Глава восемнадцатая. — Черноволосый, — сказал мой хозяин,

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава восемнадцатая. — Черноволосый, — сказал мой хозяин, — это, несомненно, Магн

— Черноволосый, — сказал мой хозяин, — это, несомненно, Магн. Да, он уже много лет хромает на левую ногу; никто не знает точно почему. Он объясняет это по-разному. Иногда он говорит, что охромел из-за сумасшедшей римской шлюхи, иногда утверждает, что то был ревнивый муж или гладиатор, с которым он схлестнулся на попойке. Всякий раз утверждает, что убил обидчика, и, наверное, это правда.

— А другой — уродливый гигант со светлыми волосами?

— Не сомневаюсь, что это Маллий Главкия. Вольноотпущенник Магна, а ныне его правая рука. Магн проводит много времени в Риме, пока его двоюродный брат Капитон занимается перестройкой виллы Росция; Главкия бегает от одного к другому, словно пес, таскающий кости.

Мир погрузился во мрак и был полон звезд. Лунный свет играл над чередой низких холмов, окуная их в серебро. Я сидел с Титом Мегаром на крыше его дома, откуда открывался широкий вид на юг и запад. Вдоль горизонта тянулась полоса высоких холмов, очерчивавших дальний край долины, где за ними протекал Тибр. Неподалеку виднелись несколько огней и освещенных луной крыш заснувшей Америи, а слева, за деревьями, размером с ноготь большого пальца виднелся верхний этаж дома, где собрались на ночь Капитон, Магн и Маллий Главкий. В доме светилось одно-единственное окно, бросавшее бледный коричневато-желтый отсвет.

Тит Мегар не был светским человеком, зато хозяином был превосходным. Он лично встретил меня у дверей и немедленно распорядился отвести Веспу к нему на конюшню. Он отказался обсуждать любые скользкие вопросы за столом, заявив, что от подобных разговоров бывает несварение желудка. Вместо этого во время трапезы каждый из его пятерых детей пропел по очереди песню. Пища была обильной и свежей; вино оказалось отменным. Я понемногу расслабился, а страхи мои рассеялись; наконец, я развалился на диване в саду, разбитом на крыше дома. Внизу, в открытом перистиле собрались женщины и дети. Одна из дочерей Тита пела, другая играла на лире. В теплом вечернем воздухе раздавались сладостные, низкие звуки, которым отвечало смутное эхо; казалось, будто музыка доносится откуда-то из колодца. Отец пригласил посидеть с нами Луция, который слушал и молчал.

Я был настолько утомлен ездой, что едва мог пошевельнуться, и почти жалел о том, что меня встретили так радушно. Я лежал на диване, держа в одной руке чашу с теплым вином, борясь со сном, вглядываясь в безмятежный покой долины и спрашивая себя о том, какие преступные тайны скрываются под пеленой этой безмятежности и тишины.

— Этот Маллий Главкия приходил прошлым вечером ко мне домой, — сказал я, — вместе с каким-то другим головорезом. Я в этом уверен: следы когтей не оставляют сомнений. И он же всю ночь несся как демон вскачь, чтобы сообщить Капитону известие об убийстве Секста Росция. Конечно, в обоих случаях он действовал по поручению одного и того же человека.

— Главкия не делает ничего без приказа от Магна; он вроде тех марионеток, что показывают на ярмарках.

Тит пристально смотрел на звезды. Я закрыл глаза и представил, что рядом со мной на диване лежит Бетесда, которая теплее вечернего ветерка, нежнее бледных, прозрачных облаков, несущихся под прибывающей луной. В перистиле послышался взрыв женского смеха, и мне подумалось, как хорошо вписалась бы она в простоту деревенского обихода.

— Итак, Секст ушел, и теперь его обвиняют в убийстве старика. Это для меня новость; думаю, мне следует чаще наведываться в Нарнию и слушать, о чем говорят в трактире. А ты здесь, чтобы разнюхать правду. Удачи. Она тебе понадобится. — Он покачал головой и подался вперед, внимательно изучая огни на вилле своего нового соседа. — Капитон и Магн хотят, чтобы он навсегда сошел с их дороги. Они не успокоются, пока не сживут его со света.

Я бросил взгляд в сторону виллы Капитона, потом посмотрел вверх на звезды. Все, чего я хотел, — это уснуть. Но кто знает, вдруг поутру мой хозяин будет не столь разговорчив?

— Расскажи мне, Тит Мегар… — Под действием вина и усталости голос мой пресекся.

— О чем тебе рассказать, Гордиан из Рима? — Его речь была невнятной. Он выглядел таким воздержанным, таким умеренным во всем человеком, что я отнес его к тому типу людей, которые позволяют себе выпить только в доброй компании.

— Расскажи мне все. Все, что знаешь о смерти старого Секста Росция, о его вражде с Капитоном и Магном, обо всем, что произошло потом.

— Грязная история, — проворчал он. — Каждый знает, что все это дело пованивает, но никто ничего не делает. Я пробовал, но ничего не добился.

— Начни с начала. Вражда между покойным Секстом Росцием и его родственниками, Магном и Капитоном, — откуда пошла?

— Они унаследовали ее с самого рождения. У них был один дед; отец Секста был старшим из троих сыновей; Капитон и Магн — сыновья младших сыновей. Когда отец умер, почти все имущество перешло к старшему сыну, естественно, — к отцу старого Секста Росция. Ну, тебе известно, как это бывает: иногда все улаживается миром, а иногда дело кончается безобразным разрывом. Кто знает все эти мелкие подробности? Я только знаю, что двоюродные братья вели вражду уже во втором поколении. Капитон и Магн всегда были против старого Секста, все время мечтали завладеть большей частью семейного состояния. Так или иначе, а они своего добились. Несколько доверчивых простаков из Америи думают, что на них просто снизошло благословение Фортуны. Любой здравомыслящий человек поймет, что они замочили руки в крови, хотя им и хватило ума, чтобы отмыться.

— Ну хорошо; отец старого Секста Росция наследует имущество семьи, оставляя других родственников практически с пустыми руками. Секст-старший — главный наследник, стало быть, он — старший сын в семье?

— Единственный сын; Росции не слишком плодовиты.

— Очень хорошо, Секст-старший становится наследником, к вящей досаде своих обедневших двоюродных братьев Капитона и Магна. Насколько они обеднели?

— Отец Капитона остался владельцем одной из усадеб неподалеку от Нара; на жизнь ему хватало. Хуже всех пришлось Магну. Его отец потерял единственную унаследованную усадьбу и в конце концов покончил с собой. Поэтому-то Магн и перебрался в Рим, чтобы пробить себе дорогу там.

— Да, они озлоблены. И если Магн отправился поучиться жизни в Рим, то убийство — самый легкий из уроков. А теперь поправь меня, если мне изменяет память: старый Секст был женат дважды. От первого брака у него сын Секст. Жена умирает, и Секст-отец женится снова. У него рождается второй сын, Гай, а любимая молодая жена умирает при родах. Молодой Секст ведет хозяйство, пока его отец и Гай живут в Риме. Но однажды, три года тому назад, накануне триумфа Суллы, молодой Секст вызывает отца и брата домой в Америю, и во время их пребывания здесь Гай умирает от какой-то отравы. Ответь мне, Тит, что говорят об этом в Америи?

— Гая здесь мало кто знал, хотя каждый тебе скажет, что он был красавцем. Лично мне он казался чересчур легкомысленным и утонченным; думаю, так воспитал его отец, приучив к наемным учителям и изысканным вечеринкам. Мальчик не виноват.

— Но его смерть — в Америи поверили, что это несчастный случай?

— Представь, что она не была случайной. Могли ли Капитон и Магн быть как-то к ней причастны?

— Ну, это ты, пожалуй, загнул. Чего бы они этим добились? Конечно, причинили бы горе отцу, но не более того. Если бы им хотелось кого-нибудь убить, то почему не самого старика или не всю его семью? Капитон, конечно, разбойник. Он забил до смерти не одного раба, и говорят, что в Риме он столкнул в Тибр совершенно незнакомого человека только за то, что тот не уступил ему дорогу на мосту, а потом нырнул вслед за ним, чтобы убедиться в том, что его обидчик утонул. Я не исключаю того, что он и Магн убили Гая из чистой жестокости, но не думаю, что это предположение правдоподобно.

— Согласен. Это всего лишь случайная подробность. — Возможно, дело было в том, что вино разогрело мою кровь, или же повеяло свежестью от холмов; я ощутил внезапную бодрость и прилив сил. Я всматривался в свет, горевший в доме Капитона. Он колыхался на вздымающихся зыбях теплого воздуха и, казалось, уставился на меня своим зловещим оком. — Давай тогда вернемся к прошлому сентябрю. Секст Росций убит в Риме. Свидетели видели главаря — сильного человека в черной одежде, хромого на левую ногу.

— Главарь, по-видимому, был знаком с жертвой. Кроме того, он левша и весьма силен.

— Ему помогали два других головореза. Один — светловолосый гигант.

— Да. Другой — кто знает? Лавочник говорит, у него была борода. Вдова Полия могла бы узнать их всех, но ее ни за что не уговоришь дать показания. В любом случае именно Главкия прибывает на следующее утро, еще до рассвета, чтобы сообщить новость Капитону, и при нем окровавленный нож.

— Что? Об этой подробности я раньше не слышал.

— А, тот, у которого слепой отец. Оба совершенно слабоумные. Слабая кровь.

— Возможно. А может, и нет. Трактирщик сказал мне, что Главкия явился с сообщением прямиком к Капитону. Кто первым рассказал о смерти отца Сексту Росцию? — Я посмотрел на него и поднял бровь.

— Да, это был я. Я услышал об этом рано утром у городского колодца в Америи. Встретив в разгар дня Секста, я думал, что он уже все знает. Но когда я принес ему свои соболезнования, его лицо приняло весьма странное выражение; ты должен знать, что отец и сын не особенно любили друг друга. В его глазах я увидел страх.

— Так. На следующий день прибывает более почтенный вестник, посланный римской челядью старика.

— А еще через день привезли его останки. Росции хоронят своих на маленьком холме за виллой; в ясную погоду отсюда видны погребальные стелы. На восьмой день Секст похоронил отца, после чего погрузился в семидневный траур. Но так его и не закончил.

— Потому что в эти дни прибыли солдаты. Должно быть, они пришли из Волатерр, что к северу отсюда; в тех местах Сулла добивал последних мари-анцев в Этрурии. Так или иначе, солдаты появились в наших местах и объявили на городской площади о том, что Секст Росций-старший провозглашен врагом государства и что его смерть в Риме была законной казнью по повелению нашего высокочтимого Суллы. Его имущество полностью отходит к государству. Все будет продано с аукциона — земли, дома, драгоценности, рабы. Они объявили дату и место: аукцион должен был состояться где-то в Риме.

— Никто не знает. Он уединился на вилле, отказываясь покидать дом и принимать посетителей. Вел себя, как и подобает тому, кто скорбит об усопшем, но ведь ему грозила потеря всего, что у него есть. Люди начинали поговаривать, что, может, это и правда — что его отец проскрибирован. Кто знает, чем занимался старик у себя в Риме? Может, он был разведчиком марианцев, может, был уличен в покушении на жизнь Суллы.

— Но по закону проскрипции закончились в первый день июня. Росций был убит в сентябре.

— Ты говоришь, как адвокат. Если Сулла желал его смерти, то почему он должен заботиться о законности? Ведь, как диктатору, ему достаточно провозгласить убийство казнью.

— Всем известно, что его исход был определен заранее. К чему суетиться? Кто-нибудь из друзей Суллы покончит с этим, заплатив за все гроши, а каждый, кто попробует с ним тягаться, будет выведен из зала. Поверь мне, мы все были изумлены, когда Магн и шайка римских головорезов показались у дверей Секста с какой-то официальной повесткой, которая предписывала ему выдать все свое имущество и немедленно удалиться.

— Никто не видел, что случилось на самом деле, за исключением, конечно, рабов. Люди любят приврать. Одни говорят, что Магн застал его, когда он сжигал мирру над могилой отца, выбил курильницу у него из рук и, приставив к нему пику, отогнал его от святилища. Другие говорят, что Магн сорвал одежду у него со спины и голым выгнал его на дорогу, натравив на него охотничьих собак. Ни той, ни другой истории от Секста я не слышал; он отказывался разговаривать об этом, а мне не хотелось его смущать.

В любом случае, Секст вместе с семьей провел одну ночь в доме его друга — купца из Америи, а на следующее утро в усадьбу въехал Капитон. Можешь себе вообразить, как это всех удивило. Но кое-кому это пришлось по душе: в этой долине и у Секста были враги, и у Капитона — друзья. Секст идет прямо к Капитону. И снова беседа происходит без свидетелей. В конце концов Капитон позволяет Сексту вернуться в поместье и размещает его в угловом домике, где у них обычно живут поденщики во время жатвы.

— Не совсем. Я собрал заседание америйского городского совета и сказал, что мы должны что-то сделать. Потребовались долгие уговоры, поверь мне, прежде чем убедить некоторых из наших стариканов принять решение. И все это время на меня бросал свирепые взгляды Капитон — да-да, он заседал вместе с нами, ведь он входит в наш досточтимый городской совет. Наконец, было решено, что нам следует опротестовать внесение Секста Росция в проскрипционные списки, чтобы попытаться очистить его имя и добиться возвращения имущества его сыну. Капитон со всем согласился. Сулла по-прежнему стоял лагерем под Волатеррами; с ходатайством о нашем деле была послана делегация из десяти человек: там был я, Капитон и восемь других.

— Мы его так и не увидели. Сначала нас заставили дожидаться. Пять дней они протомили нас в ожидании, словно мы были варварами, испрашивающими милостей, а не римскими гражданами, ходатайствующими перед государством. Терпение было на исходе, в наших рядах поднялся ропот; остальные легко бы все бросили и немедленно отправились восвояси, если бы я их не пристыдил и не уговорил остаться. Наконец нам было позволено увидеть не самого Суллу, но его представителя: египтянина по имени Хрисогон. Ты о нем слышал? — спросил Тит, увидев тень, пробежавшую у меня по лицу.

— О да. Говорят, это молодой человек, наделенный природным очарованием и замечательной статью, а кроме того — разумом и честолюбием, чтобы извлечь из них все возможные преимущества. Он начинал как раб в доме Суллы и до седьмого пота трудился в саду. Но Сулла умеет разглядеть красоту и не любит безучастно взирать на то, как она увядает под гнетом поденщины. Хрисогон стал его фаворитом. Это произошло несколько лет назад, когда была еще жива первая жена Суллы. В конце концов Сулла пресытился телом своего раба и вознаградил его свободой, богатствами и видным местом в своем окружении.

— А я никак не мог понять, в чем же дело. Нам сказали лишь то, что Хрисогон — человек могущественный, имеющий доступ к уху Суллы. Я говорил им, что мы хотим видеть самого диктатора, но все секретари и помощники только качали головами, словно я был ребенком, и отвечали, что в наших же интересах сначала завоевать сочувствие этого Хрисогона, который потом доложил бы о нашем деле Сулле.

— Дальше было так: мы наконец добились приема; мы были введены и остались стоять в присутствии его Златейшества, который сидел, уставясь в потолок, как будто его оглушили, стукнув по лбу молотком. Наконец он снизошел до нас: он прищурил свои голубые глаза и из милости окинул нас беглым взглядом. А потом он улыбнулся. Могу поклясться, что тебе никогда не приходилось видеть такой улыбки; словно сам Аполлон сошел на землю. Взгляд его был немного отчужденным, но в нем не было холодности. Было похоже, что ему жаль нас и грустно: с такой грустью взирают боги на простых смертных.

Он кивнул. Наклонил голову. Когда он смотрит на тебя, не отрываясь, у тебя возникает ощущение, что высшее существо оказывает тебе великую милость уже тем, что просто признает твое существование. Он выслушал наше прошение и после этого каждый из нас сказал несколько слов от себя; каждый, кроме Капитона, который стоял сзади, застывший и безмолвный, точно камень. А потом Хрисогон поднялся со своего кресла и расправил плечи. Он убрал со лба золотистый локон и приложил палец к губам, словно погруженный в тяжелую думу. И как же были смущены мы — жалкие смертные, самонадеянно оказавшиеся в одной комнате с таким совершенным образчиком рода человеческого.

Он сказал нам, что мы истинные римляне, ведь в поисках правосудия мы преодолели столько препятствий. Он сказал, что случаи, подобные описанному, были крайне, крайне редки, но действительно — к величайшему прискорбию, величайшему сожалению — было несколько людей, проскрибированных по ошибке. При первой же возможности он ознакомит с нашим прошением великого Суллу лично. До тех пор нам следует проявлять терпение; мы не можем не видеть, что диктатор Республики обременен множеством забот, навалившихся на него со всех сторон, и не последняя из них — окончательный разгром марианских заговорщиков, этого гнойного нарыва, пятнающего чистоту этрусских холмов. Десять голов подпрыгивали, словно поплавки на волне, и моя была одна из них. И я припоминаю, что тогда мне пришло в голову (хотя сейчас мне стыдно говорить об этом): какая все-таки радость, что нас не допустили лицезреть Суллу, если одно присутствие его представителя вгоняет в такой трепет, и какого бы мы дурака сваляли, если бы имели дело с самим великим человеком.

Но затем я прокашлялся и как-то нашел в себе силы сказать, что если мы не можем увидеть Суллу, то настаиваем хотя бы на том, чтобы перед возвращением в Америю нам был дан недвусмысленный ответ. Хрисогон перевел свои голубые глаза на меня и легонько приподнял брови: так смотрят на раба, который имел наглость вмешаться в разговор со своими пустяками. Наконец он кивнул и произнес: «Разумеется, разумеется», а потом уверил нас, что по возвращении в Рим он лично возьмет в руки стило, собственной рукой вычеркнет имя Секста Росция из проскрипционных списков и проследит за тем, чтобы имущество покойного было восстановлено и официально передано его сыну. Конечно, нам придется проявить терпение, потому что механизм правосудия вращается в Риме медленно, но никогда против воли народа.

Затем он посмотрел в лицо Капитону, понимая, что тот вступил во владение по крайней мере частью конфискованной собственности, и спросил у него, согласится ли тот с таким решением дела, пусть даже вопреки своим интересам. И Капитон кивнул и улыбнулся невинно, как ребенок; он заявил, что для него нет ничего дороже, чем дух римского права, и если можно доказать, что его покойный родственник не был врагом государства и всеми любимого Суллы, то он с радостью вернет свою долю имущества законному наследнику и даже не возьмет с него денег за те усовершенствования, которые он внес. Тем вечером мы пировали вином и жареным ягненком на нашем постоялом дворе в Волатеррах и хорошо выспались, а поутру воротились в Америю и разошлись по домам.

— Ничего. Сулла и его войско закончили свои дела в Волатеррах и вернулись в Рим.

— Ни слова. — Тит виновато пожал плечами. — Ты знаешь, как это бывает, если пустить подобное дело на самотек; я крестьянин, а не политик. В декабре я наконец собрался и написал письмо; потом написал еще одно в феврале. Нет ответа. Может, кое-чего мы бы и добились, принимай Секст Росций большее участие в этом деле, но он замкнулся еще больше, чем прежде. Он жил с семьей в своем домике, и от них не было слышно ни слова, точно они были пленники или Капитон сделал их своими рабами. Что ж, если человек не желает постоять за себя сам, он не должен ожидать, что его лямку будут тянуть соседи.

— До апреля. В апреле между Секстом и Капитоном что-то произошло. Посреди ночи Секст появился у моего дома с женой и двумя дочерьми. Они приехали на простой телеге, везя свои пожитки в руках; у них не было даже раба, чтобы править лошадьми. Он попросил приютить его на ночь, что я, разумеется, и сделал. Они оставались здесь четыре или пять ночей — точно не помню…

— Три, — произнес негромкий голос. Это был юный Луций, о чьем присутствии я почти забыл. Он сидел в углу, прижав колени к груди. Он едва улыбался: такую же улыбку я видел на его лице днем на дороге, когда упомянул дочь Росция.

— Ну хорошо, три ночи, — сказал Тит. — Наверное, их пребывание здесь казалось затянувшимся. Секст Росций сеял вокруг себя уныние. Моя жена не переставала жаловаться, что он приносит злосчастие. И конечно, эта молодая Росция, — начал он, понижая голос. — Его старшая дочь. Не лучший образец целомудрия, особенно в доме, где живут молодые люди. — Он посмотрел на Луция, который разглядывал луну, убедительно разыгрывая глухоту.

— Потом он уехал в Рим, сказав, что там у его отца была покровительница, которая, возможно, имеет некоторое влияние на Суллу. О суде и обвинении в убийстве не было сказано ни слова. Я решил, что он достаточно намыкался, чтобы ходатайствовать перед этим Хрисогоном лично.

— Не думаю, что ты удивишься, когда узнаешь, что Хрисогон сам поживился при дележе владений Секста Росция.

— Да, грязная история. А откуда ты об этом узнал?

— Раб по имени Кар сказал мне сегодня вечером. Он служит привратником на вилле Капитона.

— Выходит, эта троица была заодно с самого начала: Капитон, Магн и Хрисогон.

— Похоже на то. Кто, кроме Хрисогона, мог незаконно внести Секста-старшего в уже закрытые проскрипционные списки? Кто желал смерти старика, кроме Капитона и Магна?

— Что ж, вот ты и разобрался. Эта троица задумала убить старого Секста Росция и сговорилась добавить его имя в проскрипционные списки, а затем, после конфискации, — скупить его землю. Человек со стороны, который попытается выяснить правду, лицом к лицу столкнется с Хрисогоном, а это все равно, что налететь носом на кирпичную стену. Дело куда более грязное, чем я думал раньше. Но теперь еще и Секста Росция обвинить в убийстве его отца — тут уж они зашли слишком далеко даже для близкого друга Суллы. Нелепая, несказанная жестокость!

Я посмотрел на луну. Она уже округлилась и побледнела; через шесть дней она будет полной: наступят Иды, и Секст Росций встретит свою судьбу. Я лениво повернул голову и сквозь отяжелевшие веки вгляделся в желтое окно, светившееся в усадьбе Капитона. Почему они до сих пор не спят? Уж конечно, Магн и Главкия устали от целого дня езды не меньше моего. Что они замышляют сейчас?

— Все равно, — сказал я, глотая слова в зевке. — Все равно в этой головоломке недостает еще какой-то части. Без нее она лишена смысла. Дело куда грязнее, чем ты думал…

Я взглянул на желтое окно. На мгновение я закрыл глаза и не открывал их много часов.