💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Разбираемся с ностальгией

Слово «ностальгия» кажется относительно безвредным, в нем даже слышатся приятные нотки, но давайте посмотрим на его греческие корни: nostos, что означает «возвращение домой», и algos – «боль». Идея романтического налета для облегчения боли выглядит соблазнительной, но она еще и опасна. В самом деле, в случае с моей семьей соблазнительная ностальгия граничит со смертью.

Когда вас вырастили такие рассказчики, которые воспитывали меня, ностальгия для вас – ходовая валюта. В сложных семейных историях вдруг появляется некая поэзия. Независимо от того, сколько раз мы слышали эти истории, мы любим их, даже зная, что они изрядно попортили-таки нам настроение в свое время, но однажды правда прорвалась прямо через ностальгию этих историй, когда я села поработать над одним из последних проектов своей магистерской программы – семейной генограммой.

Генограмма – это инструмент, который используют специалисты в области поведенческих практик, чтобы визуально изобразить историю отношений клиента с окружающим миром. В генограммах используются сложные символы для истории здоровья и социально-эмоциональных отношений между членами семьи. Я люблю карты, и я люблю отношения, поэтому я с радостью достала бумагу, заточила цветные карандаши и позвала маму, чтобы поговорить с ней о нашей семейной истории. Два часа спустя я смотрела на карту, которую можно было назвать: «Выматывающая история, штат Техас. Герои: семья Брене».

Глядя на эту карту, я поняла, что многое из того, что мы списывали на сложную жизнь, в действительности было просто зависимостью и проблемами психического здоровья. Да, были прекрасные фольклорные рассказы о борьбе, триумфе и восстании, но одна за другой шли истории травм и потерь. Я помню, как в какой-то момент я сказала: «Господи, мама… Это же страшно! Какого черта?» Она ответила: «Я знаю. Я жила с этим».

Две недели спустя, 11 мая 1996 г., я закончила магистратуру, перестала выпивать, курить и 12 мая 1996 г. пошла на свое первое собрание общества Анонимных Алкоголиков. Я не была уверена, что я алкоголик, но я была довольно бесшабашной в юном возрасте и не хотела стать сложным персонажем в чьей-то истории или жертвой зависимости в чьей-то генограмме.

В «Дарах несовершенства» я рассказываю об этой группе и о своем первом спонсоре – приятельнице, которая решила, что у меня предрасположенность к «салату из зависимостей», то есть не к какой-то одной, а ко всем «по чуть-чуть». Она предложила мне перестраховаться и бросить пить, курить, быть вместо родителя своим братьям и сестрам и начать нормально питаться. Я последовала ее совету и, если честно, обнаружила, что у меня сразу же появилось много свободного времени. С тех пор я уже двадцать лет не выпиваю и не курю, гораздо лучше справляюсь с семейными делами и люблю вкусно поесть.

За эти двадцать лет я узнала, что в действительности мне нужна группа Анонимной Уязвимости, то есть место, где встречаются люди, которым свойственно замалчивать чувства, сопровождающие потерю контроля, погружение в неопределенность или эмоциональное воздействие. Когда я «скинула» со своей семейной истории ностальгию и увидела скрытые там настоящие травмы, то начала понимать, почему мы не говорим об эмоциях. Из того, что с нами происходит в результате душевной травмы, худшее – это наша способность (или даже готовность) быть уязвимыми. И это необходимо исправить.

Иногда глубокая любовь к родителям или чувство лояльности к семье способствует рождению мифа, который мешает заглянуть за ностальгию и увидеть истину. Мы не хотим никого предавать; не хотим быть первыми, кто проявит любопытство, задаст вопросы или поставит произошедшие события под сомнение. Мы спрашиваем себя: «Как я могу любить и защищать свою семью, если разбираюсь с такими трудными истинами?» Для меня ответ на этот вопрос таится в другом вопросе: «Как я могу любить и защищать свою семью, если я не разбираюсь с такими трудными истинами?»

Мы знаем, что генетика заряжает ружье, а окружающая среда нажимает на спуск. Для того чтобы научить своих детей быть сильными, мы в первую очередь должны научить их видеть правду в своих поступках. Я сказала своим детям: «Выпивка для вас не может быть такою же, как для ваших друзей. Вы должны это знать и понимать». Я также не представляю истории своей юности как рассказы «о старых добрых днях нашей бурной молодости». Да, есть замечательные семейные воспоминания и рассказы о сумасшедших приключениях, которыми я люблю делиться, но, когда дело доходит до разного рода зависимостей, медицинских историй и психического здоровья, я считаю, что ностальгия способна быть смертоносной.

Стефани Кунц, автор книги The Way We Never Were: American Families and the Nostalgia Trap («Там, где мы никогда не были: американские семьи и ловушки ностальгии»), указывает на некоторые реальные опасности ностальгии. Она пишет: «Нет ничего плохого в том, чтобы радоваться хорошему в своем прошлом. Но воспоминания (как и свидетели) не всегда говорят «правду, только правду и ничего, кроме правды». Мы должны подвергать воспоминания перекрестному допросу, признавать и принимать несоответствия и пробелы в тех из них, которые делают нас гордыми и счастливыми, а также в тех, что вызывают у нас боль».

Кунц считает, что лучший способ проверить на соответствие реальности ностальгические мысли заключается в раскрытии и изучении всех компромиссов и противоречий, которые зачастую таятся в наших воспоминаниях. Она приводит следующий пример:

Я взяла интервью у многих белых людей, у которых сохранились прекрасные воспоминания о своей жизни в 1950–1960-х гг. Те, кто никогда не подвергал эти воспоминания перекрестному допросу, чтобы понять всю их сложность, оказались наиболее враждебно настроены к гражданским правам и правам женщин: они считали, что все это уничтожает гармоничный мир, который, как они помнят, существовал прежде.

Но другие люди понимали, что их собственные приятные переживания некоторым образом зависели от несправедливых социальных механизмов или печального опыта для других людей. Некоторые белые люди признали, что в их счастливых воспоминаниях детства присутствует чернокожая нянька, которая всегда была рядом с ними, а потому не могла быть рядом с собственными детьми.

Кунц осторожно указывает на то, что люди, которые разобрались со своей ностальгией, не испытывают чувства вины или стыда в отношении своих приятных воспоминаний: наоборот, их «копания» позволяют им легче адаптироваться к переменам. Ее вывод: «И как отдельные личности, и как общество мы должны научиться смотреть на прошлое в трех измерениях, прежде чем перейти в четвертое измерение будущего».

Есть линия в великолепном и ярком фильме Паоло Соррентино «Великая красота», которая освещает боль, зачастую лежащую в основе ностальгии. Один из главных героев в поисках любви и значимости в своей жизни спрашивает: «Что не так с чувством ностальгии? Это единственная возможность отвлечься для тех, у кого нет веры в будущее». Ностальгия может быть опасной возможностью отвлечься и стать основой для чувства безнадежности после падения. В процессе подъема оглядка назад необходима, чтобы двигаться вперед с полным сердцем.