Метафорическое сравнение 12 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Поскольку Н — также и отношение ступни к ноге, его можно использовать для аналогичного определения F:

Тогда соотношение (18) и лежащей в его основе аналогии можно представить так:

(21) БЫТЬ (ступня, кисть) → (

Н) (

x) (

у) [SIM {λ х. Н (х, нога)] (ступня), [λ у. Н (y, рука)] (кисть)}] = (

Н) SIM [Н (ступня, нога), Н (кисть, рука)]},

что есть аналогия ступня: нога:: кисть: рука, записанная в соответствии с правилом S 3.

Так как пропорциональные метафоры основаны на аналогических сравнениях, они дают особенно ясные примеры отношения между метафорой и мыслительными процессами, участвующими в аналогическом мышлении. Здесь, однако, следует отметить, что они подходят под правило М 1.

Предикатные метафоры. Когда предикатный концепт G выражается предикатной группой (глаголом, глагольной группой или предикативным прилагательным), употребленной метафорически, имеем:

Поскольку метафорически в М 2 употреблена предикатная группа, такие метафоры я буду называть предикатными¹⁰.

Правила М 1 и М 2, подобно S 1, охватывают и реляционные метафоры, а не только те, в которых обозначены свойства (т. е. которые имеют один аргумент). Например, подставив в М 2 вместо свойств отношения, мы сможем реконструировать основания, позволившие автору сказать: Богатые исполняют безделье:

(22) ИСПОЛНЯТЬ (богатые, безделье) — (

F) (

у, у') {SIM [F (богатые, безделье), ИСПОЛНЯТЬ (у, у') ]}.

Первым шагом в интерпретации этого сравнения будет поиск значений опущенных членов. Как уже говорилось, бедные и обязанности могут играть роль у и у', а в качестве F может выступать наслаждаться. После этих подстановок правая часть (22) может получить следующую интерпретацию:

(23) ИСПОЛНЯТЬ (богатые, безделье) → SIM [НАСЛАЖДАТЬСЯ (богатые, безделье), ИСПОЛНЯТЬ (бедные, обязанности)].

Здесь присутствует игра слов (как часто бывает в метафорах — см. [24]) между исполнением обязанностей и исполнением театрального представления; это театральное понимание слова исполнять позволяет взять актеры и их роли в качестве значений у и у'. Читатель волен решать, какая из двух интерпретаций (если не обе) служит автору основанием для метафоры в данном конкретном контексте употребления.

Возможное возражение данному подходу состоит в том, что из него вроде бы вытекает следующее: F и G в М 1 или F и у в М 2 должны быть конкретными словами, уже имеющимися в английском (русском) лексиконе; кроме того, реконструкция не может быть верна, если мы не можем вывести те конкретные слова, которые имел в виду автор. Поскольку метафора часто используется для заполнения лакуны в лексиконе, требование поиска конкретных слов представляется в высшей степени сомнительным. Более того, автор мог иметь, а мог и не иметь в виду конкретные слова, поскольку он их не употребил, мы этого никогда не узнаем. В этом смысле не может существовать единственно верного утверждения сравнения.

Это сильный аргумент, который необходимо иметь в виду всегда, когда мы применяем приведенные правила реконструкции. Они заставляют нас отвечать только за утверждение, что какие-то свойства или аргументы позволяют завершить концептуальную структуру лежащего в основе сравнения: метафорическое утверждение можно переписать в форме концепта, выразимого утверждением сравнения, как в (18) или (22). Поиск подходящих значений для преобразования (18) в (21) или (22) в (23) — это, строго говоря, проблема интерпретации, а не реконструкции. Подходящими могут оказаться либо многие слова, либо никакие. Мое утверждение не в том, что автор имел в виду какие бы то ни было конкретные слова, а в том, что у него был общий концепт — сходство, сравнение, аналогия, — который мы пытаемся оценить и эксплицировать. Такие концепты имеют определенную структуру, и S 1 задает эту структуру в явном виде. Правила же М 1 и М 2 просто отмечают, какие именно концептуальные элементы отсутствуют в метафорическом выражении концепта. Итак, М 1 и М 2, подобно S 1, следует рассматривать не как лингвистические, а как психологические правила.

Другое возможное возражение состоит в том, что эти правила слишком просты и механистичны для адекватного отражения всей сложности мыслительных процессов, участвующих в понимании метафоры. Но когда метафора действительно сложна, большая часть этой сложности относится к процессу интерпретации. Если учитывать скорость, с какой неглупый читатель способен схватывать простые метафоры, реконструкция должна быть

как можно более простой и механической. Естественно, сложные метафоры требуют гораздо большего времени для изучения альтернативных интерпретаций, которые могут потребовать и альтернативную реконструкцию, причем ответ даже у эксперта-филолога нее равно будет нестрогий. Но затруднения в этих случаях вызывает именно интерпретация, а не реконструкция.

Сентенциальные метафоры. Еще одно возражение могло бы заключаться в том, что М 1 и М 2 не применимы к таким случаям, когда вообще-то не вызывающее возражений предложение употреблено в несоответствующем контексте — например, когда предложение У Джона хорошая крыша появляется в тексте, никакого отношения к крышам не имеющем. Такого рода примеры также можно охватить нашим описанием или ввести третье общее правило:

В случаях такого типа, которые я буду называть «сентенциальными метафорами», в метафоре вообще ничего не сохраняется от референта; сентенциальный концепт F(x) целиком должен выводиться из текста или контекста. Здесь особенно существенным может оказаться понятие «импликатуры» Грайса [11].

Итак, мы разделили метафоры на три типа, в зависимости от того, какие компоненты соответствующего сравнения опускаются:

Именные метафоры: БЫТЬ (х, у), где х не есть у.

Сентенциальные метафоры: G (у), где у не является референтом дискурса.

Если принять, что S 1 — правильное концептуальное представление исходного сравнения, можно утверждать, что эта классификация полна.

Из пяти членов S 1 — SIM, F, x, G, у — два, а именно SIM и F, в метафоре всегда опущены. Опущение SIM необходимо, так как выражающие его слова однозначно маркируют уподобление; опущение F необходимо, так как целью метафоры и является создание замены буквальному F. Итак, у нас остается три терма — x, G и y, два из которых всегда сохраняются: если бы оставался только один из них, не могло бы возникнуть несоответствие, маркирующее метафорическое выражение. Когда опущено G, а х и у остаются, мы имеем именную метафору; когда опущен у, а остаются G и х, получается предикатная метафора; наконец, когда опускается х при сохранении G и у, это сентенциальная метафора. Поскольку существуют ровно три (неупорядоченные) пары, составленные из элементов трехэлементного множества, правила М 1, М 2 и М 3 вкупе исчерпывают все возможности, и получающуюся классификацию можно считать полной.

Контрольные примеры. Не составляет большого труда показать, что множество разнообразных метафор имеет концептуальную структуру, задаваемую приведенными правилами. Однако никакое число подобных примеров, как бы велико оно ни было, не докажет полноту системы правил; для этого надо искать потенциальные исключения из правил.

Один тип исключений будет проблемой для любой теории, предполагающей, что метафоры всегда являются выражениями сходства или аналогии. Выражение головокружительный склон, к примеру, вряд ли основано на уподоблении вида опасный склон похож на ощущение головокружения, как получается по правилу М 1. Можно утверждать, что здесь отношение — не подобия, а каузальности:

(24) ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНЫЙ (СКЛОН) → CAUSE [ОПАСНЫЙ (СПУСК), ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ (ОЩУЩЕНИЕ) ]

Тем самым сохраняется в неприкосновенности структура правила М 2, хотя в исходном выражении связочным отношением будет CAUSE скорее, чем SIM¹¹.

Более интересную интерпретацию выражения головокружительный склон предлагает Ричарде [26, р. 108]; в его интерпретации собственное головокружение наблюдателя проецируется на вызвавший его склон. Это описание примерно эквивалентно следующему: Я стоял на головокружительном склоне следует понимать как 'Я стоял на склоне, испытывая головокружение' плюс проекция. Описание Ричардса имеет то преимущество, что оно подходит и для других примеров, типа Он выпил грустную чашку кофе, где CAUSE столь же неуместно, как и SIM, но где разумной будет интерпретация 'Он грустно выпил чашку кофе' плюс проекция. Такое проективное преобразование наречий в смещенные прилагательные порождает троп, представляющий во многом те же апперцептивные проблемы, что и метафора, но неразрешимый путем реконструкции исходного уподобления. Если склон или чашка кофе встраивается как часть в объемлющую ситуацию, то этот троп, возможно, должен описываться как частный случай синекдохи или метонимии.

Другой тип выражений, похожих на метафоры, но скорее всего не выражающих сходство или аналогию, встречается там, где аргументы отношения меняются местами: это примеры типа Джон утомляет поэзию или Гольф играет в Джона. Если применить к ним правило М 2 в лоб, результирующие уподобления не соответствуют естественной интерпретации. Большинство опрошенных говорили, что эти фигуры речи (если они вообще что-то значат) означают, что нечто относительно Джона (его тупость, его порабощенность) выражается обращением стандартных ролей агенс — пациенс: Джон не способен оценить поэзию или Джон одержим игрой в гольф. Однако сформулированные мной правила не содержат средств для перестановки аргументов функции, так

что если эти выражения действительно представляют собой метафоры, они являются контрпримерами к настоящему описанию. Я сам склонен относить их к персонификации и иронии.

Еще одна трудность может состоять в том, что не всегда ясно, является ли метафора именной или предикатной, и тем самым читатель может испытывать сомнение, по какому правилу — М 1 или М 2 — ее следует реконструировать. Так, выражение a watchdog committee («комитет сторожевых псов» — комиссия по наблюдению — за выборами, за расходованием средств, т.е. ревизионная комиссия, и т. д.) на первый взгляд кажется предикатной метафорой, и М 2 приводит к не невозможной парафразе «некоторое свойство комиссии похоже на сторожевую собаку чего-либо». Однако здесь watchdog — существительное, вынужденное выступать в роли прилагательного; если мы посмотрим на него как на имя в именной метафоре, М 1 приведет к парафразе «некоторое свойство комиссии похоже на некоторое свойство сторожевой собаки», которая, очевидно, еще лучше. Выбор здесь, однако, далеко не всегда тривиален. Рассмотрим следующую пару метафор:

Я стараюсь здесь найти пример типа (25б), когда формула должна быть применима к аргументу, встроенному в описание (25а), то есть к именной группе внутри предикатной группы. Рассмотрим сначала (25а). Применив правило М 2, получаем:

Эта реконструкция основана на предположении, что лежащее в основе (25а) сравнение имеет вид: «Джон относится к своей работе, как человек (обычно) относится к своей жене». Однако, если применить такой разбор к (256), получим:

Здесь реконструируется сравнение «Джон относится к сокровищу, как человек (обычно) относится к своей жене». Поскольку в нормальной ситуации (25б) будет понято иначе, на первый взгляд мы нашли контрпример.

Тем самым, в защиту моего описания я должен привести аргументы, свидетельствующие о том, что (25б) не является контрпримером. Первым шагом будет доказательство того, что для человека, незнакомого с избитой метафорой сокровище, сравнение (27) может быть вполне допустимой парафразой. На самом деле (25б), увиденное в неожиданном свете, кажется гораздо интереснее. Короче, (27) — это возможная, хотя и нестандартная

реконструкция для (25б). На втором шагу необходимо обосновать альтернативный способ получения более стандартного результата, то есть именную, а не предикатную метафору. Здесь удобно будет перефразировать (25б) так, чтобы стандартная интерпретация стала неизбежной:

(28) [человек, на котором] Джон женат, [есть] сокровище. Такое расширение подчеркивает стандартный смысл предложения (25б) и к тому же дает именную метафору, которую можно реконструировать в соответствии с М 1:

(29) БЫТЬ (человек, на котором джон женат; сокровище)→

SIM [F (человек, на котором джон женат), G (сокровище) ],

что значит, что некоторое свойство F человека, на котором Джон женат, похоже на некоторое свойство G сокровищ. Наконец, последний шаг защиты должен показать, что эта вторая реконструкция также возможна для (25а). Перефразируем на этот раз (25а):

(30) [человек, на котором] Джон женат, [есть] его работа — что позволит нам реконструировать сравнение «человек, на котором женат Джон, похож на его работу». Не очень понятно, как следует интерпретировать это уподобление; я вижу здесь намек на то, что супруга Джона заставляет его работать как наемного рабочего.

Итак, мы видим, что и (25а), и (25б) допускают (по крайней мере) по две реконструкции, что вполне соответствует пресловутой изощренности метафорического анализа. Разница между двумя производными — это разница области действия метафоры; кажущийся контрпример возникает из-за того, что стандартная область действия одной метафоры отличается от стандартной области действия другой. Можно было бы предложить какое-нибудь дальнейшее правило, которое задавало бы правильную область действия, но это было бы неразумно. По-моему, гораздо лучше рассматривать (25) как демонстрацию возможности различных интерпретаций, а выбор более уместной интерпретации в каждом конкретном случае производить по контексту.

Еще одна проверка теории обеспечивается смешанными метафорами. В работе [22] процитирован Рональд Рейган: «Корабль государства плывет не в ту сторону по улице с односторонним движением». В основе этого выражения, по всей видимости, лежит сравнение:

Если следовать правилу М 2, результатом будет выражение Корабль государства едет не в ту сторону по улице с односторонним движением, которое едва ли лучше. Обе метафоры, взятые сами по себе, совершенно неприемлемы: Страна едет не в ту сторону по улице с односторонним движением или Корабль государства плывет в неправильном направлении. Как замечается

и работе [22], Рейган сказал в точности то, что он имел в виду. Руки педантов не должны касаться столь эффективной коммуникации. Тем самым я вынужден признать, что смешанные метафоры могут нарушать М 2 совершенно безнаказанно. Не могу однако и не добавить, что общая действенность правил только подтверждается тем, что мы видим, когда они нарушаются.

Не все составные метафоры алогичны; некоторые поэты мастерски используют возможности гнездования метафор. Вскрытие подобных конструкций требует такой алгебры метафоры, которая далеко выходит за рамки предложенных правил. Чтобы бегло показать скрытые здесь сложности, приведем один пример.

Устаревший смысл слова inform — это 'придавать форму' (смысл 'информировать', возможно, получается из необходимости придать мыслям форму, прежде чем выражать их); к этому близок смысл 'быть формирующим началом' или 'одушевлять'. Если взять только фрагмент A fiery soul... informed the tenement of clay 'Пламенная душа... преобразила обитель праха', в его основе лежит что-то вроде следующего сравнения: Его страстная душа была в таком же отношении к его телу, как пламя придает форму глине*. В концептуальной записи получим:

Прямолинейное применение М 2 дает, однако, выражение Страстная душа сформировала его тело, которое в силу отмеченной близости формировать и одушевлять вообще не очень метафорично. Чтобы лучше выявить релят из (32), Драйден усложняет метафору. Во-первых, он использует еще одну метафору, сцепляющую пламенная и душа:

(33) ПЛАМЕННАЯ (душа) → SIM [СТРАСТНАЯ (душа), ПЛАМЕННАЯ/ОГНЕННАЯ (печь)].

Далее, он использует еще две фигуры: «Тело — (похоже на) обитель души» и «тело — (похоже на) прах/глину», Когда второе выражение номинализуется (в соответствии с общим правилом, соотносящим, к примеру, конструкции лодка — алюминиевая и лодка из алюминия) и подставляется в первое, то получается Тело из глины похоже на обитель души, а это и есть уподобление, соответствующее выражению обитель праха:

* Слово clay имеет также значение 'глина', подобно тому как русское прах значит также 'земля'. — Прим. перев.

(35) ПРИДАЕТ ФОРМУ (пламенная душа, обитель праха) →

SIM [ОТНОСИТСЯ (пламенная душа, обитель праха),

Полная парафраза в терминах всех реконструированных нами сравнений может выглядеть примерно так: «Как огонь придает форму глине/праху, так душа, страстная как огненная печь, относится к его телу, которое похоже на обитель души». Эта парафраза не только стилистически неуклюжа — она еще и менее понятна, чем метафоры Драйдена. В качестве интерпретации это просто издевательство.

Поскольку, скорее всего, обитель праха и пламенная душа были стандартными метафорами уже во времена Драйдена, мы можем предполагать, что он не более чем соположил их неожиданным и интересным образом. Концептуальное описание (35) — не блок-схема мыслительной деятельности автора; кроме того, оно не исчерпывает того, что мы хотим знать про подобные конструкции. Оно приведено просто для иллюстрации тех замысловатых концептуальных структур, которые могут скрываться в одной строчке средней метафорической сложности. Позволю себе высказать голословное предположение, что хотя мы и не располагаем алгеброй вложенных метафор, мы можем просматривать их одну за другой — соположение не дискредитирует сами правила реконструкции.

Еще один контрольный пример — адвербиальные метафоры. Приведенные правила — в том виде, как они были написаны, — применимы только в случае именных, глагольных или адъективных групп. Что же делать с выражениями типа Быстро — это нерасчетливо или Он кричал молча?

В концептуальном представлении предикативное наречие — это оператор, отображающий функцию в функцию. Он бежал выражает концепт БЕЖАТЬ (он); концепт, выражаемый предложением Он бежал быстро может быть представлен как [БЫСТРО (БЕЖАТЬ)] (он), где [БЫСТРО (БЕЖАТЬ)] — новая функция. Используя эту нотацию, выражения типа Он кричал молча можно рассматривать как особый случай М 2:

(

F) (

y) [SIM {[МОЛЧА (F)] (он), КРИЧАТЬ (у) ]}, что следует перифразировать как «Он делал нечто молча, так же как если бы кто-нибудь кричал». Тем самым такие примеры подходят под настоящее описание.

С другой стороны, примеры типа Быстро — это нерасчетливо имеют следующую концептуальную структуру:

что перифразируется как «Делать нечто быстро значит делать это нерасчетливо»; общая мысль здесь та, что для любого F(x) быстро можно заменить на нерасчетливо. Так же как для соче-

тания Haste makes waste 'Спешка ведет к потерям', тут неясно, выражается ли здесь вообще сходство или аналогия; отношение, присутствующее здесь, — это скорее каузация или идентичность. Если рассматривать эти примеры как метафоры, они являются контрпримерами нашей теории. В них, как и в метафорах, присутствует эллипсис; но, в отличие от метафор, в них нет сравнения.

Не следует преувеличивать достоинства правил реконструкции. Возможно, случаи, не содержащие подобия, следует считать исключениями, так же как и случаи, не содержащие метафорических употреблений именной группы, предикатной группы или предложения (в выражении Дилана Томаса одну печаль назад слово назад не является предикатом).

Большинство метафор, обсуждавшихся в обширной литературе на эту тему, можно почти механически реконструировать как сравнения; несомненно, однако, что дотошный критик всегда сумеет найти контрпример. [...]

Интерпретация. В предложениях типа Джон ест, где опущен один аргумент, читатель понимает, что Джон ест что-то. Чтобы понять, что утверждается, необязательно знать, что именно ест Джон. Так же точно и в предложениях типа Джон — волк, где опущены свойства двух аргументов, читатель понимает, что какие-то свойства волков необходимо приписать Джону. Чтобы понять, что утверждается, не обязательно знать, какое свойство волков следует приписать Джону. Так же точно, как предложение Джон ест не может привести к однозначному определению того, что Джон ест, и предложение Джон — волк не может привести к однозначному определению волчьих свойств Джона.

Тем самым интерпретация не есть поиск единственно верного основания для уподобления и метафоры. Тем не менее существует определенное множество правдоподобных интерпретаций. В случае Джон ест отсутствующий аргумент понимается как нечто съедобное: ленч, клубничный кекс или что-нибудь еще. Контекст задает ограничения на понимание, не определяя его однозначно. Сходным образом и в случае Джон — волк опущенные свойства понимаются как нечто, что можно приписать и человеку, и волку: это свойства, описывающие внешность, характер, поведение или что-нибудь еще. Ограничения для Джон ест конвенциональны, в отличие от метафоры Джон — волк. Тем самым в случае уподоблений и метафор оказывается необходимым обратиться к тексту и контексту в поиске оснований автора сказать то, что он сказал. Этот поиск и есть интерпретация. Интерпретация — это не поиск единственной парафразы имплицитного сходства а скорее поиск оснований для отбора правдоподобного множества альтернатив.

Иногда основания для утверждения сравнения относительно очевидны, но,, когда они не столь ясны, роль интерпретации повышается. Примеры неочевидных сравнений дают оксюмороны —

фигуры типа печальный оптимист или трудовое безделье — где надо обнаружить основания для соположения антонимов.

Являются ли оксюмороны метафорами? Если да, то они бросают особенно серьезный вызов сравнительным теориям метафоры [3]. Поскольку оксюморон сочетает противоположности, кажется, что он выражает контраст, а не сравнение; можно доказывать, что с точки зрения сравнительной теории они должны описываться иначе, чем метафоры.

Обработаем выражение жестокая доброта правилом М 2, как если бы оно было предикативной метафорой:

(

F) (

y) {SIM [F (доброта), ЖЕСТОКИЙ (у) ]}.В виде сравнения это звучит так: «некоторое свойство доброты похоже на нечто жестокое». Эта парафраза не кажется мне абсурдной, особенно если я рассматриваю ее как относящуюся к некоторому конкретному проявлению доброты, а не к доброте в общем. Более того, это сравнение может объяснить направление переноса: жестокая доброта значит не то же самое, что добрая жестокость; оксюморон достигает большего, чем простой контраст противоположных идей.

Однако остающаяся загадка заключается в том, чтобы найти обстоятельства, при которых доброта может быть жестокой, а эта загадка — та же для утверждения сравнения, что и для оксюморона. Была ли доброта столь подавляющей, что облагодетельствованный оказался в жестоком долгу? Проблема оксюморона не в том, что он не может быть переформулирован как сравнение, а в том, что реконструкция сравнения так мало помогает нам понять, что же именно имел в виду автор.

Хотя для оксюморонов необходимость интерпретации в дополнение к реконструкции особенно очевидна, интерпретация также необходима и для более обычных метафор. И тут, и там, располагая реконструированным сравнением, читатель должен попытаться оценить, в чем и почему, по ощущению автора, референт похож на релят и что именно сходство добавляет к более крупному концепту того текста, в котором оно было указано. Реконструкция, которая кажется приемлемой вне контекста, может оказаться совершенно неприемлемой в более широкой перспективе, и тогда может оказаться необходимым искать альтернативные реконструкции. Тем самым реконструкция и интерпретация — процессы взаимодействующие. Их разделение в теории — не жесткая дихотомия, а скорее разница в акценте.

Поиск подходящих классов референтов и релятов входит, строго говоря, в задачу интерпретации. Чтобы говорить более конкретно, предположим, что автор предложил нам предикатную метафору структуры G (x), где х таков, что G в нормальной ситуации к нему не предицируется. Конечно, выражение G(x) будет добавлено к образу, но понято оно будет (в соотношении с другими знаниями) через нахождение правдоподобных основа-

ний для произнесения такого выражения, то есть через реконструкцию концепта вида (

F) (

у){SIM [F (х), G (y) ]}и его интерпретацию. В этом случае степень свободы нашей интерпретации будет определяться возможностями выбора значений F и у. Два читателя, которые выберут разные значения для F и у, вне всякого сомнения, придут к разным интерпретациям метафоры, но даже и одинаковый выбор F и у может привести к разным интерпретациям. Выбор этих значений — лишь часть задачи интерпретации.

Рассмотрим сначала выбор у, поскольку он, видимо, менее существен. Чаще всего достаточно за у принять наиболее общий аргумент, к которому G обычно предицируется. Если, к примеру, метафорический концепт имеет вид СОВЕРШИТЬ (х), то мы ищем такой у, чтобы СОВЕРШИТЬ (у) было предсказуемо: бестактность, адюльтер, самоубийство, убийство или, более общо, преступление. Мы выберем более общий, родовой аргумент, так как автор говорит нам, что х принадлежит родовому классу вещей, к которым может предицироваться СОВЕРШИТЬ. Возьмем, к примеру, строки Одена:

Здесь концепт, выраженный метафорой, — это COMMIT (a social science) 'СОВЕРШИТЬ (общественную пауку)'; тем самым общественные науки относятся к тому классу вещей, которые совершаются, а именно к преступлениям. Какое именно преступление (если вообще какое-либо) Оден имел в виду, мы в точности никогда не узнаем.

На вопрос, какие свойства переносить с у на х, я отвечу: «какие бы ни понадобились для того, чтобы х был помещен в класс вещей, к которым обычно предицируется G». К каким последствиям это может привести для концепта х — вопрос, который нужно рассматривать отдельно в каждом конкретном случае (в некоторых случаях ответ будет гораздо более очевиден, чем в других); так или иначе, реинтерпретация х как вид у — это часть, иногда самая важная, интерпретации метафоры.