Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава тринадцатая.
Возвращаясь с работы, однокамерники Сергея приносили в мотнях тюремныхштанов по одному и по два сырых бурака. Узбек Муса ухитрился как-то печьбураки на заводе и, разрезав их на ломтики, раскладывал по всем дырамхалата. Вечером угощали Сергея. - С бураков поправляются, Руссиновский! - шутил щербатый Петренко, - иощущение бананов другое. Бураки способствуют организму обретать нечтолошадиное... До вечерней покамерной поверки заключенные должны успеть сделать уборкув камере, вынести в уборную парашу, получить " ужин", съесть его и к десятичасам выстроиться по ранжиру у стены. Поверяющий надзиратель, с чувствомдостоинства и превосходства, тыкал пальцем в грудь каждого и, отметивналичие заключенных, гордо покидал камеру. И тогда наступали роковыепятнадцать минут ожидания свистка отбоя. Это были самые жуткие минуты! Затаив дыхание, все смотрят на дверь. Вот-вот отворится она - и назовутсянесколько фамилий. Сдав вещи, те люди переводились в камеру смертников, а вчетыре часа пятнадцать минут утра за ними приезжали из гестапо... Никто из заключенных тридцать девятой не знал своей участи, и кактолько раздавались начальные всхлипки свистка, напряженные до крайности теланевольно расслаблялись, люди глубоко и устало дышали: - Сегодня живы! После свистка молча расползались по нарам, цокала выключаемая изкоридора лампочка, и в наступившей темноте слышались глубокие, вызванныемучительным раздумьем вздохи. - Не спишь, Петренко? - Как и ты. - Говорят, немцы при расстреле на коленки ставят и поворачиваютзатылком к себе... - Разве это меняет дело? - Да не то! Видно, совесть их, што ль, начинает мучить... все-такиглядеть в глаза... - Совесть? У немцев? Ты сам додумался до этого или как? - Сам. - Дурак! - Может быть... А слушай, Петренко... ты как будешь... ну, стоять наколенях... или... - Умру стоя!.. - И я... Успокоенный на этот счет Муса поворачивался на другой бок и принималсяв темноте трещать сырыми бураками... На пятый день заключения Сергея, в послеповерочные минуты ожидания, загремел замок тридцать девятой камеры. - Бакибаев Муса! Молчание. - Серебряков Владимир! - Петренко Иван! - Григоревский Антон! Сдать все!.. Дверь захлопнулась. Онемев, все продолжали стоять, как и прежде. Что икому можно было сказать теперь? Пошатываясь, первым вышел из строя Петренко....В городе не по-ноябрьски ярко светило солнце. Нарочно стараясьпродлить время, Сергей лениво волочил деревяшки по мостовой. В трех шагахсзади шел с автоматом немец. От угла парка улица уходила вниз, к мосту, и, перебежав его, круто поднималась в гору. Мимо Сергея тряслись, ежеминутнопонукаемые, извозчичьи клячи. Заламывая поля шляп, удивленно пялились наСергея выдергивавшиеся из пролеток седоки. У подъезда гестапо стоял новенький жукообразный лимузин. От входныхдверей до его задних колес расхаживал часовой с неимоверно длиннойвинтовкой. Конвоир ввел Сергея на второй этаж. - Зетц хир! {Садись сюда! } - указал он на стул в коридоре и, нерешительно щелкнув пальцами в дверь, скрылся за нею. Но через минуту онвернулся и все тем же бесстрастным тоном, не глядя на Сергея, приказал: - Комт! {Иди! } В обширной, заставленной коричневыми шкафами комнате было мало света.Комната выходила окнами на северную сторону дома и располагалась в самомконце коридора. Сергей не заметил, как вышел его конвоир и он остался сдвумя сидящими, видимо, в ожидании его, офицерами. Две фуражки лежали настоле, обращенные к Сергею кокардами, изображающими череп с зияющимиотверстиями глазниц и скрещенными костями под ним. Офицеры дымилисигаретами, не обратив ни малейшего внимания на вошедшего. Сергей равнодушнооглядывал комнату, засунув руки в карманы длиннополого халата. Идя сюда, онбыл уверен, что увидит какие-нибудь приспособления для пыток. На самом делев комнате ничего подобного не было. В середине самого интересного разговора, как это казалось Сергею по интонациям, один из гестаповцев быстро повернулголову к Сергею и сказал: - Садись, товарищ! Слова родной речи трепыхнулись испуганным голубем и потерялись в потокегортанных непонятных звуков продолжавших разговаривать немцев. - Сидеть не могу. - Почему же? - Раны там, - занес назад руку Сергей. - Ах, это то, что в лесу? - Нет. Палач в тюрьме... - Ты - Петр Руссиновский? Это... это с группой в десять? - Один. - В Рокишкисе? - В Купишкисе. - В августе? - Двадцать шестого октября. - Ты не похож на русского... Арийский лоб, но худой. Пожалуйста, ром!..А сколько времени? - Двадцать пять дней. - Это какого же числа? - Мм... в сентябре. Допрашивающий сидел за столом боком и ни разу не взглянул на Сергея.Зато второй не спускал с него белесых навыкате глаз, которые " говорили", чтоон ни слова не понимает по-русски. Он сторожил мимику лица Сергея. - Нет, нет. Лет сколько? - Двадцать тр... " Дурак, - мелькнула запоздавшая мысль, - за двадцать пять дней, проведенных в лесу, такая борода не вырастет у двадцатитрехлетнего..." - Двадцать восемь. Допрашивающий снял с рогаток чернильницы неотточенный карандаш иосторожно поставил его вертикально на столе. Наблюдающий, качнув себявправо, поднялся со стула и, заложив руки в карманы, шагнул к выходу. - Как это было в самом начале? - Нас вез... Вдруг мысль вьюном ускользнула из памяти. В ушах разлился тягучиймонотонный звон. Перед глазами патефонной пластинкой заходил огромныйрадужный круг, и, уцепившись за него, Сергей завертелся на нем, потом, оторвавшись, тихо и плавно полетел в темноту... Крупные капли воды скатывались с головы на халат и, убыстряя ход, мягкопадали на пол. Теперь голова допрашивающего была вровень с глазами Сергея.Но гестаповец сидел на прежнем месте, не меняя позы. " Ах, я ведь сижу! " - догадался Сергей. Размеры своей головы он никак не мог охватить теперь памятью. Казалось, она заполнила всю комнату, выпятилась в окно, вобрала в себя шкафы, стулья истол, на котором стоял теперь кувшин с водой и лежала рядом резиноваядубинка. " Это они меня бананом... но почему же я не помню, когда... и небольно? " - удивился Сергей. - Так... Значит, ты говоришь, отдал парашют крестьянину... А потом что? Сквозь лениво гудящий звон, разлитый в голове-комнате, в уши елепроникал звук голоса гестаповца. Казалось, тот говорил с Сергеем по телефонуна огромном расстоянии. - Потом? А-а, вот вы... И голос не его был, не Сергея. Наверное, рот свесился за окно и тамдребезжит треснувшим армейским котелком. - Да, да! Куда шел ты потом? - В.. знаешь? - Что-о? Это как? Гестаповец оживился и, резко ерзнув на стуле, в первый раз уставилсязелеными глазами на Сергея. На его длинной шее смешно дергалась жила, посиневе бритых щек запрыгали желваки. - В сентябре попал в плен... везли. Я двадцать пять дней бежал... Все! Побледневшие щеки гестаповца отчетливо выдавали ставший багровым нос.Медленно поднявшись со стула, он перекинул через стол туловище: - Я тебя вижу насквозь, мерзавец! - Скверное удовольствие для тебя!.. - Где бежал? - Близ... мм-м... Шяуляя. - Альзо! - вдруг крикнул фашист, и кто-то сзади легко и быстро вырвалполовицы из-под ног. Опять куда-то боком полетел Сергей, раздвигая мягкуюволокнистость оранжевых нитей, что надвинулись на него... И вновь, стоя уже у стены, Сергей глотал струи воды, стекавшей по щеками лбу. Она холодным кинжалом раздваивала спину, сбегая струйкой с головы кногам. Дуло браунинга сычиным глазом уставилось в лоб Сергея. Глаз тоотодвигался, то льнул совсем близко к телу, и Сергей бессмысленно глядел тов него, то в рот гестаповца, что-то неслышно кричащий...
Данная страница нарушает авторские права?