Про любовь

Фильм был неинтересный. Поэтому они лежали на диване и лениво целовались.
Мин все думал, когда же им надоест вести себя, как новобрачные, которые вечно заняты друг другом и прыгают в кровать ровно тогда, когда захочется, не в состоянии насытиться.
Поцелуи обрастали каким-то чмокающим звуком, руки Лухана скользили по животу, приподнимая футболку, но с умыслом не начинали что-то большее, чтобы то ли раздразнить Мина, то ли… то ли Лухан просто был тактильным маньяком и получал от этого удовольствие. Мин зарывался пальцами в платиновые блондинистые волосы… Мин выкрасился обратно в цивилизованный каштан, и Лухан в отместку демонстративно высветлился в этот жуткий кукольный цвет. Но Мину даже нравилась жесткость выжженных краской волос, она делала Лухана каким-то нервно-трогательным, как будто все это напоказ было лишь способом защитить уязвимое внутри.
Когда Лухан вдруг остановился, приподнялся на локте и уставился на него большими, влажными, туманно-черными в освещенной одним телевизором комнате глазами, Мин вопросительно изогнул бровь – он знал это выражение на лице Лухана, появлявшееся периодически, когда Лухана уносило в трогательную сентиментальность, и он становился похожим на расслабленного мозгом идиота:
- Мин, я люблю тебя, - в конце концов родил этот расслабленный мозг.
Мин потянулся вперед и поцеловал в ответ. Но Лухан, пару раз приоткрыв губы под давлением Мина, отстранился… И вот тут-то Мин и почувствовал, что грядет очередной незапланированный визит их старого знакомого. Проще говоря, пиздец снова с нами.
- А ты никогда не говорил, что любишь, - как бы невзначай, но очень грустно, так что глаза заслезились, отметил Лухан.
- Ну… - протянул Мин задумчиво, надеясь повернуть все в шутку, и улыбнулся, - разве и так не очевидно?
- Очевидно? – переспросил Лухан. – Очевидно только то, что ты со мной спишь.
- И что, этого по-твоему недостаточно? – Мин ринулся в нападение, намереваясь до последнего отстаивать свою свободу… слова, воли, молодости… Да хрен его знает, чего еще. Просто он не представлял себе, как это должно звучать – когда он скажет Лухану «люблю». Это что же тогда, прощай жизнь без обязательств, прощай мечты о брюнетке с фигурой гитары, здравствуй крашеная устрица?
А устрица сделала грустные глаза и уточнила:
- Мне бы хотелось, чтобы ты хоть иногда говорил, что любишь меня…
- Аааагрх, - Мин зарычал и поднялся. Когда Лухан начинал вести себя, как девушка, Мина бесило в нем все – начиная от интонации в голосе и кончая хлопающими длинными ресницами. – Давай без этого, а? Раздражает до безобразия.
- Почему? Почему ты просто не можешь сказать этого?
- Ты и так слишком много глупых слов говоришь – на нас обоих хватит. Договорились, да?
- Я просто говорю, что люблю тебя, - упрямо повторил Лухан. – Что тут такого?
- Да ничего! – взорвался Мин. – Я с самого начала только и слышу от тебя это. По-моему, ты говорил это уже тогда, когда наливал мне в стакан того виски, после которого мы волшебным образом оказались в кровати без одежды. По-моему, тогда тебя совсем не интересовало, люблю ли я тебя! Что теперь-то изменилось? Чего ты от меня хочешь?
Упоминание о том эпизоде, с которого началась их близкое знакомство, как всегда ввергло Лухана в пучину вины и отчаяния – Мин-то тогда правда был в стельку.
- Ничего, - тихо ответил Лухан и поднялся с дивана. – Пойду чаю принесу. Будешь?

Мину дохрена лет (он как-то даже седой волосок в своей шевелюре углядел… собственно, это и сподвигло его сменить цвет на огненный рыжий), но он до сих пор наивный, как полевой колокольчик. Как будто он не знал, что в тупой оленьей голове все дерьмо застревает, как нападавшие в смыв ванной волосы.
Лухан заявился на следующий день вечером, обнял Мина, любопытно приоткрыл крышку на кастрюле, нюхнул, как собака, и выдал:
- Овощи, это, конечно, хорошо. Но мы сегодня ужинаем в городе. Собирайся.
Мин умудрился даже не в матерных выражениях поинтересоваться у бедняжки, не упал ли ему незаметно на голову кирпич. Но Лухан невозмутимо ответил:
- Просто давай сходим на свидание? У нас же не было никогда, а?
Мину поначалу даже показалось это забавным – свидание? С Луханом? Он вилку-то в руках держать умеет? Копытами официанта не забьет?
Но Лухан не спешил никого забивать, заказал вина (правда, с каким-то кислым выражением на лице… Мин подумал, что если бы ему пришлось платить за двоих, то у него было бы точно такое же), выбрал что-то итальянское. И Мин уже приготовился откровенно скучать, зная, сколь неподкован Лухан в искусстве светской беседы, но Лухан и тут умудрился его удивить, принявшись рассказывать о том, что вычитал в обед в оставленной кем-то на столике в кафе газете. Мин не читал газет и даже не думал, что это должно быть интересно нормальному современному человеку, который в курсе, что такое интернет (Лухан, кстати, считал так же… вообще говоря, у них было много общих взглядов на вещи, и это незаметно сближало), но все равно слушал с интересом, потому что ему еще никогда не пересказывали новостей о политике с такими придурочными интонациями и выражением лица. В общем, Лухан умудрялся оставаться собой даже в окружении длинноногих фужеров и белоснежного официанта, оставленный сражаться один на один с «длинной итальянской лапшой» (слово «спагетти» бедный мозг Лухана переварить так и не смог) с помощью такого примитивного оружия, как вилка… И это как-то успокаивало – что в Лухане нет двойного дна – оно у него одно и при этом весьма неказистое.
Домой они возвращались поздно, по темноте, и Мин почти висел на Лухане – потому что он устал гулять по вечернему городу, устал смотреть на глупых таращищихся на него одним бестолковым глазом голубей на площади… Он устал даже ворочать языком, потому что ему казалось, что они с Луханом еще никогда так много не говорили.
Дома он стащил с себя ботинки и лег на диван, чувствуя неприятное гудение в ногах и думая про себя, что это «свидание», конечно, вышло подозрительно миленьким… но упаси боже, завтра он останется дома дремать у телевизора, и никакой Лухан никакими оленьими рогами не оторвет его задницу от дивана.
Когда Лухан, не включая свет, пристроился рядом, уложив голову Мина к себе на колени, Мин заметил, что у него слишком уж задумчивый взгляд… А поскольку для глупенького оленя много думать просто опасно, Мин решил одним ударом убить двух зайцев - освободить мозг Лухана от непонятно каким образом затесавшихся туда мыслей и возблагодарить за «итальянскую лапшу» (не то чтобы он чувствовал особую благодарность… просто видел цифру в чеке): приподнялся, залез Лухану на колени, нежными руками обвился вокруг его шеи и стал целовать мелкими короткими поцелуями. К его удивлению, на его заднице тут же не нарисовались наглые руки, а в ухо не раздалось страстное с маньячным придыханием:
- Моя крошка хочет пошалить?
Мин удивился, залез языком Лухану в рот, а на его ширинке исполнил упражнение какого-хрена-ты-не-понимаешь-намеков. Но Лухан остался безучастен и строг, как монашка.
- Да что такое-то? – возмутился Мин.
- Ну… - Лухан сделал умное лицо и ссадил Мина со своих коленей. – У нас же первое свидание. Никто не трахается на первом свидании.
- Что??? – Мин от удивления даже не заметил, как его отправили сидеть на диван. – Это ты? Ты мне говоришь? Ты, который залез ко мне в штаны на второй день нашего знакомства?
На лице Лухана явно нарисовались маленькие червячки угрызений совести. И принялись угрызать:
- Вот поэтому я и хочу, чтобы у нас все было по-нормальному. Как у всех пар - свидания, поцелуи, «я тебя люблю» и только потом секс.
- Ах, вот оно что, - прямая связь со вчерашними событиями в глазах Мина вдруг проступила очень четко, и он-таки осознал масштаб, причиненный мыслительной деятельностью Лухана его же собственной луханевской голове… Масштаб зло хихикал и держал над головой транспарант с надписью «Это пиздец», а Мин смотрел на Лухана, словно хотел убедиться, что тот не придуривается, а на самом деле дурак. После размышлений он все же пришел к определенному выводу, поднявшись с дивана и так и озвучив его Лухану:
- Дурак.

На следующий день несмотря на отчаянные протесты Мина, который цеплялся задницей за диван, как мог, и говорил, что пойдет куда-нибудь с Луханом, только если он замотает его в ковер и понесет, как джигит красавицу из соседнего аула, на плече, Лухан поволок его в кино, а потом на пруд смотреть уточек. Уточек Мин ненавидел в той же степени, как и голубей, но терпеливо позволял Лухану держать себя за ручку и смотреть на закат, думая, что дома-то он точно отомстит, дома-то Лухан никуда не денется. Но Лухан умудрился деться от него даже в тесном и душном пространстве под одеялом, вцепившись руками в трусы, и заунывно гундел, что «на втором свидании тоже почти никто не трахается». Мин чертыхнулся и отстал.
На третий день был букет цветов: Лухан держал его в руках и выглядывал из-за длинных гербер:
- Не знаю, какие тебе нравятся. Я выбрал яркие… Если совсем не нравятся, выбрось.
Мин заверил, что нравятся, даже очень, но букет брать не торопился. Вместо этого он чисто из спортивного интереса залез Лухану в штаны. Лухан покраснел, отодвинул его руки и ткнул букет ему в грудь, какбэ намекая, что ему лучше взять цветы и забыть о его девственном с некоторых пор неприкосновенном месте. Мин скрипнул зубами и забрал букет, думая что… нет, это не пиздец, это война: теперь он либо говорит это «люблю», и они трахаются, либо он не говорит, и они, соответственно, не трахаются. Вот такие вот дела…

Мин не любил проигрывать. Просто не любил. Просто ЗВЕРСКИ ненавидел, когда его к чему-то вынуждали. В нем просыпался яростный спорщик, и желание сделать все наперекор вырастало в геометрической прогрессии с каждой новой попыткой наивно заставить его следовать навязанным правилам.
Мин ухмыльнулся своему отражению в зеркале, стянул с себя одежду и отодвинул шторку в ванной – справедливо полагая, что в пространстве, ограниченном квадратным метром эмали и плитками кафеля с налетом плесени, Лухан от него никуда не денется. Лухан стоял к нему спиной, задрав голову с закрытыми глазами к рассеивателю, и, видимо, наслаждался кипяточком, хлещущим на его задницу. Бледная задница так мило белела в поднимающемся паре, что именно на нее и нацелился Мин: взял и осторожно засунул пальчик между ягодиц. Лухан дернулся, снес головой рассеиватель, поймал его, водрузил на место и только потом обернулся с ошалелым выражением на лице:
- Ты что тут делаешь?
- А что в душе делают? Моются, нет? – невозмутимо ответил Мин. А потом протянул руку за пузырьком с гелем, впечатав его в живот Лухана: - Намыль меня, а?
Лухан недоверчиво посмотрел на него (но Мин стоял с таким невинным выражением на лице, сложив ручки замочком на спине, что подозрительность Лухана была коварно усыплена), потом взял губку и щедро выжал на нее пахнущего ванилью геля.
Мин шагнул к нему, доверчиво обняв за шею, будто боялся поскользнуться, и прильнул трогательно, как тонкая березка. Лухан провел мыльной губкой вниз по тонкой спинке - Мин качнулся. Лухан провел вверх – Мин выдохнул робкое:
- Ах… - и сильнее сцепил руки на его шее.
Лухана всегда выносило от близости этого тела, а тут, когда они стояли в душе под струями воды, и Мин изображал из себя трепетную невинность (впрочем, Лухан принял это за чистую монету, к чести актерского мастерства Мина надо заметить), Лухана щедро залило нежностью… или это была вода? Так или иначе, Лухан прижался губами к хрупкому плечику, обняв Мина, с плечика перешел к шейке, а потом и вовсе столкнулся губами с Мином, который целовал его так, будто был при смерти – неглубоко, но со смертельной хваткой. Вода-вода-вода лилась на них сверху, и Лухан целовался, забыв обо всем, удерживая в руках это трогательное, робкое тело. Пена смывалась с гладкой блестящей кожи, и Лухан тут же покрывал ее поцелуями, слушая эти стеснительные, эротичные:
- Ах…
Когда руки стали держать Мина крепко поперек талии, а Лухан - вести в поцелуе, Мин решил, что добился того, чего, собственно, и добивался. Но чтобы закрепить победу и порадовать свое ехидство, он оторвался от Лухана, посмотрел вниз и как-то озабоченно сказал:
- Его тоже надо помыть…
Лухан не сразу сообразил, кого «его», но когда понял, нехорошее чувство, что его наебывают, закралось в невинную оленью душу. Но Мин смотрел так… как овцы смотрят на волков – вроде бы и не подозревая, что такое «грех». Лухан провел мыльной губкой «по нему», и Мин трогательным голосом попросил:
- Сильнее, Ханни, я хочу быть чистым…
Лухан провел губкой сильнее, задел пальцами, нехорошо выдохнул, поднял непонимающие глаза на Мина – и тут словил в них дьявольский огонек. Овца сама оказалась волком…
- Ханни, - предупреждающим взглядом «не смей убегать» глянул на него Мин. – Ханни, не будь врединой. Ты же знаешь, чего я хочу…
Ханни слишком поздно догадался. И когда понял, у самого уже во всю стояло.
Лухан всунул мыльную губку Мину в руки и ломанулся из-под душа, врезав голенью по ванне и чуть не оборвав штору:
- У меня… там… футбол, точно. Как я мог забыть.
Мин разрывался между желанием сатанински заржать и постучать об эмаль ванны еще и оленьими рогами. А ля гер ком а ля гер, Ханни. Мин умеет мстить.
Лухан отыскал-таки на каком-то канале… нет, не футбол – хоккей, слабо надеясь, что Мин не отличает шайбу от мяча, и неуютно возился под одеялом, дожидаясь, когда же его разгневанный парень вернется из душа, самостоятельно домыв-таки маленького грязненького «его». Но к удивлению Лухана, Мин насвистывал что-то, потом вытирался, погремел чайником на кухне, и, наконец, выключив свет, нырнул под одеяло. Хоккеисты на экране выбивали зубы о борты хоккейной коробки, а Мин придвинулся к нему, обнял, просунув одну ногу между ног Лухана и задев чем-то… Лухан поначалу думал, что ему показалось, привычно залез под одеяло и погладил спину… спина не кончалась трусами или чем-то более приличным, чем голое тело. Судя по показаниям неуверенных рук, одежды на Мине вообще не было.
Когда Мин почувствовал, что Лухан проверил все стратегические места, он оторвал голову от его груди и нежным голосом произнес:
- Сладких снов, милый, - а потом упал обратно на нервно дернувшиеся ребра.

Мину даже начало это нравиться – весь этот цветочный пафос. Сегодня Лухан принес букет роз, зажег свечи и кормил его чем-то утонченно-японским с деревянных палочек с красной росписью. Они лежали на расправленном диване, Лухан смотрел на качающиеся огоньки свеч, а Мин, приподнявшись на локте, на него. Между ними лежал букет кремовых роз с короткими стеблями, и Мин обрывал с них лепестки и складывал их на Лухана. Нежные лепестки оттенком в кофе с молоком лежали у Лухана на груди, наполняя воздух крепким ароматом зелени роз, и Мин спросил:
- Зачем тебе это? Почему ты так хочешь услышать мое «люблю»?
- Потому что тогда я стану самым счастливым человеком на свете? – просто ответил Лухан, и Мин фыркнул: он лежит, подложив руки под голову, о чем-то думает, внутри него сердце стучит под ребрами, футболка на груди приподнимается, и лепестки по краям падают на диван. Он лежит, существует, думает… и при этом любит его, Мина. Испытывает это непонятное чувство, заставляющее его прощать, забывать, принимать снова, выдумывать бредовые идеи с этими свиданиями. Он дышит, грудь приподнимается… он такой живой в этом полумраке дрожащих свечей, такой теплый, но Мин, похоже, не знает, что такое любовь.
- Тебе недостаточно того, что я с тобой сплю? Это не делает тебя счастливым? – снова спрашивает Мин, не стараясь щадить чужие чувства.
- Конечно… и это тоже, - растерянно отвечает Лухан, - но я люблю тебя, и это…
- Ты думаешь, - Мин перебивает, - эта твоя любовь оправдывает тебя? Все твои слова и поступки, начиная с того, как ты напоил меня, а потом затащил в постель, и кончая этой глупой игрой? - Мин кивает на горящие свечи.
Лухан молчит и продолжает смотреть на неверное качающееся пламя, и Мин раздражается.
- Тогда давай будем справедливы, тогда моя не-любовь оправдывает мои слова и поступки, правильно?
Лухан ничего не отвечает, но Мину кажется, что до него все-таки дошло.
- Зачем тебе мое «люблю», если оно не будет стопроцентной правдой, а? Я скажу это, а ты будешь знать, что я на самом деле чувствую не это, хочешь?
Лухан просто не говорит ничего.
- Давай я буду сообщать тебе каждый день, что сегодня люблю тебя на шестьдесят процентов. А завтра будет пятьдесят девять, потому что ты опять не помыл посуду, а? Или мне переводить любовь в относительные единицы?
Лухан думает, что это слишком… жестоко. Мин редко бывает таким, но когда он говорит так… таким тоном – Лухану только и остается, что молчать.
- Мин… иди ко мне? – просит Лухан и вытаскивает руки из-под головы.
Мин понимает, что сказал лишнего, но реакция Лухана даже не удивляет его. Он стряхивает лепестки с чужой груди и ложится сверху, спрашивая шепотом в самое ухо:
- Все равно любишь? Даже так?
- Все равно, - отвечает Лухан.
Лухан целует его за ухом, отодвигая волосы, потом в губы. Мин чувствует, что эта дурацкая игра с «люблю» закончилась, когда Лухан позволяет стянуть с себя футболку. Мин нежно целует в основание шеи и расстегивает молнию на брюках, забираясь внутрь. Лухан прогибается в спине и выдыхает с открытым ртом.
- Лухан, позволь мне… - горячим шепотом говорит Мин в самые губы, продолжая ласкать Лухана под тканью. – Лухан…
Его голос звучит с каким-то придыханием, и он закрывает губы Лухана, не позволяя сказать «нет». Его голос меняется, потому что он и правда этого хочет – и хочет все сильнее, продолжая касаться Лухана и целовать его губы.
Он стаскивает с Лухана джинсы, обнажая длинные худые ноги, и гладит колени, бедро, маленькую косточку в основании стопы.
- Лухан, я не сделаю тебе больно, - обещает Мин, - больше, чем уже сделал…
Лухан мычит что-то в поцелуй, когда Мин стягивает с него и белье, а потом касается ладонями, поглаживая внутри бедер. Лухан пытается сдвинуть ноги, но Мин не дает, разводя колени под тупым углом. Лухан не может ничего сказать, чужие губы мешают говорить, а рука Мина уверенно доводит его до того состояния, когда он перестает сопротивляться пальчикам, поглаживающим его ниже.
- Ты все позволишь, - уверенно говорит Мин, - потому что любишь.
Мин тянется за кремом и презервативами, и Лухан, лежа голым на диване с раздвинутыми ногами, чувствует себя шлюхой. В широко раскрытых глазах Лухана такой испуг, что Мину кажется, что он выглядит, как девственница, которую вот-вот изнасилуют семеро.
- Потерпи немножко, милый, - ласково просит Мин, снова закрывая его рот поцелуем, когда касается его пальцем с холодным кремом.
Мин не хочет делать ему больно, и поэтому двигается с бережливой нежностью, аккуратно растягивая гладкие скользкие от крема стенки. Лухан сжимает кулаки, и его губы превращаются в одну тонкую линию, пытаясь задержать звук. Мин хорошо видит, как ему неприятно, что он хочет закрыться, запахнуться чем-то, чтобы не быть настолько обнаженным и открытым.
- Милый, хороший мой, - Мин продолжает ласково звать его, растягивая сильнее. Два пальца начинают приносить Лухану кроме боли еще и удовольствие, и Мин готов поспорить, что Лухан ненавидит себя за это. Мину кажется, что он никогда еще не испытывал таких странных приятных чувств, наслаждаясь чужим смущением, вырисованным каждым маленьким движением тела – дернувшейся ногой, проступившими на боку мышцами, хриплым вздохом. – Милый, хороший мой, ты так меня любишь…
Мин целует его снова, продолжая бережно двигать пальцами внутри чужого тела. Тогда, на полу у двери, когда они поругались и Лухан гладил его и целовал, Мин чувствовал, будто что-то перетекало с губ Лухана в его рот. А теперь Лухан нуждается в нем, беспомощно прося защитить его… от самого Мина.
Мин делает это просто дьявольски долго. Он словно пытается прощупать Лухана изнутри, залезть в самую его сердцевину, чтобы посмотреть на эту любовь, что живет в нем, заглянуть ей в глаза и убедиться, что она действительно настолько сильна, как думает Лухан. Он больше не целует его, просто смотрит на изгибающееся голое тело с запрокинутой головой и обкусанными губами. Когда Мин добавляет четвертый палец, Лухан срывается на стон и закрывает глаза ладонями. Мин смотрит на это с нежностью садиста, надевает презерватив и медленным длинным движением заполняет собой так тщательно подготовленное тело, чувствуя, как гладкий латекс быстро нагревается и перестает неприятно ощущаться на члене. Он медленно двигается назад, выскальзывая из тесноты, а потом так же уверенно входит до самого конца, до упора, заставляя Лухана почувствовать, что он полностью от него зависит и не может контролировать абсолютно ничего, кроме своего голоса, да и тот подводит его, срываясь нечистым, похожим на всхлипывание стоном, который только убеждает Мина, что плачет Лухан уже давно.
Мин заставляет его приподняться и прижимает к своей груди, обнимая поперек спины. Лухан принимает эту ласку, чувствуя себя еще более жалким – он нуждается даже в этой унизительной жалости, потому что Мин – это все, что ему нужно. Несмотря на то, что он делает. Лухан всхлипывает на его плече, и Мин осторожно гладит его по спине:
- Тш-ш-ш… Милый, хороший мой маленький олененок… Не плачь, крошка, не надо…
- Почему-у-у… - похожим на вой голосом тянет Лухан. – Почему-у-у…
Почему он так любит Мина? Почему он, как собака, привязан к нему? Почему он только кажется сильным, а сильный на самом деле Мин? Почему Мину так нравится мучить его? Почему Мин не любит его? Почему его ласки можно добиться только таким унизительным способом? Тысячи почему всхлипывают внутри него, давясь несправедливостью, и он еще доверчивее прижимается к Мину, цепляясь за него слабыми руками.
- Хороший мой, солнышко, крошка, не плачь…
Судорожный вздох.
- Милый, детка, родной…
Дыхание Лухана становится ровнее.
- Ну, успокоился? – спрашивает Мин наконец, отцепляя Лухана от своего плеча.
Лухан прячет глаза и кивает.
- Милый, - еще раз нежно повторяет Мин. – А теперь давай просто потрахаемся.
Лухану снова хочется реветь, еще громче, но Мин не позволяет, начиная двигаться. Но делать это с Луханом на коленях не получается, а укладывать его обратно на диван, заставляя смотреть на все, ему не хочется, поэтому он тихо просит:
- Будет лучше, если ты сам…
Лухан знает, что так будет и правда лучше, но заставлять себя двигаться на Мине… это ужасно. Он неловко приподнимается, держась за плечи, потом опускается. У него ничего не получается, и Мин снова гладит его по спине:
- Милый, просто не останавливайся.
Лухан слушается, снова привставая на коленях Мина, и когда ритм обрисовывается более-менее четко, Мин обнимает его крепче, тяжело выдыхая ему в грудь:
- Продолжай…
Лухан только ради Мина повторяет эти простые и унизительные сокращения мышц, пока Мин не доходит до точки, крепко сжимая его, когда кончает.
Лухан слезает с коленей Мина, разыскивает свой махровый синий халат, накидывает на себя и ложится на диван. Но как бы он ни запахивал полы халата, ощущение того, что он все еще голый, не покидает его. Мин пристраивается рядом, целует, получает в ответ равнодушный поцелуй и смотрит на пальцы Лухана, в которых он мнет валяющиеся повсюду раздавленные лепестки. Лухан кажется ему ребенком, которого наказали родители и который понимает справедливость наказания, и поэтому не обижается. Мин смотрит на молчащего Лухана, растирающего в пальцах помятые лепестки роз, и думает, что так лучше. Пусть уж лучше так, чем эта его собачья любовь. Мин вздыхает и поднимается с дивана. Лухан тут же отвлекается от своего занятия:
- Не уходи, - просит он.
- Я руки помою, - объясняет Мин.
Но Лухан будто бы и не слышит, свернувшись в своем халате и глядя на измазанные горьким терпким соком роз пальцы, повторяет:
- Не уходи.
- Это всего лишь руки, - беспечно отвечает Мин. Отвечает так, потому что должен.
Он возвращается, берет одеяло и ложится рядом с Луханом, укрывая их обоих:
- Спи.
- Ты тоже.
Мин быстро наклоняется к губам Лухана, оставляя короткий поцелуй:
- Я тоже.