ПРИМЕЧАНИЯ 5 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Разумеется, о достижении полной объективности не было и речи... В «Истории» есть «риторика инаковости», хорошо подчеркнутая Ф. Артогом. Этот исследователь показывает, что Геродот, чтобы представить современникам иноземца, использует аналитическую сетку, и притом греческую: таким образом, он смотрит на другого глазами своих соплеменников, зачастую отталкиваясь, будь то по аналогии или от противного, от собственных обычаев. Если речь заходит о существенных сторонах жизни, вроде религии, брака или питания, он говорит, что другие поступают «как» или «не как» эллины, из чего в конце концов выводится целая система отклонений от греческой нормы. Например, описывая религию персов, Геродот утверждает, что они почитают «лишь» некоторых богов — иными словами, не обладают всем богатством греческого пантеона. Историк подчеркивает чуждость некоторых обычаев, отмечая, что они прямо противоположны греческим: кочевничество скифов, скажем, оседлыми современниками Геродота воспринимается как отклонение от нормы. А уж египтяне все делают не так, как другие люди... 15

Но в то же время в этих текстах есть по-настоящему новое понимание других. В самом деле, «История» не пол-

ностью сосредоточена на Греции: автор нередко описывает самые странные в глазах своих соплеменников обычаи с большой объективностью. Он также стремится показать, что обычаи могу переходить от одного народа к другому: сами греки кое-что заимствовали у иноземцев, в том числе и у египтян. Еще ценнее то, что, описывая столь несхожие нравы, он пытается продемонстрировать современникам, что на самом деле все народы склонны считать не только собственные обычаи превосходными 16, но иногда и самих себя чем-то вроде центра мироздания. Вот прекрасный пример «персоцентризма»:

Наибольшим почетом у персов пользуются (разумеется, после самих себя) ближайшие соседи, затем — более отдаленные, а потом уважением пользуются в зависимости от отдаленности. Менее же всего в почете у персов народы, наиболее от них отдаленные. Сами они, по их собственному мнению, во всех отношениях далеко превосходят всех людей на свете, остальные же люди, как они считают, обладают доблестью в зависимости от

отдаленности: людей, живущих далее всего от них, они считают

Не для того ли это сказано, чтобы продемонстрировать своим читателям, для которых пуп земли суть Дельфы, их собственное непонимание по отношению к другим, относительность нравов и обычаев и необходимость изменить их манеру судить об иноземцах?

Геродот не единственный представлял таким образом иноземцев эллинам. Его современник Гиппократ, врач с Коса, систематизировал причины, могущие объяснить различия между народами. В своем трактате «О воздухе, воде и местности» он соотносит телосложение и характер жителей с климатом страны, где они обитают, с ее водами, почвами, сменой времен года, словом, с целым рядом фак-

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

торов, которые Геродот иногда упоминает, но не упорядочивает как систему объяснений.

На представление греков об иноземцах могли повлиять и другие обстоятельства: с одной стороны, греко-персидские войны, с другой — массовый приток рабов-«вар-варов».

Мидийские, или греко-персидские войны, ощущались как наступление всего «варварского» мира на Грецию, а победы эллинов при Марафоне и Саламине — как успех крохотных полисов в борьбе с несметными полчищами. Тем самым всякий чужеземец оказался окарикатурен и отождествлен с врагом, которому придали определенные черты —для начала традиционные, вроде привычки к роскоши и т.п. Затем «варварам» было вменено в вину подчинение авторитарному государственному строю, монархии, основанной на единоличной власти, — строю, который маленькие греческие полисы победили.

Удивительно то, что подобная тенденция проявилась даже у Геродота, самого что ни на есть терпимого автора. Историк рассказывает о индийских войнах в последних четырех книгах своего труда, и при том, что, как мы видели, его взгляд на иноземцев сильно отличается от общепринятого, с VI книги, то есть с начала повествования о войнах, противопоставивших варваров грекам, они становятся врагами. Показательно употребление слова «варвар» (barbaros). До Геродота и в большинстве его контекстов данный термин не имеет уничижительного значения: чаще всего это просто этнографическое или географическое указание. Этимологически варвар — тот, кто говорит «бар-бар», иными словами, тот, чью речь греки не понимают. Однако с мидийских войн слово приобретает пейоративный оттенок: различие в языке (язык обозначается словом logos) превращается в неодинаковую способность к разумному рассуждению (рассудок — это тоже logos), а варвар,

таким образом, становится интеллектуально низшим по отношению к грекам. При этом он еще и живет под авторитарной властью. Отсюда до мысли, что он от природы склонен к покорности, один шаг...

Сделать такой шаг тем более просто, что в Грецию сотнями прибывают рабы-чужеземцы. В Афинах представители некоторых народов, например скифов, находятся исключительно в качестве рабов, и облыжно обвинить кого-то в принадлежности к этому племени — смертельное оскорбление. Эсхин, скажем, обвинял своего злейшего врага Демосфена в том, что его бабка была скифянкой...

Невозможно здесь даже в общих чертах набросать образ иноземца в греческой литературе VI—V вв. до н.э. Кроме того, такое предприятие было бы малоинтересным еще и потому, что в центре внимания опять-таки оказались бы Афины, поскольку тексты, повествующие об иноземцах, исходят, как и большинство писаний той эпохи, за исключением трудов Геродота и Гиппократа, именно из этого полиса.

Удовольствуемся лишь некоторыми замечаниями: во многих произведениях того времени, а иногда и у одного и того же автора мы находим две упомянутые выше тенденции: ксенофобию, подпитываемую индийскими войнами, и дух открытости навстречу другим, зачинателями которого явились ионийцы — Гекатей, Геродот, Гиппократ, а продолжателями — софисты. Возможно, не случайно никто из них не был афинянином... Несмотря ни на что, в общем представлении об иноземце, распространенном в V—IV вв. до н.э., можно все больше и больше различить одновременно и приятие даже самых странных обычаев, и отказ от ценностей, не являющихся греческими: это относится, в частности, к политическим концепциям, поскольку эллины, по крайней мере до завоеваний Александра, сохраняют приверженность своему идеалу, включающему жизнь в полисе, демократическое правление, вкус к свободе.

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

Хотя «варвар» и отличается от грека, это не исключает появления у некоторых авторов — особенно во второй половине V в. до н.э. — идеи единства человечества. Очень четко она выражена у Геродота, да и согласно Антифонту «все мы от природы схожи, греки и варвары»; «и впрямь, все мы дышим ртом и ушами». Историк Фукидид строит

свое историческое исследование на том, что человеческая

21 природа одинакова повсюду. Точно так же тексты Гиппок-

ратовой школы основываются на идее природы (physis), разумеется, меняющейся в соответствии с климатом и окружающей средой, но общей для всех людей.

Выше мы описали отношение к иноземцам «интеллектуалов». Оно могло, разумеется, либо влиять на мнение среднего грека, либо отражать более или менее четко выраженные тенденции, как в случае с театром или политическими и юридическими речами. Посмотрим теперь, что на самом деле происходило на уровне общественных установлений и в повседневной жизни. Хорошо ли принимали варвара в полисе? Легко ли он в него интегрировался?

Здесь мы опять-таки ограничимся несколькими заме-

чаниями. Прием, оказываемый чужаку, сильно отличался в зависимости от полиса. Например, в Спарте иноземцы не могли постоянно обосноваться в городе, а во время их временного там пребывания за ними следили эфоры, которые могли их выслать, объявив об этом через глашатая, без всяких дополнительных разбирательств, по своему усмотрению — такая процедура называлась ксенеласией. Но практика эта ограничивалась спартанским полисом. В большинстве прочих городов порядки были куда менее суровыми.

И все же начать надо с масштабного ограничения: полное и безоговорочное право гражданства даровалось чужакам лишь в очень редких случаях. Даже в архаическую эпоху, когда полисы были относительно открыты для ино-

земцев, греков и негреков, последним гражданство предоставлялось лишь изредка. Чтобы показать свое расположение к Крезу, осыпавшему приношениями святилище Аполлона, Дельфы решили предоставлять лидийцам, которые обратятся с соответствующей просьбой, гражданские права, но то был исключительный случай. В колониях эллинизированные чужеземцы почти никогда не входили в состав полиса. В классическую эпоху государства все больше и больше закрываются по отношению к грекам-иноземцам; можно предполагать, что варварам натурализоваться было еще труднее.

Существовали, однако, вполне комфортные статусы, например, статус метека, этимологически «живущего вместе». Метеком считался иноземец, постоянно проживающий в полисе и в целом достаточно хорошо в него интегрированный. Подобный статус существовал приблизительно в восьмидесяти полисах. В случае, если они с самого начала записывались в соответствующий список, платили налоги и работали в полисе, метеки получали значительную часть гражданских прав — за исключением политических. В целом с ними обращались хорошо; ремесленники и мелкие торговцы, они также часто занимались международной торговлей и становились менялами, что их сильно обогащало. Они могли участвовать в полисных празднествах, таких, как афинские панегирии. В IV в. до н.э., когда число негреческих метеков увеличилось, они получили возможность молиться своим богам и возводить святилища. Постоянно проживающие иноземцы могли, в исключительных случаях, быть произведены в ранг исотела, «платящего те же налоги», что освобождало их от налогов на жилье, или получить разрешение на владение собственностью.

Особым статусом обладали проксены. Как и метеки, они могли быть греками и негреками. То были официаль-

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

ные «друзья гостя», имевшие тесные отношения с определенным полисом и обязанные принимать у себя греков из того полиса, который представляли: проксен Афин в Оль-вии, например, должен был расквартировывать и водить по городу заезжих афинян, а также давать им необходимые разъяснения. Такие обязанности требовали времени и немалых средств: один агригентянин 26, по преданию, разместил у себя пятьсот всадников! Как ни странно, этого статуса добивались и предоставлялся он скупо. Нужно было оказать услуги полису, проксеном которого гражданин желал стать, составить письменное прошение, подать его Народному собранию, а часто и заручиться напоследок поддержкой какого-нибудь влиятельного политического деятеля.

Такая популярность объяснялась престижем и многочисленными привилегиями, которыми пользовались про-ксены. Прежде всего следует упомянуть об общественном признании дома и в полисе, интересы которого они представляли. Общественные гостеприимны не ограничивались приемом иноземцев. Их часто избирали послами, следовательно, то были влиятельные персоны, которые могли играть важную роль в международных отношениях. В пон-тийских городах афинские проксены занимали ведущее положение в торговле, за что их ценили в Афинах. Наконец, в тех частых случаях, когда они решали обосноваться в городах, интересы которых представляли, они пользовались преимуществами и там.

Разумеется, картина становится не столь радужной, если рассмотреть прочие категории чужеземцев: рабы, которые могли быть и эллинами, но часто оказывались негреками, захваченными на войне или попавшими в плен к пиратам, не имели никаких прав и подвергались жестокому обращению. Не баловали особой заботой и заезжих путешественников; они чаще всего размещались у городских ворот или в портах.

Интеграция негреков в полис была, таким образом, возможной, часто легкой, но никогда полной. Не будучи в состоянии участвовать в политике, они довольно мало интересовались тем, что составляло суть полисной жизни. Но, как вы могли заметить, подлинного различия между греческим и негреческим чужаком не существовало. Эта страна не знала проблем иммиграции, которые переживают наши общества, — отчасти, возможно, потому, что приток иностранцев всегда считался необходимым для развития полисов: в Афинах такой приток был вызван подъемом Пирея, повлекшим за собой экономический рост. Статус метеков никогда не ставили под сомнение даже самые консервативные авторы. Кроме того, статус иностранцев был договорным и индивидуальным, а не коллективным, поэтому они никогда не воспринимались как «масса», как некая неопределенная общность.

На каком же языке происходило общение с иноземцами? В полисе, как правило, на греческом. В архаическую и классическую эпохи смешение народов в городах позволяло всегда иметь под рукой кого-нибудь, кто говорил одновременно и на родном языке, и по-гречески: многочисленные рабы и метеки могли от случая к случаю или постоянно служить переводчиками, а уж второе поколение, дети новоприбывших, было по необходимости двуязычным.

Даже перевод письменных текстов, требующих более глубоких лингвистических познаний, чем устное общение, не представлял никаких сложностей, во всяком случае, в городах. Так, Фукидид рассказывает о послании, направленном персами спартанцам и перехваченном афинянами:

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

Следующей зимой Аристид, сын Архиппа... захватил в Эйоне на Стримоне перса Артаферна, направлявшегося от персидского царя в Лакедемон. Артаферна перевезли в Афины, где его послания перевели с ассирийского письма27 и прочитали. Помимо прочего, содержание их в основном сводилось к следующему: царь не понимает, чего хотят лакедемоняне, так как все их послы, приезжавшие к нему, говорили разное; и вот, если они желают ясно объясниться, то должны с этим персом отправить к

Из текста явствует, что и афиняне, и спартанцы могли во всех подробностях разобрать довольно длинное и сложное письмо на ассирийском или персидском. Формулировка Фукидида не оставляет сомнений в том, что письма переводились в два этапа: сначала их транскрибировали, затем переводили. Историк, однако же, не упоминает, кто был переводчиком (или переводчиками). Во всяком случае ясно, что найти таковых не составляло особого труда.

Надо думать, что при поездках в другие страны тем более можно было без особых хлопот обнаружить людей, говорящих по-гречески: повсюду, где существовали колонии, путешественник не мог не встретить либо греков, способных объясниться на местном наречии, либо, скорее, автохтонов, изучивших греческий для налаживания отношений с соответствующим полисом. В то же время мы видели, что плавания были в основном каботажными, так что было нетрудно, даже направляясь в еще не освоенную местность, во время одной из стоянок взять на борт на один или несколько дней импровизированного «проводника», говорящего и немного по-гречески, и на местном языке. Ну а в таких странах, как Персия или Египет, существовали профессиональные переводчики. Со дня основания греческого города Навкратиса правивший тогда Египтом фараон Псамметих вверил заботам обосновавшихся на его земле ионийцев и карийцев

...египетских юношей на обучение эллинскому языку. Эти египтяне — предки теперешних толмачей в Египте.

В великой Персидской империи недостатка в переводчиках не было. Опять-таки согласно Геродоту, Дарий сумел наладить общение между греками и индийцами, чтобы они

через переводчика обсудили весьма серьезную проблему

У нас не так уж много сведений об этих толмачах, временных или постоянных, но в этом нет ничего удивительного. В архаическую и классическую эпохи они, видимо, не образовывали фиксированной профессиональной группы, поэтому говорить об их принадлежности к таковой не представляется возможным. Если древние авторы их и упоминают, то только в тот момент, когда необходимо наладить общение: тогда нужно искать переводчика, посылать его к имяреку и т.п. Поэтому в текстах, посвященных, подобно сочинениям Геродота или Ксенофонта, событиям заграницей, часто упоминаются толмачи. Но как только коммуникация установлена — если она развивается успешно — они становятся невидимками. Два текста, написанные с интервалом в несколько десятков лет, в этом отношении особенно показательны.

В I книге «Истории» Геродота Крез захвачен Киром и возведен на костер. Поскольку он стонет и произносит имя Солона, Кир посылает переводчиков узнать, кого он призывает. Переводчики беседуют с Крезом и передают персидскому царю его слова: пленник взывал к Солону, вспомнив перед лицом смерти, что тот говорил о природе человека и о человеческом счастье. Слова эти заставляют Кира задуматься, и он решает потушить огонь. После снятия Креза с костра оба царя беседуют о том и о сем, не испытывая никаких затруднений со взаимопониманием. Дело не в том, что Крез вдруг начинает понимать

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

персидский или Кир — лидийский: просто после установления контакта историк более не считает нужным упоминать переводчиков. Точно так же Ксенофонт в своем «Анабасисе», отправляясь на встречу с Севфом, царем Фракии, берет с собой переводчика, явно считая, что они с царем друг друга не поймут. Однако же приводимый далее диалог между греческим писателем и Севфом идет, как кажется, напрямую, без посредства переводчика.

До сих общение налаживалось в основном на греческом. А были ли среди эллинов люди, свободно владевшие иностранными языками? Все зависело от места проживания: для грека из колонии, расположенной за пределами Пелопоннеса, в контакте с другими народами, явно было естественным хоть немного говорить на местном языке. Так, Гистией, когда

во время бегства какой-то персидский воин настиг его и хотел было уже заколоть... объявил ему по-персидски, что он — Гисти-

Этот пример никоим образом не доказывает, как иногда утверждается, что Гистией был двуязычен. В самом деле, нет ничего сложного в том, чтобы произнести на другом языке свое имя, даже сопроводив его фразой или подобием фразы...

Что же касается действительно двуязычных персонажей, они очень редки: Фемистокл, бежавший к царю царей, по собственной инициативе выучил язык за год и мог

общаться с царем без переводчика. Этот случай, упомянутый многими античными авторами, исключителен. Поздний писатель Афиней сообщает, что и Алкивиад, как Фемистокл, выучил персидский, но его изучение другого языка представлено как отрицательный пример, поскольку имело целью добиться благосклонности Фарнабаза. У

эллинов в целом, похоже, не было вкуса к изучению других языков, и нет никаких следов того, что их образование предусматривало такую дисциплину.

После завоеваний Александра и установления эллинистических монархий преобразилась и лингвистическая ситуация: проблема языка, по крайней мере в одной из частей обитаемого мира, больше не возникала. Греческий стал языком не только канцелярий и управления, но и множества городов, особенно новых, вроде Александрии или Пергама. Распространившийся таким образом слегка упрощенный язык представляет собой смесь аттического и ионийского, и его обыкновенно называют «койне», буквально «общий [язык]». С этим наречием по всему Востоку, от бывшей Персидской державы до окраин Азии, распространились греческие культура и образ жизни.

КНИГИ СО ВСЕГО МИРА ПЕРЕВЕДЕННЫЕ НА ГРЕЧЕСКИЙ: АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА

В книге о коммуникации в Греции нельзя обойти молчанием Александрийский мусейон и библиотеку, чье создание стало первой попыткой собрать важнейшие письменные тексты из всех стран, во многом благодаря чему до нас дошли древние тексты.

Именно в Александрии, в царствование Птолемея I Сотера(322—283 гг. до н.э.), македонца, соратника Александра, родилась крупнейшая античная библиотека. Его сын, Птолемей Филадельф, продолжил дело отца, обогатив первоначальное собрание. Властитель Египта прежде создал мусейон, центр литературных и научных изысканий, сотрудники которого находились на государственном обеспе-

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

чении, не испытывая никаких материальных забот. Вскоре к мусейону присоединили библиотеку, развивавшуюся, согласно традиции, в соответствии с советами Деметрия Фалерского, ученика Аристотеля и Феофраста.

Целью Птолемея I, основателя Александрийской библиотеки, было собрать книги всех народов мира. Он написал всем земным властителям письмо, в котором просил присылать ему произведения всякого рода авторов, «поэтов и прозаиков, риторов и софистов, врачей и прорицателей, историков и всех прочих».

На комплектование собрания были направлены колоссальные средства, как людские, так и денежные. Прежде всего необходимо было раздобыть тексты, и можно себе представить, что во все концы было отправлено множество гонцов для доставки книг в Александрию. Иногда, чтобы заполучить отсутствовавшие в библиотеке произведения, приходилось расставаться с крупными суммами, о чем свидетельствует текст, повествующий о приобретении пьес афинских трагиков. Афиняне согласились предоставить для копирования свой единственный экземпляр, критический текст которого был утвержден Ликургом, только под залог в пять талантов, что составляло гигантскую сумму.

Чтобы облегчить комплектование, случайно попавшие в Александрию книги конфисковывались: если верить Галену, автору II в. н.э., все корабли, бросавшие якорь в порту этого города, должны были сдать все перевозимые тексты. Их копировали, после чего копии отдавались владельцам, а оригиналы поступали в библиотеку.

Итак, после поступления текстов их было необходимо скопировать, поскольку произведение часто существовало в одном экземпляре. Опять-таки количество книг заставляет предполагать наличие внушительного штата переписчиков, пусть и исключительно для работы с книгами, которые привозили останавливавшиеся в Александрии суда.

Но библиотека мусейона была не просто огромным собранием книг, но и местом, где начался перевод текстов со всего мира. В самом деле, Птолемей решил перевести на греческий книги всех народов. Можно представить, какие средства потребовались для подобного предприятия: во всех странах были отобраны ученые, в дополнение к прекрасному знанию родного языка великолепно владевшие греческим.

По влиянию на последующую культуру самым важным оказался перевод Ветхого Завета с еврейского на греческий. Согласно традиции, Птолемей поручил некоему Аристею, иудею из диаспоры, отправиться в Израиль и отыскать там достаточное количество ученых, способных перевести священный текст. В результате в Александрию прибыло семьдесят два знатока, по шесть от каждого из колен израильских. Именно по их числу и была названа Септуагинта, или перевод семидесяти двух толковников — греческий текст Библии. Они обосновались в Фаросе и, по преданию, завершили перевод за семьдесят два дня.

Септуагинта — первый великий перевод Библии. Она стала определяющей в процессе эллинизации иудейского монотеизма. Для христианской церкви она стала канони-ческим текстом Ветхого Завета, пока в IVв. ее не сменил в этом качестве латинский перевод св. Иеронима. Наконец, она дала возможность иудеям диаспоры, не знавшим еврейского, получить доступ к Библии. Другим памятным переводом явилось переложение иранских текстов, приписываемых Зороастру, — всего более двух миллионов стихов.

Когда тексты были собраны, скопированы, при необходимости переведены, их следовало классифицировать... Прежде чем посмотреть, как выполнялась эта работа, попробуем определить количество книг в библиотеке мусейона.

Такого рода подсчеты представляют определенную сложность, поскольку цифры, приводимые античными

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

авторами, весьма разнятся. Согласно Иоанну Цецу, писателю XII в. н.э., который, видимо, пользовался эллинистическими источниками, в библиотеке при Птолемее Филадель-фе было якобы 400 000 смешанных книг (symmigeis) и 90 000 несмешанных (amigeis). Этим загадочным определениям современные ученые предлагали разные объяснения; согласно наиболее правдоподобному, «смешанные» книги суть произведения, образованные соединением нескольких свитков, тогда как «несмешанные» написаны на одном свитке. Таким образом, свиток, как правило, представляет собой не целую книгу, а, если хотите, «тетрадь». Этим и объясняется внушительное количество цитируемых древними произведений, которое у Авла Геллия и Аммиана Марцеллина доходит до 700 000. Правда, истине, скорее, соответствуют наименьшие из приводимых цифр.

В мусейоне бессменно трудилась команда, возглавляемая библиотекарем. Первым библиотекарем был Зенодот Эфесский, да и среди его предшественников было немало знаменитостей: Каллимах, Аполлоний Родосский, Аристофан Византийский, Аристарх. Цари даровали им определенные привилегии: право дарового питания, жалованье, налоговые льготы. Они были отобраны монархом, пользовались его покровительством, не испытывали никаких материальных затруднений. По-видимому, они постоянно находились на рабочем месте: даже выходя из мусейона, они пребывали в пределах дворцовой ограды. Такой образ жизни стоил им определенной критики со стороны современников: философ-скептик Тимон называл мусейон «клеткой Муз», местом, где выводят «книжных бумагомарак, постоянно клюющих друг друга».

Одним из величайших нововведений Александрийской библиотеки было создание каталогов: Каллимах первым составил каталог авторов, блиставших в каждой из дисциплин, — титанический труд, сам по себе занимавший

сто двадцать свитков. Он, однако же, не был лишен недостатков: с одной стороны, то была лишь выборка, антология, поскольку классифицировались лишь самые выдающиеся; с другой стороны, хотя каталог и заключал в себе идею упорядочения свитков, он не был ни планом, ни указателем. Использовать его мог только тот, кто уже работал в данном книгохранилище. Каталоги, предназначенные помочь читателям ориентироваться, появились гораздо позже, при Дидиме.

Множество книг, собранных в мусейоне, требовало гигантской работы по классификации и установлению критических текстов. Последнее было оправданным не только потому, что иногда в библиотеке имелось по нескольку экземпляров одного и того же произведения и, соответственно, по нескольку вариантов, но и из-за плачевного состояния некоторых из них. Кроме того, чтение рукописей было затруднено, поскольку писались они без пробелов: слова не разделялись и знаки препинания отсутствовали, что затрудняло интерпретацию, как отмечал уже Аристотель, комментируя труд Гераклита.

Критика текстов стала, таким образом, одним из основных видов деятельности работавших при библиотеке ученых. Благодаря этим эрудитам была усовершенствована пунктуация: они ввели значки ударений и, для стихотворных произведений, колометрию, или расположение текста в соответствии с ритмическими единицами. Книги, написанные аттическим алфавитом, были переписаны ионийским, имевшим больше букв и лучше приспособленным к фонетике греческого языка. Такого рода работа, связанная с тщательнейшим изучением текста, породила ценные комментарии, особенно к Гомеру и другим поэтическим произведениям, которые частично дошли до нас в схолиях средневековых рукописей.

Коринна Куле. Коммуникация в Древней Греции

Из всего огромного предприятия, каким была Александрийская библиотека, до нас непосредственно ничего не дошло. Известно, что собрание книг сгорело, но каким образом? Этот вопрос занимал многих знатоков, и сегодня в ходу два объяснения.

Согласно некоторым историкам, библиотеку сжег Цезарь во время военных действий в Александрии. Осажденный во дворце, он приказал своим людям поджечь корабли Птолемея XIII, стоявшие на якоре в порту. Пожар вскоре перекинулся на берег и уничтожил библиотеку.

Однако же тут не все ясно. Чтобы библиотека сгорела целиком, она должна была находиться далеко от дворца, что не следует ни из одного античного источника. В то же время деятельность ученых продолжалась и спустя много времени после битвы за Александрию. Имели бы они такую возможность, если бы все книги сгорели?

Кроме того, Тит Ливии и Сенека, впервые упоминающие о гибели книг во время военных действий, говорят о 40 000 уничтоженных свитков, цифре, ничтожной по сравнению с количеством книг в библиотеке. И если у более поздних авторов, Авла Геллия или следующего емуАммиа-на Марцеллина, сказано о гибели 700 000 свитков, то они явно преувеличивают их число, имея в виду, что сгорела вся библиотека, в которой, по их мнению, содержалось именно столько книг.