Глава 7. Спешу вас разочаровать, дорогие мои: испытанию, которым меня стращал Бо, вашего покорного слугу не подвергли

…Спешу вас разочаровать, дорогие мои: испытанию, которым меня стращал Бо, вашего покорного слугу не подвергли. Только не в связи с тем, что мы с монашьим старшиной совместно пережили экстремальную ситуацию и спасли его от неминуемой гибели, а ввиду специфики мировоззрения, свойственного людям этой категории.

— Твою вину взяли на себя плохие люди. Теперь их нет, а их черная карма пополнила силы Абсолютного Зла…

Вот примерно в таком ключе. Сказано сие было в то время, пока Бо пребывал на аудиенции с Посвященным. Посвященный безвылазно торчал в небольшой юрте, располагавшейся в густой роще, и я его так и не увидел. Не скажу, что при нем была целая армия последователей, но взвод — точно был. Взвод бритых наголо товарищей в кирпичных накидках — монахи, одним словом.

Давняя склонность к картографическим исследованиям меня не подвела: в самом деле, на территории Калмыкии нет лесных массивов, подобных тому, где укрылась от посторонних глаз свита загадочного дядьки Бо.

Зато такие массивы в изобилии имеются на территории… сопредельного Дагестана!

— Тормоз! — Бо не просто хлопнул, а прямо-таки вдарил себя ладонью по лбу — как только мы выползли из балочки, где случилась трагедия, и получили возможность хорошенько сориентироваться на местности. — Ну конечно! Ой-е-е… Раньше сообразить не мог, уродливый урод…

— Это ты себя так?! — изумился я. — Это за что ж так? Изумление мое было крепким и вовсе не нарочитым.

Дело 6 том, что Бо живет в гармонии с собой, себя очень любит и никогда в обиду не даст — даже себе самому. А тут — такое неадекватное поведение.

— Дядька тут родился, — пояснил Бо, ткнув пальцем в сторону лесного массива. — Отару гнали дагам — продавать. Мать его была на сносях. Ну и — прихватило в пути…И я об этом знал. У нас все об этом знают. Мог бы сразу догадаться. Тьфу!!!

— И умирать, стало быть, приехал на то место, откуда появился на свет, — задумчиво пробормотал я. — Вот они, хитросплетения метафизики Дао! Ясно… Змея, кусающая свой хвост…

— Гонишь? — искоса глянул на меня Бо. — Какая, нафуй, метафизика? Какая, в жопу, Дао?! При чем здесь змея?

— Завершение цикла. Ворота, откуда я вышел… Все возвращается на круги своя. — Я пожал плечами и апеллировал к старому монаху, болезненно скрючившемуся межверблюжьих горбов. — Все правильно! Спроси его — он об этом знает больше.

— А-а-а… — вымученно ответил монах. — О-о-о…

— К диспуту не готов, — пожалел я служителя культа. — Астральный план расфокусирован. Мирское превалирует над духовным началом.

— Профессор фуев! — обиделся Бо. — Да пошли вы оба! Хочешь сказать — тормоз, так и скажи…

…Из юрты Посвященного Бо вышел задумчивый, грустный и слегка оподаренный. Подарок был так себе — небольшой кожаный мешочек, похожий на кисет. Горловина мешочка была завязана какой-то странной тесемкой грязно-желтого цвета. На ощупь тесемка была холодной и скользкой, словно металл, и вообще казалась сплетенной из тонких золотых нитей.

— Сокровища! — обрадовался я. — Но — мало. Хорошо бы — бриллианты. Я в доле?

— Обязательно. — Бо криво усмехнулся и развязал горловину. — Можешь и мою взять. На, смотри!

Бриллиантов, увы, не было. И вообще ничего хорошего там не было.

— Это что за дрянь? — обескураженно поинтересовался я, вытягивая из мешочка за кончик почерневшую от времени кожаную бечеву, сплошь унизанную хаотично переплетенными узелками. — Это… а?

— Хана воспитывал шаман, — опустив предисловия, пояснил Бо. — Навязал узлы — с его слов. Это — завещание. Духовное, типа.

— Узелковое письмо! — несколько приободрился я. — Ясно! Уже лучше. Тут завязано, как клад найти?

— Завещание, нах! — терпеливо напомнил Бо. — Какой, в жопу, клад? Духовное, ебтэть, — тебе ж сказали!

— То есть сокровищ не будет, — разочарованно уточнил я. — А разве не может быть такого… может быть, наряду с духовным завещанием там прицепом окажутся координаты клада какого-никакого? Малю-у-усенького такого, килограмм на… ну, на двадцать хотя бы.

— Дядька сказал — народное достояние, — пожал плечами Бо. — А что у нас — народное достояние? Думаю, был бы клад — давно бы выкопали. Мои калмыки мастера на такие дела. Это им работать — в падлу. А как поискать чего, чтобы на халяву, — всегда пожалуйста.

— Хочу клад! — закапризничал я. — Зря страдали, что ли? Не пойду никуда, пока мне не прочитают это духовное завещание! Может, там координаты — между строк.

— Ну и тормоз, — ласково резюмировал Бо и весьма кстати вспомнил: — А! Чего дядька-псих эту дрянь с собой таскал все время? У калмыцких шаманов эти узлы были до жопы особые. Не как у всех, ебтэть. Они на Тибете пробовали прочитать — не получилось ни хера.

— И что? — насторожился я. — Ты хочешь сказать, что нам придется…

— Поискать шаманов, — кивнул Бо, радуясь моей сообразительности. — Только не понтовщиков, которых у нас фуева туча развелась в последнее время, а — натуральных.

— Так в чем проблема? Приедем — поищем.

— Да вот как раз проблема. — Бо сожалеюще крякнул. — Я, например, ни одного такого шамана не видел. Они — которые настоящие — тайно живут. Где-то в степи. Клиентов через доверенных людей подбирают. А степь у нас большая. Усек?

— То есть пока поиски клада откладываются, — резюмировал я. — Искать шамана нам недосуг. Верно?

— Откладываются не пока, а — совсем, — уточнил Бо. — Ты бы читал поменьше, Профессор… Откуда ты взял, что тут есть что-то про клад? Ты что-то знаешь про это?

— Ничего я не знаю, — с грустью сказал я. — Просто хотелось — клад. Если уж завещание — так непременно чтоб с кладом.

— Ничего, ты и так в порядке, — напомнил Бо. — Не нищий. Работай побольше, мечтай поменьше — и деньги будут. Давай трофеи пакуй — нам еще до трассы добираться…

По дороге домой осложнений не было, хотя, если разобрать ситуацию беспристрастно, таковые должны были у нас возникнуть в любой момент. И вовсе не потому, что за нами могли охотиться злые люди, преследовавшие монахов. Эти злые нас не видели вообще (а те из них, которые видели, уже никому о нас не расскажут). Просто мы решили самую малость отступить от первоначально гуманных пунктов нашего плана и вооружились. То есть прихватили с собой все, что добыли на поле боя: карабины, боеприпасы, ножи, бинокль и даже радиостанции. Мы мирные люди, но страшно не любим, когда кто-то в нас стреляет, а ответить нечем. И потому к трассе я, на правах младшего, вышел наподобие того верблюда, навьюченный двумя увесистыми мешками — только не между горбами, а, за отсутствием таковых, через плечо. Единственно — боевой нож метиса оставил в рукаве. Мешки крепко связаны горловинами, чтобы быстро взять оружие, нужно располосовать холстину.

Бо поднял руку, тормозя первую попавшуюся “Волгу” (он в мелких машинах ездить не любит — больно объемистый), и успокоил меня:

— Если “чичи” — я дам команду. Постарайся стволы быстрее достать. Если менты — я свои бабки отстегиваю. Ты — гость, потому не в пополаме. И сделай рожу попроще. Здесь Кавказ, все вопросы решаются бегом. Лишь бы бабки были…

В отношении финансов, слава богу, у нас был порядок, так что домой мы добрались без проблем. Только Бо потратился.

— Четире сотна бакс, — выставив четыре пальца, заявил пожилой дагестанский дядька — владелец “Волги”, оценив нас мимолетным цепким взглядом и ровно на секунду задержавшись на моих подозрительных мешках.

Бо, ни слова не говоря, полез в карман, а я вежливо возмутился:

— За такие деньги, отец, можно из Махачкалы в Москву восемь раз на самолете слетать! Не многовато будет?

— Тры блекпост абъизжят, — невозмутимо пояснилдядька. — Адын — гибедеде на Элста въезд. Нэ хочиш — сам хады…

Вот такой догадливый дядька. Оказывается, в степи куча дорог, по которым запросто можно объехать торчащие на трассе блокпосты. И десятка три “левых” въездов в Элисту, для нелюбителей общения с республиканской ГАИ.

Прибыли в сумерках, припрятали трофеи под кровать, наскоро обмылись и наспех соорудили легенду о срочных делах, которые потребовали нашего внезапного возвращения в Новотопчинск. Затем вызвали по телефону такси и отправились отмечаться на швейную фабрику, где публика догуливала второй свадебный день.

Наша легенда была принята с первого предъявления, поскольку публика, пользуясь хрестоматийным выражением, уже давно дошла до кондиции и пребывала в приятном состоянии всеобъемлющей любви и доверия. Моей недолюбленной Саглары на торжестве не оказалось, как, впрочем, и большинства молодежи — аудитория сплошь была представлена зрелыми товарищами, свято верящими в безразмерные возможности своего организма.

Отчасти из-за перенесенного накануне стресса, отчасти из-за утраты бдительности я на пару с Бо употребил столь ударную дозу, что окончание вечера запечатлел в памяти весьма расплывчато. Обстоятельства же возвращения домой не помнил совсем — а такое, прошу мне поверить, со мной случается очень и очень редко. Физкультурник я, мать мою так, — энтузиаст здорового образа жизни!

Можете себе представить, что чувствовал ваш покорный слуга, будучи разбуженным на следующее утро, в половине седьмого хриплым командирским рыком:

— Подъем, ебтэть!!! Форма “раз”, на зарядку — становись!!!

С трудом разодрав веки, я определил, что чувствую большое недовольство по какому-то смутно припоминаемому поводу, а рык, как и следовало ожидать, исходит от похмельно-бодрого Бо.

Не определившись в причинах недовольства, я переключился на Бо: выразил объективную оценку его фигуры и личика и в доступных выражениях пожелал ему долгой и мучительной смерти. Ласково ухмыльнувшись, толстый сообщил, что через пятнадцать минут мы в полном составе убываем.

—???

— Вывозим родню жениха в степь…

—???!!!

Оказывается, родню жениха вывозят в степь вовсе не для того, чтобы там бросить, а просто — на шашлыки. И разумеется, водочкой попоить. А завтра — промежуточный день. С утра — ритуалы, затем — каждый по своим подворьям. Самые близкие собираются все вместе и — вечерком, на воздухе, во дворике… А послезавтра — наоборот. То есть жених вывозит родню невестину и опять же — на шашлыки. С водочкой.

— Это какое-то безумие, — пробормотал я, отказываясь верить в такую сказочную перспективу. — Это как же надо себя не любить, чтобы пять дней подряд…

— Подъем, бля!!! — весело повторился Бо. — На зарядку — становись!!!

Я в ответ повторил свои пожелания. Толстый не отступил и даже пообещал в случае неподчинения организовать мне водные процедуры прямо в спальне. Выглядел он вполне респектабельно — даже рожа не опухла. В нормальной компании его надо поить в соотношении один к трем, чтобы получить результат, аналогичный моему утреннему пробуждению.

— Мне очень, очень плохо, — предсмертным голосом сообщил я и, зная, как слабо действуют на моего монстра увещевания, привел факты: — Ты знаешь мою норму. Вчера я ее превысил как минимум втрое. Мне срочно нужна реабилитация. Ты знаешь, как я лечусь. Сон до обеда. Много прокисшего однопроцентного кефира. Разминка до седьмого пота. Полноценная баня. Иначе умру от токсикоза…

Толстый факты принял — он прагматик до мозга костей. Видимо, у него в отношении меня были какие-то планы, поскольку он не захотел, чтобы я умер немедля.

— Ладно, — согласился он после недолгого раздумья. — Скажу — пусть баню затопят. Пока мы там готовимся, Санал смотается, привезет тебе лекарство. Остаешься на хозяйстве.

— Спасибо, — прочувствованно поблагодарил я и посмел выразить скромное пожелание: — С…бались бы вы побыстрее — я бы поспал еще пару часиков.

— Пять минут, — пообещал Бо и озадаченно поскреб подбородок. — Так… тренажеров, сам видел, в бане нету. А размяться… А! Размяться захочешь — в сарай. Там у Санала гантели, груша и пара машек< Машки — макивары (жарг.). >. Тебе как раз сгодится. Поправляйся…

Проснувшись через некоторое время самостоятельно, я не отметил заметного улучшения состояния и хотел было продолжать томный отдых, но организм напомнил о некотором избытке жидкости в системе. Вяло произвел утренние процедуры, побродил по большому дому дяди Бо, в котором нам отвели комнату для расквартирования, и обнаружил, что действительно остался “на хозяйстве” — более в усадьбе никого не было.

Помимо своего одиночества, я обнаружил на столе в кухне двухлитровую запотевшую банку с пузырящимся от избытка газа кумысом и рядом записку: “Лекарство”.

— А! — хрипло порадовался я. — Спасибо, не бросили…

Взяв банку с кружкой, я вышел на крылечко и приступил к первой фазе лечения.

Кто кумыс пробовал — знают, что это такое. А тем, кто не сподобился, сообщаю: если опыта нет, экспериментировать следует осторожно — особенно если вы крепко с похмелья. У меня опыт имелся, неоднократно доводилось угощаться, когда Бо присылали гостинцы с исторической родины. Но опыт, прошу заметить, был обычного плана, без похмельного отягощения.

Храбро выдув поллитровую кружку в одиннадцать глотков (залпом не получается, даже если вы самый законченный степняк, — после каждого глотка личико выворачивает так, что Фредди Крюгер в сравнении с тобой кажется этаким симпатичным милашкой), я пару секунд прислушивался к организму, затем с низкого старта рванул за угол.

Все-таки военное прошлое дает похмельному человеку несомненное преимущество в сравнении с обычным штатским забулдыгой. Мне хватило этой пары секунд, чтобы сопоставить два маршрута и отчетливо проанализировать: к туалету, находящемуся в доме, — не успеваю. Это ж надо открыть три двери: входную, из сеней в прихожую и собственно туалетскую. А там еще крышка унитаза…

За угол действительно получилось быстрее, хотя до летнего сортира тоже не успел. Но ничего — почва все же. Попугав утробными рыками притихших в своих клетках энерджайзеров (из всей доступной живности дядя Бо держит только кроликов — в городе шибко со скотинкой не побалуешь, больно накладно выходит), я поплескался в бочке, минут пять поработал лопатой, ликвидируя последствия побочного эффекта лечения, и вновь вернулся на крыльцо — продолжать процедуры.

Кумыс — мощное средство, как в плане физиологическом, так и в информационно-восстановительном. Уговорив за час полтора литра, я почувствовал себя значительно бодрее и додумался до причин смутного недовольства, терзавшего меня с момента первичного пробуждения.

Первое: Саглара. Не было ее на вчерашнем вечере, не было. Попытки “навести мосты” успехом не увенчались: окружающие были сильно пьяны и по этой причине информацией делиться не могли либо просто не хотели.

Второе: краевед. Этот веселый болтливый дядька, которого в первый день не было, подсел к нам с Бо, и мой боевой брат его так и представил:

— А это — наш краевед. — И, заметив тень беспокойства на моем нетрезвом лице, поспешил объяснить: — Не, это не такой краевед. Это — в натуре краевед. Заведующий краеведческим музеем. Ученый, ебтэть…

Вникнув в причины моего беспокойства, “краевед в натуре” уговаривал Саглару забыть. Навсегда. Ну ее в задницу, недотрогу бидешную. Других навалом — и не хуже. А он, добрый малый, свезет нас с Бо в одну веселую баньку: поплескаться всласть с доступными девами, после которых мне будет не до Саглары.

— Ух! Ух! Ух!!! — распутно вскрикнул краевед, отчетливо обозначив крепенькими кулачками движения сильно спешащего лыжника. Затем подумал и, лукаво подмигнув, привел в качестве очень весомого довода некую позицию, каковая, вне всякого сомнения, может в этой самой баньке возникнуть: — Раком, на бортике бассейна! Оп-па! С разбегу!!! Эть! Эть! Эть!!! Ух-х-хх!!!

— Ур-рр! — соблазнился Бо. — Раком? На бортике? Годится…

Затем краевед принялся настойчиво приглашать нас на телепередачу. Для чего мы ему были там нужны, я помнил смутно, но Бо неожиданно вежливо принялся отказываться. “

— На телевидении — пидеры одни. Мужику нормальному — западло. Не, не покатит…

— Ну что ты, какие там пидеры? — обиделся краевед. — Ведущая — дама. Очень даже ничего…

Толстый такой аргумент принял, но, самую малость подумав, опять вежливо отказался. Дама — это хорошо. Это лучше, чем пидеры, безусловно. Но… Видал я, дескать, вашу телепередачу в продукции бюро ритуальных услуг.

А я, расплывчато поразмыслив, извинился перед краеведом, вытащил Бо на крылечко и посоветовал согласиться.

— Ну и за каким фуем оно нам надо? — резонно поинтересовался Бо. — Светиться лишний раз?

Да нет — вовсе не светиться, а совсем наоборот: показать, что мы ничего не опасаемся, успокоить противника своей беспечностью и открытостью. Вот, мол, мы какие — всей душой и ничего не боимся. Не надо нас опасаться. Мы тут просто так — гуляем. Кроме того — нам информашку собирать надо или где? А на передачу, как обещал краевед, за каким-то членом припрется целая кодла деятелей культуры и науки. Среди этих деятелей наверняка будут представители “спящей” оппозиции: познакомимся поближе, подружимся, потом в баньку пригласим — без доступных дев, разумеется, чисто культурно. Глядишь — информашкой подходящей разживемся. Лишние приятели в таком деле — не помеха…

— Годится, — согласился с аргументами Бо. — Банька — это да… Сближает, конечно. Но лучше, конечно, — раком. На бортике…

— Да никуда это не уйдет! — Я идею насчет бортика бассейна всецело одобрял, но в настоящий момент горел желанием получить доступ к Сагларе и потому перспективой баловства с распутными девами как-то шибко не воодушевился. — Нам главное — чтобы для дела была польза. А это, безусловно, большой шаг вперед в плане наведения мостов…

— А! — вдруг озарился Бо. — Я ему подарю узлы. Он краевед — пусть и распутывает. Шамана мы один хер не найдем — нам некогда. А оно — народное достояние. Так Посвященный сказал. Вот пусть и достанется народу. Пошли, я скажу краеведу…

Я против такой постановки вопроса горячо возразил и, пока мы возвращались от входа к своему месту, недвусмысленно намекал, что неплохо было бы эту историческую загадку попробовать распутать самим. Кто его знает, вдруг там окажется такое, что волосы дыбом встанут — и не только на голове? Вдруг действительно — клад. — Кроме того, есть опасность на самом деле засветиться: если узнают, что Посвященный передал ему узелковое письмо… нетрудно будет сделать вывод, после каких трагических обстоятельств сия передача произошла — со всеми вытекающими отсюда последствиями… Но Бо был настроен скептически — не верил он в благоприятные исторические расклады. И от причастности к трагическим событиям в балке открестился двумя штрихами — недаром в нашем кругу имеет репутацию хитрющего лиса.

— Мы придем, — сообщил он краеведу, который, как мне думается, уже и забыл о своем предложении — на момент нашего возвращения он мило беседовал с другими застольщиками. — Ты только звякни заранее — предупреди. А то непорядок будет, если без предупрежа. Мало ли какие у нас дела.

— Отлично! — обрадовался краевед. — Ты будешь гвоздем программы! Я тебе старинную книжку подарю — там про твоего пращура написано.

— Спасибо, — вяло отреагировал Бо на обещание — он вообще книги почитывает, но в основном детективы. — Я тебе тоже кое-что подарю. У меня там от дядьки кое-что осталось. Еще с сибирских времен, когда все вместе жили…

— Да неужели?! — живо заинтересовался краевед. — И что же там осталось?!

— Ну это — как его? — Бо толкнул меня в бок — я кисло ухмыльнулся и подсказывать не спешил, намекая, что вот сейчас как раз самое время переосмыслить решение насчет такого скоропалительного подарка. — Ну — кожаная веревка, а на ней — узлы. — Остановить Бо было довольно проблематично, как в вопросах расправы, так и при акте широкодушевного дарения — тем более когда он был, что называется, “под градусом”. — Ну, послание, типа…

— Узелковое письмо? — Краевед от радости чуть не подпрыгнул. — Неужели такое… такой раритет все-таки существует? До сих пор я встречался лишь с письменными упоминаниями…

— Я те говорю — то самое письмо. — Бо доверительно подмигнул. — Личное послание хана, ебтэть. Завещание, типа, духовное. Прикинь?!

— Это раритет!!! — Краевед от волнения осип и почему-то перешел на “вы”. — Это… Это… Эм-м… Вы представляете себе, что это такое вообще?! Нет, это что-то невообразимое… Только вы никому — я вас прошу…

— Да почему — никому? — небрежно бросил Бо. — Пусть всем будет — народное же. Пусть все приходят в музей и офуевают: ну ни фуя себе, какие офуенные узлы, бля!!! Вот это узлы так узлы, ебтэть! Это вам не пидеркакакая-нибудь засранная или коврик обтруханный! Только условие…

— Условие? — насторожился краевед.

— Да не, не деньги, что ты! — успокоил Бо. — Условие: никому не говори, что от меня. Придумай что-нибудь — откуда взял. Понял, нет?

— Понял. — Краевед недоуменно пожал плечами. — Но почему, собственно…

— Я сказал, — отрезал Бо. — Если не обещаешь — нихера не получишь. Понял?

— Понял, — кивнул краевед. — Не хочешь — как хочешь. И вообще, бескорыстие и альтруизм — это прекрасно…

Вот такой широкий жест…

Легко представить себе мое негодование: я почему-то рассчитывал, что после приключений с добычей компромата мы на некоторое время задержимся в гостеприимной

Калмыкии и самую малость развлечемся с ханским завещанием. Никто же ведь не знает, что там на самом деле. Вдруг действительно: координаты. Представляете? Чем мы с Бо хуже героев приключенческих романов, на которых на ровном месте обрушиваются древние рукописи и полуистлевшие карты с указанием места захоронения сокровищ?!

Но — Бо обещал подарить. В нашем кругу разбрасываться обещаниями не принято — я уже говорил. Если обещал, будь добр — выполни. Так что уговаривать боевого брата взять слово назад даже и не стоило. Это было бы просто неприлично…

…Героически добив оставшийся кумыс, я технически рассчитал время воздействия целебного напитка и спустя пятнадцать минут, когда организм выдал первый тревожный сигнал о переполнении газами, уже сидел в туалете. Живописать весь акт не буду, скажу лишь, что очистительная процедура прошла с успехом. Через некоторое время, чувствуя в теле чудесное облегчение, я направился в баню на предмет проверки готовности оной к принятию моей одинокой персоны в жаркие объятия.

Баня была в порядке. Небольшое кирпичное строение, отделанное изнутри деревом (газовая колонка в пристройке снаружи), с компактным предбанником, заполненным пучками полыни и дубовыми вениками, источавшими в сухом преддверии жара терпкий аромат.

В Элисте вообще к баням отношение особое. Многие калмыки, длительное время проведшие в ссылке, соорудили в своих усадьбах вполне сносные баньки по сибирскому образу и подобию. Те же, кто лишен такой возможности, регулярно посещают многочисленные сауны и парные общего либо учрежденческого типа.

Перед отправкой в баню я настолько пришел в себя, что вспомнил про трофеи, добытые на поле боя. На мой взгляд, Бо проявил досадную беспечность, оставляя оружие и экипировку в нашей спальне — мешки так и лежали под моей кроватью! С другой стороны, мой ленивый боевой брат за время нашей совместной деятельности настолько хорошо изучил меня, что наверняка не сомневался: как только приведу себя в порядок, обязательно обслужу и спрячу.

Итак: обслужить и спрятать. Поковырявшись в ветхом гараже, где жил допотопный “УАЗ” дяди Бо, я запасся ветошью, паклей и маслом, поставил за угол, у клеток с энерджайзерами, два табурета (не на крыльце же этим заниматься!) и приступил к техническому обслуживанию трофеев.

Вычистив пороховой нагар, обработал тонким слоем масла все металлические части оружия, затем позаимствовал с постели Бо простынку и пододеяльник, с двух сменных костюмов Бо (хотел толстый родичей удивить, на каждый день торжества — новый костюм!) содрал целлофан, на скорую руку соорудил импровизированные чехлы и, достаточно герметично упаковав оружие с боеприпасами в мешки, отправился на рекогносцировку.

Довольно скоро выяснилось, что лучшим местом для схрона является узкий овражек, петлявший за забором палисадника. Судя по нетронутым зарослям кустов, окрестная детвора сюда не шастает: в Элисте масса недостроя и других более интересных мест для ребячьих тусовок, чем ирригационные прорехи в жилом секторе. Ржавый гвоздь из полусгнившей доски — долой, доску — в сторону, и мы уже в овраге. Если приспичит, рукой подать и в то же время вне усадьбы. Попробуй докажи, что наше. Мало ли что здесь закопано — тут у вас, говорят, террористы всякие ходют!

Сбегав за лопатой, я тщательно исследовал окрестности на предмет обнаружения непрошеных свидетелей, наличия таковых не отметил и, воровато озираясь, оборудовал в кустиках схрон по всем правилам военного искусства.

Свершив обряд захоронения трофеев, я изрядно вспотел и встретил данный факт с оптимизмом: токсины выходят! Не удовлетворившись, однако, первичным потением, я решил перед отправкой в баню дополнительно размяться и, воспользовавшись советом Бо, посетил тот самый сарай, в котором Санал оборудовал спортзал.

Санал — двоюродный братец Бо, двадцатипятилетний оболтус, фанат рукопашки и доморощенный спортсмен-универсал (ничем серьезно не занимается, но все перепробовал и ведет себя соответственно — примерно как трехкратный чемпион мира по боям без правил).

В сарае действительно было мило: самодельная груша в чехле из хорошей кожи, прошитом отличной кожаной бечевой, вкопанные в землю машки, обтянутые все той же кожей, сделанная на заказ штанга, гантели с разновесом и…

— Оп-па! — Вот тут я вспотел гораздо серьезнее — и даже тренироваться не пришлось. Вспотел я, дорогие мои, от внезапно пронзившей меня мысли.

Дело в том, что спортсменистый Санал трудится на республиканском предприятии “Арсчи”. Предприятие специализируется на производстве разнообразных изделий из кожи: национальная одежда, дубленки, всякие там чуни и чувяки (или как там они еще называются на местном диалекте) и так далее. Платить деньги на этом “Арсчи” считается признаком дурного тона, зарплату выдают исключительно продукцией производства — только не готовой, а первичной.

В общем, не буду растягивать прелюдию к осенению или, если хотите, к озарению: в углу сарая громоздилась куча этой самой продукции. Разнообразные лоскуты кожи, куски выделанной овчины и… мотки кожаной бечевы, которой, судя по всему, прошивались эти самые изделия.

В общей сложности, по моим скоротечным подсчетам, этой бечевы было километра три, не меньше. И представьте себе, показалось мне, что похожа сия бечева как две капли воды на ту, что послужила в свое время ханскому шаману для вязания узелкового духовного завещания…

— Вот так, значит… — тихо сказал я, опускаясь на кучу кожаных ингредиентов и пытаясь представить себе, насколько этична будет пакость, которую я собирался сей момент соорудить. — Значит, так…

Впав в раздумье, я прогулялся в дом, вытащил из вещей Бо кисет с “завещанием” и вновь вернулся к сараю.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что бечева там и там имеет ряд существенных различий. Та, что в кисете, была несколько толще, гораздо темнее и значительно мягче современного материала, полученного Саналом в “Арсчи”.

Не будучи специалистом в данном вопросе, я сделал вывод, основываясь на имеющемся наборе исходных данных: материал-то один! И там и там — кожа. То, что в ней за три столетия появились лишние радионуклиды, канцерогены и прочая дрянь, особой роли не играет. Просто та бечева, что в сарае, высохла и скукожилась. А наглухо завязанный кисет сыграл роль своеобразного термостата. Отсюда и мягкость.

Выбрав в куче моток посимпатичнее, я бросил его отмокать в бочку с водой, а сам сел у сарая, размотал ханское наследие по всей длине и принялся его изучать. Тут выяснилась одна деталь, на которую я при первом поверхностном осмотре внимания не обратил. Завещание было разделено на два фрагмента. Основной составлял что-то около трех с половиной метров в длину, а второй был вообще несерьезным: сантиметров шестьдесят, не более.

— Ну и к какому концу его приставлять? — пробурчал я, полагая, что вследствие ветхости бечевы произошел отрыв какой-то части послания.

При более подробном рассмотрении оказалось, что бечева, несмотря на древность, по-прежнему сохраняет первозданную прочность и об отрыве здесь не может быть и речи. Оба фрагмента завещания с двух сторон были отрезаны острым ножом: срезы очень ровные, сделаны под одинаковым небольшим углом и слегка скруглены под воздействием времени. Кроме того, если узлы основного фрагмента располагались на достаточно большом удалении друг от друга, то на коротком отрезке они буквально “сидели” один на другом, а в двух местах даже образовали некое подобие гроздей.

— Шамана бы сюда, — мечтательно сказал я. — Хоть пару намеков — чего там такое…

Увы, данное пожелание было не намного реальнее, чем существование в природе обожаемого дамами сказочного героя — Многочлена (в народных кругах он имеет более, конкретное имя: Шестиглавый Семифуй). Бо сказал, что настоящие шаманы избегают людского общества и найти их чрезвычайно трудно. Поэтому мне оставалось ограничиться созерцанием.

Всматриваясь в лежавшие передо мной фрагменты бечевы, я пытался представить себе, как человек из легенды составлял ханское завещание. Мне очень хотелось уяснить для себя, какие движения делали его пальцы, ловко вязавшие узлы, каков в целом общий стиль такой вот вязки. Эти умозрительные упражнения были вовсе не лишними в свете того, чем я собирался заняться спустя полчаса.

В конечном итоге мое балованное воображение, вволю поплясав на потемневших от времени бечевках, выдало вполне целостный образ вязальщика завещания. Этакий мрачноватый мудрый старичок, сидящий в сгорбленной позе на какой-нибудь кошме, почтительно слушающий хана и неторопливо, машинально нанизывающий узлы. При этом, возможно, он даже не смотрел на свою работу, а. скорее всего прикрывал глаза и шевелил губами, проговаривая про себя важные и значительные слова ханского послания потомкам.

Только вот проговаривал ли он координаты — я так и не представил. Зато уяснил для себя природу короткого фрагмента. Скорее всего старичок связал основной фрагмент и что-то упустил. Что-то, по его мнению, особенно важное. И когда он это понял, то отрезал еще кусок бечевы и довязал последний фрагмент…

Поздравив себя с выдающимися аналитическими способностями, я решил, что достаточно вошел в образ и вполне готов к производству бракованной репродукции. Достав из бочки отмокшую бечеву, я растянул ее на траве рядом с подлинником и принялся вдумчиво вязать узлы. При этом я самую малость лукавил, слегка меняя расстояние между узлами и в произвольном порядке переставляя отчетливо выраженные тесные группы. Наловчившись на большом фрагменте, маленький отрезок я составил и вовсе уж стихийно.

— Пусть попотеют ваши шаманы, — пакостно ухмыльнувшись, пробормотал я, закончив вязку и любуясь на свою работу. — Если вообще таковые в природе существуют…

Завершающим штрихом моего рукоблудия было купание репродукции в конопляном масле. Только не надо думать, что я питаю какое-то особое пристрастие к производным вульгарной Cannabis, которая, кстати, повсеместно растет на территории Калмыкии в приятном для местных торчков изобилии. Просто на кухне обнаружилось два вида масла: пресловутый “Идеал” в ограниченном количестве и конопляное местного производства — целая фляга. Машинное я отринул еще раньше — воняет. Как видите, особого выбора у меня не было.

Искупав подделку, я вывесил ее на бельевую веревку и стал дожидаться, когда солнце сделает свое дело.

Спустя пару часов все было готово. Не без содрогания в сердце я упрятал репродукцию в старинный кисет и вернул в сумку Бо. А подлинник герметично упаковал в два пластиковых пакета и прикопал в корнях смородины, у самого забора. Если целенаправленно выкорчевывать смородину не будут — ни за что в жизни не найдут. В случае чего нетрудно забрать, не заходя на территорию усадьбы. Как только разделаемся с компроматом, можно будет заняться розысками шамана, наведением справок и вообще выяснением характера данного завещания. Это Бо у нас — прагматик и конченый скептик, категорически не желающий верить в какие бы то ни было дары Судьбы и признающий лишь результаты своего труда. А ваш покорный слуга с детства увлекается всяческими историческими парадоксами, загадками и явлениями мистического плана.

И еще. В отличие от Бо я твердо знаю, что самое распространенное заблуждение — это “со мной такое произойти не может”.

Заблуждение данное касается как бед и несчастий, так и счастливых случаев. Маньяки всегда выбирают совершенно посторонних субъектов и субъектш, не имеющих к тебе никакого отношения. На них же (не на маньяков, а на субъектов!) обваливаются верхние этажи, проливаются совершенно случайно кислотные дожди, нападают террористы и так далее.

В общем, хреново им, этим абстрактным субъектам. Но ради справедливости следует заметить, что счастливые случаи происходят тоже исключительно с ними — нас они не касаются. Ну-ка, с трех раз — кто из ваших знакомых хоть раз нашел карту с координатами сокровищ или откопал на даче у своей любовницы клад?

Так вот — я отнюдь не приверженец данного заблуждения. Потому что на личном опыте постиг: все невероятное, что в мире случается, может случиться и с тобой. Не верите — читайте первые две книги из серии “Профессия — киллер”…

* * *

…Желающих приютить незаконнорожденного в ханской ставке не нашлось. Матушка его, ненаглядная любушка степного царя, давно померла по женской болезни, а половинчатые родичи все, как один, воротили морду — знаться не желали.

Ублюдок, сын рабыни. Именно так они его промеж себя называют. С ублюдком на равных знаться зазорно. А для куражу при себе терпеть, чтоб ноги об него вытирать да потешаться, — не выходит. Больно заносчив да горд, держится так, словно и впрямь полноправный царевич. А раз так — ну его к нечистому, такого сородича…

Бокта держался гордо да независимо не по дури молодецкой, а потому, что знал себе цену, умен был да начитан поболе любого инока. На войне начальники ценили его за доблесть да недюжинную смекалку, и никто не спрашивал, каких он кровей. Все знали: сотник Бокта — храбрый и умный командир, бравый воин, которому можно поручить любое лихое дело.

Кроме того, незаконнорожденный хорошо знал историю. Из истории выходило, что для великих свершений не обязательна чистота происхождения. Великий князь Владимир Святославович тоже был сыном рабыни и в свое время натерпелся от заносчивых родичей. Однако клеймо ублюдка не помешало ему объединить под своей железной рукой все народы земли Русской и влить их в лоно христианской церкви…

Бокта с Никитой (тот самый побратим, коего на кол тащили, да не дотащили) остановились на Казачьей заставе. Служилые славно привечали соратников, лелеяли как самых дорогих гостей — к пластунам в Войске отношение особое, почетное. Казачий полковник Ефрем Зотов поселил их в отдельной комнате в своем домике, в баньке попарил, два дня гуляли напропалую: пили русскую хлебную, закусывали каспийскими балыками, копченной с осени сайгачатиной да оставшейся в закромах крепкой астраханской картошкой, что в степи за диковинку считалась.

Чтобы не числили пластунов от службы гуляющими, Ефрем поставил обоих к своему реестру на запись — как бы по службе государевой прибыли, не самочинно. Потом ездили с полковником и его калмыцкими дружками охотиться на волков, потом опять пили от скуки…

— Нетто нам надо ждать, когда хан преставится? — опухнув от перепоя, спросил утром четвертого дня Никита. — Не пора ль до дому? Спросить у полковника нестроевых лошадей в кредит да и…

— Терпи, братка, — негромко молвил сотник, косясь на дверь, как бы полковник не услышал. — У нас тут дело — не просто так штаны протираем.

— Что за дело? — живо заинтересовался Никита. — Войны-то нет, какое у нас тут дело?

— То не моя тайна, — объяснил Бокта. — Так что ты мне так верь, без сказу.

— Я тебе всегда верю, — сказал Никита. — Да только чудно… И до которого дня нам тут дармовую водку пить?

— Да не знаю я, братка, — пожал плечами Бокта. — Как бог даст. Дело исполним — сразу и тронемся…

…Потом народ сказывал, что в ночь кончины хана над степью полыхали малиновые зарницы, ярко освещавшие Ставку, а где-то вдали громыхал необычно ранний даже для юга гром. Песок странно пел, а ветер выл так злобно, что становилось не по себе даже старым шаманам, бывшим с духами природы на короткой ноге…

А под утро мглистое небо исторгло тоскливый вздох, от которого остановились на мгновение сердца у всех живущих окрест и на востоке стала угадываться в яростном сплетении гигантских метущихся теней борьба демона тьмы с Белым Старцем. И будто бы спустя малое время небеса разверзлись и обрушили на Ставку снежную бурю…

Известно, что народные предания зачастую изобилуют красочными преувеличениями и цветистыми пассажами, не совсем точно отражающими события, имевшие место в действительности. Но вот факт: в ту ночь действительно все спали скверно, собаки выли тревожно, а под утро пошел снег.

Снег падал величаво и спокойно, густыми мягкими хлопьями ложился на сырую землю, покрывая грязную степь девственно-белыми погребальными одеждами. Небо готовило хану Белую Дорогу…

К головному отряду верхоконной знати, сопровождавшей покойного в последний путь, незаконнорожденного и близко не подпустили. По происхождению не признан, а по чину — рылом не вышел. Какой-то там сотник, по табели о рангах стоящий ниже любого рядового воина ханской гвардии…

Пластуны ехали на чужих лошадях, опоясанные чужими же саблями, в левофланговой колонне почетного эскорта, выставленного от казачьей сотни в соответствии с нормами посольского церемониала.

Эскорт, смотревшийся малой каплей в море монолитного калмыцкого войска, принимавшего участие в траурной процессии, вскоре был оттеснен на задний план совместно с войском: многочисленные мелкие родичи хана, не вошедшие по положению в головной отряд, но окруженные большой свитой, стремились прорваться вперед, грубо отпихивая остальных и втихаря постегивая чужих лошадей плетьми.

Ввиду такого недостойного поведения “мелких” в процессии возникала не приличествующая случаю суета и неразбериха, и ханские гвардейцы, с саблями наголо следившие за порядком, вынуждены были бить плашмя клинками по мордам лошадей зарвавшихся родичей покойного.

Лошади оглушительно верещали, родичи огрызались, доказывая гвардейцам, что этак вот с ними поступать не след, поскольку в их жилах тоже течет капля ханской крови, из головного отряда грозно требовали прекратить шум…

И вот эта возня, по сути своей мелочная и ничего не значащая как-то умаляла величие последнего шествия степного владыки и сводила на нет всю его грандиозную пышность…

Никита, стремя в стремя ехавший с Боктой, с немалым удивлением наблюдал, как по румяным щекам побратима ползут широкие мокрые дорожки. За все время, что они провели вместе, Бокта ни разу не обмолвился об отце добрым словом. Вернее, совсем не обмолвился — никак. Воспитанный жестким патриаршим укладом, степной богатырь просто не желал говорить дурного о своем господине и повелителе. А доброго сказать было нечего. Что можно сказать хорошего про человека, отдавшего свое дитя в заложники и заведомого уверенного в том, что в случае его политических промахов или просто нелояльного поведения по отношению к Державе это дитя будет предано смерти?

— Не по-людски этак вот, — шепнул Ефрем Зотов, склоняясь к Никите и тыча нагайкой в сторону медленно отдалявшегося от них отряда пышно разодетой верховной знати. — Ну и што с того, што незаконный? Сын все же, не в тальнике подобрали… Родная кровь как-никак. Нехорошо этак вот…

На другой день объявили волю Повелителя Степи: преемником назван десятилетний сын черкешенки Джан — Рандул.

В Ставке пожимали плечами: иначе как капризом больного человека такой подарок потомкам назвать было нельзя. До последнего момента наиболее реальным претендентом считался опытный военачальник и правитель князь Дондук-Даши из рода Хо-Урлюка, как и Дондук-Омбо — внук хана Аюки. В России — безвременье и разброд, что не может не отразиться и на окраинах. Ставить в такое время ханом десятилетнего мальчишку, до совершеннолетия которого управлять от его имени будет молодая своенравная мамаша некалмыцкого происхождения, — значит обречь Степь на распри и междоусобицы, которые могут иметь самые непредсказуемые последствия.

Однако неожиданным назначением наследника ханские капризы не ограничились. Куда-то бесследно канули сокровища, взятые в Турецком и Кавказских походах, о которых столько шушукались родичи, надеявшиеся получить в наследство хорошие доли. Ни о каком наследстве вообще речи не шло! Единолично утаить такое царица Джан не смогла бы, даже если бы очень хотела; воля была объявлена Совету нойонов в полном составе.

Оставалось с удивлением принять как данность: хан преподнес родичам двойной сюрприз. Не только дал им повод для междоусобиц, назначив своим преемником малолетнего ханыча, но и унес тайну своего клада в могилу…

Князья до своим владениям не разъезжались — как будто чего-то выжидали. После объявления монаршей воли отношение к незаконнорожденному изменилось, как по мановению волшебного жезла. Самые знатные родичи, наперебой зазывали его в гости, высказывали соболезнования и щедро одаривали.

Возглавила список царица Джан: утречком другого дня после похорон от нее прибежали люди в слободу, просили быть непременно, без церемоний.

Разговаривали долго, беспредметно: правительница боялась выдать свои истинные намерения, верно оценив в пластунском сотнике умного врага, и потому беседа получилась ни о чем, но проникнута была показательной родственной, приязнью и обещанием помочь во всех вопросах, каковые могут возникнуть.

— Теперь гляди — они все наперебой начнут мне в жопу дуть, — загадочно пообещал побратим Никите. — Только успевай подставлять…

Прав оказался сотник. После царицы родичи звали как по расписанию, не всегда даже соблюдая очередность в соответствии с рангом. О незаконном происхождении речь никто не заводил, зато все клялись в вечной дружбе, прозрачно намекали на несуразность ханской воли и вполне определенно заявляли: не слушай никого, примыкай ко мне, настоящий друг — только я! Остальные родичи — отъявленные мерзавцы и предатели, в любой момент всадят нож в спину.

Самым щедрым оказался князь Дондук-Даши, которого царственный родич так неожиданно обнес престолонаследием. Князь подарил Бокте две новые кибитки, четверку сменных лошадей, белую юрту, пятерых молоденьких наложниц и два бурдюка трофейного крымского вина. Предложил расквартироваться в его стане и в последующем откочевать в его владения.

— У орсов сейчас неразбериха, прочной головы нет. Никто тебя не хватится. Да и пора подумать о своей шкуре. Если наша черкешенка чего выкинет, с тебя первого спрос, как с аманата. Решай сам, племянник, ты багатур, тебе советовать не след…

Бокта над таким трогательным участием в своей судьбе только посмеивался. Вел себя странно: кочевать с влиятельным дядькой вроде и не собирался, но возвращаться в слободу тоже не торопился. С заставы они съехали в тот же день, поставили дареную юрту на краю стана Дондук-Даши, уложили в кибитки даренное родичами имущество и сутки напролет потихоньку развлекались с дареными наложницами, щедро сжигая неуемную энергию молодецких чресл.

Никита о причинах такого поведения побратима более не допытывался, но затылок чесал не раз, пытаясь понять, что же за всем этим кроется. Назойливым быть не хотелось — ежели ты воин, любопытство напрасно проявлять негоже: враз не ответили, в другой — не лезь. Однако от любопытства напустил на себя кручинный вид, будто его даже жаркие молодки не радуют да дареное крымское вино.

Бокта на деланую кручину побратимову внимание обратил, хмыкнул в усы.

— Поутру уложимся, — сообщил, выведя Никиту во двор, чтобы наложницы не слыхали. — Засветло потихоньку тронемся. Любо?

— Долго с барахлом, — посетовал Никита. — Полковник сказывал, в воскресенье на Астрахань конвой пойдет с реестром да доносами по обстановке. Кибитки с девками да поклажей попросили бы привезть, а сами одвуконь, а? Помчались бы как ветер, другого дня в слободе были б…

— А негоже нам — как ветер, — хмыкнул Бокта. — Да и не в ту сторону пойдем…

Ночью в ханской ставке несколько раз заводилась какая-то нехорошая возня, сопровождаемая невнятными криками и лязгом клинков. Было ль такое ранее — неизвестно, ночевали на заставе, а она сильно в стороне, где-то чего, глядишь-, и недослышали. Когда случилась возня в первый раз, Никита вскочил, отпихнув двух гревших его наложниц, рванул из ножен даренную полковником саблю и принялся будить побратима.

— Ложись, спи, — сонным голосом посоветовал Бокта. — Мало ли кого гребут?

— Может, ну ее, юрту, пойдем ночевать на заставу? — тревожно прислушиваясь, сказал Никита. — Как ни то — свои, не выдадут…

— Вот как раз по ночи попрешься через Ставку — и попадешь, — резонно заметил Бокта. — Спи. То не про нашу душу гомон…

Гораздо засветло Никита запалил сальный светильник и растолкал всех собираться — так и не сомкнул глаз всю ночь, ждал напасти. Женщины только успели растопить дзоголому< Дзоголома — печь такая, блин, степная — типа тандыра. > под лепешки да запрячь лошадей в кибитки, как пожаловали незваные гости.

— Выйди, хозяин, поговорить надо, — сердито распорядилась плоская усатая рожа, возникшая во входном проеме юрты.

— То ж гвардейский десятник, что с Назаром нас брал! — севшим враз голосом прошептал Никита, хватаясь за саблю. — Что сказал?

— Говорить хочет. Ты не ходи, я сам…

Бокта оружия брать не стал, накинул доху и вышел без опаски. Никита побратима не послушал, тревожной тенью маячил сзади, держа руку на сабельной рукояти.

Незваные пришли с жирно чадящими факелами — было еще темно, на востоке едва серела скудная полоска рассвета — стояли широким полукругом, числом поболее дюжины, оружные, в доспехе. Десятник стоял в центре, выступая от дюжины на пять шагов впереди, его охраняли двое рослых воинов.

Никита присмотрелся — так и есть, среди воинов были и ханские гвардейцы, что взяли их со слободы в полон. Сердечко нехорошо екнуло, скакнуло в живот и тотчас же вернулось обратно, опухнув от боевой злобы. Ежели сеча завяжется — первым делом рубить усатого десятника, потом двоих, что торчат обееручь от него. За это время Бокта успеет метнуться за саблей и даренными родичами пистолями. Аи, негоже как, зачем без оружия вышел?

— В путь собрался? — спросил десятник.

— Собрался. — Бокта хмыкнул. — Проводить пришел?

— Долг за тобой, — без обиняков бросил десятник. — За убитого нукера. Как можно ехать, не отдавши долг?

— Какой долг? — искренне удивился Бокта. — Повелитель простил мне долг! Ты же знаешь…

— Теперь хан Рандул — Повелитель, — грубо прервал десятник. — А что тебе простили — я не знаю. Сказать ты можешь все, что хочешь, ты ученый.

— Назар знает, — напомнил Бокта. — При Назаре было.

— Сейчас темно. — Десятник нехорошо осклабился и ткнул плетью в сторону Ставки. — Когда будет светлее, ты увидишь голову Назара на копье. Он умер, как подобает предателю.

— Назар?! — Бокта аж подпрыгнул от удивления. — Предатель?! Я не ослышался?

— Назар — предатель, — кивнул десятник и со значением сказал: — Теперь я — шидар кя. Долг — за тобой, сотник…

— По личному распоряжению Джан, — тотчас же смекнул Бокта. — Следят, значит! Верно хан сказал — все по-его вышло…

— Ехать нельзя. Скажи своим женщинам, пусть сгружают поклажу, — миролюбиво подсказал десятник. — Или ты готов заплатить?

— Забирайте все. — Бокта обвел рукой вокруг себя. — Тут хватит. Юрта, кибитки, тряпки, десяток овец. Себе с братом я оставляю четырех лошадей и оружие. Если мало — заводных коней тоже отдадим.

— Ты обещал свести у ногаев табун, — напомнил десятник. — Что твоя юрта и кибитки? Ханский гвардеец стоитв десять раз дороже, чем все твое имущество.

— Кому обещал? — презрительно прищурился Бокта. — Тебе, что ли?

— Повелителю… — брякнул было десятник, да осекся.

— Повелитель теперь — хан Рандул, мой сводный братец, — не пощадил десятника Бокта. — А голова присутствовавшего при обещании Назара — на копье. Так что мне никто не прощал, потому что я ничего никому не обещал. Иди с миром, десятник, — мне собираться нужно.

— Я шидар кя, а не десятник, — с угрозой в голосе выдавил десятник. — Ехать нельзя. Долг за тобой.

— Не хочешь ничего брать — твое дело. Я поехал. Бокта нарочито повернулся к десятнику спиной и шагнул к юрте, тихо шепнув Никите:

— Не балуй, братка. Дурного нам не сделают, мы им живые нужны…

— Стоять!!! — крикнул десятник, подняв руку.

Двое воинов, застывших справа и слева от командира, рванули из ножен сабли и встали поудобнее, разворачиваясь для боевого замаха.

— Ар-р! — Коротко рявкнув, Никита сильно толкнул побратима, бочком скакнул к десятнику и сделал молниеносный выпад, целя острием сабли в горло.

— Ать! — Десятник оказался на диво проворен — так же молниеносно откачнулся назад, уходя от смертоносного клинка за плечи стоявших рядом гвардейцев, и тотчас же выхватил из ножен саблю. Гвардейцы сноровисто выправились в одну линию с командиром: в грудь пластуна уперлись сразу три сабельных острия.

— Не балуй! — крикнул упавший на корточки Бокта. — Не тронут — я сказал!

— Да хрен там! — не поверил Никита, неуловимым круговым финтом отбрасывая все три клинка вверх, одновременно уходя в сторону и наотмашь рубанув саблей крайнего справа воина. — Х-х-хек!

“Бульк! ” — воин безмолвно завалился наземь, забрызгав сапоги гвардейцев кровавой кашей.

— Р-р-р! — Никита кувыркнулся назад, прикрывая встающего Бокту, извернулся, собираясь рубануть десятника… Но в этот миг откуда-то сзади прилетела сеть с шарами и накрыла побратимов. Тотчас же наскочили гвардейцы, принялись пинать и вовсю угощать ослушников клинками, опуская их плашмя.

— Ох! Ох! Ох! — кряхтел Бокта, съежившись калачикоми пряча лицо от ударов. — Что ж не слушал старшого, чертов сын? Будет нам теперь — на орехи…