Понедельник, 9 ноября

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Морган нахально прошел мимо будки дежурного, махнув проездным, истекшим еще полгода назад, в то время как Ларри остановился, вытащил мятую книжицу с билетиками и сказал:

Дежурный поднял взгляд от книги, проштамповал два билетика. Когда Ларри подошел к Моргану, тот усмехнулся, и они пошли вниз по лестнице.

– Ну да. Ладно бы еще до конечной взял, а так все равно ведь поймают.

– Да что такого-то?.. Он же расселся там… Ему хоть фоткой короля маши – ничего не заметит.

Прежде чем они открыли двери на перрон, Морган сложил ладони рупором и заорал на весь зал: «Держи их! Держи! Зайцы!»

Ларри нырнул в дверь и сделал несколько шагов в сторону перрона. Когда Морган нагнал его, он сказал:

– Ага. Ну, рассказывай. Так что там за дела-то?

Ларри еще в ночи позвонил Моргану и вкратце изложил то, что Гёста рассказал ему по телефону за десять минут до этого. Они договорились встретиться в метро рано утром, чтобы поехать в больницу.

Он еще раз повторил всю историю от начала до конца. Виржиния, Лакке, Гёста. «Скорая», забравшая Виржинию вместе с сопровождавшим ее Лакке. Чуть приукрасил красочными подробностями, и к тому времени, как он закончил, подъехал поезд в сторону центра. Они вошли, заняли по два сиденья, развернутых друг к другу, и Ларри завершил историю словами:

Морган кивнул, погрыз ноготь большого пальца, поглядывая в окно, когда поезд выехал из туннеля и остановился на Исландсторьет.

– Да нет. Вот твари. Лакке себе небось места теперь не находит?

– Мм. Он и раньше-то не того. Ну, последнее время.

– Это да, – Морган вздохнул. – Жаль Лакке вообще-то. Надо бы… не знаю… помочь, что ли.

– Нет, конечно. Но травма это как-то… все равно что болезнь. Тут все понятно. Лежишь себе. А вот сидеть рядом и… Не знаю, последний раз он был вроде как совсем не в себе. Что он там нес? Про оборотней, что ли?

– Ну да. Не сказать, чтобы это было признаком особого душевного здоровья.

Поезд остановился на станции «Энгбюплан». Когда двери закрылись, Морган добавил:

– Мне кажется, они не так придираются, когда две зоны пробиты.

– Видел, видел. Ничего, к выборам сравняются. Знаешь, сколько людей в душе остаются социал-демократами, – сначала трясут предвыборными листовками, а потом все равно голосуют по велению сердца.

– Нет. Я точно знаю. В тот день, когда коммунистов попросят из правительства, я поверю в вампиров. Хотя че тут верить: вон умеренных вокруг пруд пруди. Буман и компания, сам знаешь. Вот кто настоящие кровососы-то.

Морган оседлал своего конька. Где-то в районе Окесхува Ларри перестал слушать. У оранжереи стоял одинокий полицейский и смотрел в сторону метро. Ларри почувствовал укол беспокойства при мысли, что не доплатил за проезд, но, вспомнив, что там делает полиция, тут же успокоился.

Впрочем, вид у полицейского был довольно скучающий. Ларри расслабился; отдельные слова бесконечного монолога Моргана время от времени просачивались в его сознание, пока поезд громыхал дальше в сторону Саббатсберга.

Без пятнадцати восемь, а медсестра все не шла.

Грязно-серая полоска на потолке превратилась в светло-серую, и теперь жалюзи пропускали достаточно света, чтобы Виржиния ощущала себя, как в солярии. Разгоряченное тело пульсировало, но не более того. Хуже уже не будет.

Лакке лежал и посапывал в соседней кровати, пожевывая губами во сне. Она была готова. Если бы она могла дотянуться до кнопки вызова сестры, она бы это сделала. Но руки ее были по-прежнему привязаны к кровати, и оставалось только набраться терпения.

Она принялась ждать. Жар, обжигавший кожу, был мучителен, но не невыносим. Бороться со сном было куда тяжелее. Стоило лишь на минуту расслабиться, как дыхание прекращалось, свет в ее сознании начинал стремительно меркнуть, и приходилось широко распахивать глаза и мотать головой, чтобы он снова включился.

В то же время необходимость быть начеку была для нее посланием свыше – она не давала ей думать. Все ментальные усилия уходили на то, чтобы не заснуть. Места для сомнений, раскаяния или поиска альтернатив уже не оставалось.

Когда она открыла рот, чтобы произнести «Доброе утро!» или что уж там говорят медсестры по утрам, Виржиния прошипела:

Рот медсестры захлопнулся с удивленным щелчком, она нахмурила брови, подошла в сумеречном свете к постели Виржинии, склонилась над ней и сказала:

– Тсс! – прошептала Виржиния. – Извините, не хочу его будить. – Она мотнула головой в сторону Лакке.

– Понятно. Но мне нужно померить вам температуру и взять анализ крови.

– Хорошо. А вы не могли бы… выкатить его отсюда?

Сестра взглянула на Лакке, будто решая, возможно ли вообще то, о чем ее просят, затем улыбнулась и ответила, покачав головой:

– Думаю, в этом нет необходимости. Измерим температуру орально, если вы стесняетесь…

– Не в этом дело. Пожалуйста, вы не могли бы… просто сделать, как я прошу?

– Вы меня извините, но у меня есть и другие пациенты, которые…

Повысив голос насколько это было возможно, Виржиния прошипела:

Медсестра отступила на шаг назад. Ей явно сообщили о ночных событиях. Глаза скользнули по ремням, стягивающим руки Виржинии. Вид ремней ее немного успокоил, и она снова приблизилась. Теперь она говорила с Виржинией, как если бы та была умственно отсталой.

– Видите ли, я… мы… Чтобы иметь возможность вам помочь, нам нужно…

Виржиния закрыла глаза, вздохнула и смирилась. Она произнесла:

Медсестра кивнула и подошла к окну. Когда она отвернулась, Виржиния, дернувшись всем телом, скинула одеяло и теперь лежала в постели обнаженная. Затаила дыхание. Зажмурилась.

Конец. Вот теперь она была бы не прочь отключиться. Она попыталась вызвать то состояние, с которым боролась все утро. Бесполезно. Вместо этого случилось то, о чем так часто говорят: вся жизнь пронеслась у нее перед глазами, как кинопленка.

Птенец, которого я держала в картонной коробке… Запах свежевыглаженного белья в прачечной… Мама, выпекающая булки с корицей… Папа, запах его трубки… Пэр… Домик в деревне. Мы с Леной, гигантская лисичка, которую мы нашли в лесу тем летом… Тед с перемазанными черничным вареньем щеками… Лакке, его спина… Лакке.

Глухой треск поднимающихся жалюзи – и она погрузилась в море огня.

Как всегда, в десять минут восьмого его разбудила мама. Как всегда, Оскар встал, позавтракал, оделся и, как всегда, в половине восьмого обнял маму, провожая ее на работу.

Он, конечно, испытывал беспокойство и дурные предчувствия – но для первого учебного дня после выходных в этом тоже не было ничего необычного.

Оскар положил в сумку учебник по географии, атлас и невыполненную домашнюю работу, и в семь тридцать пять он был собран. До выхода оставалось пятнадцать минут. Может, сделать эту чертову домашнюю работу? Да ну, нет сил.

Он сел за письменный стол и уставился в стену.

Значит, он все же не заразился? Или это просто инкубационный период? Нет. Тот мужик… У него это заняло всего несколько часов.

Ему следовало бы испытывать радость, облегчение. Но он ничего не чувствовал. Зазвонил телефон.

Он бросился в прихожую, схватил телефонную трубку.

Оскар сразу все понял. Вот почему он позвонил в такое неподходящее время – он знал, что мамы не будет дома. Папа прокашлялся.

– Слушай, я это… Я что хотел сказать… Как-то у нас в субботу вышло неважнецки.

На том конце трубки стало тихо. Только статическое шуршание телефонных проводов длиной в сто километров. Он представил себе нахохлившихся ворон, сидящих на проводах, пока под их когтями проносятся сотни разговоров. Папа снова прокашлялся.

– Короче, я это… спросил про коньки – они твои.

Оскар положил трубку, взял сумку и пошел в школу.

До начала урока оставалось пять минут, и большая часть одноклассников толпилась у входа в класс. Чуть замявшись, Оскар закинул сумку за плечо и направился к классу. Все взгляды обратились на него.

Да, он ждал самого худшего. Все, конечно, уже знали, что случилось с Йонни в четверг, и, хотя Оскар не нашел его среди собравшихся, Микке наверняка успел изложить в пятницу свою версию. Микке был здесь, стоял, как всегда, со своей идиотской ухмылкой.

Вместо того чтобы замедлить шаг, ища пути к отступлению, Оскар решительно устремился к классу. Он чувствовал себя опустошенным. Его больше не волновало, что будет дальше. Все это уже было не важно.

И конечно же, случилось чудо. Воды морские расступились.

Одноклассники, сбившиеся возле дверей, разошлись в стороны, оставляя проход для Оскара. В глубине души ничего другого он и не ожидал; будь то благодаря излучаемой им силе или из-за внушаемого им отвращения – ему было все равно.

Он стал другим. Они это почувствовали и расступились.

Оскар вошел в класс, не глядя по сторонам, и сел за свою парту. Он слышал гул в коридоре, и через пару минут остальные повалили в класс. Проходя мимо парты Оскара, Юхан показал ему большой палец. Оскар пожал плечами.

Потом появилась учительница, и через пять минут после начала урока в класс вошел Йонни. Оскар ожидал увидеть повязку на ухе, но он ошибался. Ухо было лиловым, опухшим и казалось чужеродной частью тела.

Йонни уселся на свое место. Он не смотрел ни на Оскара, ни на кого-либо другого.

Да, так оно и было. Оскар, повернув голову, взглянул на Йонни, который вытащил из сумки фотоальбом и засунул его в парту. Он заметил, что щека Йонни того же цвета, что и ухо. Оскару захотелось показать ему язык, но он вовремя передумал.

По понедельникам Томми начинал учиться без четверти девять, так что в восемь Стаффан встал и, прежде чем отправиться проводить воспитательную работу, по-быстрому выпил чашку кофе.

Ивонн уже ушла, да и ему самому в девять нужно было заступать на пост в лесу Юдарн, где по-прежнему шли вялые поиски, хотя Стаффан был уверен, что они не принесут никаких результатов.

В любом случае, работа на свежем воздухе – дело приятное, да и погода обещала быть хорошей. Он сполоснул чашку под краном, немного подумал и надел форму. Он сначала хотел пойти к Томми в домашней одежде, чтобы, так сказать, поговорить по душам, но потом решил, что в конечном счете речь идет об административном нарушении, вандализме. К тому же форма придавала ему дополнительный вес, хотя авторитета ему и без того было не занимать.

Кроме того, это было удобно – он мог сразу после разговора отправиться на работу. Так что Стаффан облачился в полицейскую форму, надел куртку, бросил взгляд на свое отражение в зеркале, проверяя, какое производит впечатление, и остался доволен увиденным. Затем взял ключ от подвала, оставленный Ивонн на кухонном столе, вышел, закрыл дверь, проверил замок (профессиональная привычка) и начал спускаться в подвал.

К слову о профессиональных привычках: замок подвала в самом деле оказался неисправен. Ключ просто провернулся в замочной скважине – дверь была открытой. Стаффан присел на корточки, изучил замок.

Классический прием взломщиков – под каким-нибудь предлогом посетить помещение, которое предполагается ограбить, и немного помудрить с замком в надежде, что владелец ничего не заметит.

Открыв лезвие карманного ножа, Стаффан вытащил шарик.

Ему даже не пришло в голову задаться вопросом, зачем Томми понадобилось мудрить с замком, если у него был ключ. Томми – вор, а это воровской прием. Следовательно, это он.

Ивонн рассказала, где в подвале скрывается Томми, и, пока Стаффан разыскивал нужную дверь, он репетировал в уме свою речь. Он хотел поговорить с ним по-приятельски, мягко, но эта история с замком его снова разозлила.

Он объяснит Томми – всего лишь объяснит, без всяких угроз, – что такое тюрьма для малолетних, социальные органы, наказуемый возраст и так далее. Чтобы он понял, на какой скользкий путь ступил.

Дверь склада оказалась открытой. Стаффан заглянул. Та-ак. Лис улизнул из своей норы. Тут от заметил пятна на полу. Стаффан сел на корточки, провел по одному из них пальцем.

На диване валялось одеяло Томми – на нем тоже виднелись темные пятна. Теперь, когда глаза пригляделись к полумраку, Стаффан увидел, что пол просто залит кровью.

Перед ним было… место преступления. Вместо отрепетированной речи, в голове замелькали страницы инструкции по осмотру места происшествия. Он знал ее наизусть, но, пока он отыскивал нужный параграф –

обеспечить сохранность объектов из материалов, поддающихся быстрому распаду… зафиксировать время начала осмотра… избегать контактов с поверхностями, где могут встречаться следы… –

он услышал позади какое-то бормотание. Бормотание, прерываемое приглушенными ударами.

В колесе двери торчала палка. Он подошел, прислушался. Да. Бормотание и звуки ударов доносились оттуда. Это напоминало религиозную мессу. Литургию, из которой он не мог различить ни слова.

Дурацкая мысль, но, присмотревшись к концу палки, торчавшей из колеса, он испугался. Темно-красные полосы сантиметров десять длиной, начинавшиеся от самого острия. Так выглядело высохшее лезвие ножа, ставшего орудием преступления.

Нет. Возможно, здесь совершается преступление, и, пока он будет бегать звонить, его доведут до конца. Придется разбираться самому.

Он расстегнул кобуру, готовый в любой момент выхватить пистолет, и зажал в руке дубинку. Другой рукой он вытащил из кармана носовой платок, бережно обернул им палку и потянул, вытаскивая ее из колеса. Прислушался, не привлек ли шум внимание тех, кто был внутри, не изменился ли характер звуков.

Наконец ему удалось вытащить палку. Он прислонил ее к стене, чтобы не смазать отпечатки пальцев.

Он понимал, что носовой платок – плохая гарантия сохранности отпечатков, поэтому, вместо того чтобы обхватить ладонью само колесо, он двумя пальцами взялся за внутреннюю ось и повернул.

Механизм сработал. Он облизал губы. В горле пересохло. Он повернул второе колесо до упора, и дверь приоткрылась.

Теперь он расслышал слова. Это была песенка. Тонкий надломленный голос выводил:

Стаффан выставил вперед дубинку, толкнув ей дверь.

В бесформенном месиве, над которым на коленях стоял Томми, было сложно узнать человека, если бы не торчащая рука, наполовину отделенная от тела. Грудь, живот, лицо превратились в гору мяса, кишок и раздробленных костей.

Томми обеими руками сжимал четырехугольный камень, методично обрушивая его на изуродованные останки на одной и той же фразе. Орудие входило в плоть, будто нож в масло, с глухим стуком ударяясь об пол, и снова поднималось с появлением очередного слоника.

Стаффан не мог с уверенностью утверждать, что это был Томми. Человек, заносивший камень над головой, был с ног до головы покрыт кровью и ошметками мяса, так что узнать его… Стаффана чуть не вырвало. Он сглотнул все нараставшую кислую волну, отвел глаза от этого чудовищного зрелище, и взгляд его упал на оловянного солдатика, лежавшего у порога. Нет. Это был стрелок. Он его узнал. Стрелок лежал, направив пистолет в потолок.

Голова закружилась, и, не думая больше об отпечатках пальцев и сохранности улик, он оперся рукой о дверной косяк, чтобы не упасть.

Со Стаффаном явно творилось что-то не то, с ним приключилась галлюцинация. Ему показалось… да, четко и явно, что тело на полу в промежутках между ударами… шевелилось.

Морган всегда любил делать глубокие затяжки, так что, к тому времени как он отшвырнул окурок в кусты у входа в больницу, Ларри докурил свою сигарету лишь до половины. Морган сунул руки в карманы и принялся слоняться по стоянке. Наступив в лужу дырявым сапогом и промочив носок, он чертыхнулся.

– Да нет, я просто подумал – Лакке. Может, порадуем его? Ну, ты понимаешь, о чем я.

Ларри закашлялся, укоризненно взглянув на свою сигарету.

– Это почему? Потому, что у тебя нет бабла или потому, что жлобишься его отслюнявить?

Ларри вздохнул, сделал еще одну затяжку, закашлялся, поморщился и придавил бычок подошвой. Потом поднял его, положил в горшок с песком, служивший пепельницей, и посмотрел на часы.

– Ну и что? Через пару часов. Когда магазин откроется.

Они прошли сквозь крутящиеся двери. Морган провел пятерней по шевелюре и подошел к женщине за стойкой регистрации, чтобы узнать, где лежит Виржиния. Ларри встал напротив аквариума, изучая рыбок, сонно передвигавшихся в большом булькающем стеклянном цилиндре.

Через минуту подошел Морган, зачем-то отряхнул кожаный жилет и сказал:

Они двинулись в сторону реанимации – Ларри знал, как туда пройти.

Многие из знакомых Ларри рано или поздно оказывались в больнице. Только сейчас двое лежали здесь, не считая Виржинии. Морган подозревал, что случайные знакомые Ларри превращались в приятелей и друзей ровно в тот момент, как оказывались на больничной койке. Тут-то он с ними и снюхивался, ходил навещал.

Почему он это делал – другой вопрос, и Морган уже собрался его задать, толкнув дверь в реанимацию, как вдруг увидел в коридоре Лакке. Он сидел на стуле в одних трусах, вцепившись в подлокотники, и смотрел в палату напротив, где бегали и суетились какие-то люди.

– Черт, они что, теперь прямо тут кремируют? – он хохотнул. – Чертовы политики. Экономия, понимаешь. Пускай, мол, больницы сами заботятся…

Подойдя к Лакке, он умолк – пепельно-серое лицо, красные невидящие глаза. Почуяв неладное, Морган уступил слово Ларри, сам он в таких ситуациях терялся.

Ларри подошел к Лакке, положил руку ему на плечо:

В ближайшей палате по-прежнему царил бардак. Те окна, что были видны из дверей, стояли нараспашку, и тем не менее коридор наполнял едкий запах пепла. В палате плавали клубы дыма, посреди них стояли какие-то люди, громко переговариваясь и бурно жестикулируя. Морган уловил слова «ответственность больницы» и «нужно попытаться…»

Дальше он не расслышал, потому что в этот момент Лакке повернулся, взглянул на них, как на чужих, и сказал:

Глаза Лакке прояснились, он посмотрел в сторону окутанной пеленой и оттого кажущейся нереальной палаты и просто ответил:

Морган сделал пару шагов по направлению к палате, заглянул. К нему тут же направился какой-то пожилой человек внушительного вида.

Морган хотел было сострить, ответив, что разыскивает своего удава, но сдержался. По крайней мере он успел кое-что разглядеть. Две кровати. Одна – со смятыми простынями и откинутым одеялом, будто кто-то второпях выскочил из постели. Вторая по всей длине была покрыта толстым темно-серым покрывалом. Деревянное изголовье, черное от сажи. Под покрывалом проступали очертания на редкость худого тела – отчетливо выделялись лишь голова, грудь и таз, остальное с тем же успехом можно было принять за складки покрывала

Морган с остервенением потер глаза, чуть не на сантиметр вдавив глазные яблоки.

Он огляделся по сторонам в поисках кого-нибудь, кто разделил бы его удивление. Рядом стоял какой-то старикан, опиравшийся на ходунки, с подвешенной капельницей, и пытался заглянуть в палату. Морган сделал шаг в его сторону.

– Чего пялишься, дед? Может, ходунки из-под тебя выбить?

Старикан попятился, отступая мелкими шажками. Морган сжал кулаки, стараясь взять себя в руки. Потом вспомнил одну деталь, увиденную в палате, развернулся и пошел обратно.

Человек, сделавший ему выговор, как раз выходил из дверей.

– Да, да, да, – Морган отодвинул его в сторону. – Мне только забрать одежду моего друга, если вы не против. Или, по-вашему, он должен весь день голый сидеть?

Сложив руки у груди, тот пропустил его в палату.

Морган взял со стула возле разворошенной постели одежду Лакке и бросил взгляд на соседнюю кровать. Из-под одеяла высовывалась черная обугленная рука с растопыренными пальцами. Рука была изуродована до неузнаваемости, но вот кольцо на среднем пальце он узнал. Золотое колечко с синим камнем, кольцо Виржинии. Прежде чем отвернуться, он успел заметить кожаный ремень, перетягивающий запястье.

Человек, пропустивший его, по-прежнему стоял в дверях, скрестив руки у груди.

– Можете передать своему приятелю, что полиция приедет с минуту на минуту и, вероятно, захочет с ним пообщаться.

В коридоре он помог Лакке одеться – не успели они закончить, как прибыли полицейские. Лакке был не в состоянии отвечать на какие-либо вопросы, но медсестра, поднявшая жалюзи, сохранила достаточно присутствия духа, чтобы подтвердить: Лакке не имел никакого отношения к происшедшему, он еще спал, когда все это началось.

И она осталась в окружении заботливых коллег, всячески пытавшихся ее успокоить. Ларри с Морганом вывели Лакке из больницы.

Выйдя из дверей больницы, Морган втянул ртом холодный воздух, сказал: «Мужики, я отойду на минутку» – и, склонившись над ближайшими кустами, выблевал на голые ветки остатки вчерашнего ужина вперемешку с зеленой желчью.

Придя в себя, он вытер рот рукой, а руку об штаны. Затем, подняв ладонь как вещественное доказательство, обратился к Ларри.

– Ну, старик, теперь уж точно придется раскошелиться.

Они доехали до Блакеберга, и, получив сто пятьдесят крон, Морган отправился в магазин, пока Ларри повез Лакке к себе домой.

Лакке послушно следовал за ним. За всю дорогу в метро он не произнес ни звука.

Пока лифт поднимался на седьмой этаж, Лакке вдруг заплакал. Не молчаливыми слезами – нет, он зарыдал в голос, как ребенок, только громче. Когда Ларри открыл двери лифта и вывел его на лестничную клетку, вой усилился, отдаваясь среди бетонных стен. В плаче Лакке звучала первобытная безграничная тоска, заполнявшая собой все этажи, проникая в щели почтовых ящиков и замочные скважины и превращая многоэтажный дом в склеп, возведенный на руинах любви и надежды. У Ларри мурашки побежали по коже; никогда еще он не слышал ничего подобного. Люди так не плачут. Не могут так плакать. От такого плача умирают.

Ларри судорожно возился со связкой ключей, пока все человеческое страдание, все тысячелетия бессилия и разочарований, каким-то чудом вдруг обретя средоточие в хрупком теле Лакке, продолжали изливаться из его глотки.

Наконец ключ вошел в замок, и, преисполнившись неожиданной для него самого силы, Ларри втащил Лакке в квартиру и захлопнул дверь. Лакке продолжал кричать, – казалось, воздух в его легких никогда не кончится. Лоб Ларри покрылся испариной.

В панике он поступил так, как делают в кино, – отвесил Лакке пощечину и сам испугался звонкого хлопка, заставившего его тут же пожалеть о содеянном. Но это помогло.

Лакке мгновенно умолк, уставившись на него безумными глазами, и Ларри решил, что он сейчас даст сдачи. Но тут лицо Лакке несколько смягчилось, он захлопал ртом, будто хватая воздух, и произнес:

Ларри обнял его. Лакке приник щекой к его плечу и зарыдал, сотрясаясь всем телом. Вскоре у Ларри стали подкашиваться ноги. Пытаясь высвободиться из объятий, он попробовал опуститься на стул в коридоре, но Лакке продолжал за него цепляться, наваливаясь всем телом. Ларри плюхнулся на стул, и Лакке упал на пол как подрубленный, уронив голову другу на колени.

Ларри принялся гладить его по голове, не зная, что сказать. Только шептал:

У Ларри уже начали затекать ноги, но тут с Лакке что-то произошло. Плач затих, сменившись тихим поскуливанием. Ларри почувствовал, у него заходили желваки. Лакке поднял голову, вытер сопли рукавом и сказал:

Лакке опустил взгляд, уставившись на грудь Ларри и кивнул:

На большой перемене в половине десятого к Оскару подошли Стаффе и Юхан, наперебой твердя: «Блин, ну ты даешь!» и «Будет знать!» Стаффе угостил его пастилками, а Юхан спросил, не хочет ли Оскар как-нибудь пойти с ними собирать пустые бутылки.

Никто его не пихал и не зажимал нос, проходя мимо. Даже Микке Сисков улыбнулся и одобрительно кивнул, столкнувшись с ним в коридоре возле столовой, как если бы Оскар рассказал смешной анекдот.

Как будто все только этого от него и ждали и теперь он стал своим.

Только вот никакой радости он не испытывал. Он лишь констатировал факт, но это уже не имело никакого значения. Хорошо, конечно, что его не трогали, но, если бы кто-нибудь сейчас посмел его ударить, он дал бы сдачи. Он больше не имел ничего общего с этими людьми.

На уроке математики он поднял голову и оглядел одноклассников, с которыми проучился шесть лет. Кто-то сидел, склонившись над тетрадью, кто-то грыз ручку, кто-то, хихикая, перекидывался записочками. И он подумал: «Ведь это же дети».

Он нарисовал в учебнике крест, потом переделал его в виселицу.

Беспокойство нарастало. К концу урока Оскар больше не мог сидеть спокойно – ноги выбивали дробь, руки барабанили по парте. Учитель удивленно повернул голову и попросил его угомониться. Оскар сделал над собой усилие, но вскоре его снова охватило беспокойство, дергая за ниточки, будто марионетку, и ноги снова принялись выплясывать по полу.

Дотянув до последнего урока, до физкультуры, он понял, что больше не выдержит. В коридоре он попросил Юхана:

Это было действительно так – он и правда забыл форму дома, но прогуливал не из-за этого. По дороге к метро он увидел, как его класс выстроился в шеренгу. Томас проорал ему вслед: «Б-у-у!»

Наверняка настучит. Ну и фиг с ним. Все это уже не имело значения.

Голуби взмыли в воздух, захлопав серыми крыльями, когда он пулей пронесся по центральной площади Веллингбю. Какая-то женщина с коляской поморщилась – надо же, никакого уважения к птицам. Но он спешил, и все, что отделяло его от цели, казалось лишь антуражем, препятствием, стоящим на пути.

Он остановился напротив магазина игрушек, заглянул в витрину. На фоне приторно-сладкого пейзажа выстроились миниатюрные тролли. Он из такого давно вырос. Дома в коробке лежали фигурки солдатиков, в которых он играл, когда был маленький.

Когда он открыл дверь в магазин, раздалось электронное треньканье дверного колокольчика. Он прошел по тесным рядам, забитым пластмассовыми куклами, пехотинцами и коробками с моделями самолетов. Возле кассы стояли упаковки с формами для оловянных солдатиков. Олово нужно было просить на кассе.

То, что он искал, оказалось на самом прилавке. Да, копий на прилавках с куклами было хоть завались, но оригиналы с логотипом Рубика держали здесь. Они стоили аж девяносто восемь крон штука.

Низкий полный продавец стоял за кассой с улыбкой, которую он назвал бы «угодливой», если бы знал это слово.

– Так, и что же мы ищем? Могу я чем-нибудь помочь?

Оскар знал, что кубик Рубика хранится на прилавке, и заранее придумал план.

– Да. Мне нужны краски для оловянных солдатиков.

Продавец указал рукой на ряд крошечных баночек с краской, расставленных на полке за его спиной. Оскар чуть наклонился вперед, положив руку на край прилавка рядом с кубиками, придерживая большим пальцем открытую сумку у самой стойки. Он сделал вид, что разглядывает краски.

Стоило продавцу отвернуться, как Оскар схватил кубик, кинул его в сумку и тут же вернул руку на прежнее место. Продавец снова подошел, поставив перед ним две баночки. Сердце Оскара колотилось что есть силы, окрашивая щеки и уши в красный цвет.

Продавец посмотрел на Оскара, которому казалось, что все его лицо превратилось в мигающее табло, большими буквами гласившее: «Я – вор!»

Чтобы скрыть румянец, он склонился над баночками и ответил:

У него было двадцать крон. Краска стоила девятнадцать. Продавец упаковал ее в пакетик, и Оскар запихнул его в карман, чтобы не открывать сумку.

Выйдя на улицу, он испытал знакомый прилив восторга, только сильнее, чем обычно, и зашагал прочь от магазина, как отпущенный на свободу раб, только что скинувший оковы. Он не удержался и, добежав до парковки, спрятался за машинами, осторожно открыл упаковку и вытащил кубик.

Тот был гораздо тяжелее, чем его копия. Стороны прокручивались легко, как на подшипниках. Может, это и были подшипники? В любом случае, разбирать его он не собирался, чтобы не дай бог не сломать.

Пустая упаковка теперь казалась всего лишь дурацким куском пластика, и по пути со стоянки он выкинул ее в урну. Без нее было лучше. Он положил кубик в карман, поглаживая его пальцами, чувствуя его приятную тяжесть. Это был отличный подарок, хороший прощальный жест.

Действительно: даря подарок, Оскар как бы соглашался с его отъездом. Вот тебе подарок, и пока! Но это же не так! Ему совершенно не хотелось…

Взгляд его пробежал по вестибюлю и остановился на ближайшем киоске. Стойка с газетами. «Экспрессен». С первой страницы на него смотрела огромная фотография мужика, выдававшего себя за отца Эли.

Оскар подошел и пролистал газету. Целых пять страниц было посвящено поискам в лесу Юдарн. Серийный убийца, прошлые преступления. А затем еще целая страница с его фотографией. Хокан Бенгтссон. Карлстад. На протяжении восьми месяцев место жительства неизвестно. Полиция призывает жителей города проявить бдительность. Если кто-то заметит…

Если кто-нибудь видел его или знает, где он живет…

Оскар покачал головой и бросил газету на место. Потом побежал. Уже на перроне он вспомнил, что даже не показал билет дежурному. Он притаптывал на месте от нетерпения, посасывая костяшки пальцев, на глазах выступили слезы.

Лакке полулежал на диване и, прищурившись, смотрел на балкон, где Морган безуспешно пытался приманить снегиря, примостившегося на соседних перилах. В какой-то момент голова его перекрыла предзакатное солнце и над волосами вспыхнул нимб света.

Ларри сидел в кресле перед телевизором и смотрел урок испанского. Неестественные персонажи, разыгрывавшие заученные сценки, двигались в кадре, обмениваясь репликами вроде: «Yo tengo un bolso». – «Que hay en el bolso?»^{^[38]}

Морган наклонил голову, так что луч солнца ослепил Лакке, и он прищурился, в то время как Ларри пробормотал, вторя телевизору: «Ке хай эн эль болса».

В квартире пахло застарелым сигаретным дымом и пылью. Пузырь был распит, пустая бутылка стояла на столе рядом с переполненной пепельницей. Лакке уставился на поверхность стола со следами бычков – они плавали у него перед глазами, как неторопливые жуки.

Они ему не поверили. Вернее, поверили, но отказывались интерпретировать происшедшее согласно с его версией. «Спонтанное самовозгорание», – заявил Ларри, а Морган попросил его произнести это по слогам.

Спонтанное самовозгорание имеет ровно такое же научное подтверждение, что и вампиры. То есть никакого.

Но, понятное дело, проще было выбрать заведомо бредовое объяснение, требующее минимум вмешательства. Помогать ему они не собирались.

Морган с серьезным видом выслушал рассказ Лакке обо всем, что произошло в больнице, но, когда речь зашла о том, чтобы уничтожить источник заразы, сказал:

– Так ты что, хочешь, чтобы мы стали охотниками на вампиров? Ты, я и Ларри? Заточили б колья и… Не, ты меня, конечно, извини, но я как-то не того…

Первая реакция Лакке при виде их недоверчивых отстраненных лиц –

И боль снова выпустила когти. Он-то ей не поверил, вот она и… Он бы куда охотнее отсидел срок за эвтаназию, чем теперь жить всю жизнь с этим зрелищем, выжженным на его сетчатке:

Тело ее извивается в постели, кожа чернеет, дымится. Больничная рубаха задирается, обнажая лобок. Скрежет стальных пружин, когда бедра выгибаются, подпрыгивают на кровати в безумном соитии с невидимым любовником, пока пламя пожирает ее ляжки, и она кричит, кричит… Вонь паленых волос, жженой кожи наполняет комнату, ее полные ужаса глаза встречаются с моими и через мгновение раскаляются, белеют и лопаются…

Лакке выпил больше половины содержимого бутылки. Морган и Ларри возражать не стали.

Лакке попытался встать с дивана. Затылок налился тяжестью. Он оперся о стол, поднялся. Ларри тоже встал, чтобы ему помочь.

– Только не говори, что оно имеет отношение ко всей этой истории.

Морган вернулся с балкона, пока Лакке ковылял к выходу.

Лакке обернулся, с трудом пытаясь удержать равновесие и хоть немного протрезветь. Морган подошел к нему, распахнув руки, словно готовый в любую минуту его подхватить. Лакке покачал головой и похлопал Моргана по плечу:

– Мне надо побыть одному. Одному, понимаешь? Не волнуйся.

Лакке кивнул несколько раз подряд; чувствуя, что его заело, усилием воли остановил трясучку, чтобы поскорее убраться, затем повернулся, вышел в прихожую и надел ботинки и пальто.

Он понимал, что напился, но с ним это случалось уже столько раз, что он приучил свое тело действовать независимо от мозга, на автопилоте. Он даже, пожалуй, смог бы сыграть в спичечный домик, не дрогнув рукой, по крайней мере какое-то время.

Из глубины квартиры доносились голоса приятелей.

– Да не. Если он говорит, что хочет побыть один, значит, нужно оставить его в покое.

Они вышли в прихожую его проводить, неловко обнялись на прощание. Морган взял его за плечи, наклонил голову, заглядывая ему в глаза, и сказал:

– Только без глупостей, слышь? Если что – ты знаешь, где нас искать.

Выйдя из подъезда, он немного постоял, глядя на солнце, повисшее над кроной сосны.

Смерть Виржинии, вся эта чудовищная сцена свинцом засела у него в груди, там, где раньше было сердце, заставляя его сутулиться, пригибаться к земле под немыслимой тяжестью. Сумеречный свет над городом казался насмешкой. Одинокие прохожие, спокойно передвигавшиеся в солнечных лучах… Насмешка. Как ни в чем не бывало они разговаривали о житейских вещах, будто бы им не грозило… где угодно, в любую секунду…

Какой-то человек у киоска склонился к окошку и беседовал с продавцом. Лакке увидел, как с неба ему на спину падает черный клубок, и…

Он остановился возле стойки с газетами, поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд на фотографии, занимавшей почти всю первую страницу. Ритуальный убийца. Лакке презрительно фыркнул. Уж он-то знал, как все обстоит на самом деле. Но…

Тогда, у китаезы. Тот, с виски… Да не, не может быть.

Он сделал шаг вперед, пристально вглядываясь в фотографию. Да. Точно он. Те же близко посаженные глаза, тот же… Лакке поднес руку ко рту, прижал пальцы к губам. Фотография закружилась, в памяти всплывали все новые подробности.

Значит, он пил с человеком, прикончившим Юкке. Убийца его друга жил в его дворе, чуть ли не в соседнем подъезде. Он даже пару раз здоровался с ним.

Продавец и его собеседник стояли и смотрели на него. Он ответил: «Да» – и пошел дальше, в сторону двора. Мир исчез. Перед глазами стояла лишь дверь подъезда, где исчез тот странный мужик. Завешенные одеялами окна. Ничего, он докопается до правды. Чего бы это ни стоило.

Ноги двигались все быстрее, спина распрямилась; свинец гулким колоколом стучал в груди, бил тревогу, заставляя дрожать все тело.

Поезд остановился на станции «Рокста». Оскар кусал губы в панике и нетерпении – ему казалось, что двери слишком долго не закрываются, и, когда в громкоговорителе раздался щелчок, он уже решил, что машинист сейчас скажет, мол, поезд задерживается, но –

У него не было другого плана, кроме как предупредить Эли: кто угодно в любую секунду мог позвонить в полицию и сообщить, что видел того мужика. В Блакеберге. В таком-то доме. В таком-то подъезде. В такой-то квартире.

А что если полиция взломает дверь. А там, в ванной…

Поезд с грохотом выехал из туннеля на мост, и Оскар выглянул в окно. Два человека стояли у «секс-шопа», а за ними виднелся ряд ненавистных желтых газет. Один из них повернулся и быстро зашагал прочь.

Кто угодно. Кто угодно может его узнать. Да вот хоть этот мужик.

Не дожидаясь, пока поезд замедлит ход, Оскар встал у дверей, прижимая пальцы к их резиновым смычкам, будто они от этого могли быстрее открыться. Он прислонил голову к стеклу, приятно холодившему разгоряченный лоб. Заскрежетали тормоза, из динамиков с запозданием донесся голос машиниста:

Нет. Нет-нет-нет, только не это! Пусть они исчезнут!

Качнувшись, поезд остановился, и их взгляды пересеклись. Глаза Йонни расширились, и в ту минуту, как двери открылись, он что-то сказал Томасу.

Оскар собрался, выскочил из вагона и рванул к выходу.

Томас выставил вперед свою длинную ногу, ставя ему подножку, Оскар споткнулся и растянулся на перроне, поцарапав ладони в попытке затормозить. Йонни уселся ему на спину.

Оскар зажмурился, сжал кулаки. Сделал пару глубоких вдохов, насколько это было возможно с оседлавшим его Йонни на спине, и сказал в бетонный пол:

Схватив его за руки, они подняли его. Оскар бросил взгляд на циферблат станционных часов. Десять минут третьего. Секундная стрелка, подергиваясь, скользила по кругу. Оскар напряг мышцы лица и живота, стараясь превратиться в камень, бесчувственный к ударам.

Только увидев, что́ они собираются сделать, он начал сопротивляться. Но словно по молчаливому уговору, его мучители заломили ему руки за спину, так, что, казалось, одно движение – и перелом ему обеспечен. Они подтолкнули его к краю противоположной платформы.

Оскар попробовал было упираться ногами. Они судорожно сучили по бетону, пока Томас и Йонни волокли его к белой ограничительной линии у самого края платформы.

Волосы у левого виска щекотали ухо, дрожа на ветру от приближающегося поезда из центра. Рельсы запели, и Йонни прошептал:

Томас прыснул и крепче сжал его руку. В голове у Оскара почернело: «Они это сделают». Они подтолкнули его так, что он согнулся пополам, свесившись над краем платформы.

Фары приближающегося поезда метнули на рельсы стрелу холодного света. Оскар вывернул голову влево и увидел, как поезд вылетел из туннеля.

Поезд взревел, сердце Оскара рванулось в предсмертной судороге, по ногам потекла моча, а последней мыслью, промелькнувшей в его голове, было:

И тут его рывком втащили на платформу, а перед глазами замелькали зеленые полосы, когда поезд пронесся мимо в каком-то дециметре от его лица.

Он лежал на спине на перроне, изо рта вырывался пар. Мокрые штаны холодили ноги. Йонни присел на корточки рядом с ним.

– Это чтобы ты понимал, с кем имеешь дело. Ну, теперь понял?

Оскар машинально кивнул. Лишь бы это скорее закончилось. По привычке Йонни осторожно пощупал распухшее ухо, улыбнулся. Затем взял Оскара за подбородок, сжав пальцами щеки.

И Оскар завизжал свиньей. Они засмеялись. Томас сказал:

К противоположной платформе подошел поезд. Они оставили Оскара валяться на бетоне.

Оскар еще немного полежал, чувствуя опустошение. Потом над ним возникло лицо. Какая-то бабка. Она протянула ему руку.

– Миленький, я все видела. Тебе надо заявить на них в полицию, это же…

… самое настоящее покушение! Пойдем, я тебе помогу.

Не обращая внимания на протянутую руку, Оскар вскочил на ноги. Ковыляя вверх по лестнице к выходу, он все еще слышал, как бабка кричит вдогонку:

Войдя во двор и увидев на пригорке полицейскую машину, Лакке вздрогнул. Возле машины стояли двое полицейских, один из них что-то записывал в блокнот. Лакке подозревал, что они ищут то же, что и он, но гораздо хуже информированы. Полицейские не заметили его замешательства, так что он направился к первому подъезду и вошел.

Имена жильцов ничего ему не говорили, но он и без того знал: второй этаж, правая дверь. У входа в подвал валялась бутылка денатурата. Он остановился, разглядывая ее, будто в ней таился ответ, что ему дальше делать.

На этом ход мыслей зашел в тупик, и он, поднимаясь по лестнице, снова почувствовал волну холодной пронзительной ярости. Его словно подменили.

Голова прояснилась, а вот тело теперь никак не хотело слушаться. Ноги волочились по ступенькам, и он оперся о перила, преодолевая очередной пролет, пока мозг его раскладывал все по полочкам:

Значит так, вхожу. Нахожу эту тварь. Засаживаю ей что-нибудь в сердце. И жду полицию.

Словно в шутку, он подергал ручку двери – и вдруг она открылась, являя его взгляду пустую квартиру. Ни мебели, ни ковров, ни картин. Ни одежды. Он облизал губы.

На полу в прихожей лежали еще две бутылки денатурата. Лакке попытался сообразить, что же это значит. Может, эта тварь питается… Нет. Тогда…

Это значит лишь то, что кто-то недавно здесь был. Иначе бутылка не валялась бы на лестнице.

Он вошел, остановился в прихожей и прислушался. Тишина. Он прошелся по квартире, убедился, что окна в комнатах завешены одеялами. Почему, он и сам знал. Значит, он пришел по адресу.

Напоследок он остановился у двери в ванную. Подергал ручку. Закрыто. Но уж этот-то замок взломать было проще простого – достаточно найти отвертку или любой острый предмет.

Лакке снова попытался сосредоточиться на движениях. Переключиться с мыслительного труда на физический. Думать ему было незачем. Если он начнет думать, он станет сомневаться, а сомневаться ему ни к чему. Так что главное – двигаться.

Один за другим он выдвинул ящики стола. В одном из них обнаружил кухонный нож. Вернулся к двери ванной. Вставил лезвие в винт замка, повернул против часовой стрелки. Замок открылся, он распахнул дверь. Там стояла полная темнота. Он нашарил выключатель, зажег свет.

Кухонный нож выпал из его руки. Ванна перед ним была до половины наполнена кровью. На полу лежало несколько канистр, на прозрачном пластике виднелись красные подтеки. Нож со звоном упал на кафель.

Язык прилип к небу, когда он склонился над ванной, чтобы… Чтобы что?

Казалось, им двигал примитивный инстинкт, вид такого количества крови завораживал. Его так и подмывало окунуть в нее руку.

Он опустил пальцы в неподвижную темную гладь, и – они исчезли. Пальцы словно отрезало. Разинув рот, он погружал руку все глубже и глубже, пока она не наткнулась на…

Лакке с воплем отпрянул, выдернув руку из воды, и капли крови разлетелись дугой, забрызгав стены и потолок. Он инстинктивно поднес ладонь ко рту и, лишь почувствовав на губах что-то сладковатое и липкое, сообразил, что делает. Сплюнув, он вытер руку о штанину, прикрыв рот другой ладонью.

Да. Пальцы его уткнулись в живот. Прежде, чем выдернуть руку, Лакке почувствовал, как пружинит мягкая плоть. Чтобы отвлечься от тошнотворных мыслей, он пошарил глазами по полу, нашел столовый нож, поднял его и крепко сжал рукоятку.

В трезвом уме он бы, наверное, отсюда ушел. Оставил бы эту запруду, в темной мути которой могло таиться что угодно. Например, расчлененное тело.

Но алкоголь придал ему смелости, и, заметив на краю ванной тонкую цепочку, уходящую под красную жижу, он потянул за нее.

Пробка выскочила из сливного отверстия, в трубах забулькало, и на поверхности возник небольшой круговорот. Он присел на колени у ванной, облизал губы. Почувствовав на языке терпкий привкус, сплюнул на пол.

Крови становилось все меньше. На стенке ванной отчетливо отпечаталась красная полоса – отметка уровня крови.

Через минуту на поверхности выступил нос. На противоположном конце ванной выглянули два больших пальца ног, вслед за ними наполовину обнажились ступни. Воронка на поверхности оказалась точно между ног, и теперь становилась все больше и вращалась все быстрее.

Он окинул взглядом контуры детского тела на дне ванной, постепенно проступавшие из-под крови. Руки, сложенные на груди. Коленные чашечки. Лицо. Остатки жидкости с тихим хлюпаньем исчезли в водостоке.

Представшее перед ним тело было темно-красного цвета. Липкое, в подтеках, как тело новорожденного. Пупок был на месте, а вот половые органы… Мальчик или девочка? Какая разница! Увидев вблизи это лицо с закрытыми глазами, Лакке его сразу узнал.

Оскар попытался бежать, но ноги не слушались.

Целых пять наполненных чернотой секунд он по-настоящему думал, что умрет. Что его столкнут под поезд. И теперь мышцы не могли свыкнуться с мыслью, что он жив.

На пути между школой и спортзалом ноги ему отказали.

Ему хотелось прилечь, – к примеру, упасть навзничь вон в те кусты. Куртка и толстые штаны защитят от колючек, а ветки мягко примут его в объятия. Но он спешил.

Нервный бег секундной стрелки по циферблату.

Красный угловатый кирпичный фасад – камень на камне. Оскар представил, как он птицей несется по коридорам и влетает в класс. Видит Йонни. И Томаса. Они сидят за партами и насмешливо улыбаются.

Оскар наклонил голову, посмотрел на свои ботинки.

Грязные шнурки, один вот-вот развяжется. Металлический крючок на щиколотке погнулся. Он немного выворачивал стопы при ходьбе, поэтому искусственная кожа на пятках с внутренней стороны совсем износилась. И все равно ему придется проносить эти ботинки до конца зимы.

Они не должны победить. Они. Не должны. Победить.

Что-то теплое с журчанием потекло по ногам. Прямые линии кирпичной кладки накренились, смазались и исчезли – он побежал. Он понесся так, что из-под его подошв с хлюпаньем разлетались брызги. Земля убегала из-под ног, и теперь ему казалось, что она вертится слишком быстро, что он за ней не успевает.

Ноги сами несли его мимо высоток, старого универсама «Консум», кондитерской фабрики, и, влетев во двор, он по инерции и по привычке проскочил подъезд Эли, очутившись у своего собственного.

Здесь он чуть не налетел на полицейского, направлявшегося к входной двери. Полицейский широко расставил руки, ловя его.

У Оскара отнялся язык. Полицейский выпустил его, посмотрев… с подозрением?

Оскар кивнул. Он никогда раньше не встречал этого полицейского. Правда, вид у него был довольно дружелюбный. Нет – у него было лицо, которое Оскар в другое время назвал бы дружелюбным. Полицейский потеребил нос, сказал:

– Видишь ли, тут в соседнем подъезде кое-что случилось… Так что теперь я опрашиваю жильцов, не слышал ли кто что-нибудь подозрительное. Ну, или, может, видел.

Полицейский мотнул головой в сторону подъезда Томми, и охватившая Оскара паника тут же отпустила.

– Вон в том. Ну, точнее, в подвале. Ты случайно не слышал ничего необычного в последнее время?

Оскар покачал головой. В голове бушевал такой вихрь мыслей, что он уже толком ничего не соображал, но ему казалось, что его волнение хлещет из глаз и полицейский это видит. Тот действительно склонил голову и внимательно посмотрел на него:

– Ты, главное, не бойся. Уже все закончилось. Так что беспокоиться не о чем. Родители дома?

– Ладно. Но я тут еще какое-то время пробуду, так что ты подумай, может, ты что-то видел.

Оскар повернулся и изо всех сил стараясь идти как можно небрежнее, зашагал к соседнему подъезду. На полпути он обернулся и увидел, как полицейский зашел в его подъезд.

Скулы заходили ходуном, зубы принялись выстукивать странную морзянку, отдававшуюся в позвоночнике, когда он открыл дверь в подъезд Эли и стал подниматься по лестнице. Может, они уже опечатали ее квартиру?

Если здесь побывала полиция, почему же они оставили дверь нараспашку? Так вроде не делают. Он тихонько взялся за ручку, потянул дверь на себя и проскользнул в прихожую. В квартире царил полумрак. Он обо что-то споткнулся. Пластиковая бутылка. Сначала он решил, что в ней кровь, но потом понял, что это спирт.

Звук доносился из ванной. Оскар двинулся вперед, осторожно ступая, закусил губу, чтобы унять стучащие зубы, и дрожь передалась в подбородок и горло, сводя судорогой намечающийся кадык. Он свернул за угол и заглянул в ванную.

Какой-то старик в поношенной одежде стоял на коленях возле ванны, свесившись через край вне поля зрения Оскара. Видны были только пара грязных серых штанов, стоптанные ботинки, упирающиеся носками в кафель. Край плаща.

Да. Хриплые вдохи и выдохи, почти вздохи доносились из глубины ванны. Даже не думая, Оскар подкрался поближе. Сантиметр за сантиметром он приближался к ванной и, подойдя почти вплотную, наконец увидел, что происходит.

Лакке никак не мог себя заставить это сделать.

Существо на дне ванны казалось совершенно беспомощным. Даже не дышало. Он положил руку ему на грудь и пришел к выводу, что сердце бьется, но делает всего пару ударов в минуту.

Он ожидал увидеть что-то устрашающее. Что-то одного порядка с ужасом, пережитым в больнице. Но это окровавленное бессильное создание вряд ли смогло бы встать, не то что причинить кому-то вред. Это же всего-навсего ребенок. Раненый ребенок.

Все равно что наблюдать, как рак пожирает любимого человека, а потом вдруг увидеть раковую клетку в микроскоп. Тьфу. Пустое место. Это?! И эта малость убила человека?!

Он сник, уронив голову так, что она с глухим стуком ударилась о край ванны. Он не мог. Не мог убить ребенка. Спящего ребенка. Он на такое не был способен. В чем бы тот ни был повинен…

Оно набросилось на Виржинию, оно убило Юкке. Оно. Существо, лежащее перед ним. Существо, которое будет снова и снова убивать людей. А существо – это не человек. Оно ведь даже не дышит, а сердце бьется, как… как у зверя, впавшего в спячку.

Ядовитая змея в человеческом жилище. Неужели я не смогу ее убить лишь потому, что в эту секунду она кажется беззащитной?

И все же не это придало ему решимости, а нечто совсем другое – когда он снова взглянул на лицо, покрытое тонкой пленкой крови, ему показалось, что оно… улыбается.

Он занес нож над грудью чудовища, чуть отодвинулся назад, вкладывая всю силу в удар, и…

Мужик не вздрогнул, но лишь застыл и, повернув голову к Оскару, медленно произнес:

Оскар его узнал – один из алкашей с его двора, они иногда здоровались.

Не важно. Главное, что у алкаша в руках был нож и его острие было направлено прямо в грудь Эли, обнаженным лежавшим на дне ванной.

Алкаш задумчиво качнул головой из стороны в сторону, словно что-то разыскивая на полу.

Он обернулся к ванне. Оскару хотелось ему все объяснить. Что там, в ванне, лежит его друг, что он принес для него подарок, что это… это же Эли!

Острие ножа упиралось в грудь Эли – еще немного, и оно вонзится в кожу. Оскар сам не понимал, что делает, когда запустил руку в карман куртки, вытащил кубик и протянул алкашу:

Лакке уловил краем глаза внезапное вторжение цвета в окружающую серость и черноту. Несмотря на решимость, облекавшую его, словно кокон, он не удержался и повернул голову, посмотреть, что это.

Кубик в руке пацана. Весь такой разноцветный.

В этой обстановке он смотрелся дико, нелепо. Как попугай среди ворон. Яркие цвета на какое-то мгновение загипнотизировали Лакке, но потом он снова повернулся к ванной и посмотрел на нож, приставленный к груди между ребер.

Он напрягся, собираясь вонзить нож по самый черенок, когда висок вдруг взорвался болью.

Внутри кубика что-то треснуло, когда один угол врезался в голову мужика, и головоломка вылетела из рук Оскара. Мужик упал на бок, приземлившись на одну из канистр, которая откатилась в сторону, с барабанным грохотом ударившись о край ванной.

Из дверного проема Оскар видел только его спину. Волосы облепили затылок, а спина представляла собой сплошную рану.

Алкаш попытался встать на ноги, но Эли не столько выпрыгнул, сколько выпал из ванной прямо ему на колени; ребенок, приползший к своему отцу за утешением. Эли обвил его шею руками и прижал к себе голову, словно для того, чтобы прошептать на ухо слова нежности.

Когда Эли вонзил зубы в его горло, Оскар попятился.

Эли сидел к нему спиной и не мог его видеть, но алкаш смотрел прямо на него, не сводя глаз, пока Оскар пятился по коридору.

Не в силах вымолвить ни звука, Оскар произнес это слово одними губами, прежде чем спрятаться за углом, чтобы скрыться от этого взгляда.

Он стоял, вцепившись в ручку двери, когда алкаш вдруг закричал. И так же внезапно умолк, будто кто-то заткнул ему рот.

Оскар помедлил. Потом закрыл дверь. Запер ее.

Не глядя направо, он прошел по коридору в гостиную.

Принялся напевать, чтобы заглушить звуки, доносившиеся из ванной.