Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава двенадцатая.
В самом центре Паневежиса, в лучшем городском здании, разместилосьгестапо. Плещется над серым домом черное пятиметровое полотнище, наискосьперерезанное белыми молниями букв " СС". Жуткими, не вмещающимися головеповерьями инквизиции веет от этого знамени смерти. Машет оно зловещим крыломночного хищника, отпугивая на противоположную сторону прохожих... А задвести метров от гестапо, прямо у края городского парка, высится красноечетырехэтажное здание тюрьмы....Скользя босыми ногами по обледенелым булыжникам мостовой, Сергейпрошел в подъезд гестапо. Мокрый порывистый ветер рвет подол егогимнастерки, оголяет синюю кожу запавшего живота. Часовой у дверей гестаподернул плечами, взглянув на ноги Сергея: - Кальт, менш? {Холодно, человек? (нем.)} Минут через пять в подъезд вернулся один из конвоировавших Сергеяполицейских с синей бумажкой в руках. То был ордер на водворение Сергея вПаневежскую окружную тюрьму. - Эйнам! {Идем! (лит.)} Вновь заскользили ноги - теперь уже по асфальту мимо жиденького парка.В городе зажигались редкие синие огни; на оголенных деревьях парка с крикомрассаживались на ночь грачи. Привратник, в дубленом тулупе и накинутомповерх брезенте, лениво распахнул железные ворота. - Эйнам! Дежурный надзиратель полулежал на диване. Две женщины-арестанткимокрыми мешками протирали кафельный пол канцелярии. Не вставая, надзирательвертел перед носом синюю бумажку, потом махнул рукой. Полицейские, крутоповернувшись, вышли. - Тэйп, тэйп! {Так, так! (лит.)} - таинственно произнес принявшийСергея, вставая и потягиваясь до хруста в костях. - Су гинклу паэме? {С оружием взяли. (лит.)} - Не понимаю. Стуча подковами сапог, надзиратель вышел из комнаты. Не поднимаяголовы, женщина тотчас проговорила: - По синим стреляют. Нас тоже. Считают... И перешла вдруг на литовский язык, обращаясь с каким-то вопросом ктоварке: в дверях в это время показался надзиратель и с ним, одетый вштатский костюм. - Пойдем! - обратился тот по-русски к беглецу. В комнате, куда вошел Сергей, стоял единственный черный стол и однатабуретка. Усевшись, штатский разложил листы бумаги и приказал Сергеюраздеться догола. После того как были отмечены все родимые пятна, шрамы отувечья и особые приметы Сергея, штатский начал задавать вопросы: - Фамилия? - Рус... Руссиновский. - Лет? - Двадцать три. - Мне с тобой тут не до шуток, понял? Мальчиком прикидываешься? Поздно... - Мне двадцать три года! - Брешешь, сволочь! Какой веры? - Самой глубокой. - Дурак! Веры какой, понимаешь? - Я сказал. - Идиот!...Через час надзиратель повел Сергея из канцелярии. Пройдя несколькожелезных ворот, которые не торопясь и величаво открывались привратниками, Сергей вошел во двор тюрьмы. Огромное угрюмое здание было окутано густыммраком. Лишь над низенькой входной дверью в тюрьму мерцала синяяэлектрическая лампочка. Надзиратель шуршал пальцами по угловым кирпичамстены. До слуха Сергея откуда-то изнутри тюрьмы донеслись короткие тревожныезвонки и звук вставляемого в замок ключа. По крутой лестнице взошли натретий этаж. На стук надзирателя взвизгнул отодвигаемый волчок, затемгромыхнула открываемая дверь, ведущая в коридор. Мрачный, в полутьме онказался нескончаемо длинным. В строгом порядке друг против друга густомаячили железные двери камер. " 33", " 35", " 37", " 39", " 41" - пестрели жирныенечетные номера с противоположной Сергею стены. Перебросившись короткимифразами с коридорным смотрителем, сопровождавший Сергея вышел. Коридорныйподвел Сергея к камере с цифрой " 39". Огромный, похожий на пистолет ключдолго торкался около отверстия замка, выстукивая своеобразную азбуку Морзе.Наконец замок щелкнул, тяжелая железная дверь бесшумно открылась, и Сергейвошел в камеру. Там царил полумрак и вырисовывались мутные пятна лицзаключенных. Сергей нерешительно попятился в угол и уперся ногой в киснувшуютам парашу. - Осторожно, отец, утонешь! - услышал он веселый голос. - Вы русские? - обрадовался Сергей. - Тут, дядя, со всех концов... и не принято расспрашивать - как, когда, откуда... понял? В первый же вечер Сергей был тщательно посвящен в тайну жизнизаключенного. Во-первых, он получит вот такие же, как у всех, серый халат иколпак на голову, деревянные башмаки, матрац, миску и ложку. По утрам вшесть часов он будет получать сто пятьдесят граммов хлеба, в обед и вечером- по пол-литра теплой воды. Завтра его, наверное, поведут на допрос вгестапо. И если он вернется оттуда, то дня через три, после перевариваниярезиновых бананов, пойдет на работу на сахарный завод, что в четырехкилометрах от Паневежиса. Ночью, когда глаза Сергея мозолила оловянная темнота камеры, рукасоседа осторожно толкнула его в бок. - Не спишь, земляк? - послышался шепот. - Нет. - Слушай: поведут на допрос, то... если заведут в подвал такой с водой- не бойся. По грудь только. Ну, само собой, холодная вода и тело режеттак... Теперь: налево что дверь - там стреляют... Только мимо головы, навершок так... Словом, дураков ищут, понял? Ну, так ты понимаешь... пожилойчеловек... выдавать там кого - не надо... Сам знаешь... Шепот затих, и минуту лежали молча. Сергей грустно улыбнулся в темнотусловам: " пожилой человек... сам знаешь". - Как ты думаешь, сколько мне лет? - спросил он соседа. - Ну, сколько есть... Тридцать восемь, сорок, может... - Через двадцать дней примерно мне исполнится двадцать три... - Да ну-у? - удивился сосед и приподнялся на локоть. - Ох и испаскудилиж тебя, парень!.. В шесть часов в коридоре загремел бак с " завтраком". Заключенныхвыпускали покамерно, и они, получив " довольствие", ныряли обратно в камеры.В семь часов тюрьма выходила на работу....Камера Сергея насчитывала одиннадцать шагов в длину. Налево отдверей по всей стене протянулись двухэтажные нары. Направо - длинный узкийстол и в углу - параша. Свободного прохода было ровно на два человека.Оставшись один, Сергей принялся сочинять свои показания в гестапо. Да, онбежал с транспорта, когда их везли с фронта, только что взятых в плен. Ни вкаком лагере не был. Фамилия - Руссиновский. Имя Петр. Медленно и нудно текут минуты. Ни единый шорох, ни малейший звук непроникает в камеру. Под самым потолком лепится окно. Даже высокий Сергей нев состоянии дотянуться до него рукой. Откуда-то из глубины существаподнималось незнакомое Сергею тягостное чувство равнодушия ко всему. Нехотелось ни есть, ни жить. Нет на свете хуже тех минут, когда человек вдругпоймет, что все, что предстояло сделать, - сделано, пережито, окончено!..Прислонив горячий лоб к слизистой стене, Сергей долго стоял, освобожденныйот мыслей и желаний. Вдруг его слуха коснулось размеренное позвякива-ние.Звуки ползли откуда-то снизу по стене. - Тук-тук... тук-тук-тук... тук... тук-тук-тук-тук... Сергей поднял голову, прислушиваясь. Прерывистая цепь звуковпродолжалась. " Э-э, так это же с первого этажа! - вспомнил Сергей вчерашнийразговор, - подо мной ведь камера смертников! " Сергей не знал тюремногоразговора перестукиванием. А то можно было б утешить смертника, отвечая емустуком по канализационной трубе. Продолжая ловить звуки непонятной жалобы или просьбы обреченного, Сергей в первый раз осмысленно взглянул на стену. Вся она, от низа и до тойверхней границы, куда доставала рука самого высокого человека, былаисцарапана надписями на русском и литовском языках. Были тут горячие просьбысообщить родным по такому-то адресу о том, что их сын, отец, брат -расстреляны в Паневежской тюрьме тогда-то и тогда-то. Были мужественныеслова - проклятья убийцам. Были куплеты красноармейских песен, и былисаратовские непечатные частушки... И Сергей поймал себя на мысли, что ниодну книгу, ни один самый замечательный роман он не читал с таким вниманиеми чувством, как этот огромный корявый лист-стену из книги-жизни... На отлетеот всех записей, в самом левом углу стены, как бы эпиграфом ко всемупоследующему, энергичные карандашные буквы выстроили столбик стихотворения.Видно было, что автор не раз очинял карандаш, пока кончил писать. Строчкикуплетов то мерцали сизым налетом, то сбивались на бледные, еле заметныецарапины. Сергей прочел: Часы зари коричневым разливом. Окрашивают небо за тюрьмой. До умопомрачения лениво За дверью ходит часовой... И каждый день решетчатые блики Мне солнце выстилает на стене, И каждый день все новые улики Жандармы предъявляют мне. То я свалился с неба с парашютом, То я взорвал, убил и сжег дотла.. И, высосанный голодом, как спрутом, Стою я у дубового стола Я вижу на столе игру жандармских пальцев, Прикрою веки - ширь родных полей... С печальным шелестом кружась в воздушном вальсе, Ложатся листья на панель. В Литве октябрь. В Калуге теперь тож Кричат грачи по-прежнему горласто... В овинах бубликами пахнет рожь.. Эх, побывать бы там - и умереть, и баста! Я сел на стул. В глазах разгул огней, В ушах трезвон волшебных колоколен... Ну ж, не томи, жандарм, давай скорей! Кто вам сказал, что я сегодня болен' Я голоден - который час!.. Но я готов за милый край за синий Собаку-Гитлера и суком ниже - вас Повесить вон на той осине! Жандарм! Ты глуп, как тысяча ослов! Меня ты не поймешь, напрасно разум силя: Как это я из всех на свете слов Милей не знаю, чем - Россия!.....Чердак тюрьмы был полностью завален носильными вещами расстрелянных.Еще ни разу не вызванный на допрос, Сергей второй день раскладывал попорядку эти вещи. Пехотинские, артиллерийские, саперные, нарком-внутдельские, летные фуражки и пилотки; сапоги, ботинки, краги, обмотки, брюки, гимнастерки, шинели, венгерки - должны были быть сложены водну сторону чердака. Пальто, шапки, сорочки, шляпы, плащи, жакеты, юбки, платья, сарафаны, бюстгальтеры, трико, ночные женские рубашки - в другую.Начальник вещевого склада тюрьмы, уходя, закрывал на замок Сергея. Но черезчас-другой он возвращался и, ссутулившись на стуле, неподвижно гляделкуда-то в угол. Путаясь в бюстгальтерах, Сергей тогда почувствовал, чтонервы его расшатаны и натянуты до крайности. Вот-вот лопнут они, как тогдатам, в лесу, когда он звал парашютистов... Не проходя, в горле, у самогокадыка, застрял комок чего-то горького, щекочущего нос и щиплющего глаза. Ине выдержал: - Ш-што, господин начальник? Мерещутся? - кивнув на красноармейскиефуражки, задрожал он. - Не дают мертвецы спать? Жить? И не-да-дим! Вот! Идетям вашим... тоже!.. Никогда! Каких людей... стихи на стене... Подлюги...вашу в Христа мать!.. На, на! Мерзавец! Снимай мои штаны! Я вам... И, в бешенстве полосуя гимнастерку, захлебнувшись в сизой пене, бьющейизо рта, забарахтался в ворохе фуражек, колотя по ним пятками босых ног...
Данная страница нарушает авторские права?