💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава первая Опасный возраст

Опасный возраст» переживают только те женщины, которые не жили жизнью женщины. Когда их тело начинает стареть, в них просыпается сожаление о пропущенном времени, и это приводит их к разным формам безумия. У Жорж Санд была любовь, и у нее есть слава; ей не нужно, как многим другим, грустно задавать себе вопрос: что у нее могло бы быть в жизни. Она помнит о том, что было. Несомненно, в 1852 году она переживает «состояние неизбежной слабости, связанной с возрастными изменениями в организме», но разве ее может волновать то, что поблекнет ее красота? Авторитет Жорж Санд спасает ее от людского равнодушия. Когда настанет момент перейти на характерные роли, та, которая всегда отказывалась быть только предметом роскоши, отнесется к этому если и не безразлично (каждая женщина спрашивает свое зеркало), то почти спокойно. Несмотря на свой возраст, Жорж Санд больше чем когда-нибудь сознает себя центром притяжения. Всесильный «матриарх», она царит в Ноане. Друзья Мориса – Бори, Мансо, Ламбер, Окант – благоговейно ухаживают за ней. Эжена Делакруа поразило, что в Ноане прочно обосновалось так много молодых людей.

Дневник Делакруа, 21 февраля 1852 года: «Странное впечатление производит эта бедная женщина в окружении нескольких молодых людей…», – так как Делакруа, поклонник традиций, любимец режима, уважал Санд, но с примесью некоторой суровости и жалости. А Санд считала, что единственное средство быть молодой – это жить среди молодежи: «У меня развлекаются, и потому я всегда весела…»

Морис Санд оставил нам в своих четырех альбомах с карикатурами изображение этого немного грубого веселья. Там мы находим в смешном виде и глазеющего по сторонам Ламбера и коротышку Бори. Мансо показан более деликатно. У него небольшие, тщательно подстриженные усы, он тощ и дрожит от холода после ледяного купания в Эндре. Мансо по-прежнему был любимцем госпожи Санд. Это был принц-консорт, почтительный, услужливый, золотое сердце. «Если бы вы его знали, вы поняли бы, что такую душу надо особенно ценить и бережно хранить…» Морис и Ламбер работали зимой в Париже; Бори, возвратившись из Бельгии, стремился разбогатеть, служа в парижском банке; Мансо и Мадам (он всегда ее так называл) оставались наедине. Мансо, с его сильным характером, с его честностью, приобрел такое влияние на Санд, как никто прежде. Она не могла обходиться без него, брала его с собой в путешествия и в Париж. Она посвятила ему пять своих произведений. Благодаря его вниманию она была освобождена от всех домашних забот. Каждый вечер он следил за тем, чтобы на ее письменном столе лежали тетради и стоял стакан подслащенной воды. «Все-таки, – говорил Теофиль Готье, – Мансо здорово оборудовал Ноан для ее работы! Не успеет она присесть в какой-либо комнате, как перед ней чудом возникают перья, синие чернила, бумага для сигарет, турецкий табак и линованная бумага…»

Записи Мансо, 23 июня 1852 года: Сегодня утром приехал Ламбер. Разжирел. Получил заказы на картины; завивает себе усы пробочником… Идет дождь; невозможно выйти. Разговоры. Работа. Обед. Музыка. Вышивание. Морис сочиняет пьесу. Ламбер спит. Госпожа Соланж тоже. Отправляются спать в полночь; Мадам уходит писать письма.

Записная книжка Жорж Санд, 13 января 1853 года: Барвинки, лавр-тимьян, мох, примулы, левкои, лиловые и белые. Японская айва цветет уже пятнадцать дней. Всюду изобилие фиалок – в лесах и в саду. Куст розовых пионов покрылся большими бутонами… Сильных заморозков еще нет… Мы все еще читаем Бальзака. Я написала и отправила очень добродетельный разбор Леона Леони. Перечитала «Лукрецию», чтобы завтра опять сделать разбор…

14 января 1853 года: Довольно холодная погода. Морис уезжает завтра. Мы читали Бальзака и старались смеяться весь вечер – надо же как-нибудь мириться с неизбежностью…

28 января 1853 года: Наконец получила письмо от Мориса. Погода прелестная: розы, барвинки, левкои трех цветов; мальвы – двойные, простые, пестрые; зацветают гиацинты; миндальные деревья в разгаре цветения. Вчера вечером я написала пятнадцать страниц романа. Сегодня вечером – вышивание по канве. Читаем Ivangoe^[61]. Бори спит и храпит; Соланж привязывает ему к волосам хвост от бумажного змея… Он бесится, ругается и вырывает вместе с лентой пряди волос. Вопит и бушует, бегает за Соланж, говорит ей грубости. Мансо веселится.

Записи Мансо, 1 февраля 1853 года: Госпожа Соланж встает в девять часов; она поднимает на ноги всех слуг, будит всех, кто еще спит, и даже Мадам! Это находят очаровательным. Только не я… Мадам вышивает весь день, чтобы закончить спинку с ирисами для кресла. Она погружена в свои мысли и очень красива с рукоделием в руках. Вечером Мансо вслух читает «Портскую красавицу». Бори и Эмиль уходят спать, все расходятся в полночь…

14 февраля 1853 года: Прекрасная погода. Мадам встала с мигренью, которая продолжается, все усиливаясь, весь день до восьми часов вечера… К обеду Мадам были поданы чай и хлеб с маслом. Но я делал все возможное, чтобы ее развлечь: мы ходили по саду, сажали цветы на острове; я острил, дурачился, веселился – ничего не помогало!..

Записная книжка Жорж Санд, 18 февраля 1853 года: Опять письмо от Наполеона, с охранным свидетельством господина де Мопа для Патюро…

Записи Мансо, 27 февраля 1853 года: Холодно, туманно и противно. Мадам чувствует себя хорошо. Предисловие к роману «Звонари» и поправки к роману. Мадам посвятила этот роман Ламберу. Спрашивается, достоин ли подобного счастья этот бесчувственный негодяй?..

Когда дом в Ноане был полон или когда приезжали друзья из Ла Шатра, монастырские правила соблюдались не менее строго: завтрак, час прогулки, работа, обед, домино, наконец чтение «вокруг стола». Этот большой овальный стол был произведением деревенского столяра, старика Пьера Боннена, знавшего Аврору Дюпен, когда ей было четыре года, и говорившего Жорж Санд, когда она приходила, в мастерскую повидать его: «Уходите отсюда, вы мне мешаете работать!» Вечерний стол играл в Ноане важнейшую роль. На его терпеливой спине лежало столько разнообразных вещей:

Шуточные и серьезные работы, прелестные рисунки или безжалостные карикатуры, картины, писанные акварелью или клеевой краской, макеты всех видов, наброски живых цветов при вечернем свете, эскизы, написанные по памяти, или зарисовки во время утренней прогулки, препарированные насекомые, картонажи, нотные рукописи, эпистолярная проза одного, шуточное стихотворение другого, куча шерсти и шелка всех цветов для вышивания, всевозможные украшения для декораций театра марионеток, костюмы ad hoc^[62], партии в шахматы или пикет, – что еще? Все то, чем можно заниматься в деревне в долгие осенние и зимние вечера, ведя непринужденные разговоры в кругу своих…

«В тот день, когда стол будет на чердаке, а я в земле, – говорила Жорж Санд, – здесь все изменится». Читали вслух, сидя вокруг стола. Пришлет ли Гюго свои «Созерцания» – Дюверне читает их вслух; идет спор о рифмах; хвалят лиризм поэта. Чаще всего госпожа Санд молча раскладывает пасьянс, или вышивает до полуночи, или шьет костюмы для марионеток, вышивает им платья. В полночь она закрывает заседание. Мансо зажигает лампу и провожает Санд до кабинета, где она сидит до шести часов утра, пишет, курит сигареты, бросая окурки в стакан с водой.

После полудня она занимается домом и садом. Это не малая работа. В доме громадный персонал: восемь или девять человек постоянной прислуги да еще поденщики в дни, когда замок полон гостей или когда Мадам готовит варенье из смородины, потому что она варит его сама и гордится своим рецептом. Столяр Боннен и художник работают круглый год. И все хорошо оплачиваются; у Санд правило – платить немного больше, чем ее соседи. Она не хочет, чтобы говорили: хозяева и слуги. Нельзя быть хозяином свободного человека. Есть «служащие дома», у каждого свои обязанности. Жорж любит хорошую работу и потому требовательна. Но никогда она не требует унизительных услуг. Она не признает ни ливрей, ни разговора в третьем лице. Отдавая распоряжение, она применяет беррийскую формулу: «Не хотите ли вы это сделать?» И любит ответ: «С удовольствием». Качество, которое она больше всего ценит в тех, кто ей служит, – скромность. Никто не должен рассказывать о том, что происходит в Ноане. Это осталось еще со времен ее юности, полной приключений и тайн.

Эта революционерка, управляя своим домом, неожиданно оборачивалась буржуазкой; и так же неожиданно в этой романтической натуре обнаруживалось верное «чувство науки». Странное сочетание слов, очень характерное для нее. «Учиться видеть, – говорила она, – вот и весь секрет изучения естественных наук». Но она к этому добавляла, что нельзя «видеть» – будь это даже только один квадратный метр сада, – если изучаешь что-либо без элементарного понятия о классификации. «Классификация – это нить Ариадны в лабиринте природы». Со времен Дешартра она обогащала свои гербарии. Дешартр уже давно умер: другой спутник в ее исследованиях, бедный Мальгаш, был при смерти. Для разведения гусениц она старательно продолжала искать вереск, четыре его разновидности: «Обыкновенный – пепельный, бледно-красный и растущий группами – лучший на мой взгляд. Но самого прекрасного из всех – бродягу – мы не нашли». Опьяненная природой, она больше не чувствовала ни вкуса к Парижу, ни нужды в нем: она ездила туда только по делам театра: «Я стряхнула с себя грязь этого проклятого города».

Наблюдая природу, легче переносить изменения в человеческом теле. Пожелтевшие осенние деревья предвещают приход зимы, но не заставляют проклинать ее; так и Жорж равнодушно принимает приближающуюся старость.

Старая женщина, – говорит один из ее персонажей, – что ж, это другая женщина, это мое другое «я», которое только начинает жить и на которое мне еще нечего жаловаться. Эта другая женщина не знает о моих прошлых ошибках. Она их не знает, потому что теперь не могла бы их понять, а также потому, что чувствует себя неспособной повторить их. Она кажется мягкой, терпеливой и справедливой, между тем как другая была раздражительной, требовательной и резкой… Она искупает все зло, которое делала другая, и, помимо всего этого, она ей прощает то, что та, другая, мучимая угрызениями совести, не могла сама себе простить…

Такова в лучшие дни позиция Жорж Санд на пороге ее пятидесятилетия. Она хотела бы, чтобы побудительной причиной ее поступков была не страсть, а доброта. Это свойство было у нее всегда, но иногда его заглушали вспышки ее неистовой натуры. Она была доброй рывками, а впредь она хочет быть такой всегда. Она считает свои искания законченными. Не то чтобы она смирилась, но последствия ее бурных страстей внушили ей отвращение к этим страстям. Она хотела бы в дальнейшем бороться только за счастье других, не ненавидя никого, не питая злобы ни к кому.

Это душевное состояние не будет постоянным. Старость не отличается от всей предыдущей жизни: у нее есть взлеты и падения. У Санд будут рецидивы, она будет раздражаться, желать, раскаиваться, проявлять слабость и несправедливость, откуда и ее приступы веселости. «Легкомыслие – это неистовое состояние», и шум заглушает внутренние голоса. Однако, желая быть последовательной, она не только прощает себе прошлое, но с чистой совестью преображает его, чтобы оно было достойным принятого ею решения, – быть милосердной. Мюссе? Она была ему ангельски предана, и больше ничего. Она уже забыла, что была возлюбленной, впившейся в свою жертву… Мистика страсти? Ненависть к замужеству? Это все было романтической модой. Порицания заслуживает эпоха, но не писатель.

Что касается ее прежних романов, свидетелей этого беспорядочного прошлого, то она их переиздавала, добавляла к ним новые, не печатавшиеся ранее предисловия, приспособляя их к своей новой философии. Это раздражило некоторых ворчунов, вроде Барбея д’Оревийи, который саркастически пародировал ее:

Вы думали, что я была врагом брака… и что насчет пристойного союза между мужчиной и женщиной у меня есть свое довольно свободное представление? Так вот, после того как я тридцать лет поддерживала эти иллюзии, я могу теперь признаться, что это не так. Я не настолько умна для этого; я этого никогда не видела и не хотела так многого! Я наивная гениальная женщина, которая приносит романы, как персиковое дерево приносит розовые цветы, и которая всегда домогалась только одного – быть приятной…

В своих новых книгах она будет представлять институт брака все более и более достойным уважения. Да, конечно, любовь, угодная богу, диктуется сердцем, но тем она и отличается от инстинкта животных, что выбирает объект при помощи разума, и потому этот выбор исключителен и должен быть длительным. «А если любовь умирает, может быть, ее следует искать в другом месте?» – спрашивает персонаж романа «Констанс Веррье», актриса София Моццелли, чьим прообразом была Мари Дорваль. «Почему в другом месте? – возражает героиня. – Вы говорите, что властны над своим сердцем, так вылечите его от преступной скуки». Убить в себе жестокого демона желания, ближе узнать человека, с которым вы связаны, – это лучше, чем искать другого, – таков секрет счастливого брака. Было время, когда Бальзак радовался тому, что он учил этому Санд, но время в этих случаях лучший учитель, чем друзья.

Жорж Санд – Сент-Бёву, 15 декабря 1860 года: Я как дорога, которая то поднимается вверх, то катится под гору независимо от моего желания. Жизнь ведет меня, куда хочет, и уже много лет я так равнодушна к вопросам любви, что не защищаю себя ни от чего; я пересекаю ясные сферы и благодарю бога за то, что он меня в них впускает, но как это случилось, я не знаю. Может быть, благодаря моим хорошим намерениям: «Pax hominiblis bona voluntatis^[63]».