Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Слабые духом




От горячей воды испарина уже даже на дверях ванной, на красном блестящем потолке – а он так и стоит, струи падают на опущенную голову, стекают по каштановым волосам, закрывающим лицо, стекают, как слезы, которых так и не нашлось.
Лухан знает, что, наверное, раздражает Мина, повсюду следуя за ним, как собачий хвостик, который только и может бесполезно сочувствовать, вздыхать за плечом и отчаянно обнимать, не только не находя нужных слов – а будто вообще забыв, что умеет говорить. Но Лухан ничего не может с собой сделать - ни прикрыть Мина от обиды, ни отобрать у него боль, в которую он вцепился и не хочет отпускать – только раздеться и шагнуть к нему, в горячий молчаливый ад, в котором варится его обида и разочарование.
- Мин…
Мин вздрагивает – а потом опускает голову еще ниже. Крохотные стеклянные брызги покрывают тонкие волоски на его коже, будто роса, будто его тело – чья-то искусно выполненная работа, совершенство ключиц и линии шеи, украшенные блестящими битыми осколочками души автора, чтобы никто не сомневался, что это его лучшее творение. Лухан всегда считал Мина маленьким шедевром, загадочной, неповторимой гармонией внутреннего и внешнего, восхищавшей его до одури, когда он прикасался к нему или вслушивался в оттенки и полутона его хриплого по утрам голоса. Вот только теперь эти красивые осколочки – разбитые надежды Мина, который совсем не верит ему, когда Лухан говорит:
- Все будет хорошо, - проводя по его плечам и стирая эти мириады крохотных капелек, похоронивших под собой маленькую светлую частичку Мина, которая уже никогда не засветится снова. Лухан толкает его под обжигающую воду – просто чтобы вытащить из этого состояния безразличного отупения. Вода облизывает его всего, сминает волосы, прижигает кожу, и Мин судорожно выдыхает. Потому что приходить в сознание еще больнее.
Лухан обнимает его, тихо покачиваясь, пока литры воды с шорохом вырываются из рассеивателя, раскручивая счетчик и увеличивая счет за горячую воду, такой бессмысленный по сравнению с желанием Лухана хоть как-то, без потерянных им слов, сказать Мину «держись».
Была солнечная сентябрьская суббота – одна из тех, когда забываешь, что у твоего солнечного счастья слишком хрупкие стеклянные кости, и оно может рухнуть в любой момент – они беспечно целовались в парке, счастливые, как дети, ничуть не прячась. И Лухан только притянул вырывающегося Мина к себе, думая, что это сопротивление - шутка. Но когда за его спиной раздался голос:
- Минсок, не объяснишь нам, что это все значит? - а взгляд Мина стал безнадежно жестким, как у загнанного в угол зверька, Лухан сообразил, что эта суббота не будет лучшей в их жизни.
Это было глупо. Как будто они школьники. Как будто они занимались чем-то неприличным. Впрочем, для родителей Мина все именно так и выглядело.
- Это Лухан. Я не сказал вам, но Лухан мой парень, - попытался объяснить Мин, но его перебили.
- Нам все равно, кто это. И – о боже – ты себя слышишь? «Мой парень»? Как это? Ты что, хочешь сказать, что ты гей?
- Если вас устраивает именно эта формулировка, а не то, что я люблю его – то да, - твердо сказал Мин.
- Милый, скажи, что это глупая шутка, прошу…
- Это не шутка. Я люб…
- Ты что, хочешь испортить себе жизнь? Ты хочешь, чтобы этот парень заразил тебя чем-нибудь, а потом все бы презирали тебя?
- Он не…
- Ты должен вернуться домой немедленно. Ты не смеешь нас позорить таким образом. Это… гадко!
- Я останусь с ним!
-Ты не понимаешь, что делаешь.
- Зато вы знаете, что я должен делать, а что нет, да? У меня не может быть собственного мнения и права решать?
- Мы не для этого тебя воспитывали. Ты либо сейчас же прекращаешь эту отвратительную игру, либо мы больше не имеем никакого отношения к тебе и твоим попыткам стать голубым.
- Я уже сказал, что останусь с ним.
- Твой последний шанс передумать. Ты просто не понимаешь, куда себя толкаешь. Ты пожалеешь об этом.
- Нет.
- Хорошо. Запомни, ты сам поставил на себе крест.
Лухан не помнит, как это звучало точно. Всего лишь обрывки, плохо сохранившиеся в его памяти, словно его организм уже тогда хотел вычистить из себя это, не впитывать. Точные слова он забыл, остался только смысл – но вот глаза Мина, гневные, поблескивающие чайного цвета искорками обреченности на дне, когда его вынудили прокричать все это в парке, забыв, как он ненавидит выяснять отношения таким пошлым способом – Лухан будет помнить вечно. Тот день, когда по его вине Мину пришлось раскрошиться на блестящие стеклянные осколки, а он, обещавший всегда защищать его, ничего не смог сделать.
Как не смог и через день – вытянуть Мина из обиды, в которую он погружался, как в трясину – теряя задорные искорки в глазах, забывая неприличные шуточки и непечатные слова, которыми награждал Лухана по поводу и без.
И это приводит Лухана в отчаяние – как можно было так легко, так небрежно разломать того, кого он обожал, рассыпать его на стеклянные осколки, отобрать желание с надеждой смотреть в завтрашний день?
Лухан отчаянно стискивает Мина, чувствуя, что дуреет от своей беспомощности. Он не смог и никогда не сможет защитить его от человеческой злости, от несправедливости, от глупости. И даже не потому, что это, если подумать здраво, трудновыполнимо – просто Мин позволяет: ударять по самому больному, не защищаясь, не оправдываясь. Молча перегреваясь в затопленном паром душе, смотря на него сухими глазами, пока Лухан думает, что он обвиняет его про себя, тоже не произнося своих подозрений вслух – они так и текут, как вода, два потока тяжелых мыслей, бок о бок, неспособные преодолеть свои границы боли и бессилия.
Лухан стискивает чужое тело в своих руках, пока счетчик отматывает литры воды, с которой они оба не могут справиться. Они жалкие, да… Слабые духом, презираемые, обвиненные в том, что сделали, и в том, чего не делали, оплеванные с ног до головы. Лухан чувствует, что это захлестывает его, как водяные струи, делает из него идиота, похожего на пугало из сказки, без мозгов, но с большим сердцем. И Лухан думает, что судить его за это – глупо. Это ничье право – судить его за то, что он поет Мину строчки из глупой песенки, доносящейся из открытой двери:
- Айм олрайт, айм олрайт, айм олрайт…
Повторяя эти слова снова и снова, пока крутится счетчик, чтобы эта суббота затянулась шрамами, и чтобы у них была еще не одна суббота позже, когда нечего будет бояться, когда не надо будет стыдиться за то, что ты сдался перед лицом несправедливых обвинений, когда ничего уже не останется от этой обиды…
- Айм олрайт…
Пока губы Мина не шевелятся, беззвучно произнося эти два слова.
Лухан вытаскивает Мина из-под душа, справедливо полагая, что вся грязь с него уже смылась, что он отстрадал ее всю и даже переплатил. Лухан заворачивает его в теплый халат и тянет на диван, выключая свет и в темноте прижимая к себе.
«Айм олрайт» - первые слова Мина за день.
Лухан обнимает его и думает о том, что все это можно пережить, когда есть, ради чего, когда ты знаешь, что у тебя есть самого дорогого, что заставляет продолжать, не опускать руки, беречь надежду, согревая дыханием едва теплые кончики пальцев. Лухан надеется, что Мин это понимает, когда отбирает руку, обнимая в ответ.

 


Данная страница нарушает авторские права?





© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.