Доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАН, директор Института психологии РАН

Делать долгосрочные прогнозы, да еще на целое столетие — непродуктивно и рискованно (хотя, быть может, и заманчиво). Но особенно трудно прогнозировать развитие науки и вообще творчества, по существу своему почти не предсказуемого. Тем самым определяется и мой ответ на часто возникающий вопрос: станет ли XXI век веком психологии? Многие ученые считают (отчасти справедливо), что это будет век биологии, возможно, идущий на смену веку физики. Внутренняя логика развития современной науки (от менее сложного к более сложному, от “нижележащих” сфер бытия к лежащим “выше”), вероятно, в той или иной степени дает определенные основания для такого прогноза. Тогда чуть ли не напрашивается сам собой вывод о том, что следующей наукой в данной “очереди” должна или может стать именно психология. Так ли это?

Мне представляется, что многое будет зависеть от нас самих, т.е. от психологов. Теперь все больше научных проблем закономерно становятся комплексными, междисциплинарными, отчасти даже общенаучными. А потому психология все более энергично “работает” как бы на стыке с другими науками — физиологией, социологией, информатикой, математикой и т.д. Это не печальная необходимость, а счастливая возможность для дальнейшего плодотворного развития, но только при одном условии: если каждая из наук в столь дифференцированной и вместе с тем единой, постепенно интегрируемой системе выделяет и осознает свой специфический предмет исследования. Только тогда возникает объективная потребность в строго определяемом сотрудничестве с другими науками и формируется как бы заказ на то, чего недостает каждой из них в отдельности и что могут дать только творческие контакты между ними. На такой основе надо разрабатывать стратегию и тактику достижения комплексности смежных, а также пока еще далеких друг от друга наук.

Но, к сожалению, многие психологи во многих странах довольно беззаботны по отношению к более или менее точному определению предмета своей науки. Это проявляется даже в терминологии, получившей очень широкое распространение. Например, термин “bеhavioral science” (часто синонимичный для “social science”) в ряде случаев приводит к “растворению” друг в друге психологии, социологии, социальной антропологии и т.д. Еще хуже, когда психологию человека — вопреки предмету ее исследования — до сих пор раскалывают на две дисциплины: только естественнонаучную и только гуманитарную. В первой трети XX в. еще более сильный раскол нашей науки на очень разные и не совместимые друг с другом психологии (интроспекционизм, бихевиоризм, психология духа и т.д.) привел ее к методологическому кризису, о котором писали Н.Н. Ланге, С.Л. Франк, М.Я. Басов, К. Бюлер, Л.С. Выготский, В. Келер, С.Л. Рубинштейн и другие. (Очень важный вопрос о том, продолжается ли и теперь этот кризис, требует специального и подробного рассмотрения.)

В настоящее время психология интенсивно развивается в форме растущего многообразия весьма различных научных школ и направлений (когнитивная психология, культурно-историческая теория высших психологических функций, субъектно-деятельностная концепция и разные варианты теории деятельности, гуманистическая психология, неофрейдизм, необихевиоризм и т.д.). А потому закономерно и периодически весьма остро ставится методологически труднейший и главный вопрос о том, как найти единый, общий фундамент для столь разных направлений в развитии одной науки.

На мой взгляд, перспективной теоретической основой, способной постепенно сблизить ряд течений и тенденций в психологии по мере выявления и развития потенциально общего для них концептуального ядра, могут стать прежде всего те теории, которые все более последовательно и системно реализуют в психологии методологический принцип субъекта, его деятельности, общения и т.д. Целостность человека как субъекта — это онтологическое основание для системности, интегральности всех его психических качеств. Оно и определяет гносеологическую сторону дела — постановку и решение всей рассматриваемой проблемы, т.е. разработка психологии субъекта (индивидуального, группового и т.д.) закономерно ведет к установлению единства психологической науки (подробнее см., например, коллективную монографию: Психологическая наука в России XX столетия. М., 1997).

Однако на пути к такому единству остается еще много трудностей — прежде всего объективных (определяемых исключительной сложностью предмета психологии), но также и чисто субъективных. К числу последних относятся не всегда оправданные, неадекватные взаимоотношения между разными научными школами и направлениями в психологии. В принципе наличие подобных школ в науке благотворно влияет на ее развитие, способствуя многообразию научных поисков и сопоставлению их результатов, чему особенно помогают дискуссии, полемика — вообще диалог между учеными. Блестящим примером может служить известная дискуссия между Ж. Пиаже и Н. Хомским (см.: Language and learning. The debate between Jean Piaget and Noam Chomsky. Harvard Univ. Press, 1981). Однако есть и исключения из этого общего правила нормальных взаимодействий между различными научными школами. Главное из таких исключений — хорошо известное направление в психологии, ведущее свою “родословную” от Л.С. Выготского.

После смерти И.В. Сталина (5 марта 1953 г.), когда началась постепенная “реабилитация” М.Я. Басова, П.П. Блонского, Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна, Д.Н. Узнадзе и других, ученики Л.С. Выготского блестяще провели гигантскую и очень нужную всем работу по возвращению в науку имени и трудов своего учителя. Но уже спустя лет 10–15 стало ясно, что при этом, в основном, подчеркивались или даже явно преувеличивались сильные стороны культурно-исторической теории высших психологических функций и замалчивались ее слабые стороны. Более того, последователи данной теории (за исключением прежде всего В.В. Давыдова) вот уже примерно 40 лет (!) уходят от диалога с ее критиками и даже не отвечают на их научные аргументированные возражения. Столь длительное нежелание участвовать в полемике, дискуссии, диалоге — беспрецедентный случай в современной науке (подробнее об этом см., например: обсуждение статьи М.Г. Ярошевского “Л.С. Выготский и марксизм в советской психологии” в “Психологическом журнале”, 1992, № 5 и 1994, № 1; а также мою рецензию на новую книгу М. Коула в том же журнале, 1998, № 6). И вместе с тем сторонники упомянутой теории очень часто представляют ее в качестве одной из наиболее продуктивных и перспективных не только для XX в., но и для нового столетия. Однако если хотя бы частично справедливы весьма существенные замечания ее критиков (а это может выясниться прежде всего в процессе честной и открытой дискуссии), то придется во многом иначе оценивать эту перспективность. В любом случае просто необходима такая дискуссия, и тогда явная недоработка XX века будет устранена в XXI веке.