по моему отражению в зеркале, я просто схватил ножницы и стал отрезать пряди наобум. То там, то сям были проплешины. Да, прямо-таки топорная работа. На вечеринке я не смотрелся в зеркало, потому что лицо у меня тогда все время изменялось, и меня это не на шутку пугало. Иначе я бы заметил.

Сестра и в самом деле подравняла мою стрижку, и очень удачно, потому что на следующий день все, включая Сэм и Патрика, сказали, что я выгляжу здорово.

«Просто шик», - сказал Патрик.

Кстати, я решил, что больше никогда не буду пробовать ЛСД.

С любовью,

Чарли

14-ое января 1992

Дорогой друг!

Чувствую себя притворщиком: складываю осколки своей жизни в какое-то подобие целого, чтоб никто не заметил. Трудно сидеть и читать у себя в комнате, как раньше. Даже с братом нелегко говорить по телефону. Его команда закончила сезон на третьем месте среди всех университетских команд. Никто ему не сказал, что мы пропустили прямой эфир его игры из-за меня.

Я пошел в библиотеку и взял одну книгу почитать, потому что мне уже становилось реально страшно. Время от времени все вокруг снова начинало двигаться, а звуки становились глухими и тягучими. И я путался с мыслями. В книге говорилось, что иногда люди пробуют ЛСД и так и не выбираются из такого состояния. Так ЛСД действует на какой-то тип передающих нейронов в мозгу. Обычно воздействие ЛСД — это двенадцать часов расщепленного сознания, но у кого этих нейронов много, они так и остаются шизиками.

Прямо в читальном зале я стал часто дышать. Вот это уже было фигово — я сразу вспомнил детей-шизофреников из больницы, в которой в детстве лежал. А за день до того я заметил, что все ребята были в обновках, подаренных на Рождество, вот я и решил надеть подарок Патрика в школу, и меня безжалостно задразнили. Ужасный был день. В первый раз в жизни я сбежал с урока и пошел поболтать с Сэм и Патриком.

«Круто выглядишь, Чарли», осклабился Патрик.

«Можно сигарету?» спросил я. Как-то не смог беспечно сказать «я стрельну одну?». Я же в первый раз собирался закурить.

«Да конечно», сказал Патрик.

Сэм его перебила.

«В чем дело, Чарли?»

Я рассказал, в чем дело, и Патрик стал спрашивать, не было ли у меня «плохого прихода».

«Нет, нет, дело не в этом». Я реально расстроился.

Сэм положила руку мне на плечо и сказала, что она знает, что я испытываю. И что мне не нужно волноваться. Ты проходишь через это, запоминаешь картинку. Вот и все. Ну, как дорога идет волнами. Или свое пластмассовое лицо с глазами разного размера. И это все у тебя в голове.

И после этого она протянула мне сигарету.

Когда я затянулся, то не закашлялся. В самом деле успокаивало. Я знаю, это вредно, нам говорили на уроках здоровья, но правда успокаивало.

«А теперь сконцентрируйся на дыме», сказала Сэм.

Я сконцентрировался.

«Он нормально выглядит, так?»

«Ага».

«А теперь посмотри на покрытие на стадионе. Оно движется?»

«Ага».

«Так... а теперь сконцентрируйся на бумажке, там, на площадке».

И я сконцентрировался на бумажке, там, на площадке.

«Теперь покрытие движется?»

«Нет. Точно нет».

И Сэм стала объяснять, что такое «транс», а еще что у меня все должно закончиться хорошо, но с кислотой мне лучше завязать. Так вот, транс случается, когда не концентрируешься, и вся большая картинка поглощает тебя и все время движется вокруг. Обычно, сказала она, это метафора, но у тех, кому и одного раза достаточно, это происходит буквально.

И я засмеялся. Мне стало так легко. А Сэм с Патриком улыбались. Я был рад тому, что они улыбаются; уже не мог смотреть, как они волнуются.

С тех пор движение вещей почти прекратилось. Я вернулся на следующий урок. И, кажется, теперь я не чувствую себя притворщиком, пытающимся собрать свою жизнь по кусочкам. Билл считает, что мое сочинение по «Над пропастью во ржи» (которое я напечатал на своей машинке!) пока лучшее изо всех. Он еще сказал, что я быстро «развиваюсь» и дал мне совершенно другую книгу в качестве «награды». «На дороге» Джека Керуака.

Теперь я выкуриваю по десять сигарет в день.

С любовью,

Чарли

25-ое января 1992

Дорогой друг!

Всё здорово! Я и в самом деле так считаю. Нужно будет вспомнить мне это в следующий раз, как выпадет ужасная неделя. Ты так делал когда-нибудь? Чувствуешь себя фигово, а потом все проходит, а ты и не знаешь почему. Всегда, когда мне так хорошо, как сейчас, я напоминаю себе, что когда-то наступит паршивая неделя, так что надо запомнить про запас много всего хорошего, и в следующую паршивую неделю вспоминать все хорошее и верить, что оно повторится. Пока не очень-то работает, но, думаю, тут очень важно пытаться.

Мой психиатр очень хороший человек. Намного лучше предыдущего. Мы говорим о моих чувствах, мыслях и воспоминаниях. Воспоминаниях о моем детстве. Был у меня тогда один случай. Я шел абсолютно голый по нашей улице, в руках держал синий зонт, хотя дождя не было. Я был так счастлив, потому что мама улыбалась. А она редко улыбалась. И она меня сфотографировала. А соседи были недовольны.

Вот еще одно воспоминание. Я смотрел трейлер фильма про человека, которого обвиняли в убийстве, хотя он его и не совершал. Главную роль в этом фильме играл парень из «МЭШ». Поэтому я и помню этот трейлер. Там было про то, что этот парень пытается доказать свою невиновность и все равно рискует угодить в тюрьму. Это меня очень напугало. Очень-очень. Наказание за то, чего ты вообще не совершал. Или когда ты — невинная жертва. Не хотел бы испытать на себе нечто подобное.

Не знаю, так ли важно с тобой этим делиться, но в тот момент это было как прорыв.

Самое классное в моем психиатре то, что у него в приемной музыкальные журналы. Однажды я прочитал там статью о «Нирване», и там не было ни слова о салате или горчице. Хотя, что странно, они все время повторяли, что у певца проблемы с желудком.

Как я уже говорил, Сэм и Патрик любят песни «Нирваны», так что я прочитал статью, чтобы было что обсудить. В конце журнал сравнивал Кобейна с самим Джоном Ленноном из «Битлз». Я потом это Сэм сказал, и она прямо взбесилась. Она сказала, что его можно сравнить с Джимом Моррисоном, если вообще нужно его с кем-то сравнивать, а так он не похож ни на кого, кроме себя. Мы тогда сидели в «Биг-Бое» после «Шоу Рокки Хоррора», и так завязался большой спор.

Крэйг сказал - проблема в том, что все всех с кем-то сравнивают, и из-за этого никто никому не верит, как на его занятиях по фотографии.

Боб сказал — всё из-за того, что наши родители никак не разберутся с теми временами, когда они сами были молодыми, и это их просто убивает, потому что им не на что опереться.

Патрик сказал — проблема в том, что всё уже когда-то было, и очень сложно сделать что-то новое, прорваться за флажки. Никто уже не будет таким же великим, как «Битлз», потому что «Битлз» уже создали «контекст». А причина их величия в том, что им не с кем было себя сравнивать, и пределом были только небеса.

Сэм добавила, что в наши дни группа или певец сравнивают себя с «Битлз» после второго альбома, и это сразу принижает их личные достижения.

- А ты как думаешь, Чарли?

Я не мог припомнить, где я это услышал или прочитал. Может быть, это из Фитцджеральда, «По эту сторону рая». Там почти в конце книги главного героя подвозит на своей машине какой-то взрослый джентльмен. Они оба едут на домашний матч кого-то из Лиги Плюща и спорят. Джентльмен вполне себе зрелый и с достоинством. А главный герой «пресыщенный».

В-общем, они там спорят, и главный герой весь такой идеалист. Он разглагольствует о «беспокойном потерянном поколении» и все такое. И потом он говорит: «Сейчас не время для героев, потому что никто не позволит им появиться». События в книге относятся к 20-м годам, и я думаю, что это здорово, потому что ровно такой же разговор мог произойти в нашем «Биг-Бое». А, возможно, так и было с нашими родителями или дедушками-бабушками. И с нами, наверно, сейчас то же самое.

Так вот, я сказал, что, наверно, журнал пытался сделать из него героя, но потом кто-то, возможно, нарыл информации про Кобейна, чтобы он не казался таким уж героем. Не знаю, зачем все это, потому что для меня он просто парень, который пишет песни, которые нравятся людям. Я думал, что этого достаточно для тех, кто им интересуется. Может, я и не прав, но все за столом вдруг стали это обсуждать.

Сэм во всем винила телевидение, Патрик обвинял правительство, а Крэйг - «корпоративные СМИ». Боб свалил в туалет.

Не знаю, что это было, и мы так ни до чего и не доспорили, но было так здорово сидеть и обсуждать наше место в мире. Всё было, как Билл сказал, - я участвовал в жизни. Я сходил на танцы в школе, но на этот раз было веселее. А еще было здорово думать о том, что люди по всему миру говорили так же, как и мы, в кафе навроде нашего.

Я бы и сказал это Сэм и Патрику и Крэйгу — всем, но они так веселились, изображая циников, что я не захотел все испортить. Так что я сел поудобнее и смотрел на Сэм рядом с Крэйгом и старался не грустить. Должен сказать, не очень-то мне удавалось не грустить. Но в какой-то момент, когда Крэйг толкал речь, Сэм повернулась ко мне, улыбаясь. Она так медленно улыбнулась, как в кино, и все снова стало хорошо.

Я рассказал об этом психиатру, но он сказал, что еще слишком рано делать какие-либо выводы.

Не знаю. У меня был просто шикарный день. Надеюсь, и у тебя тоже.

С любовью,

Чарли

2-е февраля 1992

Дорогой друг!

«На дороге» - очень хорошая книга. Билл не задавал мне писать по ней сочинение, потому что, как я уже говорил, книга была как награда. Но зато он попросил меня зайти к нему в кабинет после занятий, чтобы обсудить ее. Я так и сделал. Билл угостил меня чаем, и я почувствовал себя взрослым. Он даже позволил мне курить в кабинете, но настойчиво предлагал бросить курить из-за вреда здоровью. Он даже дал мне листовку против курения. Я ее теперь вместо закладки использую.

Я думал, мы с Биллом собирались говорить о книге, но в итоге мы просто болтали обо всем. Было так здорово все вместе обсуждать. Билл спрашивал меня о Сэм и Патрике и о родителях, и я рассказал о том, как получил права, и про разговор в «Биг-Бое». И еще я рассказал про психиатра. Про вечеринку и про сестру с ее парнем я не рассказывал. Все-таки они еще тайно встречаются, а это только «добавляет в страсть огня», как выразилась сестра.

После рассказов о своей жизни я спросил Билла про его жизнь. И снова было здорово, потому что он не важничал и не пытался снова заговорить обо мне. И никого из себя не строил. Рассказал, что учился в колледже на западе, и там не давали диплома и вообще степеней не присуждали. Я подумал, это что-то особенное, и тут Билл сказал, что там он получил лучшее образование в своей жизни. И когда подойдет срок, он мне даст рекламную брошюру об этом колледже.

Потом он доучивался в Университете Брауна, потом немного попутешествовал по Европе, а когда вернулся, то вступил в организацию «Стань учителем для Америки». После этого учебного года он собирается переехать в Нью-Йорк и писать пьесы. Думаю, он еще довольно молод, но было бы очень невежливо спрашивать его о возрасте. Я спросил, есть ли у него подружка, и он сказал, что нет. Мне показалось, что ему от этого грустно, но я решил не надоедать вопросами, потому как это очень личное дело. Потом Билл дал мне еще одну книгу. Называется «Голый завтрак».

Я начал ее читать, когда пришел домой, и по правде говоря, не могу понять, о чем там речь. Но Биллу я об этом не скажу. Сэм мне рассказала, что Уильям Берроуз писал эту книгу, когда сидел на героине, и мне просто нужно «плыть по течению». Я так и сделал. Но все равно ничего не понял, а потому спустился вниз посмотреть телик вместе с сестрой.

Шло шоу «Гомер Пайл», и сестра была что-то не в духе. Я попытался с ней заговорить, но она велела мне заткнуться и дать ей побыть одной. Я посмотрел шоу пару минут, но смысла в нем было еще меньше, чем в книге, так что я решил сделать домашку по математике, но зря я так решил. В математике я вообще никогда не видел никакого смысла.

Так я и промаялся весь день.

Решил помочь маме на кухне, но уронил кастрюлю, и мама велела мне пойти почитать, пока не приедет папа. Но как раз с чтения вся эта фигня и началась. К счастью, папа приехал до того, как я взялся за книгу, но он велел мне перестать «виснуть на нем, как обезьянка», потому что он хотел посмотреть хоккей. Я тоже немного посмотрел с ним хоккей, но все время задавал ему вопросы про хоккеистов, а он «давал отдых глазам», что означает вообще-то, что он спал, но не разрешал при этом переключать канал. Так что он отправил меня к сестре, и я пошел, а сестра отправила меня к маме на кухню, а мама отправила меня читать. Что я и сделал.

Я уже прочитал примерно третью часть, и пока книга вроде ничего.

С любовью,

Чарли

«Голый завтрак» («Обед нагишом») - роман Уильяма Берроуза (1914-1997), одного из самых известных писателей поколения битников (beat generation).

8-е февраля 1992

Дорогой друг!

У меня назначено свидание на танцы Сэди Хоукинс. Если ты еще на них не был, то знай: это когда девушка приглашает парня. В моем случае девушка — это Мэри Элизабет, а парень — это я. Можешь в это поверить?!

Думаю, все началось, когда в пятницу я помогал Мэри Элизабет скреплять степлером новый выпуск «Рокового панка» перед «Шоу Рокки Хоррора». Мэри Элизабет в тот день была такой милой. Она сказала, что это лучший выпуск за все время, и тому есть две причины, и обе они связаны со мной. Во-первых, этот выпуск цветной, а во-вторых, в нем напечатано стихотворение, которое я подарил Патрику.

Это и правда был крутой журнал. Думаю, что не изменю своего мнения, даже когда стану старше. Крэйг дал нам свои цветные фотографии. Сэм разыскала «подпольные» новости про рок-группы. Мэри Элизабет написала статью про кандидатов от Демократической партии. Боб перепечатал для нас листовку за легализацию конопли. А Патрик смастерил фальшивый купон, предлагающий бесплатный минет любому, кто купит печенье «Смайли» в «Биг-Бое». Предложение ограничено!

Там даже была фотография Патрик голышом (со спины) — представляешь! Сэм упросила Крэйга сделать это фото. Мэри Элизабет просила всех не болтать о том, что на фотке Патрик, и никто не болтал, кроме самого Патрика.

Весь вечер он то и дело выкрикивал: «Давай, детка, покажи им!». Это его любимая фраза из его любимого фильма «Продюсеры».

Мэри Элизабет сказала, что, по ее мнению, Патрик принес свою фотографию голышом, чтобы у Брэда была его фотка и никто ничего не заподозрил, но он ничего такого не говорил. Брэд купил журнал, даже не разглядывая, так что, может, она и права.

Когда я вечером пришел на шоу, Мэри Элизабет просто с ума сходила, потому что Крэйг не пришел. И никто не знал почему. Даже Сэм. Проблема была в том, что некому было играть Рокки, этого робота с мускулами (вообще-то я точно не знаю, что это за персонаж). Оглядев всех, Мэри остановилась на мне.

- Чарли, ты сколько раз смотрел шоу?

- Десять.

- Как ты думаешь, сможешь сыграть Рокки?

- Ну, я не горячий и сексуальный.

- А вот это неважно. Сыграть-то сможешь?

- Думаю, смогу.

- Вот и ладно.

Дальше я помню, что меня вырядили в тапочки и плавки, выкрашенные золотой краской. Я не знаю, почему иногда со мной происходят такие странные вещи. Я нервничал, особенно из-за того, что Рокки по ходу действия трогал Джанет во всех местах, а в роли Джанет была Сэм. Патрик нашёптывал мне с ухмылочкой, что у меня «встанет». Я очень надеялся, что этого не будет. Однажды у меня встал прямо в классе, а мне надо было идти к доске. Ужас, что было. И когда я припомнил все это и осознал, что на мне одни плавки, то я запаниковал. Я почти ничего не делал на сцене, но потом Сэм сказала мне, что она вообще-то очень хотела увидеть меня в роли Рокки, и вот это как раз мне и нужно было услышать.

Не буду тебе описывать шоу в деталях, но это было лучшее время в моей жизни. Я не шучу. Я притворялся, что пою, а еще надо было танцевать, и мне пришлось нацепить боа из перьев на финальном выходе, и ничего такого я и не подумал — ведь это была часть шоу — но Патрик прямо не мог остановиться. Он все смеялся и повторял:

- Чарли в боа! Чарли в перьях!

Но лучшей была та сцена с Джанет, где нам приходилось друг друга касаться. Хотя это и не было лучшей сценой, потому что по ходу я заставлял Сэм ко мне прикасаться. А это совсем другое. Знаю, звучит по-идиотски, но это так. Я думал о Сэм перед этим, а еще подумал, что если на сцене я буду прикасаться к ней с грязными мыслями, это будет как-то низко. А я очень не хочу, чтобы это было низко, ведь когда-нибудь я захочу трогать ее по-настоящему. И я не хочу, чтобы Рокки и Джанет трогали друг друга. Хочу, чтобы это были Сэм и я. И хочу, чтобы она тоже обо мне думала. Так что мы просто играли роли.

Шоу закончилось, и мы вышли на поклон, и все нам хлопали. Патрик даже вытолкнул меня из общего ряда, чтобы я лично поклонился зрителям. Наверно, это такой обряд посвящения для новичков. А я думал о том, что это так здорово, когда аплодируют именно тебе, и о том, что, к счастью, никто из моих родных не видел, как я играл Рокки в боа из перьев. Особенно папа.

И — да, у меня встал, но не на сцене, а на парковке возле «Биг-Боя».Это случилось, когда Мэри Элизабет сказала, что я классно выглядел на сцене в своем костюме и пригласила меня на танцы.

Мне очень нравятся девчонки. Правда. Потому что они думают, что ты классно выглядишь в плавках, даже если это не так. После из-за стояка я почувствовал себя немного виноватым, но тут уж ничего не поделаешь.

Я рассказал сестре, что меня пригласили на танцы, но она была какая-то рассеянная. Я хотел еще спросить у нее совета насчет свидания и как вести себя с девушкой — я же никогда не ходил на свидания — но она молчала. Не из вредности, нет. Она просто уставилась в пустоту и смотрела. Тогда я спросил, все ли у нее в порядке, и она ответила, что ей нужно побыть одной. Так что я поднялся к себе и дочитал «Голый завтрак».

Потом я просто лежал на кровати, смотрел в потолок и улыбался, потому что тишина была такой приятной.

С любовью,

Чарли

9-е февраля 1992

Дорогой друг!

Мне нужно кое-что тебе сказать о последнем письме. Я знаю — Сэм ни за что не пригласила бы меня на танцы. Она придет с Крэйгом, а если тот не сможет, то с Патриком, потому что Брэда пригласила его подружка Нэнси. Думаю, Мэри Элизабет очень умная и красивая, и я рад, что мое первое свидание именно с ней. Но после того, как я согласился и Мэри Элизабет объявила об этом всем, я хотел, чтобы Сэм меня ревновала. Знаю, нельзя этого хотеть, но все-таки я хотел.

Но Сэм меня не ревновала. Наоборот, по правде говоря, я еще не видел ее такой счастливой, и все из-за моего свидания, а это нелегко.

Сэм мне даже рассказала, как вести себя с девушкой на свидании, и это было интересно. Она рассказала, что девушкам навроде Мэри Элизабет не стоит говорить, что они красивые. Нужно сказать, что у нее классный прикид. Ведь одежду она выбирает, а вот лицо — нет. Еще Сэм рассказала, что с некоторыми девушками нужно быть галантным — открывать двери в машине и дарить цветы, но для Мэри Элизабет это не годится (да еще это танцы, где девушки приглашают парней!). Поэтому я спросил, что же все-таки нужно делать, и Сэм сказала, что нужно просто задавать вопросы и не перебивать, даже если Мэри будет говорить без остановки. Я сказал, что это вообще-то не демократично, но Сэм ответила, что Мэри Элизабет всегда так ведет себя с парнями.

Сэм еще сказала, что в сексе Мэри Элизабет трудно удивить, потому что у нее были парни, и опыта у нее уж побольше моего. А если не знаешь, что делать, когда дело доходит до секса, то лучше всего обратить внимание на то, как тебя целуют и ответить точно таким же поцелуем. Она говорит — это так чувственно, а я таким и хочу стать.

И я спросил Сэм:

- А сможешь мне показать, как нужно делать?

И она ответила:

- Не умничай!

Мы иногда говорим в такой манере, и Сэм всегда смеется. Потом Сэм показала мне фокус с зажигалкой, а я спросил ее про Мэри Элизабет:

- А что, если я не захочу с ней сексом заниматься?

- Просто скажи, что не готов.

- И это срабатывает?

- Иногда.

Я хотел расспросить Сэм про «иногда», но не хотел вдаваться в столь интимные подробности, и вообще не хотел все знать. Хорошо было бы перестать любить Сэм. Я и правда этого хочу.

С любовью,

Чарли

15-е февраля 1992

Дорогой друг!

Я себя чувствую не очень-то хорошо, потому что все пошло наперекосяк. Нет, я сходил на танцы, и сказал Мэри Элизабет, что у нее классный прикид. И задавал ей вопросы, и не перебивал ее. Ни разу. Я много узнал про «объективацию», коренных американцев и буржуазию.

Но еще больше я узнал про саму Мэри Элизабет.

Мэри Элизабет хочет поступить в Беркли и получить сразу две степени. Одну — по политическим наукам. Другую — по социологии, с небольшим уклоном в изучение женского вопроса. Мэри Элизабет ненавидит старшую школу и хочет исследовать лесбийские отношения. Я спросил, нравятся ли ей девушки, а она посмотрела на меня, как на придурка, и сказала:

- Не в этом дело.

Её любимый фильм - «Красные». Её любимая книга — это автобиография той женщины из «Красных». Не помню ее имени. Любимый цвет Мэри Элизабет — зелёный. Любимое время года — весна. Любимый вкус мороженого (она из принципа не ест низкокалорийный замороженный йогурт) — вишневый. Ее любимая еда — пицца (грибы пополам с зеленым перцем). Мэри Элизабет — вегетарианка, а еще она ненавидит своих родителей. Еще она очень бегло говорит на испанском.

Единственное, о чем она меня спросила за все время, не хочу ли я ее поцеловать на прощанье. Когда я ответил, что еще не готов, она сказала, что все понимает и поведала о том, как классно провела со мной время. Еще она сказала, что я самый чувственный парень в ее жизни, а вот тут я затупил: ведь я всего-то и делал, что не перебивал её.

Потом она спросила, не хочу ли я снова когда-нибудь с ней встретиться. А вот это мы с Сэм не обсуждали, так что я не знал, что и ответить. Но все же сказал «да», потому что не хотел поступать неправильно, но и представить не могу еще один вечер, состоящий из одних вопросов. Не знаю, что и делать. На сколько свиданий можно сходить и все еще не быть готовым к поцелую? Не думаю, что я когда-нибудь поцелуюсь с Мэри Элизабет. Надо будет об этом расспросить Сэм.

Кстати, Сэм на танцы пришла с Патриком, потому что Крэйг сказал, что он очень занят. Думаю, они здорово поссорились из-за этого. Например, Крэйг сказал, что он не желает идти на тупую школьную вечеринку с танцами, потому как давно выпустился. Когда танцы были в самом разгаре, Патрик пошел на парковку выкурить косячок со своим психологом, а Мэри Элизабет пошла просить диджея поставить какие-нибудь женские группы, и так мы с Сэм остались наедине.

- Хорошо проводишь время?

Сэм не сразу ответила. Она выглядела грустной.

- Да не особенно. А ты?

- Не знаю. Это у меня первое свидание, так что сравнивать не с чем.

- Не волнуйся. Ты хорошо справляешься.

- Правда?

- Хочешь пунш?

- Конечно.

Сэм пошла за пуншем. Она и правда была очень грустной, и мне очень хотелось развеселить ее, но иногда это просто невозможно. Так что я в одиночку подпирал стену и смотрел, как другие танцуют. Я бы тебе написал подробнее, но на таких мероприятиях лучше быть самому или по меньшей мере знать тех, о ком речь. Но опять же, может, ты и знал точно таких же людей, когда сам ходил на танцы в старшей школе, если ты понимаешь, о чем я.

Но на этот раз все было по-другому — из-за моей сестры. Она была со своим парнем. И во время медляка они как будто поссорились по-крупному, потому что он отвернулся от нее, а она понеслась с танцпола в сторону туалета. Я было пошел за ней, но она очень уж быстро убежала. И так и не вернулась на танцы, да и парень ее тоже свалил.

После прощания с Мэри Элизабет я зашел в дом и услышал, что сестра плачет в цокольной комнате. Но не как обычно. Этот ее плач меня просто напугал. Я заговорил с ней очень медленно и спокойно.

- Ты в порядке?

- Уходи, Чарли.

- Нет, правда. Что не так?

- Ты не поймешь.

- Я мог бы попытаться.

- Не смеши меня.

- Хочешь, я родителей разбужу?

- Нет.

- Может, они могли бы...

- ЧАРЛИ, ЗАТКНИСЬ! ПРОСТО ЗАТКНИСЬ!

И она снова зарыдала. Я не хотел все еще усложнять, так что собрался уходить. И тут она бросилась мне на шею и обняла. Не говоря ничего. Она просто крепко обнимала меня и не позволяла уйти. Я тоже ее обнял. Так странно было, ведь я никогда не обнимал свою родную сестру. Ну разве что ее заставляли меня обнять. Спустя какое-то время она успокоилась и отпустила меня. Сделала глубокий вдох и отбросила волосы с лица.

И вот тут-то она и сказала мне, что беременна.

Я бы рассказал тебе, что было дальше, но я честно не очень-то помню. Все было словно в тумане, очень грустном тумане. Я знаю теперь, что ее парень сказал — это не его ребенок, но сестра была уверена, что его. А еще он бросил ее прямо там, на танцах. Кроме меня, сестра больше никому ничего не рассказала, потому что не хочет лишних разговоров. Знает только она, он и теперь вот я. И мне никому нельзя говорить об этом. Никому и никогда.

Я сказал сестре, что пройдет время и хранить тайну она уже не сможет, но она ответила, что этому не бывать. Ей уже восемнадцать, так что разрешения от родителей не потребуется. Все, что ей было нужно, - чтобы кто-то побыл с ней в больнице в следующую субботу. И этот «кто-то» - я.

- Здорово, что я уже получил права.

Я сказал это, чтобы насмешить сестру. Но она не засмеялась.

С любовью,

Чарли

23-е февраля 1992

Дорогой друг!

Я сидел в больнице в приемном покое. Где-то с час или около того. Не помню точно сколько. Билл дал мне еще одну книгу, но я на ней не мог сосредоточиться. Думаю, понятно почему.

Я попытался читать журналы, но без толку. Не то чтобы там только о том и писали, что едят звезды. Дело было в обложках. На каждой улыбалась женщина, и у каждой этой женщины декольте было чуть ли не до пупка. Интересно, хотят ли они просто выглядеть сногсшибательно, или же это просто часть их работы. Интересно, есть ли у них выбор, если они хотят быть успешными. Просто не мог отделаться от этих мыслей.

Я почти видел, как их фотографируют, а потом эта актриса или модель идет со своим парнем куда-нибудь «слегка пообедать». Он спрашивает ее, как прошел день, а ей и ответить-то особо нечего. А, может, это были ее первые съемки для обложки, и тогда она очень взволнована, потому что это означает начало звездной жизни. Я видел журналы на полках, и то, как множество глаз смотрят на обложки, и некоторые люди считают, что эти обложки очень важны. А потом какая-нибудь девушка вроде Мэри Элизабет злится на то, что все эти актрисы и модели красуются на обложках с немыслимым декольте, а фотограф вроде Крэйга просто оценивает качество как профессионал. Потом я подумал, что есть мужчины, которые покупают такие журналы и мастурбируют, глядя на этих женщин. Интересно, что тогда актрисы и их парни думают об этом, если они, конечно, об этом думают. А потом я подумал, что хватит думать, потому что от этого моей сестре не станет лучше.

И я стал думать о сестре.

Я вспоминал, как она со своими подружками накрасила мне ногти на руках, и хорошо, что брата тогда дома не было. Я вспоминал то время, когда она позволяла брать своих кукол и разыгрывать спектакли, а еще разрешала смотреть по телику что угодно. Еще я вспоминал, как она стала превращаться в «девушку» и думала, что она толстуха, и никому не позволяла смотреть на себя. А она вовсе не была толстухой. Вообще-то она была очень красивой. И она очень изменилась, когда поняла, что мальчики считают ее красивой. Еще я вспомнил, как она изменилась, когда в первый раз ей понравился настоящий парень, а не тот с постера в ее комнате. И как она изменилась, когда поняла, что больше не влюблена в того парня. А потом я попытался представить ее лицо, когда она выйдет из этой больницы.

Именно сестра мне рассказала, откуда появляются дети. И она же смеялась, когда я спросил её, куда они исчезают.

Я заплакал, когда вспомнил об этом. Но нельзя было позволять себе реветь, потому что тогда врачи могли увидеть и не разрешили бы мне садиться за руль, а еще бы и родителям позвонили. А этого я не мог допустить, потому что сестра доверилась мне, и такое доверие у меня было в первый раз. А когда я понял, что заплакал в первый раз с тех пор, как пообещал тете Хелен не плакать, разве что по серьезному поводу, то вышел на улицу, потому что больше не мог сдерживать слез.

Должно быть, я долго сидел в машине, потому что сестра нашла меня именно там. Я курил сигареты одна за одной и тихо плакал. Сестра постучала по стеклу, и я опустил его. Она посмотрела на меня с явным любопытством. А потом любопытство сменилось на гнев.

- Чарли, ты что, куришь?

Она прямо взбесилась. Просто словами не выразить.

- Не могу поверить, что ты куришь!

Тут я перестал плакать. И начал смеяться. Она могла сказать что угодно, когда вышла из больницы после всего этого, но она прицепилась к тому, что я курю. И взбесилась из-за этого. А когда сестра такая злющая, то, значит, она не сильно изменилась. И все с ней будет хорошо.

- Я все маме и папе расскажу, понял?!

- Не расскажешь. - Боже, я все смеялся и смеялся.

Сестра на секунду задумалась и сообразила, по какой причине она не будет рассказывать обо мне родителям. Словно она вдруг вспомнила, где мы находимся и что только что произошло, и каким безумным был наш разговор, учитывая это всё. И она тоже начала смеяться.

Но от смеха ее стало тошнить, так что я вышел из машины и помог ей устроиться на заднем сиденьи. Я заранее положил в машину подушку с одеялом, потому как сестре не мешало бы немножко отдохнуть и поспать перед возвращением домой.

Перед тем, как уснуть, сестра сказала:

- Если будешь курить, окно хотя бы приоткрой.

И она снова насмешила меня.

- Чарли, с сигаретой. Поверить не могу.

Я уже почти хохотал, но нашел силы сказать: «Я тебя люблю».

И сестра ответила: «Я тебя тоже люблю. Только давай больше не смейся».

Я как раз уже задыхался от смеха, а потом просто успокоился. Я оглянулся и увидел, что сестра заснула. Так что я завел мотор и включил печку, чтобы она не замерзла. И стал читать книгу, которую дал Билл. Это «Уолден» Генри Дэвида Торо, любимая книжка девушки моего брата, так что было очень интересно ее прочитать.

Когда солнце зашло, я заложил страницу, на которой остановился, листовкой о вреде курения и поехал домой. За несколько кварталов от нашего дома остановился разбудить сестру и спрятать подушку с одеялом в багажник. Мы подъехали к дому, вышли, зашли в холл. И услышали наших родителей.

- Вы двое, вы где были весь день?

- Да. Ужин на подходе.

Сестра посмотрела на меня, а я на нее. Она пожала плечами. И я начал тараторить — мы вместе ходили в кино, и сестра учила меня, как ездить по шоссе, и потом мы поехали в Макдональдс.

- Макдональдс? Да когда ж вы успели?

- Ваша мама приготовила ребрышки, кстати. - Папа все это время читал газету.

Пока я говорил, сестра подошла к отцу и поцеловала его в щеку. Он даже не посмотрел на сестру.

- Знаю, но в Макдональдс мы сходили еще до кино, так что времени прошло предостаточно.

- А что за фильм шел? - спросил папа как ни в чем не бывало.

Я так и застыл, но сестра назвала какой-то фильм и поцеловала маму. Никогда не слышал об этом фильме.

- Ну как, хороший фильм?

Я снова застыл.

- Да, вполне. О, ребрышки пахнут прекрасно, - спокойно ответила сестра.

- Да, - ответил я, подумывая о том, как сменить тему разговора. - Пап, сегодня хоккей будет?

- Будет, но со мной можно смотреть, только если ты не будешь задавать свои глупые вопросы.

- Хорошо. А могу я задать один прямо сейчас?

- Не знаю, можешь ли.

- Позволь задать тебе вопрос, - поправил я себя.

- Валяй.

- Как хоккеисты называют шайбу?

- Лепешка. Хоккеисты говорят «лепешка».

- Здорово. Спасибо.

С этой минуты и за ужином родители больше не задавали вопросов, хотя мама и сказала - она очень рада, что мы с сестрой больше времени стали проводить вместе.

Когда родители пошли спать, я спустился в машину и забрал подушку с одеялом из багажника. Отнес в комнату к сестре. Она выглядела очень усталой. И говорила так спокойно. Сказала «спасибо» за весь этот день. Сказала, что я ее не подвел. И добавила, что это наш маленький секрет, потому что она решила сказать своему парню, что беременность была ложной тревогой. Думаю, она больше не верит ему настолько, чтобы сказать всю правду.

Я выключил свет и открыл уже дверь, и тут сестра сказала:

- Я хочу, чтобы ты бросил курить, ясно?

- Ясно.

- Потому что я и правда тебя люблю, Чарли.

- Я тебя тоже люблю.

- Правда люблю.

- Я тоже.

- Хорошо. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

И я закрыл за собой дверь, надеясь, что сестра уснет.

Читать в тот вечер мне что-то не хотелось, так что я спустился в гостиную и полчаса смотрел рекламу какого-то тренажера. На экране мигал номер, начинавшийся с 1-800, так что я снял трубку и набрал этот номер. Женщину, что подняла трубку на другом конце провода, звали Мишель. Я сказал Мишель, что я еще ребенок и мне не нужен тренажер, но, я надеюсь, она хорошо проводит вечер.

И Мишель бросила трубку. А я и не возражал.

С любовью,

Чарли

7-е марта 1992

Дорогой друг!

Девчонки все же странные, но я это говорю не затем, чтобы их обидеть. Просто по-другому и не скажешь.

У меня было еще одно свидание с Мэри Элизабет. Во многом оно было похоже на наше первое на танцах, но тут мы хотя бы были в нашей обычной, а значит, более удобной одежде. Она снова пригласила меня, думаю, это нормально, но, наверно, мне и самому надо будет время от времени ее приглашать, потому что все время надеяться на приглашения не стоит. А если я буду приглашать, тогда мне уж точно нужно будет гулять с девушкой, которую я выбрал, если она согласится. Все что-то так сложно.

Хорошая новость — на этот раз за рулем был я. Я попросил папу одолжить мне свою машину. Это случилось за ужином.

- Зачем? - Папа свою тачку оберегает.

- У Чарли есть подружка, - сказала сестра.

- Она мне не подружка.

- Кто же эта девушка? - спросил папа.

- Что там у вас происходит? - спросила из кухни мама.

- Чарли хочет взять мою машину, - ответил папа.

- Зачем? - теперь уже мама спрашивала.

- Вот это я и пытаюсь выяснить, - почти крикнул папа.

- Необязательно грубить, - сказала мама.

- Извини, - хотя папа и не думал извиняться. Он повернулся ко мне:

- Что ж, расскажи об этой девушке.

Я рассказал ему про Мэри Элизабет, опуская подробности про тату и кольцо в пупке. Папа улыбнулся, пытаясь понять, не натворил ли я чего снова. Потом он сказал — да, можешь взять мою машину. Мама принесла кофе, и папа пересказал ей всю историю, пока я ел десерт.

Вечером, когда я заканчивал читать книгу, ко мне зашел папа и присел на кровать. Он закурил и стал говорить со мной о сексе. Он уже говорил со мной несколько лет назад, но тогда это было больше похоже на урок биологии. Теперь же все было несколько иначе.

- Ну, я уже староват, но...

- В наше время надо быть очень осторожным...

- Надо предохраняться...

-...если она говорит «нет», тебе нужно быть уверенным, что это точно «нет»...

- потому что если ты ее заставишь против ее желания, получишь большие неприятности, приятель...

- А даже если она говорит «нет», но подразумевает «да», тогда, честно говоря, это все притворство, игры, и лучше уж поужинать одному.

-...если надо будет поговорить, приходи ко мне, но если почему-то не хочешь говорить со мной, поговори с братом.

И наконец:

- Я рад, что мы об этом поговорили.

Папа взъерошил мне волосы, улыбнулся и вышел. Наверно, стоит сказать, что мой папа не как отец из телевизора. Его не смущают разговоры о сексе. Он вообще много об этом знает.

Думаю, папа очень счастлив, потому что когда я был совсем еще маленьким, я целовался с соседским мальчиком. И хотя психиатр сказал папе, что для детей естественно подобным образом исследовать взаимоотношения и все такое, думаю, он все же перепугался. Наверно, этот страх естественный, хотя и не знаю почему.

Ну так вот, мы с Мэри Элизабет поехали в центр смотреть кино. Это был «арт-хаус», так, кажется, говорят. Мэри Элизабет сказала — фильм завоевал награду на каком-то большом европейском фестивале. Она считала, что фильм впечатляющий. Пока мы ждали начало, она говорила — какой позор, что так много людей идут на очередной глупый голливудский фильм, а в этом зале так мало зрителей. Еще она сказала, что ждет — не дождется, когда же наконец она отсюда свалит и поступит в колледж; уж там-то ценят такие фильмы.

И вот фильм начался. Он шел без перевода и с субтитрами, что было забавно: никогда раньше не читал кино. Сам по себе фильм был интересным, но не думаю, что он был очень уж хорошим, потому что когда он закончился, я не почувствовал в себе никаких перемен.

А вот Мэри Элизабет почувствовала. Она все повторяла — фильм выразительный, такой выразительный. Наверно, да, так оно и было. Только я не понял, что именно он выражал, даже если и выражал это очень хорошо.

Потом мы поехали в магазин, где продавали музыку и фильмы, и Мэри Элизабет устроила мне экскурсию. Она любит этот магазин. Она сказала, что здесь она может быть такой, какая есть на самом деле. И до того, как кофейни стали популярными, школьникам совсем некуда было пойти, разве что в «Биг-Бой», а там стало здорово только в этом году.

Она показала мне отдел кино и рассказала о культовых режиссерах и культовых французах. Потом мы пошли в отдел зарубежной музыки, и она рассказала мне про «реальную» альтернативную музыку. Потом в отделе народной музыки она рассказала мне про женские группы, например, «The Slits».

Мэри Элизабет призналась, что чувствует себя ужасно из-за того, что ничего не подарила мне на Рождество, так что она купила пластинку Билли Холидэй и спросила меня, не хочу ли я поехать к ней и послушать песни.

Так вот я и оказался у нее в комнате в подвале, пока она на кухне искала нам что-нибудь выпить. Я огляделся — комната была чистая и пахло в ней так, как пахнет там, где никто не живет. В комнате был камин с полкой, на которой стояли призы за гольф. Еще там был телевизор и классная стереосистема. Мэри Элизабет принесла бутылку коньяка и два стакана. Она сказала — ненавижу все, что любят родители, кроме коньяка.

Она начала разводить огонь в камине и попросила меня разлить коньяк по стаканам. Она очень волновалась, что было как-то странно — обычно она такая спокойная. Она все болтала про то, как любит камины и как хочет выйти замуж и жить в Вермонте когда-нибудь, и это тоже было странно — обычно Мэри Элизабет ни о чем таком не говорит. Когда огонь разгорелся, она включила музыку и, словно танцуя, подошла ко мне. Она сказала — ей так тепло, но не в смысле потому что в комнате тепло. Под музыку она чокнулась со мной, сказала «За здоровье» и пригубила свой коньяк. Кстати, коньяк очень вкусный, но на вечеринке секретных Сант было вкуснее. С первой порцией выпивки мы управились быстро.

Сердце у меня прямо заколотилось, и я занервничал. Она передала мне стакан и при этом нежно коснулась моей руки. Потом ее нога устроилась у меня на коленях, и я смотрел, как она покачивается. Потом я почувствовал, как она гладит мне затылок. Медленно-медленно. И сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

- Нравится музыка? - спросила она очень тихо.

- Очень. - Мне и правда понравилось. Такая красивая.

- Чарли?

- Да?

- Я тебе нравлюсь?

- Да.

- Знаешь, что это значит?

- Да.

- Нервничаешь?

- Да.

- Не надо.

- Хорошо.

И тут она стала гладить меня по ноге, начала с колена и пошла вверх. Потом она села мне на колени, лицом ко мне, и смотрела прямо в глаза, не моргнув вообще ни разу. И лицо у нее стало совсем другое, доброе, что ли. Она наклонилась и стала целовать мне шею и уши. Потом щеки. Потом губы. И весь страх словно растаял. Она взяла мою руку и просунула к себе под свитер, а я все не мог поверить, что это происходит со мной. И что я трогаю ее груди. А потом, попозже, уже их вижу. И как сложно расстегивать лифчик.

После того, как мы сделали все, что можно сделать, не снимая трусов, я лежал на полу, а Мэри Элизабет положила мне голову на грудь. Мы тихо дышали и слушали музыку и как потрескивают дрова в камине. Когда закончилась последняя песня, я почувствовал на груди ее дыхание.

- Чарли?

- Да?

- Ты думаешь, я красивая?

- Я думаю, ты очень красивая.

- Правда?

- Правда.

Потом она прижалась ко мне покрепче и следующие полчаса ничего не говорила. А я просто лежал и думал о том, как изменился ее голос, когда она спросила, считаю ли я ее красивой, и как она сама изменилась после моего ответа, а ведь Сэм сказала, что Мэри Элизабет не любит всего такого, а еще у меня заболела рука.

Слава богу, мы услышали, когда дверь в гараж стала открываться.

С любовью,

Чарли

28-е марта 1992

Дорогой друг!

Наконец-то становится тепло, и люди в коридорах ведут себя куда добрее. Не со мной, а вообще. Я написал сочинение по «Уолдену» для Билла, но на этот раз это был не просто отчет о книге. Я написал отчет о том, как если бы я сам жил возле этого озера два года. Я представил, что это у меня были озарения. По правде говоря, идея классная, и я бы сейчас сбежал к этому озеру.

С того вечера у Мэри Элизабет все изменилось. А началось это в понедельник в школе. Патрик и Сэм смотрели на меня и улыбались во все тридцать два зуба. Конечно, Мэри Элизабет все им про нас рассказала, даже не спросив, хочу ли я, а я не хотел. А Патрик и Сэм были так рады за нас и думали, что у нас все здорово. Сэм все время говорила:

- Надо же, как я раньше не догадалась вас свести. Вы такая чудесная парочка!

И Мэри Элизабет тоже наверняка так думает, потому что она ведет себя совсем не так как раньше. Она все время такая милая, а я думаю, тут что-то не так. Не знаю, как об этом рассказать. Ну вот, после школы мы всегда выкуриваем по сигаретке с Сэм и Патриком, болтаем о чем-нибудь, а потом пора идти по домам. А когда я прихожу домой, мне уже звонит Мэри Элизабет и спрашивает - «Ну, что новенького случилось?». А я не знаю, что отвечать, потому что из новенького только то, что я пришел домой, а тут совсем не о чем рассказывать. Но все равно я рассказываю, как шел домой. Потом она начинает трещать без умолку и подолгу. Всю неделю так. А еще она собирает ниточки и катышки с моей одежды.

Два дня назад она рассказывала мне про книги, в том числе и про те, который я прочел. А когда я ей об этом сказал, она принялась мне задавать длинные вопросы, хотя вряд ли можно назвать вопросом ее собственное мнение, только с вопросительным знаком в конце. Я только и мог отвечать - «да» или «нет». Слов длиннее, чем эти, в ее монолог вставить было невозможно. А потом она принялась болтать о своих планах поступления в колледж, а я про них уже наслышан, так что я положил трубку, сходил в туалет, а когда вернулся, она все еще говорила. Знаю, я поступил некрасиво, но если бы я не устроил себе передышку, я б мог наломать дров. Заорал бы на нее. Или бросил бы трубку.

А еще она все время говорит о той пластинке Билли Холидэй, которую мне купила. А еще она хочет открыть для меня все великие творения культуры. По правде говоря, не очень-то и хочется, чтобы мне открывали эти великие творения, если это означает, что мне придется все время слушать, что именно Мэри Элизабет открыла для меня все эти великие творения. Из этого набора: Мэри Элизабет, я, великие творения культуры, - только первая составляющая имеет значение для Мэри Элизабет. Так мне иногда кажется. И я этого не понимаю. Я покупаю кому-нибудь пластинку, чтобы ее слушали и любили, а не для того, чтобы постоянно талдычить, что это я им ее подарил.

А тут еще этот ужин. Поскольку каникулы давно закончились, мама спросила, не хочу ли я пригласить Сэм и Патрика к нам на ужин, раз уж она пообещала, когда я передал ей их слова о том, что у нее хороший вкус и она умеет выбирать одежду. Я прям разволновался! Сказал Сэм и Патрику, и мы договорились о планах на воскресенье, а через два часа в коридоре ко мне подошла Мэри Элизабет и спросила:

- Так когда приходить в воскресенье?

Я не знал, что делать. Ведь ужин был для Сэм и Патрика. С самого начала я только их и хотел пригласить. А Мэри Элизабет точно не приглашал. Я догадываюсь, почему она вообразила, что тоже приглашена, но она даже не подождала, чтобы все понять самой. Не намекнула. Вообще ничего.

Так что за ужином, когда я так хотел, чтобы мама с папой увидели, какие классные ребята Сэм и Патрик, все вертелось вокруг Мэри Элизабет, потому что она болтала без умолку. И это вовсе не ее вина. Папа и мама задавали ей больше вопросов, чем Сэм и Патрику. Наверно, это из-за того, что я с ней хожу на свидания, а для них это интереснее, чем мои друзья. Может, это и так. Но тем не менее. Все шло так, будто им вообще не хотелось знакомиться с Сэм и Патриком. И в этом все дело. Когда все уже разошлись, мама сказала, что Мэри Элизабет очень умная, а папа сказал, что моя девушка очень красивая. И на этом всё! И они ничего не сказали про Сэм и Патрика. А ведь я только и хотел, чтобы они получше узнали моих друзей. Для меня это очень важно.

С сексом тоже все как-то странно. Мы проделываем все то же, что и в наш первый вечер, только уже без камина и без Билли Холидэй, потому что мы в машине и очень торопимся. Может, все так и должно быть, но по мне это как-то неправильно.

Сестра все время читает всякие женские книжки с советами с тех пор, как сказала своему бывшему про ложную тревогу, и он захотел, чтобы она к нему вернулась, а она сказала «нет». Я спросил ее про Мэри Элизабет (опуская занятия сексом), потому что сестра сохраняет нейтралитет, тем более что ее не было вместе с нами за ужином. Сестра сказала, что Мэри Элизабет страдает от низкой самооценки, но я ей напомнил, что в ноябре она то же самое сказала и о Сэм, когда та стала встречаться с Крэйгом. А уж Сэм точно не такая, как Мэри Элизабет. Нельзя же все сводить к низкой самооценке, ведь так?

Тогда сестра попыталась выразить мысль яснее. Она сказала, что Мэри Элизабет, открывая мне все эти великие творения, занимает «более высокую позицию», которая ей была бы не нужна, если бы она была уверена в себе. А еще сестра рассказала мне, что те люди, которые стараются все время контролировать ситуацию, на самом деле боятся, что без их контроля все пойдет не так, как они хотят.

Не знаю, так оно на самом деле или нет, но мне все равно стало грустно. Не из-за Мэри Элизабет. И не потому что я такой. Так, просто грустно. Потому что я стал думать о том, что совсем не знаю настоящую Мэри Элизабет. Я не имею в виду, что она мне лжет, но до того, как мы стали встречаться, она вела себя совсем по-другому. А если она не та, какой была в самом начале, то хотя бы могла мне так и сказать. А может, она все время одна и та же, а я этого просто не вижу. Я просто не хочу быть еще одним объектом контроля для Мэри Элизабет.

Я спросил у сестры, что мне делать, и она ответила, что лучше всего — быть честным в своих чувствах. И мой психиатр сказал то же самое. И тут мне стало совсем грустно, потому что я подумал, что Мэри Элизабет, возможно, тоже видит меня не таким, какой я на самом деле. И, может быть, я ей врал, когда молчал о том, что мне очень трудно все время ее слушать, не имея возможности самому что-нибудь сказать. Но я просто пытался вести себя хорошо, как мне сказала Сэм. Не знаю, где именно я ошибся.

Я позвонил брату и хотел с ним все это обсудить, но его сосед по комнате сказал, что он в запарке из-за учебы, так что я не стал оставлять ему сообщение, потому что не хотел его отвлекать. Я только отправил ему по почте сочинение по «Уолдену», чтобы он передал его своей девушке. Может, если у них будет время, они его прочитают и обсудят, а у меня будет возможность спросить у них, как мне лучше вести себя с Мэри Элизабет. Ведь у них все хорошо, и они уж точно знают, как сделать все по правилам. Даже если мы об этом и не будем говорить, мне все равно очень хочется познакомиться с девушкой моего брата. Хотя бы по телефону. Я ее однажды видел, на видеокассете с одним из футбольных матчей, но это совсем не одно и то же. Хотя она и очень красивая. Но она стандартно красивая. Не знаю, зачем я все это рассказываю. Я просто хочу, чтобы Мэри Элизабет задавала мне и другие вопросы, а не только: «Что новенького?».

С любовью,

Чарли

18-е апреля 1992

Дорогой друг!

Я все испортил. Правда. И чувствую себя ужасно. Патрик сказал — лучше всего мне сейчас держаться подальше от всех, ну, какое-то время.

Все началось в понедельник на прошлой неделе. Мэри Элизабет принесла в школу книгу знаменитого поэта по имени э. э. каммингс. Она смотрела кино, а там говорили про стихотворение, в котором руки женщины сравнивались с цветами и дождем. Она подумала, что это так красиво, что вышла из кино и купила эту книгу. Она прочитала ее уже много раз и сказала, что очень хочет, чтоб и у меня была эта книга. Не именно эта книга, а своя.

Весь день потом она говорила об этой книге и заставляла меня всем ее показывать.

Знаю, мне бы быть более благодарным, потому что Мэри Элизабет такая милая. Но я ей вовсе не благодарен. Нисколечки. Не пойми меня неправильно. Я вел себя так, как будто был благодарен ей. А это было неправдой. Честно говоря, меня это все сводило с ума. Если бы она подарила мне свою книгу, все было бы по-другому. Даже если бы она просто переписала это стихотворение про дождь, которое ей так нравится. И тем более все было бы по-другому, если бы она не заставляла меня всем показывать эту книгу.

Мне бы тогда честно во всем признаться, но я подумал, что это не совсем подходящий момент.

Когда занятия закончились, я не пошел домой, потому что просто не смог бы говорить с Мэри Элизабет по телефону, а мама не слишком искушена в искусстве лжи. Так что я пошел побродить по магазинам и видеопрокатам. И зашел в книжный. А когда продавщица спросила, не нужна ли мне помощь, я просто вытащил из сумки книгу, которую купила мне Мэри Элизабет, и вернул ее. Деньги так и остались у меня в кармане.

Когда я шел домой, я только и мог думать о своем ужасном поступке и начал плакать. Когда я зашел в дом, я так рыдал, что сестра даже выключила телевизор, чтобы поговорить со мной. Я ей все рассказал, и она отвезла меня обратно в книжный магазин (я был не в состоянии вести сам), и я выкупил книгу и почувствовал себя немного лучше.

Вечером Мэри Элизабет позвонила и спросила, где это я шатался весь день, и я сказал, что был в магазине с сестрой. Она спросила, купил ли я что-нибудь для нее, и я сказал, что купил. Я не думал, что она это серьезно спрашивает, но все равно сказал. Мне просто было не по себе от того, что я почти вернул ее книгу. Еще час я слушал, как она говорит о своей книге. Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи. А я пошел к сестре и попросил ее еще раз свозить меня в магазин, чтобы я купил что-нибудь для Мэри Элизабет. Сестра ответила, что я и сам могу съездить. И что мне пора честно признаться Мэри Элизабет в своих чувствах. Может, мне так и следовало поступить, но я не думал, что это подходящее время.

На следующий день в школе я подарил Мэри Элизабет новое издание «Убить пересмешника». Я за этой книжкой сам съездил. Сперва Мэри Элизабет сказала:

- Это оригинально.

Она сказала это совсем не обидно. Она не смеялась надо мной. И не сравнивала, и не критиковала. Уж поверь мне. И поэтому я объяснил ей, что Билл дает мне особые книги для внеклассного чтения, а «Убить пересмешника» была первой такой книгой. И она много для меня значит. И Мэри Элизабет сказала:

- Спасибо. Очень мило.

Но потом она принялась рассказывать, как она прочитала ее три года назад и подумала, что эту книгу переоценили, и как по книге сняли черно-белый фильм с Грегори Пеком и Робертом Дювалем, и фильм выиграл «Оскар» за лучший адаптированный сценарий. И я опять скрыл, что чувствую на самом деле.

Я ушел из школы и бродил по округе. Вернулся домой только в час ночи. Когда объяснял отцу причины, он велел мне вести себя как мужчина.

На следующий день в школе, когда Мэри Элизабет спросила, где это я пропадал весь день, я сказал, что купил сигарет, пошел в «Биг-Бой» и читал там весь день э. э. каммингса, заедая сэндвичами. Я знал, что это сработает, потому что она никогда не спросила бы меня про книгу. И я угадал. После очередного ее рассказа я подумал, что мне уже навряд ли нужно будет ее читать. Даже если я и захочу.

Мне бы тогда честно ей все сказать, но, по правде говоря, я вдруг стал жутко злиться, как тогда, в детстве, на спортплощадке, и мне стало страшно.

К счастью, в пятницу начинались пасхальные каникулы, и это немного разрядило обстановку. Билл дал мне на каникулы «Гамлета». Он сказал, что мне понадобится время, чтобы по-настоящему сосредоточиться на пьесе. Думаю, не надо говорить, кто ее автор. Единственное, что Билл мне посоветовал, - это подумать о главном герое так же, как и о других главных героях в тех книгах, которые я уже прочитал. Он добавил, что нельзя заблуждаться, думая, что пьеса — это что-то надуманное.

Так что вчера в Страстную Пятницу у нас был специальный показ «Шоу Рокки Хоррора». Особенным было то, что начинались каникулы, а многие пришли с Великой мессы в костюмах и платьях. Я тут же вспомнил про первый день Великого поста, когда ребята приходили в школу с крестом из пепла на лбу. Почему-то это всегда волнительно.

После шоу Крэйг пригласил всех к себе выпить вина и послушать «Белый альбом». После того, как песни закончились, Патрик предложил сыграть в «правду или расплату». Он любит играть в нее «под кайфом».

Угадай, кто весь вечер выбирал расплату вместо правды? Я. Я просто не мог вот так, в игре, сказать правду Мэри Элизабет.

Всё шло вполне удачно. Мне назначали расплату вроде «выпить залпом пива». Но потом расплату назначал Патрик. Не думаю, что он понимал, что делает, но все равно он это сказал.

- Поцелуй в губы самую красивую девушку в этой комнате.

И вот тут я решил вести себя честно. Оглядываясь назад, скажу, что худшее время я навряд ли мог выбрать.

Все замолчали, когда я поднялся (а Мэри Элизабет сидела прямо рядом со мной). Когда я опустился на колени перед Сэм и поцеловал ее, тишина была невыносимой. Я поцеловал ее не как влюбленный, а вполне по-дружески, как когда мы играли роли Рокки и Джанет. Но это уже не имело значения.

Можно все было списать на вино или пиво, которое я выпивал залпом. Можно было сказать, что я забыл про тот момент, когда Мэри Элизабет спрашивала меня, красивая ли она. Но тогда я бы соврал. А правда была в том, что когда Патрик назначил мне эту расплату, и я бы поцеловал Мэри Элизабет, то я бы соврал всем. Включая Сэм. Включая Патрика. И Мэри Элизабет. А я больше не мог врать. Даже если это было частью игры.

И в этой тишине Патрик попытался разрядить обстановку. Он сказал:

- Ну, как-то неловко получилось.

Но это не сработало. Мэри Элизабет побежала из комнаты в ванную. Патрик потом мне сказал, что она не хотела, чтобы хоть кто-то видел, как она плачет. Сэм пошла за ней, но сначала она посмотрела на меня и сказала очень серьезно:

- Что за херня с тобой творится?

Все эмоции были у нее на лице. И она не притворялась. Из-за этого все стало вдруг очень реальным. Я почувствовал себя просто ужасно. Патрик быстро увел меня из квартиры Крэйга. Мы пошли на улицу, и я помню только то, что там было холодно. Я сказал — мне надо вернуться и извиниться. Но Патрик меня остановил:

- Нет. Я пойду возьму куртки. Подожди меня здесь.

Патрик ушел, а я остался один и заплакал. У меня начинался приступ паники, и я не мог с ним справиться. Когда Патрик вернулся, я еле выговорил сквозь слезы:

- Мне правда надо пойти извиниться.

Патрик покачал головой:

- Поверь мне, ты не хочешь туда идти.

Он потряс ключами от машины у меня перед носом и сказал:

- Пойдём, отвезу тебя домой.

В машине я обо всем рассказал Патрику. О пластинке. И о книге. И про «Убить пересмешника». И как Мэри Элизабет никогда меня ни о чем не спрашивала. А Патрик только сказал:

- Да, жаль, что ты не гей.

Я даже плакать перестал.

- Но опять же, будь ты хоть трижды гей, я б с тобой не встречался. У тебя бардак в башке.

Я даже засмеялся сквозь слезы.

- А я еще думал, что Брэд больной на всю голову. Господи.

Тут уж я не мог сдержать смех. А Патрик включил радио, и мы полетели по туннелям к моему дому. Когда он меня высадил, то сказал, что для меня лучше всего держаться от всех подальше какое-то время. Кажется, я уже об этом писал. Еще он сказал, что позвонит, когда узнает детали.

- Спасибо, Патрик.

- Да не за что.

- А знаешь, Патрик, если бы я был геем, я бы с тобой встречался.

Не знаю, почему я так сказал, но я и правда так чувствовал.

Патрик самодовольно улыбнулся и сказал: «Ну конечно». И умчался на полной скорости вниз по дороге.

Когда я пошел к себе в комнату в тот вечер, я поставил пластинку Билли Холидэй и стал читать стихи э. э. каммингса. Когда я прочитал то стихотворение, где руки женщины сравниваются с цветами и дождём, я отложил книжку и подошел к окну. Я долго смотрел на свое отражение и деревья на улице. И ни о чем не думал. Ничего не чувствовал. И не слышал песни. Наверно, я стоял так несколько часов.

Что-то точно со мной не так. А я не знаю, что именно.

С любовью,

Чарли

26-е апреля 1992

Дорогой друг!

С того вечера мне никто не позвонил. Я их не виню. Все каникулы я читал «Гамлета». Билл был прав. Гораздо легче размышлять о Гамлете как о всех других персонажах из книг, которые я уже прочитал. А еще это помогло мне думать о том, что же со мной не так. Ответов я не получил, но было полезно узнать, что кто-то еще прошел через все это. Особенно если этот кто-то жил так давно.

Я позвонил Мэри Элизабет и рассказал ей, что каждый вечер слушаю ее пластинку и читаю книгу э. э. каммингса. А она сказала: «Слишком поздно, Чарли».

Я бы ей объяснил, что не хотел ходить на свидания и вел себя с ней как друг, но я знал, что от этого все будет еще хуже, так что я промолчал. И просто сказал: - Мне очень жаль.

И мне правда было жаль. И я знаю, что она мне поверила. Но какая разница, если между нами было лишь тяжелое молчание, которое передавалось по проводам. И я понимал, что и правда слишком поздно.

Вообще-то мне позвонил Патрик, но он сказал только, что Крэйг разозлился на Сэм из-за меня, и мне надо держаться от нее подальше, пока все не уладится. Я попросил его пойти куда-нибудь вдвоем, только он и я. Он ответил, что будет занят, Брэд и семейные дела, но он перезвонит мне, как только освободится. Но так и не позвонил.

Я бы рассказал тебе про то, как мы всей семьей праздновали Пасху, но я уже писал про День