Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Для новых пользователей первый месяц бесплатно. Чат-бот для мастеров и специалистов, который упрощает ведение записей: — Сам записывает клиентов и напоминает им о визите;
— Персонализирует скидки, чаевые, кэшбэк и предоплаты;
— Увеличивает доходимость и помогает больше зарабатывать; Начать пользоваться сервисом
Часть вторая 9 страница. Ох, пора БЫ. Вот вы послушайте меня, я вам расскажу
|
|
Ох, пора бы! Вот вы послушайте меня, я вам расскажу. Наши органы
отличаются тремя главными особенностями... Угодно вам не перебивая
выслушать - какими?
- Ну, ну, - сказал Зыбин и лег.
- Только; тогда действительно не перебивайте. Итак, первая: никаких
колебаний у них в отношении арестованного нет. Сомнения, брать вас или
нет, у них были, но кончились на день раньше вашего ареста. Теперь все.
Теперь вы не только арестованы, но и осуждены - не будьте же ишаком,
поймите, что происходит, и тогда все обернется легко и для вас и для
следователя! И не фырчите на него, что там фырчать? Не он вас сюда
затащил, и не он вас отпустит. Его дело собачье - оформил и сдал. Но ведь
и оформить-то тоже нелегко. Форм много, и у каждой свой оттеночек.
Положим, что все, кто тут сидит, контрреволюционеры - это так! Но ведь у
агитатора одни родовые признаки, у шпиона другие, у вредителя третьи. Тут
все должно сходиться по инструкции: знакомство, высказывания,
национальность, с кем пьет, с кем живет, все, все!
- Одним словом, - усмехнулся Зыбин, - я не личность, а преступник,
определенный заранее, вот как жучок в определителе: такие-то усики,
такие-то крылышки, надкрылышки, жевальца. Определили на булавку, так?
- Может, по-вашему, по-ученому, и так - не знаю. Ну а вот насчет
преступника вы опять ошибаетесь. Не преступник вы, а человек,
и-зо-ли-ру-емый от общества! Ибо - вот это и есть второй принцип - вы,
голубчик, человек вредный, сомнительный, не советский.
- А чей же?
- А батюшка вас знает, чей вы, ну, наверно, вот тех господ, что сидят
за рубежом да на нас с вами зубы скалят: Чемберлена, лорда Керзона,
господина Форда - акул капитализма.
- А откуда же вы взяли, что я такой?
- Я-то ниоткуда не взял, а они - из всего вашего облика. Из ваших
манер: ходите боком, подсмеиваетесь, шуточки-прибауточки какие-то
— Регулярная проверка качества ссылок по более чем 100 показателям и ежедневный пересчет показателей качества проекта.
— Все известные форматы ссылок: арендные ссылки, вечные ссылки, публикации (упоминания, мнения, отзывы, статьи, пресс-релизы).
— SeoHammer покажет, где рост или падение, а также запросы, на которые нужно обратить внимание.
SeoHammer еще предоставляет технологию Буст, она ускоряет продвижение в десятки раз, а первые результаты появляются уже в течение первых 7 дней. Зарегистрироваться и Начать продвижение
отпускаете. А над чем смеяться-то? Смеяться сейчас не над чем! Время
серьезное! Смеются вон в парках на гуляний - а вы небось у себя дома
норовите смеяться, за закрытыми дверями! С компанией! Это не полагается -
подозрительно! Да и вообще... Вот скажите прямо: вы признаете, что наши
вожди - это и есть самая доподлинная народная власть? И что никакой иной
не только не было, но и не должно быть! Признаете или нет? Но прямо,
прямо...
- Давайте устроим голосованье, спросим народ, я-то что?
- Вот демагог! Народ спросим! А он, значит, не народ! Да, да, верно, вы
не народ, народ верит своей власти, а вы маловер, брюзга, ходите,
подмигиваете и посмеиваетесь. А раз не верите, то и других - не дай Бог
еще война - можете совратить. А ведь еще когда-когда было сказано: " Горе
тому, кто соблазнит малых сих". Вот! И Вождь эти слова еще с тех самых пор
запомнил. Значит, вы человек опасный. В обществе вас оставлять рискованно
- надо изолировать. Ну и изолируют. Через военную прокуратуру в Особое
совещание. Справедливо ли это? По классической юриспруденции - нет, а по
революционному правосознанию - безусловно. Гуманно ли это? В высшей
степени! Ведь цель-то, легко сказать, какая! Счастье будущих поколений!!
За нее ничего не жалко!
- Это кому же не жалко? Вам, что ли?
- Не мне! Не мне! Я такой же враг, как и вы! Лучшим умам, совести
человечества не жалко! Роллану, Фейхтвангеру, Максиму Горькому, Шоу,
Арагону не жалко! Они люди мужественные, их кровью не запугаешь. Что вы
усмехнулись?
- Ничего! Оригинально вы говорите!
- Да нет, дорогой, для нас, для старой интеллигенции, это совсем не
оригинально. Нам это было обещано давно, только не больно мы в это верили.
" Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть". Эту песенку нам еще в
1905 году пропели! Да и кто пропел-то? Друг Надсона! Поэт-символист
Минский! А гениальный писатель пролетариата - Горький - уже в наши дни
добавил: " Если враг не сдается - его уничтожают". Ну а вы не сдаетесь!
Скандалите, синяки вон зарабатываете! Так может себя вести только
нераскаявшийся враг - и, значит...
- Да нет, я согласен, - засмеялся и махнул рукой Зыбин, - если
действительно все может быть сведено к этому, то я согласен.
- А вы сомневаетесь, что все уже давно сведено именно к этому? Зря!
Хотя нет, конечно, не зря! В этом и есть ваше вражеское нутро, значит, вы
должны быть уничтожены - или, скажем мягче - мы ведь гуманисты,
единственные подлинные гуманисты! - изолированы! Хорошо, если вам это
— Разгрузит мастера, специалиста или компанию;
— Позволит гибко управлять расписанием и загрузкой;
— Разошлет оповещения о новых услугах или акциях;
— Позволит принять оплату на карту/кошелек/счет;
— Позволит записываться на групповые и персональные посещения;
— Поможет получить от клиента отзывы о визите к вам;
— Включает в себя сервис чаевых.
Для новых пользователей первый месяц бесплатно. Зарегистрироваться в сервисе
понятно, то идем дальше; какая же тогда, спрашиваете вы, цель допросов?
Ну, об одной я уже все сказал: канцелярия, делопроизводство. Дело должно
иметь абсолютно законченный вид - так, чтобы его можно было показать
любой, самой высокой инстанции. Вы видели, что на обложке-то наших дел
написано? " Хранить вечно! " О! Вечно! Слово-то какое! Вечно! Это значит -
Пушкина забудут, Шекспира, Байрона забудут, всяких там Шелли-мелли
забудут, а нас - нет. В нас, врагов, вечно будут тыкать пальцем! Смотрите,
дети, вот какие были враги!..
- Да ведь и те сволочи, что нас делали врагами, тоже сдохнут, - взревел
наконец Зыбин, - пожалуй, даже и пораньше нас! Гады ползучие!
- Ах, враг, враг! Вот о чем он думает, - засмеялся Буддо. - Потомство!
Потомство, батенька, - вот кто будет тыкать в нас пальчиком! А " потомство
- строгий судья"! Как вы однажды написали о Державине. То есть написал-то
это Державин, но вы его сочувственно процитировали. И дельно, дельно
процитировали. Да, строгий, строгий судья потомство! И праведный! Так вот
этот строгий праведный судья через эн веков должен взять ваше дело в руки
и сказать: " Правильно моего предка закатали! Разве с такими обломками
можно было коммунизм построить? Мало им еще давали! Хотели наше счастье
украсть, подлецы, мистики, идеалисты! " Ну и мировая буржуазия тоже должна
умыться, если им ваша папочка ненароком в руки попадет. Все в ней
доказано, подписано, все законные гарантии соблюдены, презумпция
невиновности - вот она, с самого начала. Преступник признался под гнетом
подавляющих улик! На каждой странице видно высокое следственное и
оперативное мастерство. Мы истинные гуманисты, господа хорошие. Самое
ценное для нас на земле - человек. Мы так просто не хватаем! Мы людоведы,
как выражается великий Горький. Ни одного процента брака! А вот вы можете
себе представить, - он оглянулся и понизил голос до суеверного шепота, -
вдруг сам товарищ Сталин (!) захотел просмотреть ваше дело, так сказать,
проверить его лично - так как же оно должно выглядеть, а? Вот ведь в чем
дело! - Он вздохнул, помолчал немного и сухо сказал: - Это одна сторона
вопроса, но есть и другая.
Буддо встал и прошелся по камере, дверь все время моргала очком, но
Буддо на это внимания не обращал. Было видно, что он любит говорить. В
своем кругу на профсоюзном собрании он, наверно, был заводилой. Сейчас он
заливался, как скрипка.
- А вторая сторона вопроса, мой дражайший, милейший и умнейший Георгий
Николаевич, такая: ведь никто лучше вас ваших дел не знает. Вот и
открывайте их все до единого. Зачем вашему Хрипушину сужать следствие? Он
просто должен вынуть из вас, все, что есть. Вот он и вынимает. Кто вас
поддерживал? Кто вам поддакивал? Кто сам что-то говорил? Давайте, давайте
их сюда!
- И дают? - спросил Зыбин. Он сидел на кровати четкий и внимательный.
Вся вата ушла, появилась резкая достоверность. И нащупывалось что-то еще,
склизкое, хитрое, уходящее из пальцев, но что это - он уловить пока не
мог, только чувствовал.
- А вы думаете, нет? Снявши голову, по волосам ведь не плачут? Кто себя
закатил на десятку, тот и другого не пожалеет, вот и сдают - причем сразу
же, с пылу с жару. Муж жену сдает, сын - мать (обратно бывает, реже), а
брат брата, друг друга - это уж как общее правило. Вот они и топят на
очных ставках друг друга. А когда после им в присутствии следователя дают
свидания, так знаете, как они тогда обнимаются, как плачут?! Ой, Боже мой!
Ведь оба погибли, только что вот погибли! Ведь и тот уже воли не увидит!
Все! Иногда вся семья сидит в одном коридоре - что ж? Статья пятьдесят
восемь, пункт одиннадцать - антисоветская организация. Двое говорили, один
слушал и молчал - двое в лагерь, один к Нейману наверх. И вот именно
отсюда-то исходит третье. Вот вы спрашиваете, почему следователь вам не
предъявляет ничего конкретного, а только долдонит: " Говори, говори,
рассказывай! " Да потому, дорогой, что вас сюда привел не свят дух, а
человек! И человек вам известный! Больше чем известный: ваш лучший друг и
брат, так как же его ставить под удар? Он как воздух нужен стране - он
благороден, надежен, проверен и перепроверен, оперативен и вхож, вхож! Ему
бы еще служить и служить - чистить и чистить страну от гадов и предателей,
а вы его - раз и погубили! Шепнули на свидании, скажем, " особый привет
такому-то" и поглядели соответственно - ну и все! Люди сейчас на эти штуки
оч-чень догадливые! Или из лагеря передали с освобожденным цидулю - и
опять все!
- Да-а, да-да! - Зыбин встал и прошелся по камере (зрачок в двери
сейчас был телесно-розовый, за ним кто-то стоял). - Да, да, Александр
Иванович! Очень вы мне хорошо объяснили! Очень, очень!.. Ну а теперь я
прилягу. Голова что-то не того... Мой друг и брат! А брат-то мой - Каин:
" Каин, Каин, где брат твой Авель? " И отвечает тогда Каин Господу: " Я разве
сторож брату моему?.."
...Проснулся он от резкого металлического стука. Стучали ключом об лист
железа металлической обшивки двери. Он вскочил. Над ним стоял Буддо и тряс
его. Оконце было откинуто. За ним стояло лицо коридорного.
- Вот еще раз ляжете, - сказал он, - и пойдете в карцер.
- За что? - спросил Зыбин.
- За нарушение правил распорядка. Вон инструкция на стене - читайте! -
И солдат захлопнул оконце.
После этого они оба с минуту молчали.
- Да, - покачал головой Буддо, - доводят до конца! Эх, Георгий
Николаевич! И что вы партизаните, что рыпаетесь по-пустому? Для чего - не
понимаю!
Зыбин сел на койку и погладил колено.
- Что я рыпаюсь? Ну что ж, пожалуй, я вам объясню, - сказал он
задумчиво. - Вот, понимаете, один историк рассказал мне вот какой курьез.
После февральской революции он работал в комиссии по разбору дел охранки.
Больше всего их, конечно, интересовала агентура. На каждого агента было
заведено личное дело. Так вот, все папки были набиты чуть не доверху, а в
одной ничего не было - так, пустячный листочек, письмо! Некий молодой
человек предлагает себя в агенты, плата по усмотрению. И пришло это письмо
за день до переворота. Ну что ж? Прочитали члены комиссии, посмеялись,
арестовывать не стали: не за что было - одно намеренье, - но пропечатали!
И вот потом года два - пока историк не потерял его из вида - ходил этот
несчастный студентик с газетой и оправдывался: " Я ведь не провокатор, я
ничего не успел, я думал только..." И все смеялись. Тьфу! Лучше бы уж
верно посадили! Понимаете?
- Нет, не вполне, - покачал головой Буддо. - Поясните, пожалуйста, вы
говорите, письмо было послано за день до... Значит, вы думаете...
- Вот вы уже и сопоставили! Да нет, ровно ничего я не думаю. Не
сопоставляйте, пожалуйста! Тут совсем другое. Этот молодой человек дал на
себя грязную бумажонку и навек потерял покой. Вот и я - боюсь больше всего
потерять покой. Все остальное я так или этак переживу, а тут уже мне верно
каюк, карачун! Я совершенно не уверен, выйду ли я отсюда, но если уж
выйду, то плюну на все, что я здесь пережил и видел, и забуду их, чертей,
на веки вечные, потому что буду жить спокойно, сам по себе, не боясь, что
у них в руках осталось что-то такое, что каждую минуту может меня
прихлопнуть железкой, как крысу. Ну а если я не выйду... Что ж? " Потомство
- строгий судья! " И вот этого-то судью я боюсь по-настоящему! Понимаете?
Буддо ничего не ответил. Он пошел и сел на койку. И Зыбин тоже сел на
койку, задумался и задремал. И только он закрыл глаза, как раздался стук.
Он поднял голову. Окошечко было откинуто, в нем маячило чье-то лицо.
Потом дверь отворилась, и в камеру вошли двое - дежурный и начальник.
Зыбин вскочил.
- Предупреждаю: при следующем замечании сразу пойдете в карцер, - не
сердясь, ровно сказал начальник. - На пять суток! Второе нарушение за
день!
- Но я не спал неделю!
- Этого я не знаю! - строго произнес начальник. - Но здесь днем спать
нельзя! Говорите со следователем.
- Вы же знаете: они нас не слушают.
- Ничего я не знаю. Мое дело - инструкция. Вот она. Днем спать нельзя.
Пишите прокурору. - И он повернулся к двери.
- Стойте! - подлетел к нему Зыбин. - Я буду писать прокурору, дайте мне
бумагу.
- В следующий вторник получите, - сказал ровно начальник.
- Нет, сейчас! Сию минуту! - закричал Зыбин. - Я напишу прокурору. Я
объявлю голодовку! Я смертельную, безводную объявляю! Слышите?
- Слышу, - с легкой досадой поморщился начальник и повернулся к
дежурному. - На пять суток его в карцер, а потом дадите бумагу и карандаш.
Так Зыбин попал в карцер. И так он в первый раз за семь суток заснул на
цементном полу.
И море снова пришло к нему.
...Я ведь страшно мудрый тогда был. Я тогда вот какой мудрый был: я
думал, посидит он у меня под кроватью, сдохнет, и все. Сейчас мне самому
непонятно, как я мог пойти на такое. Боль и страданье я понимал хорошо.
Меня в детстве много лупили. Бельевой веревкой до синяков, пока не
закапает кровь. Мать у меня была культурнейшая женщина - бестужевка,
преподавательница гимназии. Она ходила на всякие там поэз-концерты,
зачитывалась Северяниным, Бальмонтом. У нас в гостиной висел " Остров
блаженных" Беклина, мне дарили зоологические атласы и Брема (" он
обязательно будет зоологом"). И била меня по-страшному. Отец не вмешивался
и делал вид, что не замечал. А потом он умер, появился отчим, так тот
вообще не велел меня кормить - ведь он был еще культурнее!
- Как же ты жил? - спросила она тихо. И они оба вздрогнули от этого
неожиданного " ты".
- Да вот так и жил, представь себе, не так уж плохо. Имел товарищей,
писал стихи, конечно, очень плохие стихи, сначала под Есенина, потом под
Антокольского, я любил все гремучее, высокое, постоянно сгорал от любви к
какой-нибудь однокурснице. Тогда я поступил на литфак, как-то очень легко
сдал все экзамены и поступил. Надеялся, что буду стипендию получать. Нет,
не дали. Я ж из состоятельной семьи: отчим - профессор, мать - доцент.
- Пил?
- Нет, тогда совсем не пил. Тогда я капли в рот не брал. Пить начал
много позже. Уже когда кончал. Ведь тогда время очень смутное, страшное
было. Есенинщина, богема, лига самоубийц - да-да, и такая была! Трое
парней с нашего фака составили такую лигу. Вешались по жребию - двое
успели, третий - нет. И знаешь, как вешались? Не вешались, а давились
петлей, лежа на койке. А-а! - вдруг удивленно закричал он и остановился. -
Вот оно что! Теперь я понял, откуда мне знакомо его лицо. Он же меня
допрашивал по делу этих самоубийц. Но это еще до Кравцовой было! Да, да!
Да как же он-то меня забыл? Или...
- Это ты про...?
- Ну про него, про него! Он же следователь, только почему же он не
сказал мне сразу?
- Ты знаешь, - она взяла его за плечо. - Он вчера мне сделал
предложение.
- Что?! - воскликнул он и тоже вцепился ей в плечо. - Он вам?.. Он
тебе... Ух, черт!
- Да, вчера, после того как тебя увели отсюда твои соседи.
- Здорово! И что же ты ответила?
- Просила подождать. Сказала, что должна подумать. Подумаю и отвечу.
Вот подумала.
- И что же?
- Поблагодарю и извинюсь, скажу, что не смогу.
- Не сможете?
- Нет, не смогу. Я же тебя полюбила! Вот только сейчас поняла, что я
тебя люблю! Но только, пожалуйста, не думай, что ты меня разжалобил! Нет,
нет! И пожалуй, ты зря мне всю эту пакость начал. Теперь же я все время
буду думать об этом! Но есть в тебе что-то такое... Яд какой-то, что ли?
Ведь я не из влюбчивых - нет, нет, совсем не так! И на всякую лирику и
исповеди не податливая. А вот ты меня влюбил с такой великолепной
легкостью, что и сам не заметил. А вот сейчас не знаешь, что же делать со
мной?
- Нет, не знаю, - засмеялся он.
- Да ты еще вдобавок и невозможно искренен! Это в тебе особенно ужасно.
Хорошо. Завтра придумаем вместе что-нибудь. Пока не думай.
Несколько шагов они прошли молча.
- Слушай, - сказал он, вдруг останавливаясь. - Вот ты сказала, что
любишь меня. Я тебя - тоже. Так что ж? Целоваться, обниматься? А мне
совершенно не хочется. Не в том я совсем настроении!
Она засмеялась тихонько, обняла его, чмокнула в щеку и сказала:
- Да нет, все в порядке. Вот и море. Давай краба!
Краб неделю просидел под кроватью - он сидел все в одном и том же
месте, около ножки кровати, и когда кто-нибудь наклонялся над ним - с
грозным бессилием выставлял вперед зазубренную клешню. На третий день
около усов показалась пена, но когда Зыбин к нему притронулся, он
пребольно, до крови заклешнил ему палец. Тогда Зыбин ногой задвинул краба
к самой стене - вот он там сначала и сидел, а потом лежал. На пятый день
его глаза проросли белыми пятнами, но только Зыбин притронулся к нему, как
он выбросил вперед все ту же страшную и беспомощную клешню (ох, если бы он
умел шипеть!). На панцире тоже появилось что-то вроде плесени. На седьмой
день Зыбин утром сказал Лине: " Больше я не могу - вечером я его выпущу".
Она ответила: " И я с вами". Они договорились встретиться на набережной
около маленькой забегаловки, где вчера они сидели втроем, оттуда его увели
соседи, чтоб разрешить какой-то спор в корпусе. Когда она пришла вечером,
он уже сидел и ждал ее. Краб был в его шляпе. Уже смеркалось - зажегся
маяк, на судах горели зеленые и белые Огни. Они пошли. Он сказал:
- Вот уж не думал никогда, что во мне сидит такой скот! Обречь кого-то
на медленное и мучительное умирание. Никогда бы не поверил, что способен
на такое! Но вот рыб же вынимают из воды, и они засыпают. Тоже задыхаются,
конечно, я и подумал, что и краб заснет. Вот скот! И из-за чего? Из-за
глупой бабьей прихоти!
- А она очень красивая, эта прихоть? - спросила Лина подхватывая его за
руку.
- Ничего, красивая. Но ты много лучше (" Господи, - даже остановилась
она, - неужели ты способен и это замечать? "). Будь спокойна! Очень
способен! Но не в этом же дело! Пусть хоть раскрасавица, хоть Мэри
Пикфорд, голландская королева! Что из этого? Беда, что я скот! И, наверно,
права была мать, когда говорила: " Я тебя научу, садиста, гуманизму! " - и
хватала веревку. Вот ведь как! - Он засмеялся и покачал головой.
- Вот уж никогда не думала, что тебя можно так назвать.
- Не думала! Нет, называли, лет десять назад только так и называли, а я
все думал, что зазря. Ведь меня в зоологи готовили, а какой же зоолог не
потрошит лягушек? Но это чепуха, детство, а вот сейчас... Я ведь страшно
мудрый был, когда покупал краба. Я ведь вот какой мудрый был - я думал:
посидит, заснет, как рыба. А боль я должен был понимать. Знаешь, что такое
- веревкой по рукам и ногам?
...Он закатал до колен брюки и вошел в воду. Краб лежал в шляпе. Лина
светила с берега.
- А ты сойти сюда не хочешь? - спросил он.
- Хочу! Сейчас. - Она быстро скинула через голову платье и оказалась в
черном трико. - Слушай, - сказала она, наклоняясь над шляпой. - Еще бы
день, и он был бы готов.
- Да, - сказал он. - Конечно! Но больше я уже не мог. У каждого
скотства есть какой-то естественный предел. А я перешел и его. Стой.
Опускаю!
Он наклонился и опрокинул шляпу. Волны под светом фонарика были
прозрачные, тихие, почти зеленые, а по белому подводному песочку бегали их
светлые извилистые тени, Краб упал на спину да так и остался.
- Мертв, - сказала Лина.
- Да, - тяжело согласился он. - Поздно. Еще вчера...
- Смотри, смотри!
Сперва заработали ноги, не все, а одна и две, потом движение вдруг
охватило их все. Краб перевернулся, медленно, с трудом поднялся. Встал,
отдыхая и отходя. Он стоял большой, корявый, стоял и набирался сил - вода
шевелила его усики. И как-то сразу же пропали все белые пятна.
- Будет жить, - сказал Зыбин твердо.
Какая-то мелкая рыбешка приплыла, сверкнула голубой искрой и сгорела в
луче фонаря, исчезла.
Тогда краб двинулся. Он пошел тяжело, неуклюже, кряжисто, как танк. Шел
и слегка шатался. Прошел немного и остановился.
- Будет жить, - повторил Зыбин.
- Будет.
И тут краб каким-то незаметным боковым, чисто крабьим движением вильнул
вбок. Там лежала большая плоская зелено-белая глыба. Он постоял около нее,
шевельнул клешнями и сразу исчез. Был только волнистый песок, разноцветная
галька да какая-то пустячная тонкая черно-зеленая водоросль моталась туда
и сюда. Да свет фонарика над водой и светлые круги на дне, да тени от ряби
на песке и скользкая, поросшая синей слизью плита, под которую ушел краб.
- Ну все, - сказал Зыбин. - Пошли!
- Пошли, - сказала она и как-то по-особому, по-женски, не то выжидающе,
не то насмешливо повернулась к нему, поглядела на него. Тогда он вдруг
подхватил ее и понес на берег. Вынес и осторожно поставил.
- Ну, так ты все-таки решил, что будешь делать со мной? - спросила Лина
и засмеялась. Засмеялся и он. И вдруг схватил ее и стал целовать в
запрокинутое лицо, в шею, в подбородок, в мягкую ямку около горла.
Поддался какой-то тормоз, прорвалась какая-то пауза, и он опять был самим
собой.
Засмеялся он и сейчас, грязный и небритый, лежа на влажном цементном
полу под ослепительно белым светом лампы. Свет здесь был такой, что
пробивал даже ладони. А стены, покрытые белым лаком, сверкали, как
зеркала, так, что через десять минут начинали вставать матовые радуги.
Но он не смотрел на них. Он смотрел куда-то вовне себя. Он знал теперь
все. И был спокоен.
- И имейте в виду, что бы там еще вы ни придумывали, - сказал он громко
солдату, который заглянул в глазок, - какие бы чертовы штуки вы там еще ни
напридумывали, сволочи!.. Не ты, конечно! Не ты! - поскорей успокоил он
солдата. - Ты что? Ты такой же заключенный! Мы и выйдем вместе! И еще
кое-что им покажем! Ты мне верь, я - везучий! Мы им с тобой обязательно
покажем!
Он подмигнул солдату и засмеялся.
|
|