Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава пятнадцатая
Смоченные дождем и схваченные морозом бураки не поддавались вилам. - Ситуация осложняется, братцы! - говорил по этому поводу Мотякин. - Мыкатастрофически рискуем лишиться баланды... Но, - продолжал он, - чем хуже -тем лучше! Как думает комиссар, почему? - обращался он к Устинову. - Апотому, - отвечал он же, - что мы должны отстать в выгрузке ото всех иостаться одни на этом составе... Эта мысль была ценная, и ее приняли без обсуждения. Постепенно вагоны пустели. Холод подгонял заключенных, и они торопилисьвыполнить свою норму. Ко времени заводского вечернего гудка, лишь через двавагона от мотякинского, копался в бураках еще дед с двумя своими внуками, сидящими в тюрьме вот уже шестой месяц за укрывательство бежавшего из лагеряпленного. Их не следовало опасаться: народ был свой. В вагоне Сергея полныйугол был еще завален бураками. - Я отправляюсь на рекогносцировку, - доложил Мотякин и прыгнул извагона. Быстро оглядываясь, он начал разрывать бурт, готовя место. Вечерниесумерки застилали двор завода, пламя костров, разложенных конвоирами, блестело ярче. Мотякин лег вниз лицом, давая понять, что его миссияокончена. Пожав Сергею локоть, прыгнул к нему и Устинов. Сергей лихорадочно орудовал вилами, забрасывая бураками беглецов.Мерзлые свеклины стукались о спины и головы лежащих, постепенно образуя надними сплошной покров. Вот-вот по двору раздастся свисток к построению. - Успеть бы! - шептал Сергей. Спрыгнув в бурт, принялся руками ровнятьего, придавая естественный вид тому месту, где лежали Мотякин и Устинов. Пронзительные переливы свистка настигли Сергея под четырехоснымвагоном. Вцепившись руками в болты и обхватив коленями дрожащие тросы, ждалон, когда звякнут буфера вывозимых с завода порожних вагонов. Было тихо дозвона в ушах. Лишь со станции катились редкие вздохи паровоза да ровный шумцеховых машин полз по двору. Прошло минут десять. Конвоиры, недосчитав трехзаключенных, бросились по буртам, вагонам, закоулкам... Каждый вдох и выдох Сергей укладывал в четырнадцать ударов сердца. Вовсем теле ощущались торопливые толчки, онемевшие от холода пальцы неприятнодергались, толкаемые взволнованной кровью. " Крепись, лейтенант!.. Может быть, это последнее..." Пучком ржаной соломы качнулся луч ручного фонаря под соседним вагоном.Вот он уперся в колесо и, как развеянный ветром, разостлался за вагоном, арастаяв в пространстве, снова родился под животом у Сергея... Конвоир лезетодин. Изредка бормоча что-то непонятное, он тяжело дышит от неудобной позы. " Может быть, это последнее..." Вдруг свет вздрогнул, погас, потом вновь брызнул и остановился где-то вногах у беглеца. Сергей глянул туда и увидел освещенный фонарем грязныйкусок портянки, свесившийся с клумпы. В этот же миг конвоир вскрикнул икубарем выкатился из-под вагона. Отбежав к бурту, он закричал испуганно ирадостно: - Ченай! Ченай! {Сюда! Сюда! (лит.)} Оброненный им фонарь желтым удивленным глазом уставился в пол вагона.Соскочив с тросов, Сергей отбросил его ногой и, выпрямившись, пошел кконвоиру. Тот, бормоча проклятья или молитву, полез на бурт, скользя и падаяна обледеневших бураках. Сергей ожидал большего. Может быть, только двадцать шесть мерзлыхсвеклин было раскрошено о его голову, спину, грудь: не больше одного буракаизрасходовал на Сергея каждый эсэсовец - не дал начальник конвоя. Пойманныйдолжен был еще кое-что сказать... " Но что придумать о ребятах? " - спрашивал себя Сергей и вспомнил, чтоминут за десять до того, как Мотякин начал разрывать бурт, с завода ушлапервая послеобеденная партия порожняка. - Ну, кур, дар ду? {Ну, где еще двое? (лит.)} - Уехали под вагонами. Теперь далеко. Это ведь русские люди!.. Начальник конвоя, приказав вести заключенных, с четырьмя эсэсовцамибросился на станцию. Два конвоира вели отдельно Сергея, поминутно доставляясебе удовольствие пырять стволами винтовок в его ребристую спину. В канцелярии Сергея допрашивал сам начальник тюрьмы. Это был ещесравнительно молодой немец с подстриженными ежиком волосами и подвижным, нездоровой бледности лицом. - Почему бежал? - Это мое право. - Ты сейчас увидишь свое собачье право! - Знаю... твоя постыдная обязанность!.. Больше вопросов не было.Переходя двор, Сергей был убежден, что идет в экзекуторскую. Но надзирательповел его за угол тюрьмы. В небольшой пристройке к стене тюрьмы помещаласькузница. В углу, у горна, зазвенела охапка ржавых цепей. Выбрав одну, кузнец-заключенный стал ладить ее к ногам Сергея... В тридцать девятой потекли нудные минуты. Возвращаясь вечером с работы, Сергей, гремя цепью, влезал на нары и, упершись неморгающими глазами впотолок, ожидал поверку. Цепь уничтожила последнюю надежду на побег. Восемьоднокамерников Сергея в молчанье и тоске коротали вечера. Проходил ноябрь. Неимоверно низкое небо придавило Паневежис к набухшейводой земле, грязные лохмотья туч царапали гноящиеся по утрам дровяным дымомкултышки труб. Опростоволосившиеся деревья притюремного парка скулилисвистом веток о запоздавшей зиме и в своей теперешней никчемности и унылостиприходились сродни заключенным. Ржавые браслеты грызли щиколотки Сергея. Полутораметровая тяжелая цепь, подвязанная веревочкой к брючному поясу, чтоб не волочилась, натирала доболи колени, утомительно позванивая кольцами. На пятый день после того, как из тридцать девятой камеры Мотякиннавсегда унес перезвень губных вариаций, а Устинов умную задумчивость исерьезность, девять человек серыми истуканами стыли у стены, ожидая свисткак отбою. Под учащенное дыхание девяти человек вдруг осклабилась железнаядверь камеры, и в ее зеве раскорячил ноги надзиратель. - Попов! Куликов! Приготовить вещи. Руссиновский! Приготовиться вкузницу!.. Громыхнув цепью, Сергей подошел к нарам и закатал валиком постель ихалат......В одном исподнем белье, заломив руки, сидели, тесно прижавшись одинк другому, четыре человека. Теперь с вошедшими смертников было семеро. Глазакаждого казались дегтисто-черными: зерна зрачков были неправдоподобновелики, распираемые предсмертным осмысленным ужасом. Мысль, что вот ужезавтра их не будет в живых и никогда потом, кидала людей то из угла в уголпоодиночке, то в одну тесную кучу. До крови грызли руки, пальцы вырывалипряди волос. Но нет, это не сон. Это - быль и явь, это - неумолимая правда, как вот эти желтые цементные стены и стальные двери камеры!.. Измучив вконец тело, мысль о смерти на минуту притуплялась, терялась вверенице других, ею же вызванных. Вот он сидит, смертник, тихо уставившисьчерными глазами в угол камеры. По судорожно сжатому рту его скользнула чутьуловимая улыбка. Что ж! Он вспомнил почему-то май, что был пять лет томуназад. Тыквы куполов Новодевичьего монастыря до рези в глазах горели тогда влучах нехотя уходившего за Воробьевы горы солнца. Таня... тогда еще Татьянадля него, шла вся голубая: платье, лента в русых косах, глаза... У самойстены монастыря он рассказывал ей что-то очень простое и обычное изстуденческой жизни, но тогда казавшееся ему интересным и особенным; они обаискренне и весело смеялись, и, конечно, не над тем, что он рассказывал.Просто хотелось тогда смеяться, прыгать и посылать воздушные поцелуи черезМоскву-реку всем карнизам цехов Дорхимзавода... Потом сын Вова, потомвойна... потом - плен, и... дергался замечтавшийся смертник, вскакивал наноги, стягивал ворот посконной нательной рубахи до хрипоты, до пепельногоналета на лице... В середине ночи, часа за три до времени расстрела - четырех часовпятнадцати минут, - не выдержал один из обреченной семерки. Сняв кальсоны, он яростно начал разрывать их на части. Затем, связав из кусков длиннуюленту, дико прыгнул на нары и замотал один конец за свисающее с потолкакольцо, другой за шею. Никто не мешал самоубийце. Зачем?.. Подогнув ноги, онрезко опустился, и скрежет зубов и хрип горла вытолкнули синий клубок пенына волосатый подбородок... Закинув руки за голову, Сергей ходил по камере. Нет, теперь уж ничего, ничего нельзя было сделать... Оставалось последний раз прошагать мысленносвои двадцать три года. Нет, в прошлом все было как надо... Иначе он и немог. Только так, как было и должно быть! И только обрыв этой немноголистнойповести нелепый... без подписи, без росчерка...
Данная страница нарушает авторские права?