Извлечения из более ранней версии

Машинописная рукопись B ранней версии “Похода на Эребор” начинается так:

Так Торин Дубощит стал Наследником Дарина, но наследником без надежды. При разграблении Эребора он был слишком юн, чтобы носить оружие, однако в долине Азанулбизар уже бился в первых рядах. Ему, великому гному с высокой судьбой, было девяносто пять, когда Трайн пропал без вести. У него не было Кольца, и (может быть, потому) он предпочитал оставаться в Эриадоре. Там он трудился долго и достиг богатства, какого только мог достичь. Его народ прирастал, главным образом, за счет скитальцев из народа Дарина, которые, прослышав о его обиталище, стекались туда. Были у них уже и великолепные чертоги, и полные кладовые добра, и жилось им, казалось, не так уж тяжело, хотя в своих песнях без конца печалились они о дальней Одинокой Горе, о ее сокровищах и о блистании Большого Зала в лучах Аркенстона.

Годы длились. Из-под пепла в сердце Торина снова разгорался жар, когда погружался он в думы о несчастьях своего рода и о завещанном ему мщении дракону. Звеня в кузне своим тяжелым молотом, он мечтал о боевом железе, армиях и союзах. Однако армии были рассеяны, союзы разрушены, а секиры его народа слишком малочисленны. И великий гнев без надежды сжигал его душу, когда обрушивал он удары по раскаленному железу на наковальне.

Гэндальф тогда еще никак не был связан с судьбами народа Дарина. Он почти не имел дел с гномами, хотя и был другом всем свободным народам Средиземья и тепло относился к тем из народа Дарина, кто жил изгнанником на Западе. Но случилось однажды так, что, пересекая Эриадор (и направляясь в Хоббитанию, которую он не видел уже несколько лет), он встретил Торина Дубощита, и они разговорились по дороге, и заночевали вместе в Пригорье.

Утром Торин сказал Гэндальфу:

— Тяжек груз моих дум, а ты, говорят, мудр и знаешь больше всех о том, что творится на свете. Не согласишься ли ты пойти ко мне домой, выслушать меня и дать мне мудрый совет?

Гэндальф ответил согласием. Он отправился в палаты Торина и долго сидел с ним и слушал повесть о его несчастьях.

Из этой встречи много проистекло великих событий и свершений, например, обретение Единственного Кольца, его появление в Хоббитании и избрание Хранителя Кольца. Многие потом предположили, что Гэндальф всё это предвидел и специально выбрал время для встречи с Торином. Однако мы полагаем, что это не так. Ибо Фродо Хранитель Кольца в своем описании Войны за Кольцо оставил точную запись рассказа Гэндальфа об этом. Вот что написано у него:

Вместо слов “Вот что написано у него”, в самой ранней рукописи A стоит: “Этот рассказ был опущен в повествовании, ибо он кажется слишком длинным; однако здесь мы восстанавливаем большую его часть”.
После коронации мы остались в Минас-Тирите, в одном из прекрасных зданий, вместе с Гэндальфом. Он был само благодушие, и хотя мы засыпали его вопросами обо всем, что только приходило в голову, его терпение казалось таким же неиссякаемым, как его осведомленность. Сейчас я уже мало что могу припомнить из того, что он рассказывал нам; часто мы и не понимали его ответов. Однако этот разговор я помню очень отчетливо. Гимли тогда еще был с нами, и он как-то обратился к Перегрину:

— Мне кое-что необходимо сделать в ближайшее время: я должен заглянуть в эту вашу Хоббитанию*. И не для того, чтобы полюбоваться на хоббитов! Сомневаюсь, чтобы они могли удивить меня еще чем-то. Но ни один гном из рода Дарина не может равнодушно пройти мимо этого уголка. Ибо не отсюда ли началось возрождение Королевства под Горой и победа над Смогом? Я уж не говорю о крушении Барад-Дура, хотя все это странным образом сплетено. Странным, очень странным, — сказал он и запнулся.

Затем, пристально глядя в лицо Гэндальфу, он продолжал:

— Но кто сплел эту паутину? Похоже, я раньше над этим не задумывался. А ты, Гэндальф, ты спланировал все это еще тогда? Если нет, то зачем ты повел Торина Дубощита через такую неприметную дверцу, за которой Кольцо нашлось, было спрятано до поры в далеком западном краю, а затем обрело Хранителя — а при всем при этом, между прочим и Королевство под Горой возродилось? Ты все это задумал?

Гэндальф ответил не сразу. Он стоял у западного окна и смотрел на море; лицо его светилось в лучах закатного солнца. Долго он так стоял в молчании. Наконец, обернувшись к Гимли, он произнес:

— Я не знаю ответа. Я уже не тот, и не обременен более судьбами Средиземья, как тогда. Тогда я ответил бы тебе словами вроде тех, что слышал от меня Фродо не далее как прошлой весной. Всего лишь прошлой весной! Но обычные меры здесь бессмысленны. В том далеком прошлом я сказал маленькому испуганному хоббиту: Бильбо, а не тому, кто изготовил Кольцо, было назначено найти его, а, стало быть, тебе назначено нести его. Я мог бы добавить: а мне назначено вести вас обоих.

Для исполнения назначенного я находил в своем пробуждающемся сознании только то, что мне было позволено, и делал то, что само ложилось в руки, и так, как мне казалось разумным. Но то, что я знал в своем сердце; то, что я знал до того, как ступил на эти серые берега, — это другое дело. Олорин был я на забытом Западе, и только тем, кто остался там, я открою больше.

В рукописи A здесь: “и только тем, кто остался там (или тем, кто, может быть, возвратится туда со мной), я открою больше”.

Тут я воскликнул:

— Теперь я лучше понимаю тебя, Гэндальф! Хотя и думаю, что, назначено это было или нет, Бильбо, как и я, мог отказаться покинуть дом, и не в твоих силах было бы нас заставить. Тебе не было бы дозволено даже попытаться сделать это. Но мне все равно любопытно, почему ты сделал то, что сделал, таким, как ты был тогда — старым скитальцем в сером плаще.

Далее Гэндальф объясняет им свои тогдашние сомнения относительно первого хода Саурона и свои опасения за Раздол и Лориен (см. стр. 204). В этой же версии, после слов о том, что прямой удар по Саурону был еще необходимее, чем разрешение проблемы Смога, он продолжает:

— Короче говоря, именно поэтому, как только экспедиция против Смога благополучно началась, я отправился на Совет и призвал первыми атаковать Дол-Гулдур, прежде чем он нападет на Лориен. И было так, и Саурон бежал. Должен признаться, я думал, что он на самом деле ушел в тень, и мы получим еще одну мирную, пусть и тревожную, передышку. Однако она длилась недолго. Саурон решил предпринять следующий шаг. Он тут же вернулся в Мордор и через десять лет объявился во плоти.

После этого тьма стала расти. И все же это не был его первоначальный план, что и привело, в конце концов, его к ошибке. Кое-где у него еще оставались противники — там, где они могли получить совет, не искаженный Тенью. Как бы мог уцелеть Хранитель Кольца, если б не осталось Раздола или Лориена? А ведь они, я думаю, пали бы, если б Саурон обрушился всей своей мощью сначала на них, не отвлекая более половины своих штурмовых отрядов на Гондор.

Вот такие дела. Это было моим главным побудительным мотивом. Однако одно дело знать, ч т о нужно делать, но совершенно другое — к а к. Я начал уже серьезно беспокоиться по поводу положения дел на Севере, и тут в один прекрасный день (по-моему, в середине марта 2941 года) мне повстречался Торин Дубощит. Я выслушал всю его историю и подумал: “Отлично, вот, по крайней мере, один враг Смога, которому стоит помочь. Я должен сделать всё, что в моих силах. Мне следовало бы раньше подумать о гномах”.
Потом, была еще проблема с народом Хоббитании. Теплое чувство к ним зародилось в моем сердце еще во время Долгой. Им тогда пришлось очень туго: они попали*Зимы, которую никто из вас не помнит в одну из худших переделок в своей истории, умирая от небывалых морозов и от последовавшего за ними страшного голода. Однако именно тогда я увидел их мужество и их сострадание друг другу. Они и выжили благодаря именно взаимному состраданию и стойкому мужеству — без жалоб и слез. Мне хотелось, чтобы они выживали и дальше. Однако я видел, что в западным крае раньше или позже снова наступят тяжелые времена. Правда, теперь ему грозило нечто иное: безжалостная война. Чтобы пройти через нее, им, по моему разумению, кое-чего не хватало. Чего именно? Это непросто выразить словами. Ну, скажем так: им надо было бы знать немного больше и понимать немного яснее, что за мир вокруг них и где в нем их место.

§ Гимли должен был, по меньшей мере, пересекать Хоббитанию в путешествиях из своего первоначального обиталища в Голубых Горах (см. стр. 206). * В Приложении A (II) к “Властелину Колец” имеется повествование о том, как Долгая Зима 2758–59 гг. затронула Рохан; кроме того, в “Повести лет” упоминается, что “Гэндальф пришел на помощь народу Хоббитании”

Они начали забывать: забывать свои истоки и свои легенды, забывать то немногое, что они знали об огромном мире, лежащем вокруг. Память о высоком и память об опасном еще не выветрились окончательно, но были уже порядком занесены песком.

Однако невозможно быстро научить таким вещам весь народ, а времени не оставалось. Поэтому пришлось искать точку опоры — одного из хоббитов, с которого можно было бы начать. Осмелюсь назвать его “избранным”. Я сам был избран только для того, чтобы избрать его, и мой выбор пал на Бильбо.

— Вот это-то меня всегда и интересовало, — заметил Перегрин. — Почему именно на него?

— А как бы ты выбирал какого-нибудь одного хоббита для такого дела? — спросил Гэндальф. — Мне некогда было перебирать их всех. Однако я к тому времени очень хорошо знал Хоббитанию, хотя, когда мы с Торином повстречались, менее приятные дела уже двадцать лет удерживали меня вдали от нее. Так что я просто припомнил хоббитов, которых знал, и рассудил так: мне нужна энергичность Кролов (но в разумной дозе, господин мой Перегрин) и основательность, как у Торбинсов. Это сразу навело на мысль о Бильбо. Мне привелось его узнать очень хорошо, лучше, чем он знал меня. Он вырос и почти вошел в возраст на моих глазах, и я любил его. Я, естественно, многого не знал, пока не вернулся в Хоббитанию, но там обнаружилось, что Бильбо не настолько прирос к своему месту, чтобы не мог с него соскочить. Я выяснил, что он так и не женился. Мне это показалось необычным, хотя я и догадывался о причине. Причина же была вовсе не та, о которой толковали мне почти все хоббиты: что, мол, он слишком рано остался сиротой и хозяином самому себе. Нет, я считал, что он хотел остаться “неприросшим” из-за мечты, глубокой настолько, что он не осознавал ее сам — или не хотел осознавать, когда она тревожила его. Так или иначе, он таил желание быть свободным, чтобы иметь возможность уйти, когда представится случай или он наберется решимости. Я вспомнил, как он юнцом, бывало, докучал мне расспросами о хоббитах, которые иногда “отходили”, как говорят в Хоббитании. Среди таких было, по крайней мере, двое его дядюшек из Кролов.

Этими дядюшками были Хильдифонс Крол, который “отправился путешествовать и больше не вернулся”, и Изенгар Крол (младший из двенадцати детей Старого Крола), о котором “говорили, что в юности он добрался до моря”. (“Властелин Колец”, Приложение C, “Фамильное древо Кролов из Преогромных Смиалов”).

После того, как Гэндальф принял приглашение Торина идти с ним в его обиталище в Голубых Горах,
…мы пересекли всю Хоббитанию, но толку от этого было чуть, поскольку Торин почти не останавливался. Я думаю, что именно досада на его надменное пренебрежение хоббитами послужила первым толчком к идее впрячь его и их в одну упряжку. С его точки зрения, они были всего лишь землеробами, которым случилось обрабатывать поля по обочинам исконной гномской дороги к Горам.

В этой ранней версии Гэндальф подробно рассказывает, как, после посещения Хоббитании он возвратился к Торину и уговорил его “отказаться от возвышенных планов, идти тайно, да еще взять с собой Бильбо”. Последняя фраза — всё, что говорится в более поздней версии (стр. 205).

— Наконец я все обдумал и отправился обратно к Торину. Он держал совет со своими родичами. Балин и Глоин были там, и еще несколько гномов.

— Итак, с какими словами ты пришел? — задал мне вопрос Торин, едва я переступил порог.

— Прежде всего, — отвечал я, — о твоих планах. Это планы короля, Торин Дубощит, но королевство твое в прошлом. Если ему суждено возродиться, в чем я не уверен, то возрождение должно начинать с малого. С другой стороны, мне интересно знать, представляешь ли ты себе полностью силу великого дракона. Но и это еще не все. Знай, что в мире быстро растет гораздо более ужасная Тень, и они с драконом будут помогать друг другу. (И так оно и случилось бы, не атакуй я тогда Дол-Гулдур). В таких условиях открытая война совершенно бесполезна; да в любом случае, она не в твоих силах. Тебе нужен план более простой, дерзкий и отчаянный.

— Слова твои темны и тревожны, — промолвил Торин. — Говори яснее!

— Хорошо, — согласился я. — Во-первых, ты должен выступить в этот поход сам, и ты должен выступить тайно. Никаких послов, глашатаев, никаких “иду на вы”, Торин Дубощит. С собой ты можешь взять самое большее несколько родственников или преданных сторонников. Но сверх того тебе понадобится еще кое-что, совершенно неожиданное.

— Назови это! — потребовал Торин.

— Минуту! — сказал я. — Ты надеешься сладить с драконом. Но он не только очень велик, он уже очень стар и хитер. Предприятие надо начинать, признавая его чутье и его опыт.

— Естественно, — усмехнулся Торин. — Гномы имели дело с драконами чаще, чем кто-либо еще, и не надо учить ученого.

— Замечательно, — отвечал я. — только твои планы, как мне кажется, не учитывали Смог не возлежит на своем*это обстоятельство. Мой план — это план кражи. Кража! драгоценном ложе бессонно, Торин Дубощит. Ему снятся гномы! Будь уверен, что он обследует свое логово день за днем, ночь за ночью, пока не убедится в отсутствии хотя бы малейшего запаха гнома. Лишь затем он засыпает, засыпает вполуха, настороженно ловя малейший стук — стук гномских башмаков.

— Ты расписал свою кражу такой же трудной и безнадежной, как любая открытая атака, — сказал Балин. — Невозможно трудной!

* В этом месте в машинописной копии рукописи A было, по-видимому, нечаянно* пропущено предложение, о чем свидетельствует последующее замечание Гэндальфа относительно того, что Смогу незнаком запах хоббита: “И, кроме того, непонятно откуда взявшийся запах, по крайней мере, для Смога, врага гномов”.

— Да, это трудно, — согласился я. — Но не невозможно, иначе я не тратил бы тут свое время попусту. Я бы сказал, что задача трудная до нелепости. Поэтому я собираюсь предложить нелепое ее решение. Возьмите с собой хоббита! Смог, скорее всего, никогда и не слышал о хоббитах, и уж точно никогда не нюхал их.

— Что?! — возопил Глоин. — Одного из этих недотеп из Хоббитании? Какой прок от него может быть, на земле или под землей? Да пусть он благоухает как ему угодно, он никогда не отважится проползти в пределах досягаемости самого голоперого драконенка, только что вылупившегося из яйца!

— Ну, ну, — стал я урезонивать гнома, — это несправедливо. Ты не очень хорошо знаком с хоббитским народом, Глоин. Похоже, ты считаешь их простаками, поскольку они щедры и не торгуются, и робкими из-за того, что они не покупали у тебя оружия. Так ты, знаешь ли, неправ. В любом случае, Торин, я положил глаз на одного из них в качестве спутника для тебя. Он умел и умен, проницателен и не опрометчив. И, я думаю, ему не занимать смелости, как и всему его народу. Ты можешь сказать, что всякий будет смел, когда нужда заставит. Ну так попробуй загнать хоббита в угол, и посмотри, что в нем обнаружится.

— Это невозможно проверить, — усмехнулся Торин. — По моим наблюдениям, лучше всего они умеют избегать тесных и острых углов.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Это очень разумные создания. Но этот хоббит особенный. Я думаю, его можно уговорить самому забраться в тесный угол. Я уверен, что в его сердце живет желание, как он сказал бы, найти приключение.

— Только не за мой счет! — отрезал Торин, вскочив с места и принявшись нервно расхаживать. — Это не совет, а идиотская шутка! Не вижу, что такого умеет любой хоббит, плохой или хороший, чтобы отработать хотя бы свой дневной паек, даже если его удастся уговорить отправиться с нами.

— Не видишь? Да ты, скорее, не слышишь! — вспылил я. — Хоббиты без малейших усилий ходят тише, чем может любой гном при всем своем старании, хотя бы его жизнь зависела от этого. Я считаю, что они самые легконогие из всех смертных. Этого ты, конечно, не мог наблюдать, Торин Дубощит, когда маршировал по Хоббитании, грохоча башмаками так (это я тебе говорю), что любой ее житель мог слышать тебя за милю. Когда я толковал тебе о краже, я имел в виду профессиональную кражу.

— Профессиональную кражу? — воскликнул Балин, вложив в мои слова несколько иной смысл, чем тот, который имел в виду я сам. — Ты подразумеваешь опытного охотника за сокровищами? И что, такие еще остались?

Я несколько смутился. Это был новый поворот, и я не был уверен, что в нужную сторону. Наконец я произнес:
— Я полагаю, да. За вознаграждение они пролезут туда, куда вы сами не осмелитесь, да в любом случае и не сможете, и добудут для вас желаемое.

Глаза Торина заблестели, когда воспоминание об утраченных сокровищах пронеслось перед его внутренним взором. Однако когда он заговорил, слова его были исполнены презрения.

— Наемный вор, хочешь ты сказать. Что ж, об этом можно подумать, если плата будет не слишком высока. Но при чем тут эта деревенщина? У них сроду не бывало посуды драгоценнее глиняного горшка, а бриллиант они не отличат от стекляшки.

— Я бы не советовал тебе судить так самоуверенно о вещах, в которых не разбираешься, — сказал я резко. — Эта “деревенщина” живет в своей стране уже четырнадцать веков, и они многому научились за это время. Они вели дела и с эльфами, и с гномами за тысячу лет до того, как Смог появился у Эребора. Никого из них, по меркам твоих предков, нельзя назвать богатым, но в некоторых из их жилищ хранятся штучки почище тех, которыми ты, Торин, можешь похвастаться здесь. У хоббита, о котором я говорю, есть золотые украшения, ест он с помощью серебряных приборов, а вино пьет из бокалов граненого хрусталя.

— А! Я, наконец, понял, куда ты клонишь, — сказал Балин. — Он взломщик, да? Ты поэтому рекомендуешь его?

Боюсь, что тут я вышел из себя и потерял осторожность. Я уже не мог вынести это гномское самомнение, эту уверенность, что никто, кроме них самих, не может иметь или изготовить ничего ценного, а любая красивая вещь в чужих руках получена, если не украдена, в свое время у гномов.

— Взломщик? — произнес я с усмешкой. — Ну да, конечно, профессиональный взломщик! Как еще у хоббита могут появиться серебряные ложки? Я прибью табличку “Взломщик” на его двери, чтобы вы не прошли мимо.
Затем я в сердцах встал и объявил с напором, удивившим меня самого:

— Ты должен найти эту дверь, Торин Дубощит! Я говорю серьезно.

Неожиданно я почувствовал, что вовсе не переборщил. Эта моя странная идея оказалась не шуткой, а совершенно правильным решением, и было отчаянно важно, чтобы она сбылась. Гномы должны были склонить свои негнущиеся шеи.

— Слушай меня, о, народ Дарина! — воскликнул я. — Если вы уговорите этого хоббита присоединиться к вам, вас ждет успех. Если нет — провал. Если вы откажетесь сделать хотя бы попытку, я прекращаю всякие дела с вами, и не дождаться вам более ни совета, ни помощи от меня, покуда Тень лежит на вас!

Торин повернулся и с изумлением, насколько он вообще это мог, взглянул на меня.

— Сильно сказано! — признал он. — Ладно, я попытаюсь. Твои слова звучат пророчески, если, конечно, ты в своем уме.

— Наконец-то! — сказал я. — Но попытка должна быть добросовестной, а не просто с целью выставить меня дураком. Будь терпелив и не сдавайся сразу, если первый твой взгляд не обнаружит ни смелости, ни любви к приключениям, о которых я толковал. Он будет отрицать их и попытается уйти в кусты, но ты не должен его упустить.

— Торговаться со мной бесполезно, если ты это имеешь в виду, — сказал Торин. — Я предложу ему честное вознаграждение за все, что он возвратит нам, и ничего более.

Это было вовсе не то, что я имел в виду, но прямо об этом говорить было бесполезно. Поэтому я продолжал наставлять его:

— Сначала все спланируй и рассчитай. Всё должно быть в полной готовности! Когда он согласится, у него не должно быть времени передумать. Ты должен выступить в свой поход на восток прямо из Хоббитании.

— Он выходит очень странным созданием, этот твой взломщик, — заметил молодой гном, которого звали Фили (как я потом узнал, он приходился Торину племянником). — Как его имя или то, что он использует вместо него?

— Хоббиты не пользуются прозвищами, — ответил я. — Его единственное имя — Бильбо Торбинс.

— Ну и имечко! — сказал Фили и засмеялся.

— Он считает его вполне приличествующим, — пояснил я. — И оно хорошо ему подходит, ибо он холостяк средних лет, и в последнее время немного расплылся. Сейчас, пожалуй, главный его интерес — хорошо поесть. Мне говорили, что у него отличная кладовая, и, может быть, не одна. По крайней мере, вы хорошо угоститесь.

— Ну, хватит, — прервал нас Торин. — Если бы я не дал слово, я бы отказался после того, что услышал сейчас. У меня нет настроения валять дурака. Ибо я тоже серьезен. Смертельно серьезен, и сердце горит у меня в груди.

Я пропустил это мимо ушей.

— Смотри же, Торин, — сказал я. — Сейчас апрель, весна в разгаре. Подготовь все как можно быстрее. У меня еще есть кое-какие дела, но через неделю я вернусь. После возвращения, если все будет в порядке, я отправлюсь вперед подготовить почву, и на следующий день мы явимся к нему все вместе.

С тем я и распрощался, не желая давать Торину времени передумать, больше, чем будет у Бильбо. Дальнейшее вы хорошо знаете — с точки зрения Бильбо. Если бы эту историю записывал я, она звучала бы несколько по-иному. Он не знал всего, что произошло: например, об усилиях, которые я приложил, чтобы новость о появлении большого отряда гномов в Приречье, в стороне от главной дороги и их обычных путей не достигла его ушей раньше времени.

Наконец, во вторник 25 апреля 2941 года, утром я увидел самого Бильбо. И хотя я более или менее знал, чего следует ожидать, должен сказать, что моя уверенность была поколеблена. Я увидел, что дело будет гораздо труднее, чем я думал. Однако я стоял на своем. На следующий день, в среду 26 апреля я привел Торина и его спутников в Торбу — тоже с большим трудом, поскольку Торин под конец заколебался. Бильбо, конечно, был совершенно потрясен и вел себя нелепо. С самого начала у меня все шло предельно плохо, и эта злосчастная идея с “профессиональным взломщиком”, которую гномы вбили себе в головы, делала положение только хуже. Спасибо, я догадался предложить Торину остаться всем на ночь в Торбе, чтобы обсудить способы и средства. Это был последний шанс. Если бы Торин покинул Торбу до того, как мне удалось остаться с ним наедине, мой план потерпел бы крах.

Как видно, некоторые элементы этого разговора были в поздней версии использованы в качестве аргументов Гэндальфа и Торина в их споре в Торбе.

Начиная с этого момента, изложение в ранней версии следует очень близко к поздней, и поэтому опущено здесь, за исключением завершающего фрагмента. В ранней версии, когда Гэндальф закончил рассказ, Гимли, согласно записям Фродо, рассмеялся.

— Это все звучит по-прежнему нелепо, — сказал он, — даже сейчас, когда все обернулось более, чем хорошо. Я, конечно, знал Торина; и мне хотелось бы быть там, но во время твоего первого визита к нам я находился далеко. И меня не взяли в поход: сказали, слишком молод, хотя в свои шестьдесят два я чувствовал себя парнем хоть куда. Ладно, я рад, что услышал всю историю. Если, конечно, всю. Я-то думаю, что даже сейчас ты рассказываешь нам вовсе не все, что знаешь.

— Конечно, нет, — согласился Гэндальф.

После этого Мериадок выспрашивает Гэндальфа подробности о карте и ключе Трайна; и по ходу ответа (который почти весь сохранен в поздней версии, в другом месте повествования), Гэндальф говорит:
— Я нашел Трайна спустя девять лет после того, как он потерялся, и к тому времени он, как минимум, пять лет находился в подземельях Дол-Гулдура. Я не знаю ни того, как он смог продержаться так долго, ни того, как пронес эти реликвии скрытыми сквозь все пытки. Думаю, что темные силы не добивались от него ничего иного, кроме Кольца, и когда получили его, бросили истерзанного узника в подземелье — умирать в беспамятстве, оставив его без присмотра. Маленькая небрежность, однако она оказалась роковой. С маленькими небрежностями такое случается.