Какова цель жизни?

— стать богатым;

— стать прославленным;

— стать тем, кого боятся;

— стать тем, кого боготворят;

— быть лучше других;

— иметь всё, что хочется.

Ваня пожал плечами и решил начать с конца анкеты:

9.3. Если два школьника дерутся, это…

— прекрасно: пусть отделают друг друга, ведь это такое шоу;

— слишком много шума, они мешают мне сосредо­точится;

— очень хорошо, надо пойти пожаловаться дирек­тору и заработать очки своему факультету;

— отлично! Надо немедленно стать третьим и на­валять по шее обоим дурачкам;

— непорядок. Следует разлить их холодной водой, как поганых собак.

Ваня представил себе, как Ариэль Ришбержье дерётся с Алулухалоу Мауналоа и, хмыкнув, выбрал предпоследний вариант. Петруша, заметив, что Царицын умудрился хоть что-то написать в своём листке, немедленно толкнул друга лок­тем в рёбра и поглядел выразительно. Во взгляде читалось: «Дай списать, а?» Царицын, тоже глазами, ответил: «Погоди мальца, всё будет» — и снова окунулся в анкету:

9.2. Школьники. не должны поднимать руку на учителей, потому что:

— учитель может превратить тебя в жабу;

— учителя такие грязные, неохота пачкаться;

— если бить, так не рукой, а сразу топором;

— можно отбить руку о челюсть учителя;

— сначала надо вырасти большим и сильным, чтобы отомстить учителю, когда он станет старым и беспомощным.

9.1. Нужно иметь друга, чтобы:

— он защищал тебя от врагов;

— он платил за тебя в столовой;

— он давал тебе списывать и подсказывал;

— чтобы чувствовать себя главным;

— потому что у каждого уважающего себя человека должны быть друзья.

Дурацкая анкета, подумал Ваня и быстренько заполнил её наугад — куда рука попала, там и посадил свои галочки. Петруша, мигом смекнув технологию, последовал его примеру. А Надинька, высунув кончик языка от усердия, закончила свой тест только минут через десять — бедная маленькая от­личница пыталась всерьёз отвечать на эти вопросы!

Потом была краткая экскурсия по замку. Первокурсникам выдали мягкие тапочки — и повели по бесконечным залам из корпуса в корпус. Да, здесь было чему подивиться. За стек­лянными стенами библиотек стыли, точно мухи в янтаре, старшеклассники над раскрытыми червивыми фолиантами, в полутёмных лабораториях изредка что-то взрывалось и гро­хало, озаряя сводчатые потолки зелёными или багровыми отсветами. Особенно дико смотрелись, по мнению кадета Царицына, компьютерные классы в готических залах со стрельчатыми окнами — мигающие экраны на чернокаменной резьбе, склонённые в наушниках головы под факелами.

Ваня заметил, что студентов легко разделить на две огром­ные группы: горделивые интеллектуалы, каждый из которых держится особняком и полностью сосредоточен на магичес­кой карьере, — и развесёлые участники шумных компаний, в которых, кажется, никто даже не вспоминает об учебниках.

И те, и другие чувствовали себя в лабиринтах Мерлина весьма уверенно. Интеллектуалы с бледными лицами проплы­вали по коридорам с ноутбуками под мышкой или же, скрес­тив на груди руки, расхаживали в задумчивости по галереям. Интеллектуалы в юбках чаще обитали в висячем саду, где медленно раскачивались в гамаках либо прохаживались сре­ди растений в поисках благодарного слушателя.

Весёлые компании владычествовали в буфетах и на лест­ницах, а также под лестницами, на верандах и крышах зда­ний, на балконах и под балконами. Они бренчали на мандо­линах и лютнях, метали зернь на деньги, пожирали разнообразные бутерброды, тайком торопливо развратнича­ли, прятали от профессоров пустые бутылки и недокуренные самокрутки с анашой — словом, получали удовольствие от того, что многие нынче считают смыслом студенческой жизни.

Юных разведчиков поразило и то, что в каждом зале, над каждой лестницей висели чёрные панно с зеленовато-золо­тыми электронными буквами и цифрами, отображавшими текущий этап в затяжном соревновании тринадцати факуль­тетов за титул Чемпиона года. Цифры, указывавшие количест­во очков, набранных студентами каждого факультета, непре­рывно вертелись, мелькая точно знаки в окошке игрального автомата или на вокзальном табло.

Как ни прислушивался Царицын, русская речь не звуча­ла. В пёстрой массе подростковых физиономий — бледных и смуглых, чернокожих и жёлтых — не встречалось даже наме­ка на нормальное русское лицо с носиком-курносиком, круг­лыми глазами и каким-нибудь забавным хохолком на макуш­ке. Все макушки были прилизаны, глаза подкрашены либо закрыты очковыми стёклами, а курносиков будто и вовсе не существовало в мире магов и ведьм.

А Надинька смеялась и чирикала, как радостная птичка. Ей всё было чудесно: лестницы под ногами двигались, порт­реты подмигивали, стены исчезали и возникали сами собой, так что облик одного и того же этажа постоянно менялся. Изредка из распахнутой двери высовывалось и глазело на проходящих детей что-нибудь удивительное -'Трёхголовая кошка или, к примеру, говорящий фикус.

— Ну что, теперь Вы верите в волшебство?! — торжество­вала Надинька.

— Угу, — иронически кивал Царицын. От зоркого кадетского глаза не ускользнули некоторые технические хитрости. Лестничные пролёты двигались, как заметил Ваня, далеко не по мановению волшебной палочки, а благодаря мощной — и, кстати говоря, вовсе не бесшумной — гидравлике. Стены катались взад-вперёд тоже не по щучьему велению, а по скрытым рель­сам в полу. Железные рыцари прекращали салютовать, если выдернуть вилку из неприметной розетки позади постамен­та. Даже волшебные картины на стенах были всего лишь тон­кими жидкокристаллическими телеэкранами, вставленными в старинные рамы.

— Это что за монумент юным пионерам? — Царицын уста­вился на странный памятник посреди газона. В центре воз­вышалась статуя уже знакомого Ване очкарика с холодным лицом, только на этот раз очкарик стоял будто пригорюнив­шись. А перед ним замерла на коленях бронзовая девушка с распущенными волосами. Вся её фигура изображала почти­тельное преклонение, словно очкарик был вечным огнём или каким-нибудь языческим идолом. Вокруг двух статуй громоз­дились крупные, в рост человека, валуны.

— Скульптурная группа под названием «Дай списать, бо­таник!» — прокомментировал ироничный Царицын.

— Ты что такое говоришь, Ваня? — поразилась Еропкина. — Это же знаменитая сцена из книги «Юный волшебник Гарри и Надсмотрщики Мрака»! Видишь, Гарри грустит по погиб­шим родителям, а Гермиома Грейнджер преклоняется перед его чувствами.

— А кто родителей-то прикончил? — сощурился Ваня, гля­дя на каменное очкастое лицо. Глядя на скульптуру, он чест­но постарался проникнуться жалостью к ушастому батану, потерявшему предков. Но почему-то не удавалось. Слишком взгляд у батана был самодовольный и… немного плотоядный.

— Нельзя быть таким безграмотным, — улыбнулась Надинька. — Родителей Гарри убил самый страшный демон на Земле, которого зовут герцог Моргиавола. Но Гарри выжил, ибо папа и мама наложили на своего сына Гарри заклятие мстителя. Это значит, что мальчик не умрёт, пока не отомстит за родителей. И теперь каждый год тёмный дюк Моргиавола в разных об­личьях приходит в замок Мерлина, чтобы уничтожить Гарри.

— Ну, и как успехи? — Иванушке стало даже интересно.

— Великий Гарри каждый год даёт отпор страшному демо­ну, — гордо сказала Надинька. — Поэтому Гарри все любят. Он — великий мститель. Он — идеал.

— Погодите, — Царицын немного удивился. — Этот Гарри, наверное, помогает беззащитным? Великодушно прощает своих обидчиков? Утешает несправедливо обиженных? По­чему его считают идеалом?

— Как почему? — изумилась девочка. — Потому что только Гарри может защитить всех остальных от герцога Моргиаволы! Поэтому он идеал. А Вы, Иванушка, — темнота сибирская!

И она расхохоталась, точно колокольчики рассыпались.

Наконец подуставших от беготни по корпусам и вконец обалдевших первокурсников привели обратно в «Тхе Халль оф Дестину», как прозвал его Петруша Тихогромов.

На этот раз детей встречало целое созвездие профессоров. На высоком подиуме в широких креслах из слоновой кости сидели те, о ком юные читатели книжек про волшебников привыкли говорить восторженным шёпотом: профессор Колфер Фост, доктор Артемиус Кальяни, тучный Феофрасто Феофраст в костюме гранда. Рядом — бледный и чуткий, точ­но обнажённый нерв Войцех Шпека, безудержная Карлотта фон Холь и другие.

На трибуну поднялась торжественная профессор Мак-Нагайна, бессменный декан факультета Моргнетиль.

— Дети!..

Шёпот в толпе первокурсников умер, и стало слышно, как падают золотые песчинки в огромных часах на стене.

— Настало время разделить вашу толпу по факультетам. Сейчас мы огласим результаты сортировки. Но сначала я представлю тех, кто примет вас под своё крыло.

Она обернулась к подиуму, чтобы представить детям тех великих волшебников, о которых дети и так уже предоста­точно знали из книг.

— Профессор наступательной магии Колфер Фост, декан факультета Гриммельсгаузен! — пролаяла профессор Мак-Нагайна, и под гром факультетского гимна с потолка спус­тился на чёрно-зелёной ленте огромный герб с ночным кры­латым ящером на зелёном фоне, напоминавшем цвет радар­ного монитора.

— Профессор комплексного очарования Района аль-Рахамма, декан факультета Венусиомнис! — провозгласила Мак-Нагайна, и сверху медленно поплыл оранжево-розовый герб с алыми львицами и трёхконечными звёздами, до смешного похожими на значки радиации.

— Профессор прикладной магии Кохан Кош, декан факуль­тета Агациферус, — объявила Мак-Нагайна под рёв оркестра, и все увидели, как спустился, подрагивая, оловянный гербо­вый червь на серебристых с просинью полотнищах.

Так, один за другим поднимались с места именитые маги и волшебницы во фраках и вечерних платьях, и вот уже две­надцать гербов опущены на цветных лентах, остаётся спус­тить последний, тринадцатый.

— И наконец, меня вы знаете. Для тех, кто прибыл к нам позже, повторяю, — меня зовут Йенна Мак-Нагайна, я про­фессор фундаментального ведовства и занимаю должность декана факультета…

Последние слова потонули в восторженном гуле. Крыла­тый сфинкс Моргнетиля, горделивый и яростный, спустился из-под купола на чёрно-жёлто-вишнёвых лентах.

— Ну а теперь вы узнаете, с каким из факультетов будет отныне навеки связана судьба каждого из вас, — ощерилась Мак-Нагайна и распахнула свой белый журнал.

… Через полчаса всё было кончено. Утихли восторженные вопли счастливчиков и всхлипы разочарованных — вместо пёст­рой толпы мальчиков и девочек в Зале судьбы выстроились тринадцать плотных манипул, каждая под своим флагом. Сту­дентам сразу выдали новую форму — теперь, переодевшись в чёрные мантии с шарфиками и лентами гербовых цветов, пер­вокурсники с восторгом оглядывали себя, а также — с ревнос­тью — других, которые мгновенно сделались конкурентами.

Только три человечка остались стоять посреди зала. Два серьёзных мальчика и крошечная девочка с торчащим свет­лым хвостиком на макушке.

— Что такое? — испуганно вздыбила брови профессор Мак-Нагайна. — Вы кто такие? Почему вас нет в списке?!

Подскочил немного запыхавшийся Войцех Шпека — с по­клоном протянул небольшую бумажку:

— Это русские, госпожа декан. Их тестировали отдельно, и вот результаты.

— Отлично, — Мак-Нагайна сплюснутой желтоглазой го­ловой кивнула, точно очковая змея.

— Наши друзья из Рос­сии тоже обретают своё место в стенах академии Мерлина. Итак, внимание. Ашур-Теп по прозвищу Тихий Гром!

Петруша качнулся вперёд и вытаращился на страшную тётеньку.

— Факультет… Гриммельсгаузен!!!

Скрипки визгнули первые такты факультетского гим­на, и Петруше сунули в руки сверток с чёрно-зелёной уни­формой.

Глядя, как Тихогромыча под руки оттаскивают в толпу новоиспечённых гриммельсгаузенцев, Ваня сглотнул, пы­таясь подавить небольшой комок, почему-то образовав­шийся в горле.

— Шушурун, ученик Шушуруна! — провозгласила Мак-Нагайна, выдержала паузу и пафосно озвучила:

— Факультет Гриммельсгаузен!

Царицын радостно подскочил — ура, вместе! Набежали стар­шекурсники в чёрно-зелёных мантиях, потащили Иванушку под флаги с распахнутокрылым ночным птеродактилем.

— И наконец, самый младший ученик, тоже из России, — Мак-Нагайна покосилась на бледно-зелёную от волнения Надиньку. Глянула в бумажку, чуть поморщилась, перечита­ла ещё раз…

— Невероятно, — вполголоса произнесла профессор. И громко объявила:

— Факультет Моргнетиль!

Глава 9.

Урок алхимии

Жид:

… Есть у меня знакомый старичок, Еврей, аптекарь бедный…Он составляет капли… право, чудно Как действуют они.

А. С. Пушкин. Скупой рыцарь

Первое занятие было общим для всех факультетов. Ам­фитеатр академической аудитории был залит ярчайшим светом — под выгнутым потолком горели тяжкие золочёные светильники в виде созвездий. Сколько их, тысячи? Ваня поглядел вверх и понял, что находится в квадранте Лебедя. Тихогромыч угодил под что-то маленькое и тусклое типа Гон­чих Псов.

Профессор Кохан Кош восседал в самом центре звёздного неба, под огромной Малой Медведицей. Профессор молча сидел, закинув остроносые жёлтые ботинки на стол, и раз­глядывал новых студентов. По восковому лицу его невозмож­но было понять, насколько профессору нравится то, что он видит. По лицу профессора вообще невозможно было что-либо понять. На то он и профессор алхимии Кохан Кош!

Профессор Кош был длинен, но не казался высоким из-за ужасной сутулости. Чахлая грудь его словно продавлена в детстве тяжёлым колесом, а длинные руки всегда согнуты в запястьях, как если бы много лет назад ударила по ним тяжё­лая крышка окованного железом сундука.

Голова профессора безволоса и желта, словно колено му­мии. На сухом затылке голая кожа собирается в тугие скла­дочки, на длинной шее дрожат жилы, и порою испуганным детям кажется, что профессор проглотил колючую ветку, навеки застрявшую в горле. Верхней губы у алхимика буд­то не существовало: казалось, он закусил её развитой ниж­ней челюстью так сильно, что до самых крыльев носа пролегли вертикальные морщины, как у беззубой стару­хи. Жёлтый и узкий клюв, наделённый почти древнерим­ской горбиной придавал лицу профессора сосредоточен­ное выражение — даже тогда, когда профессор просто расслабленно сидел в своём кожаном дутом кресле, заки­нув остроносые жёлтые ботинки с красными подмётками на огромный учительский стол.

Удивительны были глаза профессора Коша. С каждой сто­роны носа в толстых и сизых веках, похожих на стиснутые губы мертвеца, таится узкий разрез хищно посаженного гла­за. Однако в этом разрезе, как ни старайся, не разглядишь ни белков, ни радужной оболочки — так, сплошная поблёскиваю­щая чернота.

Внезапно профессор сделал в лице узкую щель и заговорил.

— Мы научимся делать философский камень, который при­тягивает к себе золото, — произнёс он холодно и очень разме­ренно, будто каждое слово должно быть непременно записа­но в тетради.

— Каждый из вас попробует создать такой камень.

— Профессор? — кучерявый мальчик на передней парте вскинул руку с серебристой запонкой Агациферуса в обшла­ге. — И шо, я смогу-таки на этом заработать?

— Заработать на камне вы не сможете, — холодно ответил профессор, сузив на Ариэля Ришбержье разрез безволосых ресниц. — Чтобы зарабатывать, нужно работать. А камень позволяет получать богатство просто так, не работая.

Зал возбуждённо загудел.

— Не обольщайтесь, — поморщился алхимик. — Програм­мой курса предусмотрено создание философского камня ве­сом от трёх до шести карат. Такой камень будет действовать приблизительно двое суток, а потом — рассыпется в радиоак­тивную пыль.

Он поправил цепочку на полосатом жилете и продолжил:

— Делать камень будем в конце семестра. А пока — дли­тельная, тщательная подготовка. Вы спросите, как волшеб­ник может подготовиться к произнесению столь сложного креативного заклинания? Ответ прост, прошу его запомнить.

Нужно начинать с любви. Любая магия начинается с пожи­рающей любви. В нашем случае это любовь к богатству.

— Угу, — кивнул Ваня и покорно записал в тетрадке: «Лю­бовь к богатству».

— Запомните: алхимия — это наука о золоте. Только жела­ние получить золото самым простым и дешёвым способом двигало алхимиками древности. Богатство — главный предмет моего курса!

Кохан Кош гибко поднялся из кресла и замер — на полусог­нутых ногах, сгорбленный, с шевелящимися пальцами.

— Я научу вас любить богатство и служить ему. Чтобы притягивать к себе золото, нужно самому тянуться к нему всеми силами души! Теперь записывайте: каждый день надо думать, как разбогатеть. Каждого человека, каждое событие прицельно изучайте — может быть, это ключ к ва­шему богатству!

Ваня тихонько прыснул в кулак. Он почему-то представил себе генерала-майора Еропкина в роли ключа к его собствен­ному, Ваниному богатству. А что, вполне может быть! На орехи от генерала всегда можно заработать.

— Подумайте о величии денег. Всё на свете можно купить! — быстро, очень быстро заговорил Кохан Кош, шевеля пальца­ми. — И монахи зависят от пожертвований! Самые красивые и умные люди будут вам слугами, даже если вы сами уродли­вы. Деньги любого тупицу делают волшебником! Миллионер может, посмотрев кино, сделать один звонок по телефону — и вот через пару часов персональный самолёт доставит к нему в гости юную киноактрису, снимавшуюся в только что виден­ном фильме.

Профессор с поразительным проворством обернулся и подбежал к трибуне с микрофоном.

— Богатство нужно беречь и лелеять! — голос Коша, под­хваченный усилителями, загрохотал под звёздным небом аудитории. — Нужно учиться брать монету ласково, влюблён­но. Вот так, в самую ладонь…

Профессор рывком согнулся и показал, как нужно прижи­мать к сердцу кулак с зажатым сокровищем.

— Не стесняйтесь каждый день взирать на ваши накопле­ния, перекладывать их, перепрятывать получше. Помните: подлинное мужество состоит в том, чтобы, будучи богатым, по-прежнему экономить, выгадывать по мелочи, мудро хит­рить. Ни с кем не делиться, не отдавать ни частицы своего сокровища! Всё оценивать в деньгах. Деньги — мера всех ве­щей, помните эту истину!

Он торопливо перебежал от микрофона к зелёной класс­ной доске, цапнул кусочек мела и написал: «Задача».

— Сейчас вы решите учебную задачу. Она поможет вам оценивать в деньгах значимость любого явления. Помните: даже цену первого снега можно высчитать с точностью до фартинга!

Студенты зашевелились, кто-то засмеялся.

— Не сметь смеяться! — зашипел алхимик. — Хотите, я ска­жу вам, сколько стоит последний сонет Уильяма Шекспира? Наши учёные установили точную сумму, можете не сомне­ваться! Ничего… Вы тоже научитесь прикидывать возмож­ную выгоду любого события — в денежном эквиваленте! Вы научитесь определять, что выгоднее — конная прогулка с тё­щей друга или деловой завтрак с адвокатом соседа…

Профессор снова заскрипел мелом по зелёной доске, по­лосатый рукав расстегнулся, обнажая торопливую тощую руку. Что он там пишет?

«БАРМАГЛОТ» — вот что накорябал Кохан Кош.

«Ну, помню-помню, — подумал Царицын. — Так звали лету­чее чудище, которое придумал Льюис Кэролл».

— Видите это слово? — громко спросил алхимик. — Всем хоро­шо видно?! Теперь я даю вам первую учебную задачу. Прямо здесь и сейчас нужно выяснить… сколько стоит Бармаглот?

На пару секунд повисла тишина.

— Чё? — шёпотом спросил Петруша, оборачивая к Цари­цыну моргающее лицо.

— Итак, повторяю задание, — совсем уже бесстрастно про­изнёс алхимик. — Тот из вас, кто сможет назвать точную, вы­раженную в фунтах стерлингов, стоимость Бармаглота, по­лучит… десять баллов на счёт своего факультета!

Зал загудел, задрожал. Для первокурсников это был исто­рический шанс впервые заработать очки в копилку факультета, членами которого они сегодня стали.

— Профессор, можно мне сказать? — послышался сквозь гул нагловатый голос Ариэля Ришбержье. — У меня есть одна такая идея, профессор.

Алхимик кивнул гладкой головой, и мальчик Ариэль, вско­чив с места, пробежал к доске.

— Слово «Бармаглот» можно продать несколькими очень даже хорошими способами, — сказал парнишка. — Во-первых, надо зарегистрировать это слово как доменное имя в сети Интернет. А шо? Название вкусное! Рано или поздно какая-нибудь хорошая рок-группа или молодёжный журнал с таким же названием захотят-таки выкупить это имя для своего Ин­тернет-сайта.

Торжествующе потряхивая тёмными кудряшками, Ари Ришбержье написал на доске: «5.000 фунтов».

— Вот сколько я могу получить от этой сделочки. Только это не всё, совсем не всё! — мальчик поднял пухлый пальчик. — Слово «Бармаглот» идеально же подходит для какого-нибудь ресторана. В этом слове чувствуется такое… обжорство, что ли. Если бы я открывал милый такой ресторанчик по схеме «Сьешь сколько сможешь» или где торгуют, знаете, блюдами на вес, я бы точно назвал своё заведение подобным образом. А шо, это звучно, да к тому же из классики!

И мальчик написал на доске ещё одно число: «10.000».

— Однако, господин профессор, это ж ещё опять не всё, — улыбчиво оскалился Ари. — Я ж таки слышал, шо в Голливу­де нынче ужасно популярны фильмочки про монстров. Толь­ко у них жуткий дефицит до свежих образов и сюжетов. Кинг-конга продали, Годзиллу продали, Шрека и Халка тоже, всякие дементоры, орки и вампиры уже-таки страшно приелись зрите­лю. А публике таки же хочется свеженького. Так вот. Я беру нищего студента-словесника и за тысячу фунтов заказываю ему сценарий по мотивам Льюиса Кэролла. Главный образ — чудовищно жуткий Бармаглот. Название для фильма — я ска­жу вам, идеальное. Коротко и ёмко, а главное, таки хорошо

ложится на кепки, футболки и всякие прочие сувениры. Итак, господин профессор, я без труда продаю сценарий в Голли­вуд и за вычетом тысячи фунтов получаю как минимум…

Тут он снова заскрипел мелком, тщательно выводя циф­ры: «19.000».

— Итак, господин профессор, я таки готов оценить Бармаглота в тридцать четыре тысячи фунтов, — резюмировал Ари и, отшвырнув мелок, начал преспокойно отряхивать от пуд­ры толстенькие ладошки.

— Вы закончили, молодой человек? — бесцветным голосом поинтересовался профессор Кош.

— Ступайте на своё место.

Алхимик подождал, пока мальчик усядется, потом подо­шёл к микрофону и кратко объявил:

— Блестящая версия. Девять очков факультету Агациферус. Студенты в серебристо-голубых шарфах взревели и кину­лись через парты обнимать своего Ариэльчика.

— Профессор, я не понял! — недовольно крикнул Ари, от­махиваясь от восторженных дурачков. — Почему-таки девять очков? Договор был за десять!

— А потому что ответ не точный, — дёрнувшись, прошипел Кохан Кош. — Вы, молодой человек, слишком много платите наёмному литератору! Пятисот фунтов студенту-словеснику хватит за глаза, так что точная цена Бармаглота на полтыся­чи больше!

Мальчик Ари вынужден был согласиться — и опустился на стул.

— Вот что значит деловая хватка, — продолжал меж тем профессор Кош. — На моих занятиях её можно развить. Если, конечно, у вас есть врождённые способности…

Тут он почему-то в упор посмотрел на сибирского шамана Шушуруна и отчётливо проговорил:

— К сожалению, некоторые нации совершенно лишены способности рационально мыслить. Им хватает мозгов толь­ко на то, чтобы пить водку…

«Не понял, — поморщился кадет Царицын. — Это он про кого? Про зулусов что ли?»

—… И бренчать на балалайках, — закончил мысль профес­сор Кош. — Не так ли, господин Шушурун?

Услышав своё фальшивое имя, Ваня подскочил со стула и вытянулся.

— Для Вас, молодой человек, недостижим интеллектуаль­ный уровень юного Ришбержье, — громко посетовал профес­сор Кош. — Вы только с крыши горазды прыгать. В фонтан…

Ваня почувствовал себя уязвлённым. Впервые в жизни его публично унижали перед сверстниками. Подумать только! Он ещё ставит мне в пример этого пухлого Ариэльчика!

«Сейчас я тебе покажу прыжки в фонтан, — Ваня блеснул глазами и, отшвырнув стул, двинулся на профессора.

— Не надо! Иванушка, постой! — прошептала Надинька, пытаясь ухватить за чёрно-зелёную мантию, и тут же, ойк­нув, зажала рот. К счастью, никто не услышал…

— Куда Вы лезете, Шушурун? — хладнокровно и чуть на­смешливо поинтересовался Кохан Кош. — У Вас есть что ска­зать однокурсникам?

— У меня есть что сказать, — злобно ответил Царицын, вып­рыгивая на сцену. — Дайте мел. Спокойно, профессор. Есть другой способ решения задачи. Сейчас я продам вашего бармаглюка подороже, чем этот Ара.

— Любопытно, — профессор откинулся на спинку кресла и снова водрузил ботинки на стол.

— Валяйте, мой сибирский друг. Но помните: если Вы обкакаетесь, я заберу у вашего факультета… двадцать очков.

Гриммельсгаузенцы застонали, кто-то даже показал Шушуруну кулак.

— Господин профессор, — сказал Ваня, перебрасывая ку­сочек мела в руках. — Правильно ли я понимаю, что если я продам этого Бармаглота дороже, чем предыдущий сту­дент, то…

— То Вы получите десять очков на счёт вашего факульте­та, — кивнула жёлтая голова.

— Отлично, — Ваня повернулся к профессору спиной и подошёл к трибуне с микрофоном. — Господа студенты! Продаётся десять баллов. Кто готов заплатить мне фунты стерлинги в обмен на право получить от профессора Коша десять баллов?!

Зал ошарашенно смолк, слышалось только хлопанье рес­ниц и треск мозгов в черепных коробках.

— Повторяю, — терпеливо сказал Ваня. — Вы платите мне фунты, а взамен я передоверяю вам право получить десять баллов для вашего собственного — повторяю, не для мое­го, а для вашего — факультета. Стартовая цена — тысяча фун­тов. Есть богатенькие буратинки в зале? Не стесняйтесь.

Неуверенно поднялась одинокая рука с дорогими часа­ми на запястье.

— У меня вопрося, — прошепелявил япончик в круглых очках. — Вот, знасися, меня приписали к факультету Розенблатт. Это знасися, я тебе сисяса даю тысясу фунтов, а профессор Кош мне за это десять баллов? На ссёт фа­культеты Розенблатт?

— Так точно, — кивнул Ваня и торопливо поправился: — Вы абсолютно правы, коллега.

— Я согласен, — улыбнулся япончик. — Моя факультета будет мною гордися.

Студенты зашевелились, в воздух влетели ещё несколь­ко рук.

— Вот это по-нашему, — улыбнулся Царицын. — Итак, продаётся Бармаглот, стартовая цена

— тысяча фунтов. Кто больше?

Через пять минут мифическое существо из Зазеркалья было продано смуглой девочке Салиме аль-Жумане аль-Ширин с факультета Циммерклаус за тридцать четыре с полови­ной тысячи фунтов. Ваня мог торговать и дальше, да признать­ся, надоело ему. Царицын и так уж чувствовал себя отмщённым: вот так, господин Кош, знай наших.

Профессор, конечно, сообщил, что забирает деньги себе, а мальчику Шушуруну причитается ещё десять баллов. При­знаться, Ванечка даже гордился собой. Неплохой дебют для подростка из глухой сибирской тайги.

Глава 10.

Урок боевой магии

Об одном жалею я: что на рога нель­зя поставить пулемёт.

Из поэзии 1920-х годов

На перемене Надинька подлетела, как радостная птич­ка, с тетрадками под мышкой. Жёлто-вишнёвый моргнетильский шарфик закинут на плечико, на груди — малень­кая бляха с крылатым сфинксом. Зазвенела:

— Мальчики, я так волновалась! Как вы здорово с этим Бармаглотиком всё придумали! Ой, слушайте, я что узнала. Следующее занятие — раздельное, по факультетам! В разных аудиториях, вот! У нас — урок очарования, представляете?! Ужасно интересно. Ну, я побежала, — помахала ладошкой и собиралась уже скрыться, как вдруг…

— Вы помните наш договор? — тихо сказал Ваня. — Вы обе­щали слушаться. Мы здесь ненадолго. Не увлекайтесь, На­динька. Они по-прежнему следят за нами…

— Пока-пока, — уклончиво рассмеялась девочка и убежала — только шарфиком махнула.

— Какая странная девочка, — грустно сказал Петруша и посмотрел ей вслед. — Какое-то счастье у неё… как лихорад­ка. Может быть, температура высокая?

— Не заметил.

Ваня поглядел было вслед, да куда там: скрылась в дет­ской толпе, заполонившей коридоры. Сказал шёпотом, скло­няясь к Петрушиному мощному плечу:

— Боюсь за неё. Девочка в восторге от волшебства. Если что случится… Генерал не простит…

— Кто?! — Петруша вытаращил глаза. — Ероп…

— Тихо, — Ваня слегка наступил ему на ногу. — Не надо фамилий. Постой. Ты что? Не знал, что это его внучка?! Ах ну да… ты же в скорпионах лежал!

— Ух ты! Вот оно как… То-то я всё время думаю… что за де­вочка такая, — пробормотал Тихогромыч. — Слушай, брат Ваню…

— Шушурун меня звать!

— Да. Слушай, брат Шушуруша, а откуда она тут взялась-то? Она ж в Москве была?

— Откуда-откуда… — Ваня исподлобья глянул на ошелом­лённого приятеля. — Ты сам её в рюкзаке привёз!

Петруша раскрыл рот, но промямлить ничего не успел — отовсюду зазвенели звонки, гонги и колокольчики. Начинал­ся новый урок.

— Нам сюда! — Ваня подтолкнул приятеля к стеклянной двери, ведущей в гимнастический зал. — По расписанию зна­чится урок боевой магии. Наверное, будет интересно.

Урок боевой магии у первокурсников Гриммельсгаузена, Розенблатта и Циммерклаус открыла сама профессор ван Холль. Крепкая, кривоногая, похожая на боевую макаку в шёлковом кимоно профессор застыла посреди блистающего паркета — напротив шеренги притихших детей. Короткая се­ребристая шерсть на черепе Карлотты ван Холль была, как обычно, энергично вздыблена. Чёрные дырки ноздрей ритмич­но сжимались и разжимались, крылья носа чутко подрагива­ли. Раскосые рысьи глаза, казалось, жили на разной высоте под истерично вздёрнутыми бровями.

— Короче, так, — металлически протявкала профессор ван Холь и почесала мужскую грудь под кимоно. — С вами, мелко­та, я начну работать в конце года. А пока пускай немного по­возится мой ассистент.

Она кратко кивнула в сторону долговязого человека с боль­шой бледноватой залысиной и чёрными кудрями до плеч. Человек только что вышел из боковой комнаты и теперь, не спеша ступая по паркету босыми ногами, приближался. Дви­гаясь, он как бы разминал косточки: шевелил плечами, пока­чивал влево-вправо головою, а то вдруг возьмёт и попрыгает на носочках, точно некий танцовщик.

— Аспирант Гаафс, — пролаяла Карлотта ван Холь. — Я ос­тавляю Вас с мелочью. Детки, мы прощаемся до весны.

Развернулась и, ритмично дёргая бёдрами, убежала вглубь зала. Первокурсники тайком перевели дыхание и начали переглядываться. «Между тем, рано расслабляться, — подумал Ваня Царицын, приглядываясь с долговязому аспиранту с блестящей залысиной. — Дяденька-то тоже, похоже, сильно отмороженный».

— Меня зовут Ка-арлис, — без тени улыбки сказал аспи­рант, приближаясь и на ходу продолжая разминать пальцы.

— Первое боевое заклина-ание, которое мы разучим — это волшебное слово, дающее силу в схва-атке, — произнёс он, немного потягивая гласные, точно кота за хвост. — Одна-ако сначала вам нужно подготовить ваш ра-азум. Нужно подавить в себе сла-абость, жа-алость к противнику.

Аспирант порылся в кармане спортивного трико и выта­щил недлинную указку. Как выяснилось, она раскладывалась на манер антенны — господин Гаафс направил её в потолок, и оттуда спустилась на троссах школьная грифельная доска. На доске было написано три девиза:

Без жалости

Без милосердия

Без пощады

— Внима-ательно прочитайте и запомните эти слова, — ска­зал Гаафс. Тем временем зеркальные дверцы разъехались и выкатилась на роликовых коньках монголоидная девушка в полосатом спортивном костюме. Перед собой она толкала ме­таллическую тележку, на которой поблёскивал серый мешо­чек, зажатый в блистающих зажимах на изогнутом штативе.

— Мя-я-яу, — хрипло пожаловался мешочек кошачьим го­лосом. Судя по слабенькому тембру, котёнок висел на шта­тиве не один час.

— Будем тренироваться на кошках? — ужаснулся Петруша, оборачивая к Царицыну лицо, скукоженное состраданием.

— Перед вами тренажёр, — кратко сказал аспирант, тыкая указкой в штатив с серым котёнком, растянутым на малень­кой дыбе.

— А разве можно мучить живую природу? — вдруг подала голос костлявая девочка в бело-розовом шарфике факульте­та Циммерклаус. — Я слышала, что это запрещается британс­кими законами.

— Ваше беспокойство вполне опра-авдано, девочка, — ска­зал Гаафс. — Однако закон разреша-ает ставить смертельные экспериме-е-енты над подопытными зверушками. У нашей академии есть статус научно-исследовательского институ-ута. Поэтому мы по закону имеем пра-а-аво резать кошечек. И не только кошечек, ха-ха.

Дети, переглядываясь, едва заметно попятились.

— Кстати, девочка, в нашей академии не принято преко­словить преподавателям, — с медленной улыбкой сообщил ас­пирант Гаафс, в упор глядя на костлявую бедняжку из Циммерклауса. И как бы невзначай поинтересовался, доставая записную книжечку:

— Как Ваша фамилия?

— Честерфильд… — испуганно ответила девочка. — Клара Честерфильд.

— Постойте, Вы случа-айно, не родственница сигарет­ного короля? — заинтересовался господин Гаафс. — Нет? Очень жаль.

И он аккуратно записал имя и фамилию Клары Честер­фильд в свой тощий блокнотец. Затем, потирая руки, обвёл притихшую шеренгу взглядом.

— Итак, кто хочет участвовать в нашем небольшом экспе-риме-енте? Цена услуги — пять баллов на счёт факультета, — добавил Гаафс, многозначительно играя бровями.

Мальчик с гладкими чёрными волосами шагнул вперёд. Ваня поморщился: тот самый япончик в круглых очках, как у Гарри.

— Меня зовуся Секо Мутагочи, факультета Розенблатт, — кратким рывком поклонился японский мальчик. — Мозьно пробовать?

— Возьмите секатор и отрежьте ко-отику хво-остик, — с мягкой улыбкой предложил аспирант Гаафс.

Петруша как-то шумно задышал — Ванечка быстро поло­жил ему руку на плечо:

— Спокойно, Гром. Не громыхай.

Секо Мутагочи решительно схватил секатор… Тут даже Ваня не выдержал и зажмурился… Признаться, ему подума­лось, что отстреливать доберманам головы как-то легче, чем отсекать хвост привязанному котёнку.

Мутагочи преспокойно щёлкнул лезвиями. Кто-то из де­вочек вскрикнул и захныкал. Хвостик упал вниз с деревян­ным звуком, из обрубка толчками захлестала чёрная кровь. Кошка зашлась в хрипе, раздирая когтями пластиковую под­ставку штатива.

— Молодец, мальчик Секо, — чернокудрый аспирант, поти­рая запястья, подступил к кошке и, покосившись на резуль­таты лабораторной работы, провозгласил: — Получаешь пять баллов на счёт твоего факультета.

Розенблаттцы, вмиг позабыв про котика, радостно взре­вели, замахали красно-белыми шарфами. Секо оскалился, боевито хекнул, сделал пружинистый поклон — и отправился на своё место в шеренге первокурсников.

— Теперь сле-едующее упражнение, — бесстрастно сказал аспирант Гаафс. Снова порылся в своём любимом кармане, извлёк маникюрные ножницы, поймал лезвиями холодный лучик софита, несколько раз звонко почикал бликующей сталькой в воздухе.

— Теперь мы аккуратно втыка-а-а-аем эти ножницы кошке в живо-от. И начина-а-аем потихоньку разрезать ей шку-у-рку, — с бледной полуулыбкой пояснил аспирант Гаафс. — Нужно, что­бы вы-ы-ыпали кишочки. Кто-нибудь хочет попробовать?

Секо снова приготовился действовать, но тут с места в карь­ер сорвался кто-то крупный, ушастый, с побагровелым загрив­ком. Ваня вздрогнул: Громыч, куда тебя понесло?! Назад…

— Можно я, — дёргающимся голосом сказал Петруша.

— Громыч, сидеть! — простонал Ваня, но поздно. Петруша уже вывалил из строя — нагнув голову, пошёл на аспиранта Карлиса, точно намереваясь в натуре забодать…

— Может, не надо кошечку трогать, а? — угрожающе про­пищал Тихий Гром, сжимая кулаки, похожие на чугунные ядра с батареи Раевского.

— На-а-адо, очень на-а-адо, — невозмутимо протянул ас­пирант Гаафс и вдруг… повернулся к Петруше спиной. Что-то внезапно понадобилось аспиранту нарисовать на доске, какие-то цифры… Иван Царицын весь сжался: кадетским чу­тьём ощутил неладное. Петруха, он же тебя провоцирует!

— Ну-у-ужно ак-куратненько вспоротть котику живо-о-о-тик, — гундосит аспирант, и вдруг… роняет мелок. Тут же не спеша наклоняется, тощий зад в серебристом спортивном трико выпячивается, умоляя дать сногсшибательного русско­го пинка…

— Петруша, нет! — крикнул Ваня, но поздно.

— Ща я тебе вспорю, — Петруша стиснул в кулаке ножни­цы остриями наружу, от души размахнулся, и…

— Пощады! — истошно крикнул Карлис.

Петруша вздрогнул, точно от удара в грудь. Рука с нож­ничками застыла в каких-нибудь двадцати сантиметрах от ас­пирантской задницы.

Карлис молниеносно разогнулся, сцапал руку мальчи­ка и — р-раз! — ловко заломил ему за спину. Ножнички вы­валились из влажного кулака — звякнув, отлетели прочь по блистающему паркету. Ваня увидел красное, придав­ленное книзу лицо Тихогромова — и в ужасе зажал глаза ладонью.

— Вот эт-то я называ-аю базовыми правилами боевой ма­гии, — хладнокровно провозгласил Карлис Гаафс, с омерзе­нием отталкивая Петрушу обратно в строй перепуганных пер­вокурсников. — Пра-а-вило номер один: будь беспощаден. Всё написано на доске.

Он помолчал немного, разминая кисти рук. И объявил:

— Минус десять очков Гриммельсгаузену!

Сказав сие, Карлис Гаафс задрал кверху лобастое лицо и с удовлетворением пронаблюдал, как на огромном табло под потолком гимнастического зала замелькали, убывая, цифры напротив соответствующей надписи.

— И зна-аете, за что я снимаю эти баллы? — снова уставился на бедного Петрушу. — Думаете, за то, что Вы пытались под­нять руку на преподавателя? Bo-овсе нет. Я снимаю Вам очки по другой причине. Потому, что Вы так и не смогли воткнуть в меня эти ножницы! Ясно?

Студенты зашептались. Ваня набрался смелости и подал голос:

— Нет, не ясно. Это почему же?

— Милосердие. Вот слабость, которую я буду вытра-авливать из ваших сердец калёным железом. Милосердие к кош­ке заставило Тихого Грома выйти из шеренги. Милосердие ко мне помеша-ало воткнуть ножницы. Если бы, несмотря на мой крик о пощаде, Тихий Гром всё-таки воткнул ножницы, я бы… наградил его по-олной дюжиной баллов!

Карлис Гаафс вытер ладони влажной ароматической сал­феткой и небрежно бросил, поворачиваясь спиной:

— Урок окончен. Кто хочет, может сам прико-ончить котика.

Он лежал исхудавший, точно высохший, замотанный ниже пояса в кровавые бинты, колючие усы вздёрнуты от пережитого страдания, на висках — точно царапины, пара свежих сединок.

— Сейчас откроет глаза, — тихо сказал отец Ириней, опус­каясь перед раненым на колени. — Вот если бы попил немно­го, вот было бы хорошо…

Телегин дёрнулся — очнулся, разлепил глаза.

— Спокойно! — чётко сказал он. — Не стрелять.

— Да куда уж стрелять в Вас, милый Вы человек, — вздох­нул отец Ириней. — Вы уже и так прострелены весьма ос­новательно.

Застучал по половицам посох — вернулся Геронда. Пере­крестился на образа в углу, покосился на раненого:

— Никак, очнулся наш «доцент»?

— Закурить бы, а? — прохрипел полковник Телегин. Он подтянул к груди безвольную руку, похлопал себя по карма­ну на груди, достал шуршащую плёночной обёрткой пачку, выбил первую на сегодня сигаретку.

— Зажигалочки не найдётся? Очень курнуть хоцца, ну прос­то сил нет.

— Зажигалки у нас нет, — развёл руками отец Ириней.

— А ты вон от свечки зажги, — добродушно подсказал ране­ный и кивнул на крошечную лампадку под иконой Пресвятой Богородицы.

Старец тоже поднял глаза на иконку, потом перевёл по­теплевший взгляд на Телегина и вдруг спросил:

— А если я тебе огня не дам, ты меня тоже ударишь ногой под зад? Как того мальчика, да?

Телегин опешил, сигаретка вывалилась изо рта и повисла на губе.

— Какого мальчика? — Виктор Петрович оторвал плечи от лавки, отодвинулся немного к стеночке. — Вы что такое гово­рите, дедушка?

— А то и говорю, — негромко, со вздохом сказал Геронда. — Что через это проклятое курение тебя в большой грех втяну­ли. Думаешь, парня того вылечили? Ошибаешься. Ноги у него отнялись, до сих пор на коляске катается. А его мать, между прочим, тебя прокляла. Вот такие дела, брат Виктор.

Телегин пожелтел лицом, усы его задрожали.

— Дедушка, Вы меня напрасно обижаете, — хрипло произ­нёс раненый, глаза его почему-то забегали. — Спасибо Вам, конечно, что рану перевязали и всё такое… Но я Вас не по­нял. Какая коляска, какой парень?

— А тот самый парень, который у тебя в батальоне слу­жил. Новобранец с красными ушами, помнишь? Который твою последнюю пачку сигарет по неловкости промочил? А что ты с ним сделал за это? Не помнишь? Злобу свою тоже забыл?

Телегин нервно расхохотался и приподнял руку, точно отмахиваясь.

— Да что Вы бредите, дядя…

— Ты его ударил ногой. Сильно ударил, от дикой злобы. И позвоночник ему сломал, крестец пробил. Было?

Полковник закашлялся, схватился за грудь. Глаза его спря­тались в затравленный прищур.

— А мать этого парня тебя прокляла. Она, конечно, снача­ла в суд подала, да только суд это дело загладил. Никто за парня толком не вступился, не хотелось судьям порочить чест­ное имя русских десантников. Вот матери ничего не оставалось, только причитать. Имени твоего она не знала, а так просто ска­зала: «Чтоб этому начальнику тоже в инвалидной коляске кататься!»

— Эй, ты!!! — крикнул Телегин изо всех сил. — Ты что, а?! Хотел привстать, да побледнел от боли.

— Ты лежи спокойно, — строго и тихо сказал старец. — А если выздороветь хочешь, нужно сначала устранить причи­ну твоего ранения. По-твоему, отчего ни одного из твоих маль­чишек не ранили, а тебя ранили? Да потому что мальчишки не успели таких грехов натворить, как ты. А у тебя на заду проклятие прицеплено, вот пуля тебя и нашла. Как магнит. Мгновенно.

— По-твоему, дед… теперь мне… коляска светит? — выдох­нул обмякший Телегин.

— Может, светит, а может, и нет. Зависит от того, смо­жешь ли ты по-честному раскаяться в твоём грехе. Если смо­жешь, то проклятие отвалится и можно будет молиться, что­бы рана твоя полностью зажила.

— А я раскаялся, — вдруг неслышно сказал Телегин.

— Чего бормочешь, летун-бормотун? — ласково переспро­сил старец.

— Раскаялся! Я давно раскаялся, что его ударил. Через миг после того, как это произошло, — с болью произнёс Телегин.

— Тоже мне раскаяние! — засмеялся Геронда. — Сам ради сигареты человека едва не убил, а после снова давай дымить, как паровоз, одну за другой. Получается, если снова кто-ни­будь тебя курева лишит, ты свой грех опять повторишь?

Телегин поморщился:

— Нет, не повторю.

— Ну вот и чудно, — сказал старец, поднимаясь с пенёчка. — Тогда знай: если ты и правда захочешь бросить, то я тебе помогу.

— Огня не дадите, да? — насмешливо сощурился Телегин.

— Огня бери сколько хочешь. А вот желания курить у тебя не будет. Но это — только в том случае, если ты первый начнёшь войну с этой гадкой страстью. Давай, прекращай уже дымить.

— Да ладно, Вы шутите, дедушка…

Геронда ничего не ответил — постукивая палкой, вышел из комнатки.

Глава 11.

Урок очарования

— Вы посмотрите: что глаза у меня хороши, что брови, что нога подо мной, ну, и всё остальное… — она приподняла подол зелёной шерс­тяной юбки. — Аль плоха?

Давыдов жестом отчаяния сдви­нул на затылок кепку:

— Девочка ты фартовая, слов нет. И нога под тобой красивая, да только вот… не туда ты этими но­гами ходишь, вот это факт!

М. А. Шолохов. Поднятая целина

Перед началом занятия с интригующим названием «Урок очарования» студентов Моргнетиля зачем-то раздели­ли на две группы. Мальчиков увели в Рычащий подвал, а де­вочек оставили сидеть на низеньких пуфиках в чистеньком и розовом зале имени Аэлиты Блуминг. Этот небольшой зал был заставлен удивительной мебелью — рядом с кожаным красным диваном в виде огромных накрашенных губ громоз­дилась костяная этажерка, по форме напоминавшая недо­строенную Вавилонскую башню.

Роскошная, заплывшая жиром профессор Рамона аль-Рахамма, облачённая в арабские шальвары и не менее воздуш­ную тунику, под которой дряблыми складками вздымалось коричневое от загара тело, восседала по-турецки на полоса­той кушетке, влюблённо разглядывая первокурсниц престиж­ного факультета Моргнетиль.

— Ну приветик, мои маленькие, — грудным голосом прогу­дела она, посасывая пожелтелый мундштук. — Ах, какие в этом году симпатичные девочки приехали.

— Сколько же ей лет? — невольно подумала Надинька, ёрзая на своём пуфике. — Судя по морщинам на шее, двести. А на лбу и щеках кожа гладенькая, ни одной морщинки…

Не выпуская из багровых губ кальяна, госпожа аль-Рахамма приподняла над подлокотником кушетки пухлую руку — и, чуть потряхивая, показала девочкам маленький браслет, немедля заигравший искрами драгоценных камушков:

— Маленькие мои, посмотрите, как играют сочные грана­ты, точно капельки крови, правда? А этот жемчуг — как за­стывшая слюна какой-нибудь морской богини. Знаете, что это за браслет, мои подружки? Это настоящий приворотный брас­лет. Волшебный…

Девочки затихли.

— Любая женщина, как только надевает такой браслет на щиколотку, начинает излучать непреодолимое очарование, — говорила меж тем профессор аль-Рахамма. — Мужчинам ка­жется, что вокруг этой женщи­ны вертится вселенная. Она словно источает невидимый мёд, все мужчины слетаются к ней, они сходят с ума, они гото­вы сражаться за право бросить под ноги этой красавицы всю свою жизнь, включая ключи от виллы и кредитные карточки.

Она осторожно спрятала браслет в золотую шкатулку. Глянула на детей крупными гла­зами с желтоватыми белками и чёрными жерлами зрачков:

— Вы хотели бы иметь такой браслет, правда? Я научу вас, как его изготовить. Этим мы зай­мёмся в первом семестре.

— Знаю, знаю! Наверное, мы будем шлифовать драгоцен­ные камни и нанизывать их на золотую нитку, — шепнула Надиньке сидевшая на соседнем пуфике носатая девочка с длин­ным хвостом чёрных блестящих волос. — Мой папа — ювелир, он постоянно этим занимается.

— Глупости! — профессор уловила шепоток среди студен­ток. — Никто не будет ничего нанизывать!

Она подняла коричневый палец кверху и произнесла с за­гадочной улыбкой:

— Приворотный браслет возникает из воздуха, если пра­вильно произнести древнее заклинание ниневийских блуд­ниц. Но это очень сложное заклинание, мои маленькие.

Чтобы произнести его правильно, вам нужно хорошенько подготовиться.

— А как мы будем готовиться? — робко спросила одна из первокурсниц.

— Вы должны обучиться древней науке очарования, — чёр­ный взгляд профессора аль-Рахаммы заблестел. — Мы начнём с того, что каждой из вас подберёт себе новую причёсочку. Фрау Нельке при помощи компьютера определит, какой си­луэт более всего подходит для вашей формы черепа. Далее — общий стиль макияжа, одежды и украшений… Мы научим вас правильно двигаться…

— Но мы умеем двигаться, — с удивлением заметила дочка ювелира.

— В детстве вы научились ходить на задних лапах, это вер­но, — усмехнулась Рамона аль-Рахамма. — Однако настоящая чародейка должна двигаться так, чтобы, глядя на неё, глу­пые мужчины покрывались испариной и немедленно хотели пригласить в дорогой ресторан.

Услышав про мужчин и рестораны девочки захихикали, кто-то даже покраснел. Перекрывая шум, профессор возвы­сила голос:

— Но помните главное: и причёска, и косметика, и танцы — всего лишь подготовка к тому прекрасному дню, когда вы на­конец будете достаточно опытны для произнесения заклина­ния ниневийских блудниц.

— А кто такие эти блудницы? — удивилась Надинька.

— О, это великие основоположницы нашей науки. В течение семестра вы постигнете многое из их древнего мастерства.

Профессор принялась загибать толстые пальцы с вишнё­выми ногтями:

— Во-первых, в течение года мы будем считать, сколько каждая из вас смогла влюбить в себя мальчиков. Во-вторых, в конце года вы напишете отчёт об этой работе. И в третьих, победительница получит титул «Мисс Ниневия». Она завоюет право выбрать любой подарок. Некоторые выбирают яхты. В прошлом году девочка выбрала ужин с известным певцом и киноактёром Энрике Гонсалесом…

— Ах! — девочки в переднем ряду чуть не задохнулись от восторга. — Не может быть!

— Да-да. И что поделать, академии пришлось немало за­платить певцу за его приезд на наш остров. Кстати говоря, Энрике остался в восторге от нашей девочки, он даже обе­щал вернуться…

Надинька с удивлением заметила, что весь первый ряд, кажется, уже с нетерпением ожидает того момента, когда можно будет принять участие в конкурсе «Мисс Ниневия».

— А ещё вы научитесь танцевать, — глубокомысленно произнесла профессор аль-Рахамма. Лукаво помедлив, она продолжила:

— Я не имею в виду, конечно, глупые танцы ваших пред­ков. Эти тупые народные танцы показывают тяжёлый женс­кий труд. Посмотрите на то, как движутся руки грузинки, — она только и делает, что собирает виноградные гроздья. Ру­мынки вообще танцуют, взявшись за плечи, точно всей де­ревней пропалывают огород. А русские неподвижные бабы в своём танце изображают, как они носят воду из колодца — и потом так же тупо плывут под венец в своих наглухо застёг­нутых сарафанах. Это косные танцы древности, в них мало яркости, мало страсти.

Профессор откинулась на подушках, прикрыла жирными веками глаза:

— Женщина должна танцевать так, чтобы мужчина сде­лался её рабом. Танцуйте — чтобы ему хотелось одевать танцующую в бриллианты и парчу, осыпать её подарками.

Девочки слушали в полной тишине. Слышно было лишь, как одна за другой с мокрым звуком отваливается от напря­жённого внимания очередная девичья челюсть.

Профессор обвела торжествующим взглядом лица притих­ших девочек и — решительным жестом вставила сигарету в мундштук.

— Ну ладно, перейдём к делу, — более жёстким тоном заго­ворила она. — Занятия по курсу очарования начинаются с выбора имиджа. Каждая из вас должна выбрать образ, кото­рый надо поселить в своём сердце. И стараться быть на него похожим. Это должен быть не просто образ, а женский ку­мир, способный вызвать обожание глупых мужчин. Вы буде­те копировать жесты этого кумира, особенности речи, даже голос… Таким образом, кумир поможет вам завоёвывать муж­ские сердца.

Профессор извлекла из россыпи диванных подушек кро­шечный блокнотик — розовые листки на серебристой спирали.

— Итак, сейчас каждая из вас хорошо подумает, на какой образ она будет равняться в своей жизни. Начнём с тебя, де­вочка, — тут Района аль-Рахамма уставилась на черноволо­сую дочку ювелира.

— Кукла Барби! — не долго думая, выпалила носатая девочка.

— Отлично, — с лёгкостью согласилась профессор. — Наши специалисты помогут тебе превратится в копию Барби. Помни, все мужчины — просто пластмассовые куклы, которыми мож­но при желании вертеть, как хочешь!

— Фрау Нельке! — негромко позвала она, и позади профес­сора из-за пёстрой восточной ширмы выскользнула похожая на сушёную воблу женщина с тысячей жёлтых косичек, на­крученных на африканский лад:

— Слушаю, госпожа профессор.

— Записывайте программу действий для девочки-барби… как тебя зовут, маленькая?

— Гертруда Гершвин.

— Для Герти Гершвин. Во-первых, волосики, конечно, при­дётся решительно высветлить. Во-вторых — не пугайся, ми­лочка, это совсем не больно — сделаем пластику носа и век. В-третьих, меняем походочку и осанку. У блондинки не мо­жет быть таких торчащих лопаток, как у тебя, Герти. Пред­стоит интенсивный курс. В-четвёртых, записываю тебя на занятия с мячиком в бассейне. Нужно, милая, привыкать носить смелые купальники. Далее. Запрещаю читать учеб­ники более двух часов в сутки. Лучше записывай на дик­тофон и слушай в наушниках, когда будешь заниматься на велотренажёре. Ещё кое-что: каждый день перед сном как молитву прочитывай хотя бы одну статью из журнала мод и причёсок. Фрау Нельке подберёт тебе макияж. Пока всё, давайте послушаем следующую девочку. Тебя как зовут, маленькая?

— Фелиция Бэнкс, профессор, — ответила светловолосая девочка с прыщиками на лбу — судя по жвачному акценту, американка. Кажется, это она давеча краснела и хихикала при упоминании о ресторанах.

— Итак, Фелиция Бэнкс, какой женственный образ ты хо­чешь выбрать?

— Моя киска по кличке Ауди. У неё столько кавалеров из соседних дворов! Каждую ночь она целуется на крыше с кем-нибудь новеньким. Она такая красивая, у неё такая бархат­ная рыжая шубка, а как она умеет жмуриться и выгибать спинку!

— Прекрасно, — кивнула профессор, помечая в блокноти­ке. — Отныне кошка будет жить в твоем сердце. Ты будешь стараться быть похожей на изящную, немного хищную кра­савицу-киску. Помни, все мужчины — коты! Фрау Нельке, за­пишите, пожалуйста: во-первых, для мисс Бэнкс прописываю гимнастику, во-вторых, йогу. В третьих, специальный гормо­нальный комплекс. В-четвёртых, красим девочке волосы в рыжий цвет. Далее, зелёные контактные линзы. Нужен лого­пед, чтобы убрать грубость дикции, а потом понадобится до­бавить немножко грассирующего «р» и лёгкую шепелявость. Теперь вот ещё что: обязательно, блиц-курс французского языка. Диета: мясо, мясо и ещё раз мясо. Кроме того, поболь­ше всяких креветок, осьминогов и прочих морских гадов. Десерт — много фруктового йогурта. Избегать монотонно­го физического труда, побольше валяться в постели по ут­рам. Стиль в одежде разработаем отдельно. Хорошо, кто следующий?

Профессор Аль-Рахамма с приглашающей улыбкой кивну­ла китаяночке, сидевшей справа от Надиньки.

— Я очень люблю певицу Блядонну, — жмуря и без того узенькие глазки, с придыханием сказала девочка. — Всегда мечтала быть такой яркой и смелой, как она!

— Ну, это совсем просто, — обрадовалась профессор. — В нашей академии этому кумиру служат уже двадцать три девочки. Ты будешь двадцать четвёртой. Фрау Нельке, Вы знае­те, что нужно делать.

Фрау Нельке кивнула жёлтыми косицами.

— Хорошо, следующий… — Района аль-Рахамма перевела блистание чёрных глаз на Надиньку.

Надинька, признаться, ещё год назад придумала, на кого ей хочется быть похожей. Поэтому Морковка, не долго ду­мая, сказала:

— Я бы хотела быть похожей на царицу Александру. Она очень любила своего мужа, Императора Николая, и всегда была ему верна. Всю жизнь! И за эту верность Бог дал им много детей, четырёх девочек и очень красивого, доброго мальчика! А ещё я прочитала в книжке, что, когда началась война, царица Александра как простая сестра милосердия пришла в солдатский госпиталь, чтобы ухаживать за ране­ными. Солдаты не всегда догадывались, что их раны перевя­зывает сама царица. Они считали её самой доброй и прекрас­ной медсестрой на свете. Так царица Александра подружилась с многими-многими русскими мужчинами, они все её очень любили и называли «сестричкой».

Сказав это, Морковка радостно уставилась на преподава­теля, ожидая похвалы.

Преподавательница неподвижно сидела в кресле и смот­рела на Надиньку так, точно перед ней была не маленькая девочка с хвостиком, а полуразложившийся конский труп.

— Какая гадость… — выдавили наконец профессорские губы. — Ты что творишь такое, а? Мелочь пузатая! Ты что себе позволяешь?!

Надинька испугалась. Лицо профессорши внезапно сдела­лось почти зелёным, точно выдолбленным из грязного кам­ня. Глубокие морщины прорезались вокруг рта, брови сдви­нулись к переносице так, что толстые крашеные веки едва не закрыли глаза:

— Я тебе покажу, как безобразничать!

Профессор протянула жирную руку к мутно-жёлтому ко­локольчику на журнальном столике.

— Госпожа профессор… — фрау Нельке склонилась к на­чальнице, засыпав ворохом жёлтых косиц. — Простите за дер­зость… Разрешите напомнить… это девочка из России.

— Что? — грозно вытаращились чёрные глаза — и тут же сморщенный лоб, дрогнув, совершенно разгладился. — Ах, та самая? Которую Лео прислал?

— Русская, значит… — профессор закинула жабье лицо к потолку. — Это многое объясняет.

— Видимо, профессор, бедная девочка находится под воз­действием так называемой русской защиты, — прошепеляви­ла фрау Нельке.

— Сама понимаю, не дура! — поморщилась Района аль-Ра­хамма. — Ну хорошо, ладно. С девочкой будем работать по отдельной методе.

Она снова двинула глаза в сторону Надиньки:

— Что ты стоишь, как сухое дерево, садись. И закрой рот, ничего страшного не произошло. Просто ты, моя маленькая, ответила, мягко говоря, невпопад.

После урока бледная Надинька, набравшись смелости, дерзнула приблизиться к профессору и пролепетала:

— Госпожа профессор… Скажите, а что это за дурацкая защита, которая мешает мне научиться магии?

— Ха-ха, моя маленькая Надейда, — Района аль-Рахамма заиграла бровями и покровительственно глянула на девоч­ку. — Это наследственная болезнь всех русских. Твои предки передали тебе ужасную косность, невосприимчивость к ма­гии. Из-за этого любому волшебству как бы… сложнее тебя зацепить.

— Значит, я никогда не буду великой волшебницей? — в испуге выпалила Надя и тут же осеклась, осознав, что сболт­нула лишнее. — То есть, я хотела сказать… никак нельзя из­бавиться от этой «защиты»?

— Надо стараться! — чёрные глаза профессорши как-то осо­бенно блеснули. — Возможно, ради этого тебе придётся пой­ти на очень, очень большие жертвы.

Глава 12.

Как Тихий Гром заблудился

Государь ответил: — Ты старик мужественный, а это­го, что ты мне докладываешь, быть не может.

Н. С. Лесков. Левша

После второго урока полагался волшебный ланч. Со всех тринадцати факультетов первокурсники устремились в Старый корпус, где находился Зал недоумерших рыцарей.

Это был настоящий храм пищеварения. В центре на воз­вышенной платформе темнел огромнейший Круглый стол короля Мерлина, рассчитанный, как минимум, на сотню пер­сон. Впрочем, он был пуст, только жёлтые лилии возвыша­лись в тёмно-красных вазах и надменно благоухали.

Зато вокруг Круглого стола всё кипело, бурлило и пахло. Длинные дощатые столешницы, отполированные за много лет тысячами ученических рукавов, покачивались на массивных цепях, уходящих к потолку и скрывающихся там среди фла­гов. Бегали с блестящими подносами радостные ученики. Вон там кружком скучились и обгладывали цельножареного оле­ня студенты Гриммельсгаузена. За соседним столом темне­ли фигуры питомцев Агациферуса — у каждого свой подносик, своё блюдо с фруктами, своё утончённое меню. На террасах под открытым небом — всякая шушера да шелупонь вроде Дуйсбергхофа, Розенблатта или Циммерклауса резви­лась вокруг здоровенных чаш с виноградом, клубникой, го­рячей выпечкой.

— Во! Я буду блинчики, — радостно объявил Тихогромыч, проходя мимо стола с чинно восседающими девочками из Моргнетиля.

— Приветик! — одна из девочек помахала ладошкой, и ка­деты с трудом узнали Надиньку Еропкину. Что за ерунда? Где забавная торчунька на макушке? Откуда эти идиотские ро­зовые тени на веках?

— Напрасно она постриглась, — вздохнул Петруша. — Со­всем другая стала. И опять глаза блестят, ну точно у неё жар! А ещё… ты видел, сколько шоколадных конфет набрала в та­релку? Разве можно есть столько сладкого?!

Вздохнув, друзья отправились на поиски чёрно-зелёных гриммельсгаузенских плащей.

— Ага! Сюда!

На стульях виднелись покрытые патиной бронзовые таб­лички с именами. Юные разведчики с некоторым удивлением обнаружили надписи «Shu Shu Ruhn»[26] и «Thunder, Silent»[27]. «Мистика, — подумал Ванька, — только вчера появились в зам­ке, а наши таблички уже позеленели от времени!»

Подскочивший официант с рыбьим лицом изящно склонил­ся над Ваниным плечом:

— Добро пожаловать! Желаем зверского аппетита, юные господа из Гриммельсгаузена! Сегодня для всех студентов вашего факультета — чудесный жареный олень. Но персональ­но для Вас, господин Шушурун… — официант склонился со­всем низко и приятельски подмигнул Царицыну, — по распо­ряжению декана факультета мы приготовили нечто особенное. Повторяю, только для Вас!

Он выхватил из-за спины тёмную бутылку — и, чмокнув пробкой, налил в Ванину кружку тёмно-красного вина. Чу­десный запах защекотал Царицыну ноздри.

— Шато Петрюс, редкая бутылочка, урожая восемьдесят третьего года!

— И мне, — добродушно заявил Петруша, протягивая сдав­ленный в кулаке стаканчик.

— Я же сказал, только для господина Шушуруна! — неожи­данно холодно, почти с презрением, отрезал официант. Сно­ва с улыбкой обвился вокруг Ваниного плеча:

— Это Ваш приз. Вы его заслужили!

— За что приз? — удивился Ваня.

— Ну как же. Вы же принесли факультету десять баллов! Вы хорошо поработали на уроке алхимии. Это вино поможет Вам закрепить успехи на этом поприще. Ах, это вино ужасно дорого стоит. Знаете, его вкус помогает полюбить богатство, … Ваня невольно поморщился, вспомнив урок алхимии и высохшую шею профессора Коша. Вот уж кто, наверное, знает толк в дорогих винах…

— Если понадоблюсь, свистните и трижды сплюньте, я и появлюсь! — пошутил официант, потом подмигнул обоими гла­зами по очереди — и, крутанувшись, убежал. Серое полотен­це, заткнутое за пояс, взметнулось, как хвостик, за спиной.

— Твоё здоровье, — кивнул Ваня, наливая в Петрушин ста­кан. — Вообще странно, что они начислили мне десять бал­лов. Я же продал их этой арабской девочке за тридцать пять тысяч фунтов…

Тихогромыч чуть нахмурился.

— Может, не будем? — неуверенно спросил он.

— Ты прав, — Царицын вздохнул и отставил початую бу­тылку подальше. Усмехнулся:

— Телегин не велел спиртного пить, помнишь? Значит, нельзя.

— Пойду-ка блинчиков поищу, — схватив блещущий под­нос с жутковатой гравировкой, Тихогромыч увесисто побе­жал на раздачу.

— Минутку, минутку! — желтоволосая старуха в окошке запретительно растопырила пальцы.

— Вам, молодые люди, блинчики не положены. Вы же не моргнетильцы? Вот и ку­шайте оленя. Или свинину на рёбрышках.

— Мне бы… только один блинчик, — попросил Петруша. — Пожалуйста!

— Можно узнать, сколько у Вас баллов?

— А я откудова знаю? — удивился Петруша.

— Прислонитесь грудью. Вот так, бляхой к сенсору. Угу. Ой, что я вижу! Нет, я не могу дать вам даже свинину на рёб­рышках. Только вот, если хотите, немного сала. Или, на вы­бор — хомячьи щёчки под маринадом. Есть также печёные яйца крокодила и салат из дуриана. Ничего сверх того вам не положено.

— А почему-у? — расстроился Тихий Гром. Он не шибко любил хомячье сало, не говоря уже о яйцах дуриана…

— Вы сегодня потеряли целых десять баллов. Поэтому — категорически не положено! Проходите, не задерживайте других.

— Почему с пустой тарелкой? — Царицын чуть не поперх­нулся от удивления. Непривычно было созерцать в руках Петруши блюдо с кучкой зелени и двумя оливками.

— Да ну их, — улыбнулся Петя, оптимистично жуя горбуш­ку. — Почему-то не дали. Говорят, баллы какие-то я потерял.

— Мальчики, можно к вам?! — прозвенело за спиной, и Надинька Еропкина восторженным птенчиком прыгнула на стул рядом с Ваней. — А я уже поланчевала!

— Что ты сделала? — кадеты недоуменно переглянулись.

— Покончила с ланчем! — девочка звонко расхохоталась. — По-русски говоря, пообедала.

— Нет. Что ты сделала с волосами?

— Это не я, это фрау Нельке. Она сделала мне чудную причёсочку.

И девочка покрутила головой, чтобы мальчиком было вид­но, как забавно болтаются завитые локонки, об