Глава четвертая Женитьба Мориса

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

В 1861 году Морису Санд было тридцать восемь лет; его матери – пятьдесят семь. Чувствуя приближение старости, Жорж Санд сильно настаивала, чтобы сын женился. Она страстно желала опять иметь внуков. Образ жизни прекрасной Соланж не благоприятствовал материнству; Морис оставался последней надеждой. В 1854 году он просил руки Берты Дюверне, но она вышла замуж за Сиприена Жирера. Совсем недавно два проекта женитьбы, предложенные при посредстве д’Оканта не осуществились – ни один, ни другой.

Жорж Санд – Жюлю Букуарану, 31 июля 1860 года: Вряд ли вам удастся его женить, если вы будете искать для него жену в каком-нибудь ханжеском или легитимистском кругу. Я бы предпочла протестантскую семью. Посмотрите, впрочем, что нам скажут, тогда сообщите мне об этом. Я очень хочу, чтобы он, наконец, решился и стал отцом семейства. Если бы нашли очаровательную девушку из почтенной семьи, с серьезными склонностями, с приятной внешностью, умную, родители которой не навязывали бы молодой чете своих взглядов и привычек, а старались бы воздействовать только на их чувства, – мы бы сильно снизили наши материальные претензии…

«Я бы предпочла протестантскую семью…» Связь Жорж Санд с католицизмом все более и более ослабевала. Во время ее пребывания в английском монастыре она любила католические торжественные обряды. Потом она перестала соблюдать их и сохранила только христианство в известных пределах, как она говорила, по евангелию от Жан-Жака, – христианство савойского викария, которому Пьер Леру и Жан Рейно придали новую форму. Ее бог был богом добрых людей, богом Беранже и Виктора Гюго.

Жорж Санд – Флоберу: «Христианство (1848 года) было для меня мимолетной страстью, и я признаю, что во все времена оно соблазнительно, если видеть в нем только его чувствительную сторону. Меня не удивляет, что Луи Блан с его возвышенной душой мечтал увидеть христианство очищенным и возвращенным к своему первоначальному идеалу. У меня тоже была такая же обманчивая надежда, но стоит только сделать шаг к этому прошлому, как становится ясным, что оно не может воскреснуть…» Тем не менее она сохранила в память аббата де Премор большое расположение к иезуитам, в которых она видела (в ее глазах это было большой похвалой) еретиков, очень близких к ее философии. «Учение Лойолы остается единственной осуществимой религией».

Но Морис женился не на протестантке, а на двадцатилетней итальянке, выросшей на его глазах, дочери старого друга Санд, гравера Луиджи Каламатты. «Люби ее или не женись», – сказала мать. Лина Каламатта была очаровательной девушкой, некоторое время воспитывавшейся в Париже, очень красивой, умной и, что в глазах Санд было очень важным, «горячей римской патриоткой». Между свекровью и невесткой не могло быть ссор по вопросам политики.

Жорж Санд – Лине Каламатте, 31 марта 1862 года: Дорогая Лина, положись на нас, положись на него и верь в счастье. В жизни есть только одно счастье – любить и быть любимой… Я хорошо знаю, что буду тебе хорошей матерью; ведь мне так нужна дочь, а лучшей дочери, чем дочь нашего друга, я не найду. Люби Италию – это прекрасно, дитя мое, это признак великодушного сердца. Мы тоже ее любим, особенно с тех пор, как она восстала в своих героических порывах…

В Ноане обе женщины отлично ужились. У Лины был прелестный голос, свежий и бархатистый, который доставлял радость ее свекрови. «Она естественна и оригинальна, сердита и нежна, восхитительно поет, делает нам сюрпризы, готовя вкусные лакомства, и всегда во время наших развлечений устраивает нам маленькие праздники…» Юная итальянка была необычайно впечатлительной натурой – она хохотала, смотря на летящую муху, плакала на спектакле марионеток, если там был трогательный конец. Вскоре, как и все в Ноане, она помешалась на геологии и ископаемых, что не мешало ей кроить распашонки и подрубать пеленки, потому что молодые супруги ждали прибавления семейства. Религиозная проблема не была решена. Санд готова была согласиться на католический брак, это видно из письма от 10 апреля 1862 года, где она говорит Лине, в то время невесте: «В нашей вере мы трое дадим отчет только богу, потому что брак – это акт веры в него и в нас самих. Слова священника ничего не прибавляют к этому… Мы все одного мнения по этому вопросу, и в то время, когда священник в церкви будет бормотать молитвы, мы будем молиться истинному богу, тому, который благословляет искренние сердца и помогает им выполнить их обещания…»

В этом вопросе Морис был более принципиален, чем его мать, и Лина Каламатта, которую долгое время угнетала ее святоша мать (принявшая после смерти своего мужа пострижение под именем сестры Марии-Жозефы де ла Мизерикорд), разделяла чувства своего жениха. Так что брак был чисто гражданский, но как воспитывать детей? Можно было бы написать целую книгу о Жорж Санд в поисках самого лучшего протестантства. Она писала пасторам, взвешивала их доктрины, искала раскольников, которые были бы не слишком раскольниками, в расчете на то, чтобы ее внуки могли бы иметь все же позднее убежище и поддержку официальной церкви. Ведь речь шла о Морисе и детях, а не о самой Жорж Санд, выбор которой был сделан раньше. После того как Морис и его жена сделались протестантами, их обвенчали в церкви, и вскоре пастор Мутон крестил Марка-Антуана Дюдеван-Санд, прозванного Кокотон, родившегося 14 июля 1863 года, в годовщину взятия Бастилии. Его засунули в ванну с бордоским вином: «Стреляли из маленькой пушки (из той, 1848 года), пришел овернский странствующий музыкант, и мы слушали самые примитивные галльские песни…»

Рождение Кокотона проходило, как и все в Ноане, в живописной и легкомысленной обстановке. Театр занимал в этом доме больше места, чем сама жизнь. Драматические спектакли, марионетки, репетиции и представления стали ежедневными. Мансо, как актер, был «верхом совершенства». Молодая деревенская девушка, Мари Кайо, сначала называлась «Мари-птичница», потому что она ведала птичьим двором; после обучения у госпожи Санд, посчитавшей ее очень способной, она превратилась в девушку для поручений: и, наконец, принятая Мансо в труппу, Мари сделалась в ней звездой. Каждый вечер играли, ужинали. Потом Мадам, как говорил Мансо, ложилась спать на часок: после чего Мансо будил ее, и она работала. Тем временем Мансо «потихоньку кашлял», а Лина вязала детские вещи.

В течение весны и лета 1863 года Санд без конца посещала театр Ла Шатра, куда она приглашала артистов на гастроли. 2 июля набожная вдова Каламатта прибыла на роды своей дочери. Она была изумлена, найдя полный дом актеров, репетировавших «Замок Пиктордю». Мансо, несмотря на свою лихорадку, Мари Кайо, Жорж и даже беременная Лина купались в реке; один Морис не купался, его мучил ревматизм. Когда пришли сроки родов, в Ноане поселилась акушерка; ее тоже взяли с собой в Ла Шатр посмотреть «Сына Охотника» и «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Весь дом был в театре, когда Лина почувствовала первые схватки, часть ночи она терпеливо и напрасно ждала возвращения своей сиделки; впрочем, Кокотон не стал хуже оттого, что его в свой фартук приняла Жорж Санд.

Первый из друзей, кого Жорж Санд оповестила о рождении Марка-Антуана, был Александр Дюма-сын. Она уже давно испытывала прочную привязанность к этому «дорогому сыну», который называл ее мамой, был на 20 лет моложе ее, но у которого был такой же великодушный характер, такой же вкус к «воинствующей» литературе, такое же рвение защищать женщин и детей, как и у Санд. Ей очень хотелось заманить его в Ноан, но удалось ей это только в 1861 году, потому что Дюма был по уши влюблен в русскую аристократку с «зелеными глазами и длинными янтарными волосами», княгиню Надежду Нарышкину, с которой он был в связи. Наконец он дал обещание приехать.

Александр Дюма-сын – Жорж Санд, 20 сентября 1861 года: Я нас благодарю за ваше почтенное, как сказал бы г-н Прюдом, письмо от 15-го числа и берусь за перо, чтобы выразить вам мою искреннюю благодарность. Я узнал, что моя хозяйка написала вам… Не скрою от вас, что для нее поездка в Ноан и встреча с вами являются большим праздником… Остается невыясненным вопрос о ее дочери; ей не хочется оставлять девочку одну в сорока четырех комнатах большого барака, и она просит у вас позволения представить ее вам. Девочка будет спать в комнате матери, на диване. В качестве юной путешествующей москвички она будет в восторге от этого. Так что не опасайтесь трудностей в отношении нее. Однако трепещите… Тут же и капля дегтя: у меня есть толстый приятель, он напоминает ваших ньюфаундлендов; зовут его Маршаль, весит он 182 фунта, а ума у него хватит на четверых. Он может спать где угодно: в курятнике, под деревом, у фонтана. Можно его прихватить с собой?

Дюма восхищался марионетками или по крайней мере утверждал это; читал по вечерам за круглым столом стихи Мюссе, удивив всех этим выбором. Гигант Маршаль имел большой успех. «Маршаль и Морис написали пьесу для марионеток… Маршаль становится моим толстым ребенком…» Он долго жил в Ноане после отъезда Дюма, написал портрет Мориса, потом портреты Санд, Мансо, Мари Кайо, но огорчил госпожу Санд, не написав ни одного «письма из дворца», – после длительного пребывания в Ноане, во время которого он познакомился с принцем Наполеоном и получил от него заказы.

Дюма-сын – Жорж Санд, 21 февраля 1862 года: Я никогда больше не решусь вводить кого бы то ни было в ноанский дом, где все так слаженно между друзьями, что малейшая песчинка может испортить всю механику! Итак, наш друг Маршаль оказался уже неблагодарным? Слишком рано! Он должен был хотя бы поблагодарить вас за полученный заказ на 6 тысяч франков, ведь принц сделал это лишь благодаря вам. Увы! Увы! Я начинаю бояться, что человечество отнюдь не лучшее творение господа бога…

26 февраля 1862 года: Я сегодня в ярости, и молчание моего мастодонта сильно этому способствует! Я не больше вашего знаю, где он сейчас. Отсутствие воспитания, продолжающееся даже в зрелом возрасте, очень похоже на отсутствие сердца. Этот бедный малый еще не знает, что когда пользуешься гостеприимством такого человека, как вы, гостеприимством столь длительным, столь сердечным и столь полезным, то следует по меньшей мере отвечать на письма, которые ты получаешь еще сверх всего!..

Конечно, мастодонт был эгоистом, но у него было обаяние. Санд его простила и даже сохранила к нему большую нежность. Опять-таки Дюма привел Жорж к биржевому маклеру Эдуарду Родригу.

Дюма-сын – Жорж Санд, 8 марта 1862 года: Этот Родриг поистине художественная натура. Он очень музыкален, большой любитель искусства (в хорошем смысле этого слова). Так, например, он выдал замуж малютку Эмму Флёри из французского театра за молодого, талантливого скульптора, дав ей 40 тысяч франков приданого. И это без всякой естественной причины, а из чистой благотворительности… Вот человек, питающий к вам такое восхищение, что мне было бы трудно выразить его, если бы он сам не нашел слова своей признательности: «Благодаря госпоже Санд я стал лучше…» По-моему, эти слова так трогательны и так подходят к вам, что я решил послать их вам, и вот посылаю…

Когда «дорогая мама» приехала зимой в Париж, она согласилась пойти с Дюма обедать к Родригу, «в его золотой уголок», и биржевой маклер обещал оказывать материальную поддержку нескольким нуждающимся «сыновьям».

Любимые темы Санд стали такими же и для Дюма. Они оба любили «пьесы с ярко выраженной тенденцией». «Франсуа ле Шампи» Дюма переделал в пьесу «Побочный сын», сюжет которой, естественно, был близок его сердцу. Клодина – брошенная девушка-мать, заслуживающая, больше чем всякая женщина, уважения людей, вдохновит его на «Взгляды госпожи Обрэй», затем на «Денизу». Наконец, «Замужество Викторины», восхваление неравного брака, показалось им обоим таким прекрасным сюжетом, что Санд сделала из пьесы роман «Маркиз де Вильмер», а Дюма-сын помог ей переделать его – вторично – в пьесу; Дюма был прирожденным драматургом и легко сочинял фабулу пьесы, а у Санд этой способности не было, что не мешало Дюма безумно ею восхищаться. «Она мыслит, как Монтень, – говорил он, – фантазирует, как Оссиан, пишет, как Жан-Жак. Леонардо рисует ее фразу, а Моцарт передает ее в музыке. Госпожа де Севинье целует ей руки, и госпожа де Сталь становится на колени, когда мимо них проходит Жорж Санд».

«Маркиз де Вильмер» – банальная история о молодой компаньонке, которая выходит замуж за сына хозяина дома; остроты, которыми Дюма-сын пытался оживить это нравоучительное произведение, не отличались особенным блеском. И все же пьеса имела успех, и вот почему. Жорж Санд была возмущена религиозной нетерпимостью императорской власти, раздражена, видя свободу совести и слова в опасности, и поэтому становилась все более и более антиклерикальной.

Жорж Санд – принцу Наполеону, 26 февраля 1862 года: Император боялся социализма; пусть! С его точки зрения он должен был его бояться, но, ударив по нему слишком сильно и быстро, он помог возвышению на руинах этой партии другой партии, гораздо более ловкой и опасной, партии, объединившей своим кастовым и сословным духом дворян и священников; а противовеса в буржуазии, к несчастью, я больше не вижу. При всех ее недостатках буржуазия раньше имела преобладающее значение, что было полезно. У буржуа – скептиков или вольтерьянцев – был также свой корпоративный дух, свое тщеславие выскочек. Буржуазия оказывала сопротивление священникам и из зависти презрительно относилась к дворянству. В данный момент она ему льстит; сейчас восстанавливают титулы, принимают в свою среду и проявляют уважение к легитимистам; вы сами видите – удалось ли их победить! Буржуа захотелось быть в хороших отношениях со ставшими влиятельными дворянами; священники играют роль посредников. Люди сгановились набожными, чтобы попасть в салоны легитимистов. Чиновники подали пример, здоровались и улыбались во время мессы, и женщины третьего сословия с жаром устремились в легитимизм, так как женщины ничего не делают наполовину…

Жорж Санд антиклерикальна, но не была и не хотела быть антирелигиозной.

Жорж Санд – Александру Дюма-сыну: У меня отрадные и даже веселые мысли о смерти, и я надеюсь, что заслужила счастье в будущей жизни. Я не требую, чтобы меня вознесли на седьмое небо, где я буду вместе с серафимами постоянно созерцать лик всевышнего. Прежде всего я не верю, что у него есть лицо и профиль, а кроме того, возможно, что быть на первом месте очень приятно, но я в этом потребности не испытываю… Я оптимистка, несмотря на все пережитые страдания; возможно, это мое единственное достоинство. Увидите, вы придете к тому же. В ваши годы – и морально и физически – меня мучили так же, как и вас, а болела я больше вас. Устав терзать других и себя самое, я в одно прекрасное утро сказала: «Все это мне безразлично. Вселенная велика и прекрасна. Все, что мы считаем очень значительным, преходяще, и об этом не стоит думать. В жизни есть только две или три вещи, настоящие и серьезные; именно этими вещами, такими ясными и простыми, я пренебрегла, не понимая их, mea cupla! ^{^[65]} Но я была наказана за свою глупость; я страдала столько, сколько можно было страдать; я должна быть прощена. Примиримся же с господом богом!..

Итак, мир с богом, но она не могла верить ни в черта, ни в ад. То, что бог в своей доброте может осудить на веки вечные, ее возмущало. Она была далека от того, чтобы представить себе, насколько, в свою очередь, она шокировала людей, от природы суровых и мрачных. Ничто так не раздражает раненые сердца, как оптимистическая безмятежность. Бодлер ее ненавидел:

Женщина Санд – это Прюдом безнравственности. Она всегда была моралисткой. Только в прежнее время она проповедовала мораль наизнанку. Но она никогда не была художником. У нее пресловутый гладкий слог, столь ценимый буржуа. Она глупа, тяжеловесна, болтлива; в понятиях о нравственности у нее точно такая же глубина суждений и тонкость чувств, как у привратниц и женщин легкого поведения. Что она говорит о своей матери… Что она говорит о поэзии… Ее любовь к рабочим… То, что несколько человек могли втюриться в нее, только доказывает полное падение современных мужчин.

Посмотреть только предисловие к «Мадемуазель Лa Кэнтини», где она утверждает, что истинные христиане не верят в ад. Санд стоит за бога хороших людей, за бога привратниц и слуг-мошенников. У нее довольно причин, чтобы желать упразднения ада.

Дьявол и Жорж Санд. Не надо думать, что дьявол соблазняет только умных людей. Он, конечно, презирает дураков, но не пренебрегает их содействием. Он даже возлагает на них большие надежды. Посмотрите на Жорж Санд. Главная ее особенность, что она дура, но она бесноватая. Это дьявол внушил ей полагаться на свое доброе сердце и на свой здравый смысл, чтобы остальные дураки, по ее внушению, полагались бы на свои добрые сердца и на свой здравый смысл. Я не могу без содрогания думать об этой тупой твари. Если я ее встречу, то не смогу удержаться, чтобы не стукнуть ее по голове кропильницей.

Жорж Санд – одна из тех старых актрис-инженю, которые никогда не хотят уйти с театральных подмостков.

Реакция несправедливая, но естественная. Тревога должна ненавидеть безмятежность. Обитатели теневой стороны и обитатели солнечной никогда не поймут друг друга. Со времени путешествия в Рим у Жорж была «неотвязная мысль о черном призраке». Церковный звон, который в отрочестве и даже еще в 1834 году успокаивал и утешал ее, теперь в ее ушах, «как мрачный гром, как зловещий тамтам». И вот в 1862 году Октав Фейе, романист, на 17 лет моложе Санд, опубликовал в «Ревю» Бюлоза роман, набожный, сентиментальный и весьма посредственный: «Сибилла». Это была история молодой девушки, в детстве верующей, но затем, со времени первого причастия, одолеваемой серьезными сомнениями. Однажды вечером, в бурю, она увидела, как священник бросился, один, в лодке, спасать находившихся в опасности моряков. Тогда она стала судить о религии не по словам, а по делам, вернулась к богу и позднее, влюбившись в скептически настроенного молодого человека, постаралась, в свою очередь, обратить его в веру и умерла, возвращаясь при лунном свете с «теологической и сентиментальной» прогулки.

Эта книга возмутила Жорж Санд, и в следующем году в том же «Ревю де Дё Монд» она ответила – выпадом на выпад, – написав роман: «Мадемуазель Лa Кэнтини». Она сохранила в нем прежнюю стремительность замысла и выполнения. Положение, выдуманное Фейе, было перевернуто наизнанку. За героиней, набожной генеральской дочерью Люси, ухаживал молодой вольнодумец, которого она любила. У него было против католицизма четыре возражения: ад, отрицание прогресса, плотский аскетизм и особенно исповедь. Женщина, говорил он, не может одновременно доверяться мужу и духовнику. Молодой Эмиль возмущался тем, что он должен разделять мысли своей жены со священником, который выведен в этом романе полурасстригой, человеком опасным и подозрительным. Эмилю удается освободить ум жены от заблуждений и привести ее к истинной религии, то есть к религии автора.

Спор увлек литературный мир, и Сент-Бёв был судьей в этой борьбе.

Автор «Сибиллы» поднял в этом романе большие проблемы, возможно более значительные, чем «он предполагал: проблемы теологические, социальные, проблемы настоящего и будущего. Как известно, это очень взволновало Жорж Санд: могучая орлица была раздражена, как в день своего первого взлета; она ринулась на белую голубку, подняла ее очень высоко в поднебесье над вершинами гор, над бурными потоками Савойи, и сейчас ее жертва висит в вышине, схваченная ее когтями. Тезис против тезиса, теология против теологии, и все в форме романа; это немного резко…

Санд поблагодарила его: «Я прочитала вашу превосходную статью о Фейе, оканчивающуюся чересчур блестящим отзывом обо мне. Я уже слишком старый орел, чтобы набрасываться на молодые таланты и расправляться быстро с ними…» В период официального клерикализма эта позиция дала Жорж Санд в глазах молодежи положение великой оппозиционерки. Она стала значительной личностью и знаменем. Когда Одеон объявил о пьесе-инсценировке «Маркиз де Вильмер» и разнесся слух об интригах против Санд, студенты и рабочие приготовились поддержать ее. Она была очень спокойна: волновался один Мансо. На самом деле никаких интриг не было. Император и императрица присутствовали на премьере и аплодировали с показным усердием людей, на душе у которых неспокойно.

Записная книжка Жорж Санд, 29 февраля 1864 года: Премьера «Вильмера». Ужасная погода. Идет дождь. Париж – река грязи. Мы едем с Майаром в карете покупать цветы, перчатки у Жувена. Визит к принцу… Остаток дня я принимаю студентов, которые приходят группами по четыре человека с визитными карточками просить билеты! С десяти часов утра они стоят в очереди у театра, на площади Одеон, кричат, поют… Император и императрица; принцесса Матильда; принц и принцесса Клотильда – я вхожу к ним в ложу… Успех неслыханный, безумный, пение, крики «ура», вызовы актеров. Это почти мятеж, потому что 600 студентов, которые не попали в театр, пошли петь гимны у дверей католического клуба и дома иезуитов! Их разгоняют, сажают под арест. Я выхожу из театра, иду между шеренгами людей, кричащими: «Да здравствует Жорж Санд! Да здравствует Ла Кэнтини!» Меня провожают до кафе Вольтера и кричат еще там; мы спасаемся. В фойе больше двухсот человек пришло меня приветствовать, среди прочих Дежазе, Ульбах, Камиль Дусе, Александр, Монтиньи, Лезюер… и т. д. и т. д.

«Маркиз де Вильмер», почтенная мелодрама, использовала свою популярность. Касса резко поднялась: 4300 франков, 4500 франков, 5000, 5310, тогда как обычный сбор Одеона был не больше 1500 франков. «Нужно видеть, – писала Санд, – персонал Одеона вокруг меня… Я для них – кумир».

Среди друзей, стоявших на ступеньках Одеона по сторонам Санд во время этой овации, был Гюстав Флобер, который «плакал как женщина». Нераскаявшийся романтик и кающийся реалист, он всегда восхищался талантом Жорж. Он встречал ее иногда за обедом у Маньи, где бывали Ренан, Сент-Бёв, Теофиль Готье, братья Гонкур. Она садилась рядом с ним, робко смотрела на всех и шептала на ухо Флоберу: «Я не стесняюсь здесь только вас одного!» Между тем братья Гонкур любовались «красивой, очаровательной головкой», в которой со дня на день все больше обнаруживался тип мулатки, и «чудесной тонкостью маленьких рук, прятавшихся в кружевах манжет».

Записная книжка Жорж Санд, 12 февраля 1866 года: Обед у Маньи с моими юными приятелями. Они меня приняли как нельзя лучше. Кроме великого ученого Бертело, они все блестящие люди… Готье, как всегда, ослепителен и склонен к парадоксам; Сен-Виктор очарователен и благовоспитан; пылкий Флобер мне симпатичнее других. Почему? Я еще не знаю. Гонкуры слишком самоуверенны, особенно младший… Удивительно красноречив и остроумнее кого бы то ни было – это дядя Бёв, как его называют… Платят по 10 франков с человека; обед посредственный. Много курят; говорят, кричат изо всех сил, и каждый уходит когда ему заблагорассудится… Я позабыла о Луи Буйе, который напоминает Флобера; он держится скромно… Я встретила госпожу Бори. У себя я застала портниху, потом пришли Камиль и Люсьен Арман. Я приглашена на обед к Сент-Бёву…

9 апреля 1866 года: Обед у Маньи, со мной молодые приятели: Тэн, Ренан, Сент-Бёв, Готье, Сен-Виктор, Шарль-Эдмон, Гонкуры… и Бертело, который не произносит ни слова. И он и я – оба молчим. Сын Гаварни, красивый мальчик, и еще один – того я не знаю. Бурная, блестящая беседа, в которую беспрерывно вторгается Готье со своими парадоксами. Тэн рассудителен, слишком рассудителен. Все это гораздо ниже веселья и детского обаяния актеров.

Как-то вечером, на обеде у Маньи (14 сентября 1863 года), когда Санд была в Берри, собеседники попросили возвратившегося из Ноана Теофиля Готье описать свое пребывание там:

– Как в монастыре моравских братьев. Я приехал вечером. Это далеко от железной дороги. Чемодан был брошен в кусты. Вошел через какую-то ферму, полную собак, они меня напугали!.. Меня пригласили к обеду; кормят неплохо, хотя слишком много дичи и цыплят. Это не в моем вкусе… Там были: художник Маршаль, госпожа Каламатта, Александр Дюма-сын…

– Завтракают в 10 часов. С последним ударом, когда стрелка показывает положенное время, все садятся за стол. Является с видом лунатика госпожа Санд и так сидит, сонная, в течение всего завтрака. После завтрака все уходят в сад. Запускают волчок – это ее оживляет. Она усаживается и начинает разговор. Говорят в это время главным образом о произношении, например, о произношении слов ailleurs и meilleur. Тем не менее все очень довольны этой беседой, ведь такое развлечение помогает пищеварению.

– Но, например, ни малейшего словечка об отношениях мужчины и женщины. Думаю, что вас выставят за дверь при малейшем намеке на эту тему… В три часа госпожа Санд поднимается к себе и пишет до шести часов. Обедают; но обедают несколько торопливо, чтобы осталось время для обеда Мари Кайо. Это горничная дома, маленькая Фадетта, которую госпожа Санд взяла в дом, как актрису для своего театра, и которая по вечерам приходит в гостиную… После обеда госпожа Санд молча раскладывает пасьянс до полуночи…

Такая старость, цельная и могучая, замыкающаяся в молчании, в своих странных причудах, является эмблемой силы.

Готье наблюдал Санд, как Гегель – горы: «Это так».