Тени будущего

Мин любил субботы всем своим эгоистичным сердечком. Наверно, потому, что в субботу можно было просыпаться в девять, спинывать Лухана, который любил спать еще больше, чем он сам, с дивана, и долго ржать над его помятой мордашкой, которая, уже лежа на полу, пускала сонные слюни на ковер и умоляла дать ему поспать «еще чуточек, Минни, пожалуся-та-та… хррррр».
И Мин, проржавшись, не ленился сходить до холодильника, чтобы принести из морозилки хороший кусок льда и закинуть его Лухану в трусы, хлопнув по заднице и предусмотрительно начиная пятиться. Отмороженный в очень чувствительных местах Лухан верещал спросонья, как пожарная сигнализация, а потом гонялся за ним по всему дому, угрожая пустить этот кубик путешествовать в некоторые интимные места минова организма. Когда Лухан догонял, прижимая к стенке, и алкал справедливой кары, ото льда уже оставалось одно мокрое воспоминание на трусах Лухана, и Мин сворачивался клубочком у его ног, тыкая в пятно пальцем и икая от смеха, не в силах даже пошутить стандартное «кто нафурил в штаники». Лухан очень хотел пнуть этого гаденыша, отдающего концы у его ног… но вместо этого только поднимал ухахатывающуюся тушку Мина за шкирку и засовывал под душ, окатывая его холодной водой. Мин пинался и царапался, как зараженная бешенством суриката, затаскивал Лухана вслед за собой под воду, ванная превращалась в мокрый разгромленный пиздец, а суббота потихоньку бестолково перетекала в воскресенье.
Когда Мину надоедало скакать по нервам Лухана, он варил кофе, потом рыскал в холодильнике в поисках того, что можно съесть сырым. Находилась в лучшем случае завалявшаяся в нижнем ящике помидорка, которая выглядела, как сморщенное бычачье яйцо, и Мин смотрел на Лухана глазами котика из Шрека, а его желудок сообразительно к месту воспроизводил звуки работающего унитаза. Лухан забирал несвежий овощ, подозрительно нюхал его, и когда даже его беспринципный всеядный желудок подсказывал ему, что это лучше выбросить, со вздохом прощался с едой, отправляя ее в мусорку.
Мин честно считал, что то, что они еще не траванулись очередным блюдом, изготовленным рукожопым Луханом – не иначе как благословение провидения, потому что если тебе суждено помереть от упавшего тебе на голову кирпича, то ты не умрешь, издриставшись, от обезвоживания.
А потом (в субботу, конечно) можно было заставить Лухана мыть посуду, а самому сидеть на табуретке с кружкой чая, болтая ногами, и ехидно напоминать ему про якобы забытую сковородку:
- Ты лентяй просто пизде-е-ец.
- Да я забыл про нее! Честно!
- Ага. Пизде-е-е-ец лентяй…
- Да вымыл я ее уже, хватит. Вот! Видишь? Чистая!
А еще позже можно было валяться на диване спиной на луханевской груди, смотреть телек и делать вид, что он не замечает, как пальцы Лухана с крадущимся коварством Розовой пантеры забираются под футболку.
- Ты вообще о чем-нибудь кроме этого думать можешь? – не без иронии спрашивает Мин, укладываясь поудобнее на чужой груди.
- Неа, - развязно отвечает Лухан. А потом добавляет с сюсюканьем: - Они же такие миленькие.
Лухан опять добрался до сосков. Ну что с идиота взять.
- Я не понимаю, чем они тебя так возбуждают, - заметно севшим голосом спрашивает Мин, начиная потаивать от прикосновений подушечек двух пальцев, вырисовывающих наглые кружочки на нежных розовых пятнышках сосочков.
- Не знаю. Может, я хочу их съесть.
Мин смеется.
- Теперь не смей их обсасывать. Я буду думать, что ты собираешься укусить.
- Нет, нет, только не это, - трагическим голосом произносит Лухан. – Как же я буду жить без этих нежных прелестей.
А нежные прелести уже во всю довольно мнутся под чужими пальцами и набухают головкой сосочков. Мин тяжело вздыхает, чувствуя, как уверенные, почти грубые ласки наполняют его горячим, жадным и нетерпеливым. Он сползает ниже, раздвигает ноги и задирает ткань футболки до подмышек, рассматривая пальцы Лухана, крепко сжимающиеся вокруг трогательной припухлости. Он вспоминает, что они делали в такую же субботу, как эта, пару недель назад, когда Лухан вылил на него молоко и чуть не трахнул у стены. И ему нестерпимо хочется… погрубее. Со связанными руками было бы в самый раз. Или ногами… О боже, он конченный извращенец… Вот только как намекнуть об этом Лухану?
- Лухан, а Лухан… А может, нам БДСМ попробовать?
- Ты что, шутишь что ли?
- Почему это шутишь? Каждый раз, когда ты забываешь помыть посуду, я мечтаю отхлестать твою задницу плеткой.
Мин доходит до пика – когда колени начинают дрожать, и взбесившаяся фантазия рисует самые неприличные изгибы тела, страстно изогнутые, слитые воедино… о-о-о… Под руками, продолжающими ласкать его, ему хочется оказаться вызывающе голым, так чтобы кое-что напоказ болталось на свободе, сводя с ума одной мыслью, что ничего не стоит отдаться фантазии и получить то, что так хочется… А Мину до неприличия хочется сдернуть с себя штаны, чтобы они болтались на коленках, а между ними и стянутой до подмышек футболкой было бы приглашающее, расслабленное, оголенное тело.
- Черт, а я даже испугаться успел… Никогда в здравом уме я не дам тебе в руки плетку, даже не надейся.
- А не в здравом? – хитро спрашивает Мин. Он таки решает наплевать на все, приподнимаясь и спуская с себя по бедрам черные домашние штаны - удивление не ожидавшего такой прыти Лухана ощущается даже спиной: - А если я сведу тебя с ума? Бе-е-е-е-е-е-е-йби…
Лухан думает, что это очередная подлянка. И даже если это не подлянка, что прикажете со всем этим делать – с тем, что вывалилось, болтается на воздухе и дразнится нежным розовым цветом нетронутой кожи, пока Мин окончательно укладывается на него? Не то чтобы он не знал, просто хотелось как-то поддержать игру Мина, чтобы он… ПЕРЕСТАЛ, НАКОНЕЦ, МАНИПУЛИРОВАТЬ ИМ.
- Нарываешься, да? – спрашивает Лухан вместе с первым осторожным прикосновением, скользящим вдоль живота вниз, от которого Мин вздыхает устало и нежно, будто кошечка, превращая выжатый из легких воздух в едва уловимый на слух стон.
- Кто нарывается? – тихо проговаривает Мин, сладко приподнимаясь назад и вверх, так что рука Лухана сползает с живота на самое мягкое. - Не знаю, о чем ты…
Мин чувствует, как чужая рука обхватывает его, слабо сжатые пальцы ложатся на теплую кожу, огибаются вокруг мягкого и отзывчивого, вокруг нежной плоти, под которой пульсирует кровь и трепещут венки. Когда ветер надувает в глаза пыли, кажется, что все тело превращается в потревоженную слизистую глаз, а теперь Мину думается, что надуло немного ниже, и все его тело уподобилось одной его части, так вызывающе готовой почувствовать, что такое удовольствие под руками готового порадовать его Лухана – это хорошо слышно по его иссушавшему, с прорывающейся хрипотцой дыханию позади.
- А-а-хм...
Голое свободное тело, так откровенно выставленное под ласки, возбуждает просто безумно, заставляет чувствовать пошлый, неприличный голод, заставляет сжимать бедра и ловить ими руку Лухана, удерживая крепче. Прикосновения к обнаженной коже кажутся падающими на тело волнами прохладного шелка, и мягкие дразнящие пальцы, проводящие дорожки вниз по животу, плавят плоть, как горячий нож - исплавляющееся сладкими потеками мороженое. Оставленные без внимания соски ноют от боли, и хочется взять где-нибудь еще пару луханевских рук и засунуть их в себя, прямо в живот, внутрь, в тело - может быть, тогда этот голод ослабеет.
- И тебе мало этого? Ты хочешь еще и плеток? - игриво спрашивает Лухан, выдыхая горячим в самое ухо, после того, как успевает погладить абсолютно везде разнеженное опрокинутое на себя тело.
- Ремень на запястьях был бы в самый раз, - честно отвечает Мин, сцепляя перекинутые назад руки на шее Лухана и выгибаясь с пошлейшей грацией кошки из аристократического дома, которую ночами любит самый грязный кот в подворотне. Потому что секс - это так просто, пошло и приятно, что... Мин давно забыл, что такое стыд. - Ремень... о, пожестче, так, чтобы синяки остались. Мы бы трахнулись убого и грубо, как пигмеи с костями в носу, а ты бы потом целовал кровоподтеки... ползал бы на коленях... оставляя на полу следы спермы.
- Ты моя маленькая невинная крошка, - Лухану кажется забавным, что в таком чистом существе, как Мин, рождаются такие грязные фантазии - и если бы Мин знал, насколько эти грязные картинки Лухана возбуждают, он, возможно, считал бы разумным не всегда их озвучивать. - Мой сексуально озабоченный ангелочек, интересно, моих талантов когда-нибудь хватит удовлетворить тебя ПОЛНОСТЬЮ?
- Где уж тебе...
- Ах так?
- Именно так, бестолочь...
- Будет тебе и ремень, и плетка, ненасытный мой, обещаю.
- М-м-м... я буду ждать с нетерпением, моя маленькая никчемная бездарность.
- Жди-жди, куколка.
Мин позволяет Лухану оставить последнее слово за собой, потому что ржать и подкалывать становится все труднее с каждой минутой, что его тело получает новую порцию тягучих, медленных ласк. Кое-что внизу заметно оживляется, принимая позу сосредоточенной готовности и радуя элегантностью напряженной кривой, и Мин с каким-то идиотским смешком думает, что не зря древние изращенцы, все-таки неплохо разбиравшиеся в удовольствиях, сравнивали член со змеей. Его собственное земноводное заняло очень недвусмысленную боевую стойку.
Эротические философские рассуждения Мина о прекрасном вдруг самым бесцеремонным образом прерываются раздражающе громкой трелью мобильника, и он с чувством откомментировав неожиданное вмешательство:
- Бля-я-я-дский телефон, - привстает с Лухана, чтобы дотянуться до полки.
Лухан из гуманистических соображений придерживает голую задницу и вежливо старается не ржать, когда на лице Мина, ответившего на звонок, оттенками красного отражается весь спектр раздражения:
- А я с ним что буду делать? Пусть посидит с кем-нибудь еще!
Лухан с удивлением отмечает, что голос в трубке женский.
- Да не могу я, сказал же тебе! Я уверен...
Мина не очень-то вежливо перебивают, и выражение его лица становится просто демоническим:
- Нет!
Из трубки с той же громкостью и еще большим напором слышится " Да", а потом " Буду через двадцать минут", и Мин зло защелкивает слайдер, бросая его на диван и скрипя зубами:
- Что за нахрен-то? Почему я должен? Совсем с ума сошла...
И только потом замечает Лухана, все еще наслаждающегося картиной " взбешенный хомячок без штанов" с подозрительно довольным выражением на лице:
- ЧТО?!
- Штаны надеть не хочешь? - давя смешок интересуется Лухан. Нет, сам он бесить Мина до такой степени не отваживается - он еще молод, у него есть еще мечта с парашютом прыгнуть - если уж умирать глупо, так пусть хоть с налетом романтики, а не задохнувшись под подушкой, которую Мин будет прижимать к его лицу. Зато он знает кое-кого, кто способен так рисковать, при этом не боясь расстаться с жизнью - сестра Мина все еще считает своего маленького братика беспомощным и глупеньким и на полном серьезе не имеет понятия о том, что он умееет огрызаться. А то, что он орет в телефон и ругается непечатными словами - ах, эти мальчишки такие глупые...
- Хочу, - зло рычит Мин, натягивая одежду обратно - потому что разражаться гневными тирадами, сверкая причинными местами, как-то некомильфо, как ни крути. - А еще хочу своей сестре голову оторвать. Она сказала, что мне придется с племянником посидеть... Нет, ну ты понимаешь? Где я и где дети? Она с ума сошла? Я что, ее единственный оставшийся в живых родственник? Ничего, что у меня тоже выходной? Нет?
Лухан подумал, что Мина понесло, и рискнул влезть под колеса несущегося самосвала:
- Так а что такого-то? Ну, подумаешь, ребенок...
Мин посмотрел на него, как на идиота.
- Хорошо, - спокойно сказал он. - Даже если мы проигнорируем тот факт, что я не люблю детей и не понимаю, как с ними надо обращаться, давай взглянем с другой стороны. Может быть, ты подскажешь мне, как я должен объяснить твое присутствие здесь ребенку, а потом и своей сестрице? Описать в красках прелести гейского секса? Или нет, давай займемся воспитанием в ребенке толеранстности к секс-меньшинствам?.. Да, ты прав, такие зерна надо закладывать смолоду...
Мин ерничает, потому что под его шкурой в крови шкварчит нереальное раздражение, и на реакцию Лухана ему в данный конкретный момент времени абсолютно наплевать.
- Хорошо, хорошо, - Лухан уже знает, чем должен закончиться этот разговор. - Давай я просто уйду, вернусь вечером, и ничего не надо будет объяснять.
Мин смотрит на Лухана так, словно его идиотизм внезапно возвелся как минимум в куб, а потом поднимается с дивана, бросая раздраженно:
- Вот еще. Этот дом такой же твой, как и мой.
По лицу Лухана расползается довольная идиотская улыбка. Нет, ну а что? Испорченный секс разве не стоит этих слов? Он срывается с дивана и мчится догонять Мина, пока тот в сердцах не разбил что-нибудь на кухне:
- Мин, Мин, подожди... Все нормально будет, я умею с детьми ладить.

Когда Мин открывает дверь и ведет за ручку маленького черноволосого мальчика в синих джинсах и красной футболочке, Лухан прыскает со смеху - видимо, лисьи глаза у них в семье передаются генетически. Мальчишка робко выглядывает из-за ноги Мина, и тот толкает его в спину:
- Он не кусается. Поздоровайся.
Лухан по-взрослому протягивает руку и с улыбкой до ушей говорит:
- Привет. Я Лухан. А тебя как зовут?
- Макс, - мелкий изучает его глазами, но на взрослое приветствие отвечает как положено.
- Макс? - Лухан поднимает на Мина удивленные глаза.
- Ну да... его отец американец, - Мин пожимает плечами. А потом предлагает: - Хочешь чаю? - потому что понятия не имеет, что еще можно делать с ребенком, кроме как накормить.
- А с молоком можно? Как мама делает?
- Можно, - вздыхает Мин. - Если я найду молоко в этом доме.
Пока Мин набирает чайник, Лухан вытаскивает из-под стола табуретку, приглашая мальчика сесть, а сам садится напротив, положив подбородок на руки и изучая маленькое личико, в котором так много схожего с Мином. Он не собирается ничего говорить, хорошо зная, что дети не любят назойливости, просто ждет, когда Макс заинтересуется им сам.
- У тебя смешные глаза, - говорит Макс, когда заканчивает рассматривать Лухана.
Лухан фыркает в кулак.
- Смешные? А мне мама говорила, что они красивые. Особенно левый, который красивее правого. Неужели обманывала? - Лухан корчит рожи.
Теперь смеется уже Макс.
- А ты веселый. Ты здесь живешь?
- Живу, - просто отвечает Лухан.
- С Мином?
- С ним, - голос Лухана не теряет естественности, а Мин настороженно прислушивается, ожидая, к чему приведут все эти расспросы.
Но мальчика вполне удовлетворяют честные и нехитрые ответы, и он принимается расспрашивать Лухана о том, чем он занимается, потом показывает ему новую игрушку из своего телефона, а Лухан подсказывает, как пройти уровень, на котором застрял Макс. Мин думает, что они и правда быстро спелись - и это, наверно, хорошо. Наверно...
- Макс, а куда мама твоя собралась? - спрашивает Мин, насыпая заварку в чайник.
- Не знаю, - просто отвечает мальчик. - Сказала, что на работу.
- Ну да, как же, - негромко бормочет Мин. - В таком-то платье только на работу и ходить.
Он берет чайник и наполняет заварник кипятком, по глупости оглядываясь назад, чтобы посмотреть, над чем так смеются Макс и Лухан - и только что откипевшая вода льется по его пальцам.
- Блядь, - не успевает отфильтроваться запретом на ругань в присутствии малолетнего, и Мин сгибается пополам, стискивая между коленей горящие пальцы. Ему так больно, что он не чувствует, как Лухан выпрямляет его, отбирает руку и засовывает ее под кран с включенной холодной водой. Ему так больно, что из его глаз против его воли выкатываются здоровенные жалкие слезы и повисают на кончиках ресниц, как у куклы.
- Растяпа, - ласково говорит Лухан, поглаживая его по волосам. - Сейчас все пройдет.
Здоровенные жалкие слезы срываются с кончиков ресниц и падают на поверхность стола, разрываясь блестящими осколками.
- Тш-ш-ш... - Лухан обнимает Мина, продолжая гладить по голове. - Уже не больно, тише, потерпи...
Лухан разыскивает в шкафчике спрей и обливает пеной покрасневшие пальцы. Холодная, мягкая, белая пена покрывает поврежденную кожу, даря невыразимое облегчение, и Мин устало опускается на стул:
- Заварил чайку, блин.
- Больно, да? - спрашивает Макс, глаза которого при виде плачущего Мина испуганно расширились. - Не плачь, все заживет.
Он поглаживает Мина по руке, трогательно пытаясь успокоить, и Мин как-то внезапно ловит себя на мысли, что любовь такого маленького существа... Возможно, она много чего стоит...
Приготовление чая заканчивает Лухан, ставя перед ними по кружке, а перед Максом еще и коробку с молоком.
- Вкусно? Нет, серьезно, я не верю, - с сомнением говорит он, когда наблюдает, как Макс щедро разбавляет чай молоком.
- Вкусно! - уверенно отвечает Макс. - Попробуй.
Мин только тихо фыркает, наблюдая за ними - вот так с первого раза и не скажешь, кто старше.
- Фу! - выражает свое мнение Лухан. - Это же гадость. Для совсем маленьких детишек. Фу.
- Сам ты гадость, - обижается Макс. - Вот скажи, ты шоколадки любишь?
- Ну... кто же их не любит?
- Фу! Фу! Фу! Шоколадки - они же для совсем маленьких детишек. Гадость! - передразнивает Макс.
- Сам ты... гадость, - уныло тянет Лухан.
Мин сам вызывается помыть посуду - чтобы спровадить слишком шумную компанию от себя подальше. Что с него взять, он не умеет смеяться.
Лухан предлагает устроить состязания игрушечных машинок и выстроить трассу из книг. Книги находятся на полке (он только чудом умудряется не смахнуть с нее презервативы, когда достает пару романчиков и здоровенную энциклопедию по компьютерному железу), и на полу рекордными темпами вырастает целый автодром.
И Лухан едва ли не подскакивает, когда Макс, устанавливая горку из книг, спрашивает у него:
- Ты любишь Мина?
- Почему... с чего ты взял? - спрашивает он наконец.
- Просто... - машинка Макса съезжает с горки, но недостаточно далеко, и он делает скат круче, - мама тоже гладит меня по голове, когда я плачу, и говорит, что все пройдет. Мама меня любит.
Лухан смеется. Честно. Искренне.
- Не знаю, - признается он, вспоминая тот вечер на диване с измятыми розами. - Наверно, да.
- А он тебя?
- Вряд ли, - слова выходят простыми, и Лухан даже удивляется, когда понимает, что правда причиняет меньше боли, чем иллюзия. - Ну, на что поспорим, что я выиграю?

Когда Мин заканчивает с грязными кружками, то, что он видит, заставляет удивиться даже его. Нет, он знал, что Лухан сильно невзрослый, но чтобы так... Лухан на полном серьезе играет с машинками. И глагол " играет" конкретно здесь значит, что Макс и Лухан ползают по полу на коленях, издают звуки вроде " би-би" и " вжжжжжх", толкаются, горячо спорят и просят его побыть судьей на " Первом чемпионате мира среди игрушечных моделей формулы-1", потому что кто-то " читер", и " не может не жульничать".
Мин со смехом готовится покарать Лухана за мошенничество, непристойное в благородной профессии пилота болида формулы, но, к его удивлению, грязным игроком оказывается именно Макс, который дует в хвост своей машинки, заставляя ее катиться быстрее.
- Нет, ну ты посмотри на него, - жалуется Лухан, когда машинка Макса пересекает финишную черту первой. - Он же жулик!
- А мы не обсуждали правила! - заявляет маленький нахал. - Никто не сказал, что дуть нечестно.
- Бессовестный! - заявляет Лухан, принимаясь щекотать Макса, отчего тот падает на пол и звонко смеется.
- А ты проиграл! Ты мне пиццу проспорил! - Макс изворачивается и сам принимается щекотать Лухана. - Проспорил! Проспорил!
Мин не знал, что Лухан настолько боится щекотки.
- Хорошо, хорошо, отпусти меня, маленькое чудовище... - Лухан, покрасневший, как рак, пытается отбиться от маленьких ручек. - Если я умру от смеха, ты пиццы не получишь.
- Ты жив только благодаря пицце, - довольно заявляет Макс, сползая с Лухана. - Только я с грибами не люблю...
- Обязательно закажу грибную, - мстительно обещает Лухан, отряхиваясь.

У Мина наступает перманентный фейспалм, когда он наблюдает за тем, как эти двое делят куски пиццы: Макс ворует у Лухана колбасу и подкладывает ему маслины, Лухан перекладывает помидоры... а все вокруг медленно превращается в покрытый расплавленным сыром пиздец.
- Ну все! Хватит! - кусок пиццы, шлепнувшийся на пол и оставивший на нем жирный след, запускает в Мине реакцию праведного термоядерного гнева. - Оба! На улицу!
- Он все время такая злюка, - жалуется Лухан Максу так, будто Мина тут вообще нет.
- Понимаю, - сочувственно вздыхает Макс. - Меня мама тоже гоняет.
Мин, раздавая подзатыльники, выгоняет их из дома - и они идут в парк аттракционов. И если Мин считал, что это лучше - он глубоко ошибался. Парочка умудрилась измазать его кетчупом, пока поедала один хот-дог на двоих, потом приклеила ему усы из сладкой ваты и с визгом унеслась прочь, сбегая от справедливой кары. Мин отдыхал только тогда, когда Макс с Луханом орали, как сумасшедшие, катаясь на горках, и корчили ему рожи из кабинки колеса обозрения.
Мин вернулся домой, еле волоча ноги - потому что Лухан был занят повисшим на нем Максом. Глядя на них, Мин думал об отце Макса, который с ними не живет, и очень неприятно и отчетливо понимал, как мальчик скучает по нему. Макс привязался к Лухану, как к отцу... И это все очень неправильно. С большой " Н". Как их собственные с Луханом отношения - вечно запутанная между " недопустимо" и " грустно" нить противоречия.

День пролетел незаметно - в шесть Мину позвонила сестра и сказала, что может забрать мальчика. Макс обнимался с Луханом и не хотел уходить, повисая на его шее.
- Мин, можно я еще когда-нибудь приду к вам? - спросил он наконец.
- Конечно, - Мин потрепал его по волосам. - Когда захочешь.
- А ты тоже будешь здесь? - спросил он у Лухана. - Ты никуда не уйдешь?
Лухан бросил на Мина быстрый напряженный взгляд. На самом деле, он не может ничего обещать. Разве он может? Но Лухан все равно говорит, говорит громче, чем отчаяние в нем:
- Конечно буду. Куда я денусь.
- Ну тогда... пока?
- Пока, парень, - Лухан крепко пожимает маленькую ручку.

Когда Мин возвращается, Лухан ждет его на диване со счастливой улыбкой. Эта улыбка настолько искренняя, что неприятным металлом скребет Мина где-то внутри, и он как всегда возвращается к мысли, что счастье - удел тех, у кого в голове не слишком много мыслей, как у Лухана. И это металлическое, проехавшееся по внутренностям Мина, требует от него... отрезвить Лухана, сделать ему больно. Он заползает к Лухану на колени, обнимая руками за шею.
- У тебя классный племянник, - Лухан целует в нос.
- Он тебе понравился? - спрашивает Мин. Спрашивает или копает яму.
- Да, очень. Мы как-то быстро подружились, да? Давай в следующие выходные сходим с ним куда-нибудь? Я ему мультик обещал...
- Лухан...
- Знаешь, этот, который идет сейчас? Кажется, все дети от него без ума... - Лухан держит Мина и, очевидно, не слышит, что тот ему говорит.
- Лухан...
- Все время забываю, как он называется...
- Лухан, - Мин ловит его лицо ладонями и говорит, наконец, то, что должен сказать: - Лухан, это не твой ребенок.
И радость Лухана как-то быстро тает.
- Да, я понимаю.
- Нет, ты не понимаешь, - качает головой Мин. - Ты гей. У тебя не будет детей. У тебя никогда не будет такого сына.
Лухан не хочет этого слышать, но Мин крепко держит его лицо и заглядывает в глаза:
- Понимаешь, это я не люблю детей, я не хочу о них заботитьться, играть с ними, водить на мультики. Они мне совершенно безразличны. Но ты, ты другой. Тебе нравится это. И ты очень хорошо справляешься. Так что я хочу, чтобы ты подумал, готов ли ты отказаться от всего этого, чтобы всегда оставаться верным только одному человеку? Можешь ли?
- Мин, но... это же разные вещи, - Лухан пытается осторожно убрать руки Мина от своего лица. - И потом...
- Нет, не разные, - Мин обрывает. - Я просто хочу, чтобы ты подумал.
- Но...
- Тш-ш-ш... - в этот раз Мин прерывает поцелуем. - Я не хочу знать. Я не хочу быть в твоей голове. Разбирайся сам.
Лухан отвечает на поцелуй, думая, что это все опять... слишком для него. Мин считает, что делает как лучше, а он чувствует себя так, будто его завели в лес и бросили. Мин привык обдумывать свои решения, но Лухан, как бы старательно ни размышлял, в конце концов все равно просто сделает то, что посчитает правильным, не очень-то сообразуясь с велениями разума. Поэтому заставлять его думать - это просто хорошая пытка. И Мин слишком часто применяет ее, забывая помогать, запутывая еще сильнее. Это... обижает.
Скромный поцелуйчик быстро и незаметно прерастает в продолжение того, что началось утром, Мин ерзает на его коленях, изгибаясь, как змея, когда выпутывается из рубашки. Лухан, обнимая его, нащупывает руками ремень на брюках, вспоминает утренний разговор, и так и не погасшее чувство обиды подогревает его желание слишком горячим огнем... Черный кожаный ремень плавно выезжает из шлеек и затягивается на запястьях Мина, впиваясь в кожу, так что Мин выгибается назад с тихим:
- Ах...
Еще одно " Ах" рождается под зубами Лухана, которые сжимаются на тонкой коже в основании шеи. Когда Лухан опускает Мина на диван лицом вниз и придавливает коленом, ему хочется только одного - чтобы Мин, со всей своей проницательностью, понял и то, почему он это делает.