Почему мы не видим святость мира

Большинству из нас не удается установить простую, искреннюю связь с самим собой и с окружающим миром. Мы избегаем тех, кто мы есть, и мира, в котором живем. Одни чувствуют свою никчемность и впадают в уныние, другие пытаются достичь нечеловеческих высот и окончательно выматываются. В обоих случаях мы стараемся быть не собой, а кем-то другим. Не обращая внимания на собственные ощущения, мы меряем себя какими-то воображаемыми мерками. Мы выдумываем себя и свои переживания. Порой мы можем совершенно ясно видеть то, как постоянно выдумывают себя другие, но нам бывает трудно поверить, что и мы сами тоже этим грешим. На самом деле мы занимаемся этим постоянно: подменяем свою подлинную человеческую личность и свои подлинные человеческие переживания другой личностью, чьи переживания существуют только в нашем воображении. Почему-то, притворяясь кем-то другим, мы чувствуем себя лучше, чем бывая самим собой, и верим, что такое притворство — это действительно мы сами. Именно эти привычные образцы притворства мы видим в первую очередь, когда начинаем уделять внимание своей жизни и своим мыслям.

В учениях Шамбалы такое затхлое, привычное место, оболочка, слепленная из наших избитых мыслей и эмоций, называется коконом. Сама его затхлость — ключ к пониманию кокона: мыслей, которые мы слышали, событий, которые прокручивали в уме, эмоций, которые испытывали раньше. Как только нашему привычному образу жизни начинает угрожать что-то свежее, острое или незнакомое, мы спешим скрыться в своем коконе.

Дордже Драдул изображает такой кокон как состояние ума труса:

Постоянно воспроизводя основные шаблоны поведения, мы никогда не испытаем необходимости вырваться на свежий воздух или на новое место. Вместо этого мы только плотнее закутываемся в свое влажное окружение, где нашим единственным спутником становится запах собственного пота. Мы относимся к этому сырому кокону как к своему фамильному достоянию или наследству и не хотим расставаться с этими зло-добрыми или добро-злыми воспоминаниями. Там так уютно и сонно...

Такое местечко, куда мы скрываемся, ощущая обиду и страх, есть в умах и сердцах большинства из нас. Там мы проводим изрядное количество времени. Это убежище — закрытое, безопасное и надежное. Оно уютное потому, что обладает нашим собственным сокровенным вкусом, вкусом «я». Услышав о коконе, я припомнил то, что пережил ребенком в Англии, в годы Второй мировой войны. Часто бывает, что единственной целой вещью в разбомбленном доме, остается лестница. Когда днем начинали завывать сирены воздушной тревоги, меня вместе с сестрой и двоюродным братом сажали в кладовку под лестницей, в которой как раз хватало места, чтобы дать приют двум-трем детям и взрослому. Обычно мы брали с собой под лестницу свечи, игры и что-нибудь пожевать и чувствовали себя там уютно и безопасно. Хотя мы толком не понимали, что происходит, при звуке сирен нам передавался страх взрослых, но под лестницей мы успокаивались. Так выражение «под лестницей» стало для меня символом теплого, уютного места, где можно укрыться от страха, — образно выражаясь, кокона. В наше время в больших горордах «коконная жизнь» стала модным понятием. О нем даже пишут в журналах. Те, кто может себе это позволить, создают кокон в собственной квартире, чтобы не нужно было выходить наружу и сталкиваться с опасностями и мерзостями городской жизни. Они накупают множество электроприборов, музыкальных центров, видеомагнитофонов, заказывают пиццу и деликатесы и сидят дома.

Строятся целые коконные города, вроде Грин-Вэлли в Неваде. Грин-Вэлли проектировала и возводила одна строительная кампания. Там растут жилые кварталы, со всех сторон окруженные стенами. Каждый дом тоже окружен стеной, и домовладельцы настоятельно просят ничего не менять. Один из проектировщиков объяснил: «Здесь чисто и безопасно. И красиво. Здесь хорошие школы и низкий уровень преступности. Как раз то, что нужно покупателям».

Детям, которые живут вне квартала, разрешается зайти к живущим там приятелям только после телефонного звонка охраннику, который находится на посту круглые сутки. Дэвид Гутерсон, автор статьи о Грин-Вэлли, появившейся в журнале «Харперз», обнаружил девятилетнего мальчугана с грязными ногтями и выгоревшими на солнце волосами, который в одиночестве играл на маленьком клочке пустыни, чудом уцелевшем в Грин-Вэлли — проектировщики пренебрегли им как непригодным для застройки. Мальчуган, стоя на коленях, ковырял в норе в поисках ящериц. «Почти все время я просто подыхаю от скуки, — сказал он. — Вся пустыня покрыта домами — гадство, да и только».

На каждом углу надписи: ОБО ВСЕХ ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ ЛИЦАХ И ЗАНЯТИЯХ МЫ СРАЗУ СООБЩАЕМ В ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК. На гаражах надписи: СОСЕДИ НА СТРАЖЕ. Но, несмотря на все правила, разразилась целая волна квартирных краж. И что же обнаружили соседи? Что воры живут рядом, в этом же окруженном стенами квартале. Несмотря на все усилия, людям так и не удалось отгородиться от действительности.

Однако истинный кокон заключен в нас самих. У каждого из нас сердце обнесено стеной, призванной не впускать ничего такого, что могло бы нас потревожить или что нам не подходит. Разумеется, мы не хотим испытывать боль и потому стараемся держаться подальше от всего, что угрожает нанести нам удар или вынудить нас расстаться с привычным, приятно рассеянным состоянием ума. Иногда нам это удается, иногда — нет. Мы возводим эти стены с незапамятных времен, а к тому времени, когда начинаем их осознавать, они уже превратились в твердыню. Кокон — не просто маска, которую мы надеваем для других, это еще и способ спрятаться от самих себя. Мы снова и снова рассказываем себе истории из собственной жизни, каждый раз приукрашивая их, мы так увязаем в своих фантазиях на тему «Кто мы такие и как живем», что не можем по-настоящему почувствовать свою неуверенность, свои страхи и тоску по жизни, которая приносила бы большее удовлетворение.

Джек Корнфилд, буддийский учитель и психолог, называет кокон «телом страха». Он говорит: «Наши страхи создают ограниченное и ложное чувство «я». Такое ложное или «маленькое» «я» завладевает нашим ограниченным телом, нашими ограниченными чувствами и мыслями и пытается сохранить и защитить их. Из такого ограниченного чувства «я» возникают неполноценность и нужда, оборонительный страх и те барьеры, которые мы создаем, дабы себя защитить. Мы боимся открыться, боимся измениться, жить полной жизнью, ощущать полноту жизни — у нас входит в привычку воспринимать себя ограниченно, отождествляя с «телом страха»».

Мы видим себя главным действующим лицом книги, фильма или телевизионной комедии и стараемся принудить свое тело соответствовать этому образу. В то же время мы отвергаем то, что испытывает наше тело в действительности: голод, усталость, потребность в прикосновении, и тащим тело за собой, как непослушного ребенка, тащим в спешку или спячку. Нас преследует поток мысленной болтовни, и в то же время мы испытываем смутное, а может быть, и вполне отчетливое чувство разочарования, подавленности и несбывшихся надежд. Окружающим мы можем казаться деловитыми, удачливыми и счастливыми. И в то же время в душе мы опасаемся, что жизнь проходит мимо.

Верной Купер, индейский старейшина и целитель, говорит:

Я просто не создан для века, в котором мы живем. Все спешат, но никто никуда не стремится. Люди не живут, они только существуют. Они все больше отдаляются от реальностей духовной жизни. Сегодня люди ищут знание, а не мудрость.

Знание — удел прошлого, удел будущего — мудрость. Мы живем в век, когда люди охвачены сном. Они думают, что бодрствуют, хотя на самом деле спят. Это опасный век, самый опасный в истории человечества. Люди должны пробудиться.

Кокон нарушает связь между головой и сердцем, и нам уже больше не нужно ощущать грубость, тонкость или непредсказуемость нашего постоянно меняющегося мира. Мы носим на себе безжизненные маски, создание ума и, таким образом, не даем себе почувствовать, как сердце откликается на живую энергию. Как это ни печально, сохраняя кокон, мы притупляем в себе чуткость к восприятию творческой энергии. Избегая жизни, мы обрекаем себя на голодную смерть.

Маски, которые мы носим: множество наших «я»

Присмотревшись к кокону повнимательнее, мы увидим, что у нас не одно представление о «я», а много. Для разных случаев у нас припасены разные «я». Духовным традициям такой раскол давно известен, а теперь этот до странного хорошо сохранившийся секрет узнали многие психологи и психотерапевты. Роберто Ассаджиоли, основатель психосинтеза и один из первых психологов, объединивших духовное знание с психотерапией, назвал эти разные «я» субличностями. «Организация субличностей бывает очень красноречивой, — говорит он, — а иногда удивительной, ошеломляющей и даже пугающей: в разных ролях проявляются разные, зачастую совершенно противоположные наклонности... Обычные люди переходят от одной роли к другой, сами того ясно не осознавая, и только тонкая нить памяти связывает их, но фактически это разные существа».

Субличности похожи на роли, которые мы играем, — для каждой ситуации разная роль — или на маски, которые мы надеваем, дабы скрыть свои истинные чувства. Адам, один из воинов Шамбалы, очень четко описывает это явление:

Когда я со своим начальником, на первый план выходит роль робкого, угодливого подчиненного. В присутствии коллег я стараюсь выделиться и играю роль умника и остряка, но иногда на меня находит роль неудачника, и мне хочется от всех убежать. Когда я со старым приятелем, появляется совершенно другая роль, которая играется привычно, как по нотам. А когда я один, то играю роль мечтателя и прожектера или нытика. Эти роли так же безотчетно владеют мной, как и те, которые я играю на людях.

Мы входим в роли автоматически, сами того не осознавая. Каждой роли свойственны свои мысли, свои чувства, свои настроения, даже степень напряжения мышц и манера держаться для каждой роли бывает разной. Смена ролей происходит так гладко, да и сами роли так знакомы, что мы даже не замечаем, как это получается. Нам кажется, будто каждая роль — одно и то же «я». Вот только чувствует оно по-разному. Мы не замечаем автоматизма всего процесса. Если бы нас попросили описать себя, мы бы, наверное, описали ту или иную из арсенала своих ролей.

Другой воин-ученик, Алекс, рассказывает:

Я провел прекрасный уик-энд и в понедельник немного опоздал на работу. Только что я попрощался в машине со своей возлюбленной. Меня распирало горделивое и чуть сентиментальное чувство. Словом, я был вполне доволен жизнью. Я вошел в офис и, поймав один-единственный взгляд начальника, стал на глазах съеживаться — и умом и телом. Занервничав, я стал поспешно припоминать, не оставил ли какую-нибудь работу недоделанной. Роль любовника испарилась до конца дня. Роль подчиненного получила небольшую передышку, когда я вышел перекусить с приятелем, и мы битый час судачили, перемывая кости шефу. Друг с другом же мы ощущали себя очень накоротке. Вспоминая об этом после, я понял, что все три роли — любовника, подчиненного и приятеля-сплетника — привычны мне не меньше, чем старые башмаки.

Частью образа «я», присущего каждой роли, являются конкретные эмоции, и, выходя из одной роли в другую, мы часто отказываемся от эмоций прежней роли и с трудом верим, что вообще могли их переживать. Зачастую мужчины, в одной из ролей жестоко обращающиеся с женами и детьми, перейдя в другую роль, горько раскаиваются и отрекаются от обидчика. Но позже обидчик появляется снова. Все эти эмоции — «я зол», «я влюблен» и так далее — есть часть нашего сознательного образа «я» в конкретный момент, заплаты, которые образуют кокон.

Одни роли могут быть по-настоящему хороши, с другими же получается полная неразбериха. Некоторые люди в своей профессиональной деятельности очень умело пользуются ролями и чувствуют себя в них как рыба в воде. И в то же время в семье у них творится сущий хаос. Как сказал на дискуссионной группе по программе Шамбалы один преуспевающий адвокат, «похоже, роль, которую я часто исполняю дома, — это испорченный мальчишка, который все еще хочет получить то, что ему недодали в четыре года». У других семейная жизнь складывается гладко и счастливо, но они не могут справиться со своими ролями на работе и чувствуют уныние и неуверенность. Многие создали для себя роли, которые прекрасно работают, когда они на людях, но наедине с собой они ощущают подавленность и смятение.

Смысл понимания кокона не в том, чтобы судить, какие роли хороши, а какие плохи, или пытаться избавиться от «плохих» и культивировать «хорошие». Смысл просто в том, чтобы понимать, как много психической энергии отбирает у нас этот совершенно привычный автоматический образ мышления, ощущения и действия. И самое важное — понимать: кокон не есть что-то незыблемое, вечное, монолитное, скорее, это постоянно меняющийся поток масок и ролей. Он был слеплен как попало, когда мы росли, и теперь мы верим, будто это недоразумение и есть мы сами.

На пути воинского искусства понимание множества ролей, которые мы играем и множества «я», которыми мы являемся, становится очень полезным. Так многие из нас верят, будто мы единая, однородная, пусть даже слегка задерганная личность. И мы думаем, что стать воином — значит превратить эту единую, хоть и не очень здравую личность в здравую. Однако, разобравшись в природе кокона, который слеплен из всякой всячины, и во множестве личностей, которые его составляют, мы можем увидеть иной подход. Мы можем обнаружить человека, которым мы доподлинно являемся, и этот человек исходно обладает здравомыслием. Мы можем развивать свою подлинность, чтобы получить возможность бесстрашно выйти из кокона, взяв с собой полезные роли и оставив остальные позади. Мы сможем выйти, когда почувствуем тепло изначального добра, и тогда мы сумеем распространить эти тепло и нежность даже на сам кокон.

На пути воина пользу может принести все, что способно помочь нам увидеть кокон отчетливо, как в зеркале, и больше не попадать в него. Главное на пути воина — обнаружить в себе изначальное добро и открыться священному миру, лежащему за стенками кокона. Вот зачем нужно глядеть на кокон — чтобы выходить из него снова и снова, вместо того, чтобы все глубже зарываться в него. Порой, когда мы впервые видим свой кокон, нас притягивает и захватывает его глубина, история и строение. И такое притяжение может стать для нас проблемой: можно провести всю жизнь, исследуя кокон, и так никогда не понять, что за ним есть что-то еще.

Вместо того, чтобы непрерывно, снова и снова повторять свою боль, копаться в ее истории, можно взращивать проблески изначального добра, какими бы пустячными по сравнению с нашими ранами они не казались. Какая бы сильная боль нас ни терзала, такие мгновения находок и открытий все же случаются. И когда это происходит, важно удержаться от того, чтобы не превратить новое ощущение своего «я», воинского искусства, которое мы обнаружили, в очередной слой кокона. Легко можно сделать кокон из «я», идущего по пути воина, если относиться к этому самодовольно и с привязанностью.