Глава 20. Возвращение.

Уже наступает осень, когда меня выписывают из больницы. Машина дяди быстро едет в сторону Литтл Уингинга, по стеклам барабанят крупные капли дождя. В салоне висит напряженное молчание: дядя недовольно сопит, время от времени бросая на меня яростные взгляды через зеркало заднего вида. Очевидно, он до сих пор не может простить мне упущенной компенсации. Встретив меня на пороге больницы, он сказал лишь, что тетя с кузеном остались дожидаться нашего возвращения дома, а потом как воды в рот набрал. Я отворачиваюсь к окну, пытаясь развлечься созерцанием серого пейзажа.

Все мои раны затянулись, бинты сняты, и меня можно считать абсолютно здоровым. Я усмехаюсь, вспоминая лицо медсестры, когда она слой за слоем разматывала бинты. Она с жалостью смотрела на длинные красные рубцы и бормотала что-то насчет того, что «шрамы только украшают мужчин» и что они не будут меня беспокоить, разве что к перемене погоды. Похоже, она приняла мой равнодушный взгляд за признак шока. Но мне и правда все равно. Эти шрамы не лучше и не хуже тех, что покрывали мое тело тогда, в «прошлой» жизни. Это просто часть меня, неотъемлемая и настолько обыкновенная, что даже не стоит внимания. Куда страшнее обычно душевные раны. Но мое приключение закончилось вполне благополучно, и, пожалуй, мне не в чем себя винить. Разве что в том, что из-за меня окружающие вновь оказались втянуты в неприятности, но это не ново, ведь так? По крайней мере, мне удалось исправить последствия своей невнимательности с наименьшими потерями.

Когда мы добираемся до дома номер четыре по Тисовой улице, я выхожу из машины и с удовольствием разминаю затекшие мышцы. Вдыхая свежий воздух с запахом осени полной грудью и глядя на такой знакомый двухэтажный дом, я чувствую непонятное тепло в груди. Ну все, совсем свихнулся в этой идиотской больнице. Уже радуюсь возвращению на Тисовую.

Едва зайдя в прихожую, я улавливаю восхитительный аромат курицы с яблоками – коронного блюда тети Петуньи. Сама тетя смотрит на меня каким-то странным, очень внимательным взглядом. Я спиной чувствую, как она провожает глазами каждое мое движение, и от этого становится неуютно. Я ловлю себя на мысли, что не знаю, чего мне ожидать от своих родственников.

Мы рассаживаемся за празднично украшенным столом. Дядя тут же утыкается взглядом в тарелку, ни на кого не глядя. Тетя продолжает сверлить меня все тем же странным взглядом. Дадли молчит, поедая обед без своего обычного аппетита. Я с некоторым чувством вины отмечаю, как он побледнел и осунулся за эти недели. Под глазами кузена залегли темные тени. Он явно неважно спит в последнее время. Похоже, наше приключение не прошло для Дадли даром.

– Что отмечаем? – спрашиваю я просто для того, чтобы прервать молчание.

Мой невинный вопрос вызывает презрительное фырканье со стороны дяди. Дадли молчит, еще ниже склоняясь над тарелкой. Да что здесь, черт побери, происходит?

– Твое выздоровление, – отвечает тетя нейтральным голосом.

– А. Ну спасибо, – растерянно отзываюсь я.

После этого никто не произносит ни слова.

Сразу же после обеда я иду в свой чулан, от которого уже успел несколько отвыкнуть. Однако открыв дверь, я пораженно замираю. Где моя кровать? Где настольная лампа в сорок ватт? Где, черт возьми, книжные полки? Вместо этого в чулане громоздятся чистящие средства, швабра для мытья пола, пластиковые ведра, пылесос и стиральная машина. Самый что ни на есть обыкновенный чулан, какой можно встретить в любом среднестатистическом английском коттедже. И ничто не говорит о том, что я жил в этом чулане вот уже семь с лишним лет.

– Почему все мои вещи выбросили? Вы что, не думали, что я вернусь из больницы? – брякаю я первую пришедшую в голову мысль выходящему из кухни дяде.

– Была б моя воля, так бы оно и было! – недовольно бурчит дядя. К счастью, судя по его обиженному тону, его волю как раз-таки не учли.

– Тогда где мне жить? Здесь, между шваброй и пылесосом? А может, вообще во дворе?

– Не дерзи, мальчишка! – рявкает дядя. – Петунья почему-то решила, что будет лучше, если ты займешь вторую спальню Дадли, – он поджимает губы и обиженно сопит. – Так что все твое барахло теперь там.

С этими словами дядя удаляется в сторону гостиной, громко топая и что-то ворча. Я пожимаю плечами и иду во вторую спальню Дадли. С каждой минутой моего пребывания на Тисовой количество вопросов лишь увеличивается, а давать ответы мне, судя по всему, никто не собирается.

Пока я бесцельно брожу по своей новой комнате, свыкаясь с непривычной обстановкой и пытаясь найти среди общего хлама те вещи, которые перенесли из моего чулана, дверь медленно, словно неохотно, отворяется. На пороге стоит этот новый, осунувшийся и неразговорчивый Дадли. Я разглядываю чуть склоненную вперед голову и упрямый взгляд и испытываю неприятное чувство, будто вижу незнакомца.

– Мама сказала, чтобы я отдал эту комнату тебе, – безразлично говорит Дадли.

Я осторожно киваю, не зная, что на это ответить.

– Они с папой сильно поссорились из-за этого, – внезапно добавляет он. – Папа не хотел, чтобы ты занимал мою комнату, но мама все-таки настояла. Теперь они не разговаривают.

Мне становится неловко, словно это я виноват в том, что дядя с тетей поссорились.

– О. Мне жаль.

Дадли кивает, глядя на меня все тем же упрямым взглядом.

– Мама кричала, что если бы не ты, я мог бы быть уже мертв. А папа говорит, что если бы не ты, мы вообще не потерялись бы, – он пожимает плечами и добавляет. – Вообще-то, они оба правы.

В комнате повисает тягостное молчание.

– Ты злишься на меня? – осторожно спрашиваю я.

– Не знаю. Наверное, должен бы. Ты занял мою комнату. И из-за тебя поругались родители, а я не люблю, когда они ругаются. Но я не понимаю, – он садится на кровать и обхватывает голову руками. – Не понимаю, почему ты меня спас?

Я смотрю на непривычно серьезного и как будто разом повзрослевшего кузена, не зная, что сказать. Я сбит с толку. Зачем я его спас? Он что, не хотел этого?

– Я имею в виду, мы же никогда не были друзьями, ведь так? – продолжает он, так и не услышав моего ответа. – Мы даже ни разу не разговаривали толком. И если бы ты тогда свалился с дерева, я бы за тобой не прыгнул. Я бы сидел на дереве и смотрел, как тебя раздирает эта зверюга. Вообще-то, я так и сделал.

Дадли обращает на меня такой невозможно несчастный взгляд, что мне становится не по себе.

– Это значит, что я трус, да? – спрашивает кузен надтреснутым голосом.

– Дадли, ты не трус. Ты просто… – всего лишь ребенок? Едва ли Дадли примет такое оправдание. – Ты просто ничего не смог бы сделать. И знаешь, дядя в какой-то мере прав. Это ведь я втянул нас всех в эту передрягу.

Дадли качает головой, не желая принимать мои аргументы.

– Знаешь что? Хватит, – я подхожу к нему и заглядываю в глаза. – Просто перестань об этом думать. Ты не в силах что-либо изменить, так не проще ли забыть?

Хотел бы я сам суметь последовать собственному совету.

– Так не должно было случиться! – неожиданно кричит Дадли, вскакивая на ноги. – Ты всегда был слабаком! А я – нет. Это я должен был убить эту зверюгу. Я, а не ты!

– Так вот в чем дело? – я пораженно смотрю на кузена, подавляя абсурдный порыв расхохотаться. – Ты просто разочарован, что поступил не по-геройски? Стыдишься того, что твою жизнь пришлось спасать мне?

– Ничего ты не понимаешь! – взвизгивает кузен. – Ненавижу! Ненавижу, что тебе всегда все дается так легко! Вечно выходишь сухим из воды. И теперь ты стоишь тут, в моей комнате, с этим своим я-все-всегда-знаю-лучше-всех видом, и предлагаешь мне просто забыть весь этот кошмар? Как ты можешь вести себя так, словно ничего не было?

Дадли гневно топает ногой, а на глазах у него выступают злые слезы. Я морщусь.

– Ради бога, Дадли! Прекрати истерику. Думаешь, тебе в этой истории повезло меньше всех? Думаешь, мне было приятно лежать в этой чертовой больнице и почти с нетерпением ждать прихода медсестры дважды в день, потому что это вносило в мою жизнь хоть какое-то разнообразие?

– Прекратите ссориться! – раздается от двери резкий оклик.

Дадли застывает с открытым ртом, так и не выкрикнув новые обвинения. Я поворачиваю голову в сторону двери и только тут замечаю стоящую в проходе тетю Петунью. Интересно, как долго она наблюдает нашу перепалку?

– Дадли, дорогой, выйди на минутку, – обращается она к кузену. – Мне надо поговорить с Гарри.

Дадли обиженно выходит из комнаты, намеренно громко топая. Похоже, он принимает это странное стремление тети поболтать со мной с глазу на глаз как еще одну подлость с моей стороны. Как будто бы я могу отнять у кузена внимание его родителей! Но я понимаю, что тут совсем другой подтекст, неизвестный мне, и я начинаю нервничать. Тетя проходит в комнату и садится на кровать. Она необычайно серьезна, и у меня складывается неприятное ощущение, что разговор предстоит нелегкий. Но вот только о чем? И с каких это пор тетя называет меня по имени?

– Гарри, мне нужно с тобой поговорить, – она нервно крутит на пальце обручальное кольцо и хмурит брови.

– Одну минуту, – я бесшумно подхожу к двери и резко ее распахиваю. В комнату вваливается не сумевший удержать равновесие Дадли. Он неуклюже поднимается на ноги и зло смотрит исподлобья.

– Дадли, иди, погуляй, – любезно предлагаю я. – Уверяю, тут ты не услышишь ничего интересного.

Я провожаю его тяжелым взглядом до самого поворота в его комнату и возвращаюсь к тете.

– Итак, – она делает глубокий вдох. – Во-первых, Гарри, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты спас Дадли жизнь. В отличие от Вернона, – она неодобрительно поджимает губы, – я не питаю никаких иллюзий насчет того, что бы могло произойти в этом ужасном лесу, если бы не ты.

– Может быть, если бы не я, то ничего и не было бы, – я пожимаю плечами. – Но ведь это не главное, правда? Так что там во-вторых?

Она делает глубокий вдох и обхватывает себя руками за плечи, словно ей становится холодно.

– А во-вторых, – она медленно поднимается с кровати и подходит к письменному столу, – я нашла в твоем чулане это.

Она достает из верхнего ящика стола небольшую записную книжку в кожаной обложке и протягивает ее мне. Я медленно переворачиваю такие знакомые страницы, словно ожидая, что они вот-вот переменятся. Словно тетя могла увидеть в дневнике Кристофера нечто совсем другое, никак не связанное с заклинаниями, зельями и вообще с магией. Когда молчать становится уже просто невозможно, я перевожу взгляд на тетю Петунью. Она смотрит на меня так, словно ожидает каких-то разумных объяснений. Как будто бы я могу убедить ее, что чертовы записи ничего не значат, и она сможет относиться ко мне по-прежнему.

– Как вы на нее наткнулись? – угрюмо спрашиваю я.

– Я… я переносила все вещи из твоего чулана сюда. Я подумала, что всегда должна была лучше к тебе относиться. И когда я поняла, что ты едва не пожертвовал своей жизнью ради Дадли, то решила, что ты заслуживаешь намного большего, чем этот ужасный чулан, – у нее так дрожат губы, словно она готова разрыдаться в любую секунду. – И на одной из полок я нашла эту книгу, в которой написаны такие ужасные вещи. Это же твой почерк, Гарри, – она чуть ли не в истерике выхватывает у меня из рук книгу и открывает ее на последних страницах, исписанных моими формулами по совмещению ментальной магии и окклюменции.

– Когда это было? – перебиваю я тетю, обессилено опускаясь на кровать. Черт, ну почему я всегда думал, что родственники и не подумают заходить в мой чулан? Глупец, так по-идиотски проколоться!

– Что? – непонимающе спрашивает тетя.

– Как давно вы нашли этот ежедневник?

– Недели две назад, – недоуменно отвечает она.

– Понятно, – медленно отзываюсь я. Затем быстрыми шагами подхожу к двери, от чего тетя испуганно подпрыгивает, и накладываю заглушающие чары. Разговор получится намного труднее, чем я предполагал. После этого я сажусь на кровать, по-турецки подогнув ноги, и обращаю взгляд на тетю.

– Мне жаль, но память стирать уже поздно, – напрямую говорю я. – Это надо делать сразу же, ну в крайнем случае, в пределах одних суток. Я в любом случае не смогу удалить воспоминания двухнедельной давности. Они слишком сильно переплелись с последующими событиями, особенно если вы часто об этом думали. А, скорее всего, так оно и было. Тогда обязательно останутся провалы в памяти, я не хочу так рисковать…

– Гарри, о чем ты говоришь? Что все это вообще значит? – спрашивает она, опасливо кивая на книгу. – Откуда это у тебя? Неужели ты связан с… с ними?

– Да ни с кем я не связан, – устало говорю я, машинально взъерошивая волосы. – Я сам по себе. Вас интересует, связан ли я вообще с магией? Думаю, теперь отпираться бесполезно. Вы ведь все равно не поверите, если я скажу, что эту книгу впервые вижу?

– Нет, не поверю, – неожиданно жестко заявляет тетя. – Но я хочу знать. Хочу знать, когда это началось. Когда мы с Верноном допустили ошибку? Мы же хотели, чтобы ты вырос нормальным. Мы все для этого делали. И мне даже казалось, что нам удалось…

– Ради Мерлина! – срываюсь я. От удивления у тети отвисает челюсть, но я это игнорирую. – Неужели вы всерьез полагали, что если запереть ребенка в чулане под лестницей и обращаться с ним, словно с чертовым домовым эльфом, из него выветрится магия?! Откуда вы вообще взяли эту глупость?

– Но у нас же все получалось, – оправдывается она. – Я никогда не замечала за тобой всяких… странностей.

– Естественно, – я невесело усмехаюсь. – И не заметили бы, если уж на то пошло. Потому что я так хотел. И если бы не этот идиотский еженедельник, – для наглядности я потряхиваю им прямо перед носом у оцепеневшей тети, – то так бы оно и продолжалось.

Я вскакиваю на ноги и начинаю беспорядочно наворачивать круги по комнате.

– Черт, с этим надо что-то делать. Как же не учел? Ведь это может испортить все, вообще все. Вновь оказаться послушной игрушкой и изливать душу перед стариком? Если бы я был уверен хоть в ком-нибудь из них… А хотя… – я резко останавливаюсь, раздумывая над одной чрезвычайно привлекательной идеей. – Думаю, это выход.

Я направляюсь к тете, но она с необычайной прытью отскакивает от меня в другой конец комнаты. Я недоуменно вскидываю брови.

– Не приближайся ко мне, – испуганно выкрикивает она, вытягивая руки вперед в защитном жесте.

Я чувствую странную опустошенность.

– С каких это пор ты боишься меня, тетя?

– Ты не мой племянник, – она испуганно трясет головой и вжимается в стену с такой силой, словно хочет в ней раствориться.

Я делаю несколько осторожных шагов назад и сажусь на кровать, не желая пугать тетю Петунью еще больше. Через некоторое время она, кажется, приходит в себя и окидывает меня осторожным взглядом.

– Садитесь, – я киваю на стоящий у кровати стул.

Она остается неподвижной.

– Садитесь, – устало повторяю я. – Вы ведь пришли поговорить, так? Не съем же я вас, в самом деле.

Она так осторожно приземляется на стул, словно под ним находится бомба с часовым механизмом.

– Расслабьтесь, – начинаю я успокаивающим тоном. – Да, я связан с магией, ну и что? Всегда был связан, если говорить напрямую. Разве это причиняло вам вред?

– Н-но, – заикается тетя, – ты ведь не похож на Лили! С тобой никогда не случалось никаких странных вещей…

– Неужели она и правда была настолько ужасной? – в отчаянии восклицаю я. – Нет, не так. Неужели вы настолько боялись магии, что вам было наплевать даже на то, что она – ваша родная сестра? Я имею в виду… Ведь это так чудесно, когда у тебя есть брат или сестра, разве нет? Я, например, часто мечтал, чтобы у меня был, ну, скажем, брат, которому было бы на меня не наплевать, с которым можно поговорить, о котором я бы заботился. Но я сейчас не об этом, – резко обрываю я самого себя. – Просто мне интересно, была ли моя мама и правда такой ужасной, что вы бледнеете при одном упоминании о ней, или во всем виновата эта проклятая магия?

– И то, и другое, – просто отвечает тетя. – Лили и м-магия, – она явно прилагает усилия, чтобы произнести ненавистное слово, – всегда были неразрывны друг с другом. Где была моя сестра, там всегда происходили эти пугающие непонятные вещи. Кажется, не проходило и дня, чтобы она не выкинула очередного фокуса. И всегда только при мне, как нарочно… Вначале я очень этого боялась. Это было за пределами моего понимания. Родители меня не слушали, друзья принимали мои рассказы за глупые шутки. Мне даже не с кем было поделиться своими страхами. А потом она поехала в эту свою школу…

Тут тетя испуганно ойкает и смотрит на меня огромными испуганными глазами.

– Все в порядке, мне известно о Хогвартсе. Мне вообще много чего известно. Продолжайте, пожалуйста, мне действительно важно знать.

– И все сразу стало ясно. Лили – волшебница. Родители приняли эту новость с необычайным энтузиазмом. Разумеется, они и не думали просить у меня прощения за то, что никогда не верили моим рассказам о «странностях» сестрицы…

Это просто дико: сидеть в старой комнате Дадли и разговаривать с тетей – впервые в жизни – о своей матери. А тетю как будто прорвало. Она говорит и говорит, кажется, совсем уже позабыв о моем присутствии. Она рассказывает о том, как Лили Эванс уезжала почти на весь год в Хогвартс, а летом возвращалась и умудрялась отбить у бедной тети всех ухажеров. Как тетя училась из последних сил, пытаясь заставить родителей гордиться ей, и как они все равно не переставали восхищаться тем, что у них в семье есть настоящая ведьма… Думаю, тетя Петунья все-таки сильно преувеличивает. Детские и подростковые обиды всегда кажутся намного горше, чем они есть на самом деле.

– И все эти годы от нее не было ни слуху, ни духу. Родители с горя захворали. А Лили даже не приехала на их похороны, – глаза тети подозрительно краснеют, она извлекает из кармана носовой платок и шумно сморкается. – А потом – как гром среди ясного неба – Лили Поттер погибла, извольте воспитать ее сына! – она прячет лицо в ладонях и заходится глухими рыданиями.

– Знаете, это ведь было так давно, – негромко говорю я, глядя тете Петунье за плечо, в темнеющее окно. – Она умерла. Неужели нельзя простить мертвого? Думаю, она уже сполна ответила. За все.

Тетя поднимает на меня несчастный взгляд и всхлипывает.

– Я не могу простить. Но я пыталась забыть. И мне это почти удавалось, пока я не нашла в твоем чулане эту ужасную книгу! Как будто бы прошлое меня все-таки настигло. Я не представляю, что мне теперь делать, – ее голос сходит на шепот.

– Это ничего не изменит. Я обещаю, что буду вести себя по-прежнему. Но мне придется сделать одну вещь, если вы позволите.

– Какую? – спрашивает она, бросая на меня загнанный взгляд.

– Я не могу позволить, чтобы мою тайну узнал кто-то еще, – мой голос помимо воли становится жестким, и тетя вжимает голову в плечи.

– Т-ты же не убьешь меня?

От неожиданности я фыркаю:

– Я давал повод так о себе думать? Ради Мерлина, нет конечно! Я просто хочу наложить мощный блок на ваши воспоминания о том, что я связан с магией. Это абсолютно безопасно для вас, ведь воспоминания сохраняются, а значит, психика останется неповрежденной. А вот рассказать вы никому ничего не сможете. Поймите меня правильно. Не то, чтобы я вам не доверял, но так мне будет намного спокойнее. К тому же, – добавляю я почти про себя, – это помешает некоторым любителям копаться в чужих мозгах смешать мне все карты.

– Ну хорошо, – нерешительно соглашается тетя.

– Смотрите мне в глаза.

Тетя вздрагивает, когда я дотрагиваюсь пальцами до ее висков. Легкое прикосновение к мыслям, круговорот магии.

– Постарайтесь не моргать, – говорю я, накладывая на хаотично скачущие разрозненные воспоминания блоки, один за другим. Скоро почти все воспоминания тети последних двух недель напоминают стройные ряды плотно запечатанных банковских ячеек.

– Готово, – я чуть улыбаюсь, видя недоверие в глазах тети. – Видите, магия – не такая уж и страшная штука.

– Я… теперь я не смогу ни с кем говорить о том… о том, что… – она запинается, и ее глаза распахиваются от ужаса, когда она понимает, что не может даже упомянуть о так беспокоящих ее событиях.

– Как видите, – я развожу руками. Мне все же немного неловко оттого, что я заставляю тетю Петунью через это пройти. Конечно, я могу тешить себя мыслью о том, что избавляю ее таким образом от предрассудков маггловского мышления, но в таком случае не помешало бы для начала, чтобы и она сама этого хотела. Нет, я не буду лгать самому себе. В конце концов, мне прекрасно известно, что я лишь поспешно избавляюсь от так внезапно возникшей «проблемы», которая может омрачить мое существование. Долгие годы относительно спокойной жизни притупили мою бдительность. Теперь я постараюсь не быть столь беззаботным. Я не повторю своей ошибки.

После того, как тетя на слегка нетвердых ногах покидает мою комнату, я беру записную книжку Кристофера и методично накладываю на него сильнейшие заклинания. Маскирующее, антимаггловское, отводящее взгляд, расфокусирующее, закрывающее… Я отвлекаюсь от своего занятия только тогда, когда Силенси подает неуверенный голос, выглядывая из рукава моей рубашки.

– Думаю, этого вполне хватит, Говорящщщий, – шипит она. – Еще несссколько заклинаний – и его не сссможешшшь найти даже ты сссам.

Змеиный юмор? Оригинально…

– Пожалуй, ты права, – шиплю я в ответ. – Я просссто задумалссся.

В этот вечер я долго не могу уснуть, раздумывая над странными событиями прошедшего дня. Оставленный на столе дневник Кристофера, теперь уже не доступный для взгляда окружающих, чуть подсвечен падающими через незашторенное окно лучами лунного света. Мерлин, это же так просто: несколько элементарных заклинаний – и тайна дневника надежно спрятана. Что мне стоило подумать об этом раньше? Хотя, кто знает? Возможно, только благодаря этой досадной и нелепой случайности мне удалось увидеть тетю Петунью с такой новой стороны. Пожалуй, я так и не смогу принять ее убеждения. Зато теперь я хотя бы могу понять, что движет тетей в ее поступках. И не скажу, что жалею об этом.

Глава 21. «Ты веришь в волшебство?»

Следующие несколько дней тетя старательно меня избегает. Не знаю, возможно, она пытается убедить саму себя, что того разговора, перевернувшего с ног на голову весь ее привычный мир, попросту не было. Однако она все равно больше не может вести себя по-прежнему. Я то и дело ловлю на себе ее осторожные взгляды. Теперь она делается такой напряженной в моем присутствии, что я стараюсь не находиться с ней в одном помещении. Иногда мне даже кажется, что проходя мимо моей комнаты по коридору, она шагает на цыпочках, чтобы производить меньше шума. А когда дядя делает мне какие-нибудь очередные идиотские замечания, взгляд тети Петуньи становится таким испуганным, словно она боится, что я вот-вот прокляну ее мужа. Она даже старается уговорить дядю Вернона не беспокоить меня по пустякам. А дядя начинает думать, что она ведет себя подозрительно. Пару раз я нечаянно слышал, как они с дядей ругаются приглушенным шепотом. Разумеется, из-за меня. Во всех остальных аспектах жизни семейства Дурслей по-прежнему царит редкостное единодушие.

В школе тоже не все гладко. А если говорить напрямую, то там стало просто кошмарно. Когда я прихожу туда впервые после своей болезни, меня накрывает волной шепота и любопытных взглядов. Она в мгновение ока распространяется по коридору, захватывая всех до последнего человека. А потом все разом замолкают, сверля меня взглядами разной степени заинтересованности. Я подавляю глупое желание втянуть голову в плечи и настороженно встречаю направленные на меня взгляды. А уже через секунду – как по команде – они все начинают говорить.

– Это и есть тот самый мальчик?

– Кажется, его зовут Гарри Поттер, да?

– Странно, такой худой. Я думал, он гораздо крупнее. Может, он в больнице так похудел?

– Никогда его раньше не замечала. Он давно учится в нашей школе?

Я испытываю острое чувство дежа вю, в полной мере вспоминая, каково это – быть Мальчиком-Который-Выжил. Впрочем, сейчас я лишь столь редкая для Литтл Уингинга сенсация, но мне лично от этого не легче. И почему только у меня не выходит просто не привлекать к себе внимание?

Пробиваясь сквозь толпу в ставшем неожиданно тесном коридоре, я едва сдерживаю раздражение. Какого черта эти дети уставились на меня так, словно ожидают чуда? Может, мне еще и оборотня живого им сюда притащить, чтобы продемонстрировать «смертельный номер» на бис? Силенси тоже чувствует себя неуютно. Она плотнее обвивает мою руку под рукавом просторной рубашки и издает чуть слышное предупреждающее шипение. Я слегка улыбаюсь. Характер у моей подруги не из мирных. Непрестанный шепот голосов, монотонный и раздражающий, словно помехи на телеэкране, выводит из себя. Несколько раз совершенно незнакомые люди хватают меня за руки, рискуя нарваться на гнев Силенси, и просят «рассказать, как все было на самом деле». Или же напротив заявляют, что не верят мне. Интересно было бы узнать, во что они так рьяно отказываются верить, если я им ничего и не говорил? От всего этого кошмара у меня голова идет кругом.

До класса я добираюсь злой, как черт. Дадли уже сидит за партой и о чем-то шепчется с Пирсом. В школе он почему-то всегда меня избегает, предпочитая изображать, что мы вообще не знакомы. При моем появлении все невероятно оживляются, а Тейлор Смит даже вскакивает со своего места и бодро направляется ко мне.

– Только никаких вопросов, на сегодня с меня хватит! – категорично заявляю я, не дав ему сказать и слова.

Тейлор заметно обижается и все-таки собирается что-то спросить, но, к счастью, в этот момент раздается звонок на урок.

– Рассаживайтесь по местам, – командует вплывающая в класс миссис Паркер.

Теперь моим одноклассникам приходится ограничиваться любопытными взглядами и подкидывать ко мне на парту записки с вопросами, которые я успешно игнорирую. Зато у меня появляется время, чтобы хоть немного справиться с шоком.

На перемене я оттаскиваю Хейли за здание школы, где мы скрыты от назойливых взглядов окружающих. Там, между кирпичной стеной и мусорными баками, я налетаю на нее с расспросами.

– Какого черта здесь происходит? Они все что, спятили?! С каких это пор я оказался в списке местных знаменитостей?

Однако вместо того, чтобы нормально ответить на мои вопросы, Хейли почему-то резко отворачивается в сторону. Я внезапно понимаю, что она за что-то на меня обижена, и это еще больше сбивает с толку.

– Ну ладно, прости, – говорю я, сам точно не уверенный, за что извиняюсь. – Я не хотел на тебя кричать, слышишь? Просто вся эта ситуация несколько… неожиданна.

– Ну да, конечно, – говорит Хейли, все еще не глядя на меня. – Теперь ты извиняешься, потому что хочешь получить ответы на свои дурацкие вопросы. А я, если хочешь знать, волновалась за тебя все это время. Но когда я подошла к тебе сегодня в коридоре, ты просто отмахнулся от меня. А я-то думала, мы друзья…

Она смешно выпячивает вперед нижнюю губу и шмыгает носом. От абсурдности ситуации мне хочется расхохотаться.

– Ты что, издеваешься? – восклицаю я. – В той спятившей толпе мне было вообще ни до чего! Как думаешь, если бы мне и правда было на тебя плевать, я бы сейчас тут с тобой разговаривал?

– Значит, это не только из-за вопросов? – подозрительно спрашивает она.

– Не только. Я просто… Ну, не знаю, с кем еще кроме тебя смогу нормально поговорить, – я вдруг понимаю, что тот факт, что Хейли была там рядом со мной, действительно отличает ее от других. По крайней мере, в моих глазах. А вообще, я уже давно научился отделять тех людей, кому нужен я сам от тех, кому нужны только мои сомнительные подвиги. И вторая группа всегда была неизмеримо больше. – Но знаешь, мне действительно было бы неплохо узнать, что здесь происходит. Что им всем про меня наговорили, что они так взбесились?

– Вообще-то, им сказали правду, – улыбается уже немного оттаявшая Хейли. – Все были в шоке, когда узнали, что это ты, а не Дерек, сумел вести нас по лесу столько дней. Это так по-геройски, – добавляет она с мечтательной улыбкой.

– Ладно уж, не отходи от темы, – несколько ворчливо советую я.

– Ах, да. Еще была газета.

– Что за газета?

– Я ее с собой ношу, – говорит Хейли. – Вот, можешь почитать.

Она достает из своей сумки давнюю газету, которую, судя по ее потрепанному виду, не раз читали и перечитывали. На первой полосе – крупная фотография, изображающая меня на руках у Дерека. Судя по всему, ее сделали сразу же после того, как нас нашли. Дерека на снимке даже толком не видно, зато мое бледное измученное лицо можно изучить во всех подробностях. Слава Мерлину, фото хотя бы не двигается. Сверху расположен крупный заголовок – «Юный школьник по имени Гарри Поттер спасает своих одноклассников от смерти в лесу». Далее идет сама статья: «Наконец-то найденные потерявшиеся в лесу ребята. По их рассказам, своими жизнями они обязаны девятилетнему Гарри Поттеру, благодаря героизму которого…» Я раздраженно сминаю статью, не собираясь дочитывать весь этот бред. Полная чушь. Это даже не оригинально, учитывая все то, что когда-либо писали обо мне в газетах. Я скриплю зубами, мысленно желая сочинителям подобных статей гореть в аду. Теперь я разом превратился из человека-невидимки в местную знаменитость, и не могу сказать, что такое повышенное внимание к моей персоне радует. Уж скорее, на подобное у меня стойкая аллергия. Одно утешает – зная частоту появления в Литтл Уингинге новых сплетен, повышенное внимание ко мне долго не продлится.

– Тебе что, не нравится? – голос Хейли выводит меня из задумчивости. Я с легким недоумением смотрю на скомканный в ладонях газетный лист и с извиняющейся улыбкой возвращаю его Хейли. Она бережно расправляет смятую бумагу и вкладывает ее в учебник по английскому, отчего мне становится еще более неловко.

– А чего в этом хорошего?

– Ну как, все тебя узнают. Это здорово!

– Спасибо конечно, но мне за сегодняшний день внимания с головой хватило… Ладно, расскажи лучше, как вы все тут справлялись, – спешу я перевести разговор на другую интересующую меня тему. – Дадли, например, не очень. Даже не знаю, чем его выводить из подавленного состояния.

– Если честно, то не знаю, – признается Хейли. – Иногда все это кажется не более, чем дурным сном. Но я не думаю, что сумею когда-нибудь забыть, как на тебя набросилась эта… это… – Хейли передергивает плечами и замолкает.

Некоторое время мы сидим в тишине.

– А Сару перевели в другую школу, – неожиданно добавляет она. – Ее семья вообще переехала в Лондон, подальше от плохих воспоминаний. Знаешь, мы с ней очень дружили, – грустно добавляет она. – Пирс вроде бы в порядке. Ему даже в некотором роде нравится всеобщее внимание. Первые дни он вообще болтал о том, как мы заблудились, просто без умолку, – она неприязненно передергивает плечами. – А вот Дерека я не видела с самой больницы.

Я задумчиво киваю. Что ж, по крайней мере, никто из них не пострадал физически.

– Я так рада, что ты вернулся. Теперь все-все будет по-другому, – говорит Хейли, неожиданно повисая у меня на шее. Я цепенею, стараясь не выдать, что прикосновение к едва затянувшимся шрамам все еще причиняет дискомфорт.

*****

Возвращаясь из школы домой, я чувствую себя очень странно. Рядом со мной идет Дадли, громко сопя. Обычно он ходит повсюду со своей компанией громил, а меня предпочитает большей частью не замечать. Мы идем в тягостном молчании, и я недоумеваю, зачем вообще кузен за мной увязался.

– Эээ… Гарри, – наконец нерешительно начинает он.

– Ну? – подгоняю я, когда понимаю, что Дадли опять надолго замолк.

– Ну… это… – слова явно даются ему нелегко. – Понимаешь, мама сказала, чтобы я перед тобой извинился. Ну, за все то, что наговорил тебе, когда ты только вернулся из больницы. В общем, прости.

Он мучительно краснеет и отводит глаза в сторону. О Мерлин, тетя Петунья решила еще и Дадли заставить обходить меня на цыпочках. Как будто бы за малейшую оплошность я превращу их в жаб.

– Дадли, хочешь совет?

Он с удивлением смотрит на меня, но потом все-таки кивает.

– Никогда не извиняйся за то, в чем на самом деле не раскаиваешься. Всем в любом случае не угодишь, но так ты хотя бы не потеряешь самого себя.

В глазах кузена появляется недоумение, а складка на лбу означает чрезвычайно напряженный мыслительный процесс.

– Ладно, не бери в голову, – я отмахиваюсь от него, улыбаясь. – Возможно, потом ты поймешь. Ты иди, а я еще прогуляюсь.

Я разворачиваюсь и иду в парк.

– Эй, а что мне сказать маме? – доносится до меня крик Дадли.

– Мне все равно, Дадли, – я пожимаю плечами и не оборачиваясь иду прочь.

Пожалуй, я даже не задумываюсь о том, куда меня несут ноги, пока не оказываюсь возле ворот старшей школы Литтл Уингинга. Множество подростков сидят на траве или скамейках, болтая и смеясь, и наслаждаются редким для осенних месяцев солнцем. Некоторое время я просто смотрю на них, взявшись за невысокую решетку школьной ограды. Мерлин, и зачем я сюда притащился? Неужели для того, чтобы увидеться с… Зачем мне это? А точнее, с каких это пор одиночество стало мне в тягость? Может, лучше вообще убраться отсюда, пока не поздно…

Но едва я успеваю принять это решение и разворачиваюсь, чтобы уйти, как меня окликает чей-то голос.

– Эй, Гарри, какими судьбами? Тебя уже выписали?

Я поворачиваюсь и вижу радостно улыбающегося Дерека. Он отделяется от толпы своих одноклассников и направляется ко мне, игнорируя летящие ему в спину подколки и насмешки.

– Эй, Дерек, да ты никак нянькой заделался?

– Отвали, Робин, – беззлобно отмахивается Дерек. – Тебе самому нянька нужна.

Он неторопливо подходит ко мне, и я вдруг замечаю, что тут, в привычной для себя обстановке, Дерек выглядит куда увереннее, чем в лесу, и от этого каким-то образом делается выше.

– Привет, – он так искренне улыбается, что мои губы тоже помимо воли расплываются в улыбке. – Пойдем, прогуляемся. Здесь слишком много народа.

Мы располагаемся в парке, на траве. Солнце светит невозможно ярко, земля под нами теплая. И совсем не похоже, что на дворе осень.

– Ну как ты, выздоровел? – с возбужденно горящими глазами налетает на меня Дерек. – Как давно из больницы выписали?

– Да недавно совсем. Пару дней назад.

– И что, все в порядке? – спрашивает он. Я киваю. – Невероятно! Ну ты просто везунчик, честное слово. Я уж думал все, не жилец. Знаешь, ты нас всех здорово напугал.

– Уж извини, это я не специально, – ухмыляюсь я. – Самому приятного мало было.

– Знаешь, я до сих пор не понимаю, почему нас так поздно нашли. И если честно, странная, в общем-то вышла история. Представляешь, я потом посмотрел по карте и обнаружил, что мы все-таки в правильную сторону все это время двигались, к лагерю. Но почему-то туда мы ушли за несколько часов, а обратно несколько дней добирались. Дикость какая-то. Слава Богу, все позади.

– Ну не скажи, – возражаю я, спеша уйти от «подозрительных» моментов. – Моя школьная жизнь превратилась в кошмар, а все из-за каких-то дурацких газетных статей.

Он хмыкает:

– Да уж, представляю, каково это, с твоей-то любовью к людям.

– Эй, я не мизантроп, – возмущаюсь я. – Просто они и правда бешенные. Психи какие-то, ей богу…

Я начинаю рассеянно выдирать из земли пучки травы, посвящая Дерека в тягости моего нынешнего существования.

– Гарри, мне вот знаешь чего интересно узнать, – серьезно произносит Дерек, когда я наконец прекращаю жаловаться на жизнь. – Почему ты сказал журналистам, что на нас напал простой волк?

От неожиданности я таращу глаза и забываю вздохнуть.

– А откуда ты узнал?

Он криво усмехается:

– Правда, значит, – я мысленно даю себе по лбу, но слово, как говорится, не воробей. – Просто я же знаю, что малышня ничего толком рассказать не могла. Нас всем скопом тогда расспрашивали. Ну, я сказал за всех, как все на самом деле было. В смысле, про оборотня и все такое. Эти люди на меня, естественно, как на сумасшедшего смотрели. А потом в газетах написали, что на нас напал волк. Ну я и подумал, что это либо ты про волка сочинил, либо газетчики постарались. Оказалось, ты.

Я пристыжено отвожу взгляд в сторону. Ну что тут скажешь?

– Но ты же сам мне говорил, что это оборотень, Гарри! – не отстает от меня Дерек. – К тому же, я абсолютно уверен, что волки такими огромными не бывают. Почему ты солгал?

Некоторое время я молчу, пытаясь подобрать слова. Защищал свою тайну? Ну не свою конечно, а нашу, тайну Магического мира. Да и что бы дали мои показания? Ну стерли бы память кому-нибудь в худшем случае, а вообще, приняли бы наверняка за психов. Это для Дерека все сенсация, а для меня подобные вещи уже давным-давно стали нормой. Прятать все это от магглов заложено в самой нашей природе.

– Ты веришь в… волшебство, Дерек? – наконец спрашиваю я. – Сможешь ли ты мне поверить, просто так, на слово, что в мире существуют волшебники и ведьмы, русалки, фениксы, великаны, драконы? Что они совсем рядом и так же реальны, как и мы с тобой?

Некоторое время он смотрит на меня непонимающим взглядом, а потом начинает ржать.

– Гарри, ты… – взрыв хохота, – ну ты загнул! Драконы и великаны – они же огромные! Их бы любой заметил!

– Хорошо, – я усмехаюсь. – А тогда как насчет… – я делаю вид, что задумываюсь, – оборотней, а? Скажи, мне, Дерек, вервольфы существуют?

Его смех обрывается в одну секунду, даже из глаз исчезают веселые искорки.

– Оборотни существуют, Гарри. Ты же сам мне говорил… в смысле, я же своими глазами видел одного из них! Как я после этого могу утверждать, что их нет?

Я киваю:

– Трезвая мысль. А суть в том, что все магг… эээ… в смысле, окружающие, думают примерно в том же ключе, что и ты. Они никогда не поверят в существование того, чего не видели своими глазами. Люди не верят в волшебство, ты знаешь? Им нужны факты, статистика, проверенные данные. К чему мне их разубеждать? Мы разучились просто верить, Дерек. А все, что не вписывается в наши привычные представления, пугает. И нам проще обвинить кого-то во лжи, чем столкнутся со своими страхами. Поверь мне. Уж я-то знаю, как это обычно происходит.

Меня пронзает мысль, что такое мышление, к сожалению, характерно не только для магглов. Отрицание своих страхов… И я точно знаю, что я – последний человек, который может обвинять других в следовании этому принципу.

– Значит, ты просто боялся, что они тебе не поверят?

– Не совсем так. Они обязательно не поверили бы. И тогда у нас была бы куча неприятностей. Расспросы, обвинения, недоверие… Знаешь, это не очень приятно. Поэтому я пошел по пути наименьшего сопротивления и просто подсунул им то, что они хотели услышать.

Дерек задумчиво кивает. Его взгляд мрачнеет, и он медленно выдирает из земли по травинке, о чем-то сосредоточенно размышляя.

– Ладно, мне пора, – я поднимаюсь с мягкой травы. – Спасибо, что поболтал со мной, Дерек. Для меня это очень важно, правда. Но сейчас мне действительно надо идти.

Я уже отхожу от старшеклассника на порядочное расстояние, когда до меня доносится его голос.

– Гарри, постой! Так драконы все-таки бывают?

Я поворачиваюсь к нему и откидываю в сторону непослушные волосы, которые под порывами ветра лезут в глаза.

– Я не знаю, Дерек, – я пожимаю плечами. – А ты-то сам во что веришь?