💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава пятая Не переселиться ли нам в Палезо?

Жорж Санд – Огюсгине де Бертольди, 31 марта 1864 года: Успех «Вильмера» позволяет мне вернуть себе, хотя бы частично, свободу, которой я была совсем лишена в Ноане все эти последние годы по милости добрых беррийцев. Все они, начиная от сельских сторожей Берри и до друзей моих друзей – бог знает, существуют ли они вообще! – хотят пристроиться благодаря моему большому влиянию. Моя жизнь проходила в ненужной переписке и в ни к чему не ведущей услужливости. И при этом посетители, которые никак не хотели понять, что вечер – время моего отдыха, а день – рабочее время. Дошло до того, что у меня для работы оставалась только ночь, а я уже не могла выдержать это. И к тому же Ноан обходится невозможно дорого – я должна беспрерывно продолжать эту изнурительную работу. Теперь я меняю этот образ жизни; меня это радует, и мне смешно, что меня жалеют. Моим детям это тоже понравится, ведь они были заточены в Ноане из-за парижских визитов; мы поселимся в Париже близко друг от друга и будем возвращаться вместе в Ноан, когда нам захочется провести там некоторое время. По этому поводу было много сплетен, и я смеюсь, когда мне говорят: «Вы нас покидаете? Как вы сможете жить без нас?» Эти славные беррийцы! Уже довольно много времени они живут только благодаря мне…

Жорж не говорила Огюстине всего; совсем другие причины объясняли ее желание покинуть Ноан. Уже давно Морис Санд и Мансо были во враждебных отношениях. Морису было тяжело видеть своего товарища, сверстника, человека, по его мнению, посредственного, в роли признанного фаворита Санд. Морису было унизительно сознавать, что Санд передала «старику Манселю», как секретарю, счетоводу и quasi^[66] режиссеру, все права фактического управления Ноаном. В Мансо было поразительное сходство с популярными героями романов Жорж Санд. Его бескорыстие переходило в одержимость: как только у него появлялись хотя бы четыре су, он стремился отдать их. Санд, своей Даме, он был предан, как собака; с остальными – мрачно горделив. Кроме того, он был талантлив. Искусствоведы считали его превосходным гравером; он обнаруживал некоторое понимание театра; он написал, со значительной помощью Жорж, маленькую пьесу в стихах, которую сыграли в Одеоне; он руководил вместо Санд репетициями, читал пьесы актерам. Друзья дома – Дюма, Флобер, граф д’Орсэ обращались с ним самым сердечным образом: принцесса Матильда приглашала его к обеду; принц Наполеон присутствовал на его премьере.

Гонкурам, которых поразили важность, невозмутимость, полусонное состояние и монотонный, почти как у автомата, голос госпожи Санд, Мансо, слегка напоминая человека, показывающего феномена, объяснял ее исключительную работоспособность: «Ей безразлично, если ей помешают… Предположите, что у вас открыт кран; к вам входят, вы его закрываете… Вот так у госпожи Санд!..» Преданность была взаимной. Дюма-сыну Жорж пела хвалы в адрес Мансо: «Вот человек, которого вы можете уважать, не боясь разочарования. Это существо – сама любовь, сама преданность! Очень возможно, что те двенадцать лет, которые я провела с ним с утра до вечера, примирили меня в конце концов с родом человеческим…»

В 1863 году натянутые отношения в Ноане стали невыносимыми. Морис и Мансо ссорились из-за Мари Кайо, которая, опьянев от своих успехов на сцене и в жизни, стала беззастенчиво фамильярной. Как во времена Шопена, Морис предъявил матери ультиматум: «Он или я… Один из нас должен покинуть Ноан». На какое-то мгновение показалось, что она пожертвует Мансо.

Записи Мансо, 23 ноября 1863 года: В результате неизвестного мне разговора мне объявляют, что я свободен и могу уехать в ближайший Иванов день; было пролито много слез по этому поводу! Но продолжалось все это недолго! Вот и вся благодарность за пятнадцать лет преданности! Я предпочитаю отметить это здесь, чтобы никогда не плакать об этом в будущем и надеяться, что позднее это заставит меня улыбаться. Но все равно: человечество в большей своей части печальная штука… Итак, я вновь обретаю свободу, и если захочу полюбить еще раз кого-нибудь и опять быть преданным, так как вся радость моей жизни в этом, то сумею сделать это совершенно свободно… Свобода! Это прекрасно…

Здесь слова, добавленные позднее, почерком Мориса Санд: «Перечитайте «Тартюфа»! – Морис».

Но после ночи размышлений Санд решила, что сейчас положение иное, чем в 1847 году. Морис женат, у него есть сын, отныне он может обходиться и без постоянного присутствия матери; Мансо, серьезно больной Мансо, не должен быть брошен. 24 ноября Жорж сделала выбор: Мансо и отъезд.

Записная книжка Жорж Санд, 24 ноября 1863 года: Я не грущу. Почему? Мы все это знали, ведь все шло плохо. И я тоже получаю мою свободу… И мы же не расстаемся, и все довольны переменой. Я же мечтала, чтобы хотя как-нибудь переменилась эта жизнь, полная огорчений и несправедливости. Уедем, дружище. Уедем без досады, без злобы и никогда не будем расставаться… Все им, все для них, кроме нашего достоинства и самопожертвования… Никогда^[67].

Здесь надпись почерком Мориса Санд: «Перечитайте роль отца в «Тартюфе». Моя мать всегда обманута. – Морис».

Последовали тяжелые дни. Госпожа Санд, потрясенная серьезностью решения, заболела и спала «одетая» на своей кровати. Мансо «с натянутыми нервами» сновал взад и вперед между Ноаном и Парижем в поисках помещения в деревне. А марионетки, несмотря на все, продолжали свои игры.

Записи Мансо, 26 декабря 1863 года: Мадам чувствует себя, наверно, нехорошо сегодня. Она немного нервничает. После полудня она спит. Вечером с увлечением занимается костюмами для марионеток. Это уже не игра, это помешательство… А когда марионеток не будет?..

Потому что, победив, Мансо стал беспокоиться при мысли, что он лишает Мадам ее привычной семейной жизни. Год закончился обычным ритуалом.

Записная книжка Жорж Санд, 31 декабря 1863 года: Холод. Я не выхожу. Я разговариваю с Морисом о «Снежном человеке»… Лукуллов обед: молодые куропатки, начиненные трюфелями, зеленый горошек, меренги; потом сигареты, домино. Лина поет. Бьет полночь. Все смотрят друг на друга. Приносят Кокотона; он проснулся и весел, как птичка. Раздаем друг другу новогодние подарки. Грызем конфеты.

* * *

В Париже вместо привычных собеседников появились другие. Санд жила с Мансо на улице Фёйянтин, 97; она встречалась с Майарами, кузенами Мансо; биржевой маклер Родриг, бывший сен-симонист, продолжал великодушно помогать ей в благотворительных делах; встречалась с Ламберами, с сотрапезниками на обедах у Маньи. Она вставила себе зубы, через день ходила в театр и обегала все предместья, чтобы найти «домик». Майар, живший в Палезо, между Версалем и Лимуром, предложил домик. Только что умер Делакруа. Санд принадлежало более двадцати его полотен («У меня их на 70 или 80 тысяч франков, ручаюсь в этом», – писала она). Она решила продать все эти полотна, за исключением двух: «Исповедь Гяура» – это был первый подарок художника, и «Кентавр» – последнее его подношение. Эта сделка должна была позволить Санд «передать Морису очень приятную ренту в 3 тысячи франков вместо ничего не приносящего богатства» и приобрести маленькое поместье. Родриг помог в этих финансовых мероприятиях. «Вилла Жорж Санд» была куплена на имя Мансо, который обязался завещать ее Морису.

Последнее посещение Ноана – для прощания. Старый мэр – крестьянин, «отец Олар» – плакал. Морис и Лина поучали мудрости мать, оставшуюся слишком молодой сердцем.

Записная книжка Жорж Санд, 25 апреля 1864 года: Воздержание! В чем воздержание, дураки? Воздерживайтесь всю жизнь от того, что является злом. Разве бог сотворил благо, чтобы мы от него отказывались? Воздерживайтесь радоваться прекрасному солнцу и смотреть на цветущую сирень!.. Я работаю… не воздерживаясь от сожаления, что не работала больше. Но мне наскучила работа, и нет в ней интереса… Сегодня вечером читаем роман Мориса. Я училась сегодня днем делать gnocchi^[68], буду готовить это в Палезо.

Записи Мансо, 11 июня 1864 года: Последний вечер в Ноане Думаю, что мы все будем о нем вспоминать. Нечего писать оо этом последнем ночном бдении. Но помимо своей воли я думаю о том, что за 14 лет, проведенных здесь, я больше смеялся, больше плакал, больше пережил, чем за предшествующие 33 года… И вот отныне я один с Ней. Какая ответственность! Но зато какая честь и какая радость!

Здесь добавлено почерком Мориса Санда: «Какой фат! Какой глупец!»

Ссор никаких не было, все прошло вполне корректно. «Ноан свернули перед длительным отсутствием», так как Морис и Лина также отказались нести бремя этого огромного жилища: «Мои дорогие дети не хотят управлять Ноаном; они не совсем правы, это же в их интересах… но они стесняются из какой-то деликатности, очень хорошей по существу и сердечной…» Они решили уехать в Гильери, к Казимиру, оставшемуся последним прибежищем для его детей и очень любимым и Морисом и Линой.

Жорж Санд «улетела в Палезо», сопровождаемая стенаниями беррийцев, которые посылали ей вслед грустные ходатайства и почтительные прошения. В Шатре говорили о семейных неладах. Санд протестовала: «Слава богу, мы всегда живем в полном согласии: но если жители Шатра, по своему обычаю, не обвинили бы нас, это значило бы, что они заболели…» Она полюбила новую «квартиру в Париже, малюсенькую, но восхитительную, удобную, чистую, хорошего вкуса». Палезо ее очаровало.

Записная книжка Жорж Санд, 12 июня 1864 года: Я в восхищении от всего: от местности, от маленького сада, от вида, от дома, от обеда, от служанки, от тишины. Это волшебство! Добрый Мансель подумал обо всем; это совершенство!

13 июня 1864 года: Крепкий сон. Оказывается, ветрено и гремит гром. А я этого не заметила… Мы проводим день, распаковывая и расставляя вещи. Так приятно размещать свои вещи в новых шкафах и в таком чистом месте. Люси готовит нам вкусный обед и подает с аппетитной опрятностью. Мы едим землянику из нашего сада, рыбу, яйца и кофе. Это все добывает Мансель?.. Замечательно!..

Жорж Санд – Морису, 14 июля 1864 года: Это – блюдо зелени с маленьким бриллиантом воды в середине, вписанное в дивный пейзаж, настоящий Рюисдаль… Здесь хорошо спится, тихо, как в Гаржилесе, – как ночью, так и днем… Деревья великолепны, луга и хлеба роскошны, но, несмотря на такое усиленное возделывание почвы, по краям тропинок и ручьев совсем немного растений. Сегодня утром я сделала небольшую прогулку и принесла домой жимолость – розовую, голубую и сиреневую, которой у нас нет. Но что бы я хотела вам послать, это розовую таволгу с восхитительного куста из моего садика.

Едва поселившись в Палезо, Жорж Санд узнала ужасную новость: маленький Марк-Антуан Кокотон заболел в Гильери.

Записи Мансо, 19 июля 1864 года: Мы получили ужасное известие, что Марк умирает. «ГОРАЗДО ХУЖЕ. МАЛО НАДЕЖДЫ». Мы послали молодых людей сказать Майару, чтобы они нас ждали на вокзале в Со. Мы укладываем чемоданы и уезжаем Мы могли сесть на поезд из Бордо в этот же вечер, но наш поезд опоздал, и мы пропустили поезд из Орлеана – он ушел пять минут назад. Теперь мы можем уехать только завтра… Мы проводим ночь на улице Фёйянтин. Мы хорошо сделали, взяв с собой Люси…

20 июля 1864 года: Новая телеграмма: «ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ЕГО УВИДЕТЬ, ПРИЕЗЖАЙ». Приход Майара и Камиля, которых мы уговорили ехать с нами. Мы обедаем у себя, одни, на улице Фёйянтин и отъезжаем с вокзала в 7 часов 45 минут. Мы в двухместном купе…

21 июля 1864 года: Между Перигё и Ажаном мы завтракаем в нашем купе. В Ажане в половине одиннадцатого мы застаем ожидающую нас почтовую карету и срочно направляемся в Гильери, куда прибываем в 2 часа. Вот уже полчаса, как мы узнали от сельского почтальона, что приехали слишком поздно: ребенок умер сегодня утром. Первый человек, кого мы встречаем, – Морис; потом господин Дюдеван и госпожа Далиа; потом госпожа Морис…

Это последняя встреча Санд со своим мужем.

Казимир, которому было неприятно принимать ее под своей крышей, сказал: «Я не могу помешать ей приехать, чтобы увидеть внука». Когда объявили: «Карета госпожи баронессы», – Дюдеван вышел со своими друзьями на крыльцо. Аврора привезла с собой доктора Камиля Леклерка и Мансо. Она тихо прошептала: «Казимир…» – «Мадам, – сказал он, – вы знаете свою комнату; со времени вашего отъезда в ней никто не жил». Наложница вежливо сопровождала законную жену, которая сказала ей: «Я вам вверяю моего старого мужа».

На Жорж Санд было странное платье, приподнятое на красной нижней юбке; она курила огромные сигареты. Во время обеда она не сказала ни слова. Присутствующие в Гильери заметили «ее удрученный вид, ее полноту, ее отвислые щеки». На следующий день она уехала. «Какое впечатление произвела на вас последняя встреча с вашей супругой?» – спросил у Казимира доктор Сельси. – «О! – ответил он. – У меня не было желания называть ее Авророй; она была скорее похожа на заходящее солнце…»

Морис и Лина возвратились в Ноан, Санд – в Палезо. В этой скорби еще раз она удивила своих друзей силой сопротивления горю: «Какое несчастье! И однако, я требую, я приказываю иметь второго ребенка, потому что надо любить, надо страдать, надо плакать, надеяться, создавать…» Обеды у Маньи, водевиль, Жимназ, Одеон – жизнь снова пошла по замкнутому кругу. Мансо кашлял, приводил в порядок Палезо, а по вечерам играл в безик со «своей Дамой».