Chapter Eight Dead London

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

After I had parted from the artilleryman (после того, как я расстался с артиллеристом), I went down the hill (я спустился с холма), and by the High Street across the bridge to Fulham (и /пошел/ по Хай-Стрит через мост к Фулхэму). The red weed was tumultuous at that time (красная трава в то время буйно разрослась; tumultuous — шумный, буйный, бурный; tumult — шум и крики; грохот; суматоха), and nearly choked the bridge roadway (и почти затянула дорогу через мост; to choke — душить; засорять, забивать); but its fronds were already whitened in patches by the spreading disease (но ее побеги уже покрылись белесыми пятнами распространяющейся болезни) that presently removed it so swiftly (которая в скором времени уничтожила ее столь стремительно).

At the corner of the lane that runs to Putney Bridge station (на повороте дороги, ведущей к станции Патни-Бридж) I found a man lying (я обнаружил лежащего человека). He was as black as a sweep with the black dust (от черной пыли он был грязен, как трубочист; sweep /зд./ = chimney sweep — трубочист), alive, but helplessly and speechlessly drunk (/он был/ жив, но пьян /настолько, что не мог/ ни говорить, ни шевелиться; helpless — беспомощный; speechless — немой; лишившийся дара речи, онемевший). I could get nothing from him but curses (я ничего не мог от него добиться, кроме ругательств; curse — проклятие; брань, ругательство) and furious lunges at my head (и яростных /попыток/ ударить меня в голову; lunge — толчок, стремительное движение; выпад /в фехтовании или при ударе/). I think I should have stayed by him (полагаю, я задержался бы возле него) but for the brutal expression of his face (если бы не зверское выражение его лица).

There was black dust along the roadway from the bridge onwards (дальше за мостом, вдоль дороги, лежала черная пыль), and it grew thicker in Fulham (ее /слой/ становился все толще /по мере приближения/ к Фулхэму). The streets were horribly quiet (на улицах царила пугающая тишина: «улицы были чрезвычайно тихими»; horribly — ужасно, страшно; крайне, чрезвычайно /эмоц.-усил./). I got food — sour, hard, and mouldy, but quite eatable (я раздобыл еду = хлеб — кислый, черствый и заплесневевший, но вполне съедобный) — in a baker’s shop here (в булочной неподалеку). Some way towards Walham Green the streets became clear of powder (немного = чуть дальше в сторону Уолхэм-Грина улицы стали чисты от пыли), and I passed a white terrace of houses on fire (и я миновал несколько горящих белых домов; terrace — терраса; ряд домов вдоль улицы); the noise of the burning was an absolute relief (/даже/ шум от пожара был /мне/ приятен; absolute — полный, абсолютный; relief — облегчение /боли, страдания/). Going on towards Brompton, the streets were quiet again (по дороге к Бромптону улицы вновь стали тихими).

After I had parted from the artilleryman, I went down the hill, and by the High Street across the bridge to Fulham. The red weed was tumultuous at that time, and nearly choked the bridge roadway; but its fronds were already whitened in patches by the spreading disease that presently removed it so swiftly.

At the corner of the lane that runs to Putney Bridge station I found a man lying. He was as black as a sweep with the black dust, alive, but helplessly and speechlessly drunk. I could get nothing from him but curses and furious lunges at my head. I think I should have stayed by him but for the brutal expression of his face.

There was black dust along the roadway from the bridge onwards, and it grew thicker in Fulham. The streets were horribly quiet. I got food — sour, hard, and mouldy, but quite eatable — in a baker’s shop here. Some way towards Walham Green the streets became clear of powder, and I passed a white terrace of houses on fire; the noise of the burning was an absolute relief. Going on towards Brompton, the streets were quiet again.

Here I came once more upon the black powder in the streets and upon dead bodies (здесь на улицах опять: «еще раз» была угольная пыль и /лежали/ мертвые тела; to come upon — натолкнуться на /кого-л., что-л./). I saw altogether about a dozen in the length of the Fulham Road (всего на протяжении Фулхэмской дороги я их видел около дюжины). They had been dead many days (они были мертвы уже много дней), so that I hurried quickly past them (так что я поспешил пройти мимо них). The black powder covered them over (они были покрыты черной пылью), and softened their outlines (смягчающей их очертания). One or two had been disturbed by dogs (некоторые были разорваны собаками; to disturb — беспокоить).

Where there was no black powder (там, где не было черной пыли), it was curiously like a Sunday in the City (все необычайно напоминало город в воскресный день), with the closed shops, the houses locked up and the blinds drawn (закрытые магазины, запертые дома с опущенными шторами), the desertion, and the stillness (/повсюду/ пустынно и тихо; desertion — заброшенность, запустение). In some places plunderers had been at work (во многих местах поработали мародеры), but rarely at other than the provision and wine shops (но в основном в продуктовых и винных лавках; rarely — редко, нечасто; other — другой). A jeweller’s window had been broken open in one place (в ювелирном магазине в одном месте было разбито стекло), but apparently the thief had been disturbed (но, вероятно, вора потревожили), and a number of gold chains and a watch lay scattered on the pavement (золотые цепочки и часы были разбросаны на мостовой). I did not trouble to touch them (я не притронулся к ним; to trouble — беспокоить/ся/, тревожить/ся/). Farther on was a tattered woman in a heap on a doorstep (дальше на пороге /дома/ в куче /мусора/ лежала женщина в лохмотьях); the hand that hung over her knee (ее рука, свисавшая с колена) was gashed and bled down her rusty brown dress (была рассечена и залила кровью ее выцветшее коричневое платье; to bleed — кровоточить, истекать кровью), and a smashed magnum of champagne formed a pool across the pavement (а разбитая большая бутылка шампанского образовала лужу на тротуаре; magnum — большая винная бутылка /емкостью 2, 3 л/). She seemed asleep, but she was dead (она казалась спящей, но была мертва).

Here I came once more upon the black powder in the streets and upon dead bodies. I saw altogether about a dozen in the length of the Fulham Road. They had been dead many days, so that I hurried quickly past them. The black powder covered them over, and softened their outlines. One or two had been disturbed by dogs.

Where there was no black powder, it was curiously like a Sunday in the City, with the closed shops, the houses locked up and the blinds drawn, the desertion, and the stillness. In some places plunderers had been at work, but rarely at other than the provision and wine shops. A jeweller’s window had been broken open in one place, but apparently the thief had been disturbed, and a number of gold chains and a watch lay scattered on the pavement. I did not trouble to touch them. Farther on was a tattered woman in a heap on a doorstep; the hand that hung over her knee was gashed and bled down her rusty brown dress, and a smashed magnum of champagne formed a pool across the pavement. She seemed asleep, but she was dead.

The farther I penetrated into London (чем далее я проникал вглубь Лондона; to penetrate — проникать внутрь, проходить), the profounder grew the stillness (тем более гнетущей становилась тишина; profound — глубокий, основательный; полный, абсолютный). But it was not so much the stillness of death (но это было не столько безмолвием смерти) — it was the stillness of suspense, of expectation (сколько напряженной тишиной ожидания; suspense — неизвестность, неопределенность; тревога ожидания; интерес, напряжение; to suspend — подвешивать; приостанавливать). At any time the destruction that had already singed (в любой момент разрушительный /луч/, уже опаливший) the northwestern borders of the metropolis (северо-западные окраины: «границы» Лондона; metropolis — столица), and had annihilated Ealing and Kilburn (и уничтоживший Илинг и Килберн), might strike among these houses (мог ударить в эти дома) and leave them smoking ruins (и превратить их в дымящиеся развалины; to leave — оставлять, покидать; приводить в какое-л. состояние). It was a city condemned and derelict (это был обреченный и брошенный город; to condemn — осуждать, порицать; обрекать; derelict — покинутый, брошенный)....

In South Kensington the streets were clear of dead and of black powder (в Южном Кенсингтоне на улицах не было трупов и черной пыли). It was near South Kensington that I first heard the howling (неподалеку от Южного Кенсингтона я впервые услышал тот вой). It crept almost imperceptibly upon my senses (он почти незаметно прокрался = проник в мое сознание: «в мои чувства»). It was a sobbing alternation of two notes, “Ulla, ulla, ulla, ulla” (это было заунывное чередование двух нот: “улла, улла”; to sob — рыдать; alteration — изменение; чередование), keeping on perpetually (продолжающееся бесконечно). When I passed streets that ran northward it grew in volume (когда я проходил по улицам, ведущим на север, он становился громче; volume — объем, масса /какого-л. вещества/; уровень громкости), and houses and buildings seemed to deaden and cut it off again (а из-за домов и /других/ строений он, казалось, то пропадал, то был слышен снова; to deaden — умерщвлять, убивать; притуплять, заглушать; to cut off — обрезать, отсекать). It came in a full tide down Exhibition Road (совсем громко он был слышен на Эксибишн-Роуд; full — полный; достигший высшей точки; tide — морской прилив и отлив; поток). I stopped, staring towards Kensington Gardens (я остановился, вглядываясь в сторону Кенсингтонского парка), wondering at this strange, remote wailing (гадая, что это за странный, далекий вой). It was as if that mighty desert of houses had found a voice for its fear and solitude (казалось, будто эта огромная /масса/ покинутых домов, обретя голос, /стонала/ от страха и одиночества; to find — находить, отыскивать; обретать).

The farther I penetrated into London, the profounder grew the stillness. But it was not so much the stillness of death — it was the stillness of suspense, of expectation. At any time the destruction that had already singed the northwestern borders of the metropolis, and had annihilated Ealing and Kilburn, might strike among these houses and leave them smoking ruins. It was a city condemned and derelict....

In South Kensington the streets were clear of dead and of black powder. It was near South Kensington that I first heard the howling. It crept almost imperceptibly upon my senses. It was a sobbing alternation of two notes, “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” keeping on perpetually. When I passed streets that ran northward it grew in volume, and houses and buildings seemed to deaden and cut it off again. It came in a full tide down Exhibition Road. I stopped, staring towards Kensington Gardens, wondering at this strange, remote wailing. It was as if that mighty desert of houses had found a voice for its fear and solitude.

“Ulla, ulla, ulla, ulla, ” wailed that superhuman note (улла, улла, — жалобно раздавался этот странный звук; to wail — вопить, жалобно стонать; superhuman — сверхчеловеческий; таинственный) — great waves of sound sweeping down the broad, sunlit roadway (большие волны звука неслись по широкой, залитой солнцем дороге), between the tall buildings on each side (между высокими зданиями по обе ее стороны). I turned northwards, marvelling (/все больше/ удивляясь, я повернул на север), towards the iron gates of Hyde Park (к железным воротам Гайд-Парка). I had half a mind to break into the Natural History Museum (я хотел зайти в Музей естественной истории; to break into — вломиться, ворваться; to have half a mind to do smth. — быть склонным, быть не прочь сделать что-л.) and find my way up to the summits of the towers (и забраться на вершину /какой-нибудь/ башни; to find one’s way — проникнуть, пробраться), in order to see across the park (чтобы осмотреть парк). But I decided to keep to the ground (но я решил остаться внизу: «на земле»), where quick hiding was possible (где можно было быстро спрятаться), and so went on up the Exhibition Road (и поэтому продолжал идти вверх по Эксибишн-Роуд). All the large mansions on each side of the road (все большие особняки по обеим сторонам дороги) were empty and still (были пусты и безмолвны), and my footsteps echoed against the sides of the houses (и мои шаги эхом отражались от стен домов). At the top, near the park gate (наверху, возле парковых ворот), I came upon a strange sight (я наткнулся на необычное зрелище) — a bus overturned, and the skeleton of a horse picked clean (перевернутый омнибус и дочиста обглоданный скелет лошади; to pick — выбирать, подбирать; обгладывать). I puzzled over this for a time (озадаченный, я с минуту простоял там; to puzzle over — ломать голову над), and then went on to the bridge over the Serpentine (а затем пошел по мосту через Серпантин; Serpentine — Серпантин /узкое искусственное озеро в Гайд-Парке/). The voice grew stronger and stronger (вой: «голос» становился все громче и громче; strong — сильный; громкий /о голосе/), though I could see nothing above the housetops on the north side of the park (хотя я не замечал ничего над крышами домов в северной части парка), save a haze of smoke to the northwest (кроме легкой дымки на северо-западе).

“Ulla, ulla, ulla, ulla, ” wailed that superhuman note — great waves of sound sweeping down the broad, sunlit roadway, between the tall buildings on each side. I turned northwards, marvelling, towards the iron gates of Hyde Park. I had half a mind to break into the Natural History Museum and find my way up to the summits of the towers, in order to see across the park. But I decided to keep to the ground, where quick hiding was possible, and so went on up the Exhibition Road. All the large mansions on each side of the road were empty and still, and my footsteps echoed against the sides of the houses. At the top, near the park gate, I came upon a strange sight — a bus overturned, and the skeleton of a horse picked clean. I puzzled over this for a time, and then went on to the bridge over the Serpentine. The voice grew stronger and stronger, though I could see nothing above the housetops on the north side of the park, save a haze of smoke to the northwest.

“Ulla, ulla, ulla, ulla, ” cried the voice (улла, улла, — кричал этот голос), coming, as it seemed to me, from the district about Regent’s Park (доносящийся, как мне казалось, со стороны Риджентс-Парка; district — округ, район, участок). The desolating cry worked upon my mind (этот безутешный плач действовал мне на нервы; desolate — одинокий; несчастный, безутешный; to work upon — влиять). The mood that had sustained me passed (решимость, придававшая мне силы, пропала; mood — настроение, расположение духа; to sustain — поддерживать). The wailing took possession of me (я не думал ни о чем, кроме как об этих завываниях; to take possession — овладеть, охватить). I found I was intensely weary, footsore (я почувствовал, что очень устал, натер ноги), and now again hungry and thirsty (и теперь снова был голоден и хотел пить).

It was already past noon (было уже за полдень). Why was I wandering alone in this city of the dead (зачем я бродил один по этому городу мертвых)? Why was I alone (почему я один /жив/) when all London was lying in state, and in its black shroud (когда весь Лондон мертв и обернут черным саваном; to lie in state — быть выставленным для последнего прощания /о покойнике/)? I felt intolerably lonely (я почувствовал себя невыносимо одиноким). My mind ran on old friends (я вспомнил старых друзей; mind — разум, ум; память, воспоминание; to run up/on — вертеться вокруг /чего-л./, возвращаться /к чему-л./) that I had forgotten for years (о которых не вспоминал годами; to forget — забывать, не помнить). I thought of the poisons in the chemists’ shops (я подумал о ядах в аптеках), of the liquors the wine merchants stored (о спиртном, хранившемся в /лавках/ виноторговцев); I recalled the two sodden creatures of despair (я вспомнил о тех двоих отчаявшихся пьяницах; sodden — промокший; пьяный; creature — создание, существо; человек), who so far as I knew, shared the city with myself (которые, насколько я понимал, владели городом вместе со мной; to share — делить, разделять /с кем-л. что-л./)....

I came into Oxford Street by the Marble Arch (я вышел на Оксфорд-Стрит у Триумфальной арки; Marble Arch — Марбл-Арч /Триумфальная арка/; marble — мрамор), and here again were black powder and several bodies (здесь снова была черная пыль и /лежало/ несколько тел), and an evil, ominous smell from the gratings of the cellars of some of the houses (а из зарешеченных окон в подвалах домов /доносился/ отвратительный запах; evil — злой, дурной; противный, отвратительный /разг./; ominous — зловещий, угрожающий).

“Ulla, ulla, ulla, ulla, ” cried the voice, coming, as it seemed to me, from the district about Regent’s Park. The desolating cry worked upon my mind. The mood that had sustained me passed. The wailing took possession of me. I found I was intensely weary, footsore, and now again hungry and thirsty.

It was already past noon. Why was I wandering alone in this city of the dead? Why was I alone when all London was lying in state, and in its black shroud? I felt intolerably lonely. My mind ran on old friends that I had forgotten for years. I thought of the poisons in the chemists’ shops, of the liquors the wine merchants stored; I recalled the two sodden creatures of despair, who so far as I knew, shared the city with myself....

I came into Oxford Street by the Marble Arch, and here again were black powder and several bodies, and an evil, ominous smell from the gratings of the cellars of some of the houses.

I grew very thirsty after the heat of my long walk (я испытывал сильную жажду после долгой ходьбы по жаре). With infinite trouble I managed to break into a public-house (с огромным трудом мне удалось забраться в какую-то пивную; infinite — бесконечный, беспредельный; огромный, очень большой; trouble — беспокойство, волнение; труд, усилие) and get food and drink (и раздобыть еды и питья). I was weary after eating (после еды я был очень утомлен), and went into the parlour behind the bar (и прошел в гостиную за барной стойкой), and slept on a black horsehair sofa I found there (и заснул на /набитом/ конским волосом черном диване, который я там нашел = который там стоял).

I awoke to find that dismal howling still in my ears (проснувшись, я обнаружил, что тот унылый вой все еще /стоит/ у меня в ушах), “Ulla, ulla, ulla, ulla.” It was now dusk (уже спустились сумерки), and after I had routed out some biscuits and a cheese in the bar (и, найдя в буфете немного печенья и сыру; to rout out — выкапывать, раскапывать; обнаруживать) — there was a meat safe, but it contained nothing but maggots (там стоял ларь для хранения мяса, но в нем не было ничего, кроме личинок /червей/; to contain — содержать, вмещать /в себе/; maggot — личинка /особ. мясной и сырной мух/) — I wandered on through the silent residential squares to Baker Street (я побрел по безмолвным жилым кварталам к Бейкер-Стрит; square — квадрат; квартал /в городе/) — Portman Square is the only one I can name (могу назвать = припомнить только Портмэн-Сквер) — and so came out at last upon Regent’s Park (и наконец таким образом вышел к Риджентс-Парку). And as I emerged from the top of Baker Street (и когда я начал спускаться по Бейкер-Стрит; to emerge — появляться, показываться; top — верх, верхняя часть), I saw far away over the trees in the clearness of the sunset (вдалеке над деревьями в чистом закатном /небе/ я увидел; clearness — ясность, чистота) the hood of the Martian giant (колпак марсианского великана) from which this howling proceeded (откуда и шел: «происходил» этот вой). I was not terrified (меня это не напугало; to terrify — ужасать; вселять ужас, страх). I came upon him as if it were a matter of course (я подошел к нему, как будто это было обычным делом; matter of course — нечто само собой разумеющееся). I watched him for some time (некоторое время я наблюдал за ним), but he did not move (но он не шелохнулся: «не двинулся»). He appeared to be standing and yelling (по-видимому, он /просто/ стоял и выл), for no reason that I could discover (без какой-либо видимой причины: «без какой-либо причины, которую я бы мог обнаружить»).

I grew very thirsty after the heat of my long walk. With infinite trouble I managed to break into a public-house and get food and drink. I was weary after eating, and went into the parlour behind the bar, and slept on a black horsehair sofa I found there.

I awoke to find that dismal howling still in my ears, “Ulla, ulla, ulla, ulla.” It was now dusk, and after I had routed out some biscuits and a cheese in the bar — there was a meat safe, but it contained nothing but maggots — I wandered on through the silent residential squares to Baker Street — Portman Square is the only one I can name — and so came out at last upon Regent’s Park. And as I emerged from the top of Baker Street, I saw far away over the trees in the clearness of the sunset the hood of the Martian giant from which this howling proceeded. I was not terrified. I came upon him as if it were a matter of course. I watched him for some time, but he did not move. He appeared to be standing and yelling, for no reason that I could discover.

I tried to formulate a plan of action (я попытался выработать план действий; to formulate — формулировать; выработать, создать). That perpetual sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” confused my mind (этот непрекращающийся звук — “улла, улла” — мешал мне сосредоточиться; to confuse — приводить в замешательство, сбивать с толку). Perhaps I was too tired to be very fearful (возможно, я слишком устал, чтобы пугаться). Certainly I was more curious to know the reason of this monotonous crying than afraid (определенно, я был больше заинтригован причиной этого монотонного воя, чем напуган). I turned back away from the park (я повернул назад, /и выйдя/ из парка) and struck into Park Road (направился по Парк-Роуд), intending to skirt the park (с намерением обойти вокруг него), went along under the shelter of the terraces (прошел под прикрытием террас), and got a view of this stationary, howling Martian from the direction of St. John’s Wood (и увидел этого неподвижного воющего марсианина со стороны Сент-Джонс-Вуда). A couple of hundred yards out of Baker Street (в паре сотен ярдов от Бейкер-Стрит) I heard a yelping chorus (я услышал многоголосый собачий лай; chorus — хор; множество звуков), and saw, first a dog with a piece of putrescent red meat in his jaws (и увидел сначала одну собаку с куском гнилого мяса в зубах: «в челюстях») coming headlong towards me (со всех ног мчащуюся на меня; headlong — головой вперед /о падении вниз, нырянии/; стремительно, безрассудно, неосторожно; неуправляемо; очертя голову), and then a pack of starving mongrels in pursuit of him (а затем свору голодных дворняг, гнавшихся за ней; pack — пачка; стая, свора; pursuit — преследование). He made a wide curve to avoid me (собака описала широкую дугу, чтобы обогнуть: «избежать» меня), as though he feared I might prove a fresh competitor (как будто боясь, что я могу оказаться новым = еще одним соперником). As the yelping died away down the silent road (когда лай замер вдали «на безмолвной дороге»), the wailing sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” reasserted itself (воющий звук снова напомнил о себе; to reassert — подтверждать; вновь заявлять).

I tried to formulate a plan of action. That perpetual sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” confused my mind. Perhaps I was too tired to be very fearful. Certainly I was more curious to know the reason of this monotonous crying than afraid. I turned back away from the park and struck into Park Road, intending to skirt the park, went along under the shelter of the terraces, and got a view of this stationary, howling Martian from the direction of St. John’s Wood. A couple of hundred yards out of Baker Street I heard a yelping chorus, and saw, first a dog with a piece of putrescent red meat in his jaws coming headlong towards me, and then a pack of starving mongrels in pursuit of him. He made a wide curve to avoid me, as though he feared I might prove a fresh competitor. As the yelping died away down the silent road, the wailing sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” reasserted itself.

I came upon the wrecked handling-machine (я наткнулся на сломанную автоматическую машину) halfway to St. John’s Wood station (на полпути к вокзалу Сент-Джонс-Вуд). At first I thought a house had fallen across the road (сперва я подумал, что дом упал поперек дороги). It was only as I clambered among the ruins that I saw, with a start (только взобравшись на развалины, я с содроганием = с удивлением увидел), this mechanical Samson lying (что этот механический Самсон лежит), with its tentacles bent and smashed and twisted (подогнув свои сломанные и исковерканные щупальца), among the ruins it had made (посреди развалин, которые сам же и произвел). The forepart was shattered (передняя часть была разбита). It seemed as if it had driven blindly straight at the house (казалось, будто машина слепо въехала прямо в дом), and had been overwhelmed in its overthrow (и разбилась при его разрушении = и пострадала от его обломков; to overwhelm — ошеломлять, потрясать; сокрушать, разбивать; overthrow — поражение; разрушение, уничтожение). It seemed to me then that this might have happened by a handling-machine (мне показалось, что такое могло произойти с машиной /только в том случае/) escaping from the guidance of its Martian (если ее бросил управляющий ею марсианин; to escape — бежать, совершать побег; уходить от; guidance — руководство; управление). I could not clamber among the ruins to see it (я не мог взобраться на развалины, чтобы взглянуть на нее), and the twilight was now so far advanced (и сумерки уже так сгустились; far — вдали, далеко; в значительной степени; to advance — продвигаться, идти вперед; наступать) that the blood with which its seat was smeared (что кровь, которой было испачкано ее сиденье), and the gnawed gristle of the Martian (и обглоданный хрящ марсианина) that the dogs had left (который оставили собаки), were invisible to me (мне были не видны).

I came upon the wrecked handling-machine halfway to St. John’s Wood station. At first I thought a house had fallen across the road. It was only as I clambered among the ruins that I saw, with a start, this mechanical Samson lying, with its tentacles bent and smashed and twisted, among the ruins it had made. The forepart was shattered. It seemed as if it had driven blindly straight at the house, and had been overwhelmed in its overthrow. It seemed to me then that this might have happened by a handling-machine escaping from the guidance of its Martian. I could not clamber among the ruins to see it, and the twilight was now so far advanced that the blood with which its seat was smeared, and the gnawed gristle of the Martian that the dogs had left, were invisible to me.

Wondering still more at all that I had seen (все еще сильно удивляясь всему тому, что видел), I pushed on towards Primrose Hill (я направился к Примроуз-Хиллу; to push on — спешить; продвигаться вперед; возобновлять путь). Far away, through a gap in the trees (вдалеке, в просвете между деревьями), I saw a second Martian, as motionless as the first (я увидел второго марсианина, такого же недвижимого, как и первый), standing in the park towards the Zoological Gardens, and silent (молчаливо стоящего в парке у Зоологического сада). A little beyond the ruins about the smashed handling-machine (чуть дальше, за развалинами вокруг автоматической машины) I came upon the red weed again (я снова увидел красную траву), and found the Regent’s Canal, a spongy mass of dark-red vegetation (и обратил внимание: «обнаружил», что Риджентс-Канал /покрыт/ пористой массой темно-красной растительности; sponge — губка).

As I crossed the bridge (когда я переходил через мост), the sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” ceased (звук “улла, улла” прекратился). It was, as it were, cut off (его как обрезали; as it were — как бы /выражение, смягчающее категоричность высказывания/). The silence came like a thunderclap (тишина наступила /резко/, как удар грома).

The dusky houses about me stood faint and tall and dim (вокруг меня стояли высокие темные дома с размытыми очертаниями; faint — слабый; тусклый; dim — неясный, смутный); the trees towards the park were growing black (деревья по направлению к парку становились черными). All about me the red weed clambered among the ruins (повсюду вокруг меня красная трава карабкалась по развалинам), writhing to get above me in the dimness (извивалась, пытаясь подняться надо мной в сумраке; to get — добраться, попасть). Night, the mother of fear and mystery (ночь, /родная/ мать страха и тайны), was coming upon me (надвигалась на меня). But while that voice sounded the solitude, the desolation, had been endurable (но пока звучал тот голос, одиночество, опустошение были /еще кое-как/ переносимы); by virtue of it London had still seemed alive (благодаря ему Лондон все еще казался живым; by virtue of — посредством /чего-л./; благодаря /чему-л./), and the sense of life about me had upheld me (и ощущение жизни вокруг поддерживало меня = придавало мне силы).

Wondering still more at all that I had seen, I pushed on towards Primrose Hill. Far away, through a gap in the trees, I saw a second Martian, as motionless as the first, standing in the park towards the Zoological Gardens, and silent. A little beyond the ruins about the smashed handling-machine I came upon the red weed again, and found the Regent’s Canal, a spongy mass of dark-red vegetation.

As I crossed the bridge, the sound of “Ulla, ulla, ulla, ulla, ” ceased. It was, as it were, cut off. The silence came like a thunderclap.

The dusky houses about me stood faint and tall and dim; the trees towards the park were growing black. All about me the red weed clambered among the ruins, writhing to get above me in the dimness. Night, the mother of fear and mystery, was coming upon me. But while that voice sounded the solitude, the desolation, had been endurable; by virtue of it London had still seemed alive, and the sense of life about me had upheld me.

Then suddenly a change, the passing of something (потом внезапная перемена, — что-то произошло; to pass — проходить, проезжать; случаться, происходить) — I knew not what (я не знал что) — and then a stillness that could be felt (и вдруг — /такая/ тишина, что ее можно было /физически/ ощутить). Nothing but this gaunt quiet (/больше/ ничего, лишь эта гнетущая тишина; gaunt — исхудалый, изможденный; мрачный, суровый).

London about me gazed at me spectrally (Лондон уставился на меня взглядом призрака; spectral — призрачный, нереальный; spectre, specter — привидение, призрак, фантом). The windows in the white houses were like the eye sockets of skulls (/темные/ окна в белых домах были похожи на глазницы черепа; socket — впадина, углубление). About me my imagination found a thousand noiseless enemies moving (мое воображение рисовало тысячи врагов, бесшумно подкрадывающихся ко мне). Terror seized me, a horror of my temerity (меня охватил страх, ужас /при мысли/ о моем безрассудстве; temerity — опрометчивость; безрассудная смелость). In front of me the road became pitchy black (дорога впереди стала совсем черной; pitchy — смолистый; черный как смоль) as though it was tarred (как будто ее залили смолой; to tar — мазать дегтем, смолить), and I saw a contorted shape lying across the pathway (и я заметил искривленную фигуру, лежащую поперек дороги; shape — форма, очертание; фигура). I could not bring myself to go on (я не мог заставить себя идти дальше; to bring smb. to do smth. — заставлять, вынуждать). I turned down St. John’s Wood Road (я свернул на Сент-Джонс-Вуд-Роуд), and ran headlong from this unendurable stillness towards Kilburn (и со всех ног побежал от этой невыносимой тишины в сторону Килберна). I hid from the night and the silence (я прятался от мрака и тишины; night — ночь, вечер; тьма, мрак), until long after midnight (до поздней ночи; long — долго, долгое время; after — после; midnight — полночь), in a cabmen’s shelter in Harrow Road (на стоянке кебов на Хэрроу-Роуд; shelter — кров, приют, пристанище). But before the dawn my courage returned (но перед рассветом смелость ко мне вернулась), and while the stars were still in the sky (и пока на небе еще виднелись звезды) I turned once more towards Regent’s Park (я снова пошел к Риджентс-Парку). I missed my way among the streets (я блуждал среди улиц; to miss one’s way — заблудиться, сбиться с пути), and presently saw down a long avenue (и некоторое время спустя увидел в конце длинной аллеи), in the half-light of the early dawn, the curve of Primrose Hill (в предрассветных сумерках изгиб Примроуз-Хилла; half-light — полутьма, сумерки).

Then suddenly a change, the passing of something — I knew not what — and then a stillness that could be felt. Nothing but this gaunt quiet.

London about me gazed at me spectrally. The windows in the white houses were like the eye sockets of skulls. About me my imagination found a thousand noiseless enemies moving. Terror seized me, a horror of my temerity. In front of me the road became pitchy black as though it was tarred, and I saw a contorted shape lying across the pathway. I could not bring myself to go on. I turned down St. John’s Wood Road, and ran headlong from this unendurable stillness towards Kilburn. I hid from the night and the silence, until long after midnight, in a cabmen’s shelter in Harrow Road. But before the dawn my courage returned, and while the stars were still in the sky I turned once more towards Regent’s Park. I missed my way among the streets, and presently saw down a long avenue, in the half-light of the early dawn, the curve of Primrose Hill.

On the summit, towering up to the fading stars, was a third Martian (на его вершине, вздымаясь к тускнеющим звездам, стоял третий марсианин), erect and motionless like the others (прямой и неподвижный, как и остальные).

An insane resolve possessed me (безумная мысль завладела мною; resolve — решение, намерение). I would die and end it (я умру и покончу со /всем/ этим). And I would save myself even the trouble of killing myself (и избавлю себя, по крайней мере, от необходимости самоубийства; to save — спасать; избавлять, освобождать). I marched on recklessly towards this Titan (и я решительно зашагал к титану; reckless — безрассудный, опрометчивый; дерзкий, отчаянный), and then, as I drew nearer and the light grew (и затем, когда я подошел ближе и стало светлее), I saw that a multitude of black birds (я увидел стаю черных птиц) was circling and clustering about the hood (кружащих у колпака марсианина и собирающихся на нем; to cluster — расти пучками; собираться группами, толпиться). At that my heart gave a bound (тут мое сердце екнуло; bound — прыжок, скачок; сильный удар сердца), and I began running along the road (и я бросился бежать по дороге).

I hurried through the red weed (я путался в красной траве) that choked St. Edmund’s Terrace (покрывавшей Сент-Эдмундс-Террас) (I waded breast-high across a torrent of water (по грудь в воде я вброд перешел поток) that was rushing down from the waterworks towards the Albert Road (мчавшийся от водопроводной станции к Альберт-Роуд)), and emerged upon the grass before the rising of the sun (и выбрался на покрытый дерном /участок земли/ перед /самым/ восходом солнца). Great mounds had been heaped about the crest of the hill (огромные кучи /земли/ громоздились вокруг гребня холма), making a huge redoubt of it (образовав собой гигантский редут) — it was the final and largest place the Martians had made (это был последний и самый большой плацдарм, который подготовили марсиане) — and from behind these heaps there rose a thin smoke against the sky (и за этими грудами к небу поднималась тоненькая /струйка/ дыма). Against the sky line an eager dog ran and disappeared (на фоне горизонта пробежала и исчезла собака, ища что-то; sky line — линия горизонта; eager — нетерпеливый, жаждущий /чего-л./).

On the summit, towering up to the fading stars, was a third Martian, erect and motionless like the others.

An insane resolve possessed me. I would die and end it. And I would save myself even the trouble of killing myself. I marched on recklessly towards this Titan, and then, as I drew nearer and the light grew, I saw that a multitude of black birds was circling and clustering about the hood. At that my heart gave a bound, and I began running along the road.

I hurried through the red weed that choked St. Edmund’s Terrace (I waded breast-high across a torrent of water that was rushing down from the waterworks towards the Albert Road), and emerged upon the grass before the rising of the sun. Great mounds had been heaped about the crest of the hill, making a huge redoubt of it — it was the final and largest place the Martians had made — and from behind these heaps there rose a thin smoke against the sky. Against the sky line an eager dog ran and disappeared.

The thought that had flashed into my mind (мысль, мелькнувшая у меня в голове) grew real, grew credible (становилась реальной и правдоподобной). I felt no fear, only a wild, trembling exultation (я не чувствовал страха, а лишь бурное, неуемное ликование; to tremble — дрожать, трястись; трепетать), as I ran up the hill towards the motionless monster (когда бежал вверх по холму к этому неподвижному чудищу). Out of the hood hung lank shreds of brown (из-под колпака свисали бурые клочья; lank — тонкий, свисающий прямо /напр. о волосах/; отвислый, дряблый), at which the hungry birds pecked and tore (которые клевали и рвали голодные птицы; to tear).

In another moment I had scrambled up the earthen rampart (в следующий миг я взобрался по земляному валу) and stood upon its crest (и встал на его гребне), and the interior of the redoubt was below me (/так что/ внутренняя часть редута оказалась подо мной). A mighty space it was (это был огромный участок земли; space — пространство), with gigantic machines here and there within it (повсюду /находились/ гигантские механизмы), huge mounds of material and strange shelter places (огромные груды материалов и необычные убежища). And scattered about it (и «разбросанные» повсюду), some in their overturned war-machines (некоторые в своих перевернутых боевых машинах), some in the now rigid handling-machines (некоторые в теперь неподвижных автоматических машинах), and a dozen of them stark and silent and laid in a row, were the Martians — dead (и около дюжины /на земле/, застывшие и безмолвные, лежали марсиане — мертвые; stark — застывший, окоченевший; in a row — в ряд)! — slain by the putrefactive and disease bacteria (сраженные болезнетворными бактериями; to slay — убивать, умерщвлять; putrefactive — вызывающий гниение) against which their systems were unprepared (против которых их /иммунная/ система была бессильна; unprepared — неподготовленный, неготовый; to prepare — подготавливать, готовить); slain as the red weed was being slain (погибшие также = от того же, от чего погибала красная трава; to slay — убивать, уничтожать, лишать жизни); slain, after all man’s devices had failed (уничтоженные после того, как все человеческие средства оказались бездейственны; to fail — потерпеть неудачу, не иметь успеха), by the humblest things that God, in his wisdom (простейшими организмами, которыми Господь в своей мудрости; humble — смиренный; униженный), has put upon this earth (населил Землю; to put — класть, положить; помещать).

credible ['kredqbl], exultation [" egzAl'teIS(q)n], putrefactive [" pju: trI'fxktIv]

The thought that had flashed into my mind grew real, grew credible. I felt no fear, only a wild, trembling exultation, as I ran up the hill towards the motionless monster. Out of the hood hung lank shreds of brown, at which the hungry birds pecked and tore.

In another moment I had scrambled up the earthen rampart and stood upon its crest, and the interior of the redoubt was below me. A mighty space it was, with gigantic machines here and there within it, huge mounds of material and strange shelter places. And scattered about it, some in their overturned war-machines, some in the now rigid handling-machines, and a dozen of them stark and silent and laid in a row, were the Martians — dead! — slain by the putrefactive and disease bacteria against which their systems were unprepared; slain as the red weed was being slain; slain, after all man’s devices had failed, by the humblest things that God, in his wisdom, has put upon this earth.

For so it had come about (как ни странно, все произошло так; to come about — происходить, случаться), as indeed I and many men might have foreseen (как даже я и многие другие могли бы предвидеть) had not terror and disaster blinded our minds (если бы ужас и бедствия не помутили нам разум; to blind — ослеплять; затемнять; помрачать /разум/). These germs of disease have taken toll of humanity since the beginning of things (эти болезнетворные микробы брали дань с человечества от сотворения мира: «от начала вещей»; toll — пошлина, сбор; дань) — taken toll of our prehuman ancestors since life began here (брали дань еще с далеких предков человека с момента, когда здесь началась = появилась жизнь; prehuman — существовавший на земле до появления человека). But by virtue of this natural selection of our kind (но благодаря естественному отбору «нашего рода») we have developed resisting power (мы развили /в себе/ способность к сопротивлению; power — сила, мощь; способность); to no germs do we succumb without a struggle (никаким микробам мы не сдаемся без борьбы; to succumb — поддаться, уступить), and to many — those that cause putrefaction in dead matter, for instance (а ко многим, к примеру таким, которые вызывают гниение в мертвой материи) — our living frames are altogether immune (наши жизненно /важные/ системы совершенно невосприимчивы; frame — каркас, рама; строение, структура, система). But there are no bacteria in Mars (но на Марсе бактерий нет), and directly these invaders arrived (и как только прибыли эти захватчики; directly — немедленно, тотчас; как только /разг./), directly they drank and fed (как только они /начали/ пить и есть), our microscopic allies began to work their overthrow (наши микроскопические союзники стали делать свое дело: «трудиться на их погибель»). Already when I watched them (еще когда я /впервые/ увидел их) they were irrevocably doomed (они были окончательно обречены), dying and rotting even as they went to and fro (умирая и разлагаясь на ходу: «пока ходили туда и сюда»). It was inevitable (это было неизбежно). By the toll of a billion deaths (ценой несметного количества жизней: «смертей»; billion — биллион; миллиард; несметное количество /разг./) man has bought his birthright of the earth (человек приобрел право жить на Земле; to buy — покупать; приобретать; birthright — право первородства; неотъемлемое право), and it is his against all comers (и /теперь/ оно — его, вопреки всем пришельцам; against — против; вопреки); it would still be his (и оно по-прежнему осталось бы за ним) were the Martians ten times as mighty as they are (будь марсиане в десять раз могущественнее, «чем они есть»). For neither do men live nor die in vain (потому что человек живет и умирает не напрасно).

For so it had come about, as indeed I and many men might have foreseen had not terror and disaster blinded our minds. These germs of disease have taken toll of humanity since the beginning of things — taken toll of our prehuman ancestors since life began here. But by virtue of this natural selection of our kind we have developed resisting power; to no germs do we succumb without a struggle, and to many — those that cause putrefaction in dead matter, for instance — our living frames are altogether immune. But there are no bacteria in Mars, and directly these invaders arrived, directly they drank and fed, our microscopic allies began to work their overthrow. Already when I watched them they were irrevocably doomed, dying and rotting even as they went to and fro. It was inevitable. By the toll of a billion deaths man has bought his birthright of the earth, and it is his against all comers; it would still be his were the Martians ten times as mighty as they are. For neither do men live nor die in vain.

Here and there they were scattered, nearly fifty altogether (они валялись: «были разбросаны» повсюду, всего около пятидесяти), in that great gulf they had made (в той огромной яме, которую они выкопали; gulf — морской залив, бухта; пропасть, бездна), overtaken by a death that must have seemed to them as incomprehensible (настигнутые смертью, которая, должно быть, показалась им непостижимой) as any death could be (какой может быть любая смерть). To me also at that time this death was incomprehensible (в то время мне тоже их смерть была непонятна). All I knew was that these things (я знал только то, что эти твари) that had been alive and so terrible to men were dead (при жизни наводившие такой ужас на людей, были мертвы). For a moment I believed (на минуту я /даже/ поверил) that the destruction of Sennacherib had been repeated (что повторилось поражение Сеннахериба), that God had repented (что Господь сжалился /над нами/; to repent — раскаиваться, сожалеть), that the Angel of Death had slain them in the night (что Ангел Смерти умертвил их в ту ночь).

I stood staring into the pit (я стоял, глядя в яму), and my heart lightened gloriously (и мое сердце осветилось радостью; to lighten — светлеть; становиться ярче; осветиться, вспыхнуть; glorious — блестящий, яркий, сияющий, блистательный), even as the rising sun struck the world to fire about me with his rays (в тот момент, когда восходящее солнце зажгло все вокруг своими лучами; to strike — ударять, бить; высекать /огонь/, зажигать; fire — огонь, пламя; свечение). The pit was still in darkness (яма была все еще в темноте); the mighty engines, so great and wonderful in their power and complexity (мощные механизмы, такие огромные и удивительные в своей силе и сложности), so unearthly in their tortuous forms (такие неземные по своим непростым формам; tortuous — извилистый, кривой; запутанный, непростой), rose weird and vague and strange out of the shadows towards the light (поднимались, причудливые, неясные и /такие/ чужие, из тени навстречу свету). A multitude of dogs, I could hear (я услыхал, как свора собак), fought over the bodies that lay darkly in the depth of the pit (дралась над трупами, темнеющими в глубине ямы), far below me (далеко внизу подо мной).

Here and there they were scattered, nearly fifty altogether, in that great gulf they had made, overtaken by a death that must have seemed to them as incomprehensible as any death could be. To me also at that time this death was incomprehensible. All I knew was that these things that had been alive and so terrible to men were dead. For a moment I believed that the destruction of Sennacherib had been repeated, that God had repented, that the Angel of Death had slain them in the night.

I stood staring into the pit, and my heart lightened gloriously, even as the rising sun struck the world to fire about me with his rays. The pit was still in darkness; the mighty engines, so great and wonderful in their power and complexity, so unearthly in their tortuous forms, rose weird and vague and strange out of the shadows towards the light. A multitude of dogs, I could hear, fought over the bodies that lay darkly in the depth of the pit, far below me.

Across the pit on its farther lip (у дальнего края ямы; lip — губа; кромка, край), flat and vast and strange, lay the great flying-machine (распростершись /по земле/, огромный и удивительный: «странный», лежал летательный аппарат) with which they had been experimenting upon our denser atmosphere (на котором они пробовали /летать/ в нашей более густой атмосфере; to experiment — производить опыты, экспериментировать) when decay and death arrested them (пока разложение и смерть не остановили их; to arrest — арестовывать, задерживать; останавливать, прекращать). Death had come not a day too soon (смерть пришла в самое время; too — слишком; soon — скоро, вскоре; рано). At the sound of a cawing overhead (/услыхав/ карканье над головой) I looked up at the huge fighting-machine (я посмотрел вверх на огромную боевую машину) that would fight no more for ever (которая никогда больше не будет в бою), at the tattered red shreds of flesh (на изорванные красные клочья плоти) that dripped down upon the overturned seats (с которых капала /кровь/ на перевернутые сиденья; seat — место /для сидения/; стул, скамья) on the summit of Primrose Hill (на вершине Примроуз-Хилла).

I turned and looked down the slope of the hill (я обернулся и посмотрел вниз на склон холма) to where, enhaloed now in birds (где, окруженные стаями птиц; to enhalo — окружать нимбом, ореолом; halo — ореол, сияние), stood those other two Martians (стояли те два другие марсианина) that I had seen overnight (которых я видел накануне вечером), just as death had overtaken them (в тот самый момент, когда их настигла смерть). The one had died, even as it had been crying to its companions (один умер, как раз когда взывал к своим товарищам); perhaps it was the last to die (возможно, он умер последним), and its voice had gone on perpetually (и его сирена: «голос» выла не прекращаясь) until the force of its machinery was exhausted (пока не исчерпался запас энергии в его машине; force — сила; мощность). They glittered now, harmless tripod towers of shining metal (теперь эти безвредные треногие крепости из сияющего металла сверкали), in the brightness of the rising sun (в лучах восходящего солнца; brightness — яркость).

Across the pit on its farther lip, flat and vast and strange, lay the great flying-machine with which they had been experimenting upon our denser atmosphere when decay and death arrested them. Death had come not a day too soon. At the sound of a cawing overhead I looked up at the huge fighting-machine that would fight no more for ever, at the tattered red shreds of flesh that dripped down upon the overturned seats on the summit of Primrose Hill.

I turned and looked down the slope of the hill to where, enhaloed now in birds, stood those other two Martians that I had seen overnight, just as death had overtaken them. The one had died, even as it had been crying to its companions; perhaps it was the last to die, and its voice had gone on perpetually until the force of its machinery was exhausted. They glittered now, harmless tripod towers of shining metal, in the brightness of the rising sun.

All about the pit (повсюду вокруг ямы), and saved as by a miracle from everlasting destruction (чудом избавленная от полного уничтожения; everlasting — вечный), stretched the great Mother of Cities (простиралась великая Мать городов /перевод греч. слова «метрополия»/). Those who have only seen London veiled in her sombre robes of smoke (те, кто видел Лондон только под покровом его /обычного/ смога; sombre — темный, мрачный; унылый, безрадостный) can scarcely imagine (едва ли могут себе представить) the naked clearness and beauty of the silent wilderness of houses (обнаженную ясность и красоту безмолвной пустыни домов; wilderness — дикая местность; девственная природа).

Eastward, over the blackened ruins of the Albert Terrace (к востоку, над почерневшими развалинами Альберт-Террас) and the splintered spire of the church (и расщепленным шпилем собора), the sun blazed dazzling in a clear sky (в безоблачном небе ослепительно сияло солнце; to blaze — гореть ярким пламенем; сиять, сверкать), and here and there some facet in the great wilderness of roofs (местами какая-нибудь грань в огромном пространстве крыш) caught the light and glared with a white intensity (вспыхивала и сверкала ослепительным белым светом; to catch the light — зажечься, засветиться: «поймать свет»; intensity — интенсивность, сила).

Northward were Kilburn and Hampstead (на севере лежали Килберн и Хэмпстед), blue and crowded with houses (со множеством домов в голубоватом /тумане/; crowded — переполненный, битком набитый); westward the great city was dimmed (к востоку /очертания/ огромного города терялись в дымке; to dim — делать тусклым, затуманивать; затягиваться дымкой); and southward, beyond the Martians (а к югу, за марсианами), the green waves of Regent’s Park (зеленые волны Риджентс-Парка), the Langham Hotel, the dome of the Albert Hall (Лэнгхэм-Отель, купол Алберт-Холла), the Imperial Institute, and the giant mansions of the Brompton Road (Имперский институт и огромные особняки на Бромптон-Роуд) came out clear and little in the sunrise (отчетливо выступали малюсенькими /точками/ в /лучах/ восходящего солнца), the jagged ruins of Westminster rising hazily beyond (а за ними неясно проступали: «поднимались» зубчатые развалины Вестминстера; hazily — туманно, в дымке; смутно, неясно; haze — дымка). Far away and blue were the Surrey hills (в голубой дали виднелись холмы Суррея), and the towers of the Crystal Palace glittered like two silver rods (а башни Хрустального дворца сверкали, как два серебряных жезла; rod — прут, лоза; жезл, скипетр). The dome of St. Paul’s was dark against the sunrise (купол собора св. Павла темнел на фоне восходящего солнца), and injured, I saw for the first time, by a huge gaping cavity on its western side (а в его западной стене, как я впервые заметил, зияла огромная брешь; to injure — ушибить, ранить; испортить, повредить /что-л./; to gape — широко разевать рот, зевать; зиять; cavity — впадина; полость, пустота).

All about the pit, and saved as by a miracle from everlasting destruction, stretched the great Mother of Cities. Those who have only seen London veiled in her sombre robes of smoke can scarcely imagine the naked clearness and beauty of the silent wilderness of houses.

Eastward, over the blackened ruins of the Albert Terrace and the splintered spire of the church, the sun blazed dazzling in a clear sky, and here and there some facet in the great wilderness of roofs caught the light and glared with a white intensity.

Northward were Kilburn and Hampsted, blue and crowded with houses; westward the great city was dimmed; and southward, beyond the Martians, the green waves of Regent’s Park, the Langham Hotel, the dome of the Albert Hall, the Imperial Institute, and the giant mansions of the Brompton Road came out clear and little in the sunrise, the jagged ruins of Westminster rising hazily beyond. Far away and blue were the Surrey hills, and the towers of the Crystal Palace glittered like two silver rods. The dome of St. Paul’s was dark against the sunrise, and injured, I saw for the first time, by a huge gaping cavity on its western side.

And as I looked at this wide expanse of houses (и когда я смотрел на этот широкий простор из домов; expanse — протяженность) and factories and churches, silent and abandoned (фабрик и церквей, безмолвных и покинутых); as I thought of the multitudinous hopes and efforts (когда я думал обо всех надеждах и усилиях; multitudinous — многочисленный; разнообразный, многообразный), the innumerable hosts of lives (о бесчисленном количестве жизней; host — множество, уйма) that had gone to build this human reef (потраченных на постройку этого оплота человечества; reef — риф, подводная скала), and of the swift and ruthless destruction (и о стремительном и безжалостном уничтожении) that had hung over it all (которое /в определенный момент/ нависло над этим всем); when I realized that the shadow had been rolled back (когда я понял, что мрак отступил: «откатился назад»), and that men might still live in the streets (и что люди могут по-прежнему жить на этих улицах; still — до сих пор, все еще; по-прежнему), and this dear vast dead city of mine be once more alive and powerful (и этот дорогой мне огромный мертвый город снова оживет и окрепнет; alive — живой; powerful — крепкий, сильный), I felt a wave of emotion that was near akin to tears (я почувствовал прилив чувств и был близок к тому, чтобы расплакаться: «почувствовал прилив чувства, который был сродни слезам»; wave — волна, вал; наплыв; akin — сродни; близкий, родственный).

And as I looked at this wide expanse of houses and factories and churches, silent and abandoned; as I thought of the multitudinous hopes and efforts, the innumerable hosts of lives that had gone to build this human reef, and of the swift and ruthless destruction that had hung over it all; when I realized that the shadow had been rolled back, and that men might still live in the streets, and this dear vast dead city of mine be once more alive and powerful, I felt a wave of emotion that was near akin to tears.

The torment was over (мучения кончились). Even that day the healing would begin (в этот же день начнется исцеление). The survivors of the people scattered over the country (оставшиеся в живых люди, разбросанные по стране) — leaderless, lawless, foodless, like sheep without a shepherd (без правителей, без законов, без пищи, как овцы без пастуха) — the thousands who had fled by sea (тысячи тех, кто спасался морем), would begin to return (начнут возвращаться); the pulse of life, growing stronger and stronger (пульс жизни, все усиливаясь), would beat again in the empty streets (снова забьется на пустынных улицах) and pour across the vacant squares (и разойдется: «разольется» по пустым кварталам). Whatever destruction was done (какими бы ни были разрушения), the hand of the destroyer was stayed (рука разрушителя остановлена; to stay — оставаться, задерживаться; останавливать, сдерживать). All the gaunt wrecks, the blackened skeletons of houses (эти мрачные руины, почерневшие скелеты домов) that stared so dismally at the sunlit grass of the hill (которые смотрят так зловеще на залитые солнцем и /покрытые/ травой холмы; to stare — пристально глядеть, вглядываться; уставиться), would presently be echoing with the hammers of the restorers (в скором времени эхом отразят /стук/ молотков реставраторов = строителей) and ringing with the tapping of their trowels (и зазвенят от работы их мастерков; tap — легкий удар, стук). At the thought I extended my hands towards the sky (при этой мысли я простер руки к небу) and began thanking God (и принялся благодарить Бога). In a year, thought I — in a year (через год, думал я, через год)...

With overwhelming force came the thought of myself, of my wife (с потрясающей силой пришла мысль = вдруг я подумал о себе, о жене), and the old life of hope and tender helpfulness (и о былой жизни, полной надежды и нежной заботы; helpful — полезный; готовый помочь) that had ceased for ever (которая закончилась навсегда = которую уже никогда не вернуть).

The torment was over. Even that day the healing would begin. The survivors of the people scattered over the country — leaderless, lawless, foodless, like sheep without a shepherd — the thousands who had fled by sea, would begin to return; the pulse of life, growing stronger and stronger, would beat again in the empty streets and pour across the vacant squares. Whatever destruction was done, the hand of the destroyer was stayed. All the gaunt wrecks, the blackened skeletons of houses that stared so dismally at the sunlit grass of the hill, would presently be echoing with the hammers of the restorers and ringing with the tapping of their trowels. At the thought I extended my hands towards the sky and began thanking God. In a year, thought I — in a year...

With overwhelming force came the thought of myself, of my wife, and the old life of hope and tender helpfulness that had ceased for ever.