Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава четырнадцатая.
Каждый день в шесть часов утра двор тюрьмы заполнялся заключенными.Приходил конвой, зачитывались фамилии, и серая толпа, построенная по пять, покидала тюрьму, направляясь на сахарный завод. В первые дни фамилия и имя" Руссиновский Петр" по нескольку раз повторялись начальником конвоя. - Где Руссиновский? Где он? Где Петр Руссиновский? Забывал Сергей свое новое имя и, спохватившись, кричал: - Я! Паневежис по утрам спал. За поузоренными легким морозом окнами плавалав спальнях серая предрассветная звень тишины и покоя, курились топкиекровати горячим дыханием разморенных тел и терпким запахом молодоженства. - Ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум! - чешут клумпы булыжникмостовой, похожий на спины еще не проснувшихся черепах. - Ттрум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум! - и шевельнет рыжими ушами уснувшаясреди улицы пегашка с малость подгулявшим извозчиком; сплюснет нос о стеклоокна неспокойно спящая по утрам девушка, прикрывая ладонями тоскующие поласкам груди. И опять: - Ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум-ттр-ррум... На правой стороне шоссе, убегающего из города, у опушки небольшоголеса, который пересекала железная дорога, пачкал утро копотью труб сахарныйзавод. Пять водомойных канав, глубиною в восемь метров, были засыпанысахарными бураками. Поодаль, у линий железных колей, кучились буртыподвозимой в вагонах свеклы. На ее выгрузке и складывании в бурты работализаключенные. На восемнадцатитонный вагон полагалось три человека. Время -час. Не выполнившие эту норму лишались баланды, которую привозили из тюрьмына завод. После допроса вот уже десятый день шел Сергей на работу. На вагонстановился с двумя однокамерниками - замполитрука Устиновым и старшимсержантом Мотякиным. С самых первых дней оккупации фашистами Литвы Устинов иМотякин, служившие в Либаве, отстали от разбитого наголову своего батальонаи бродили в лесах близ Паневежиса, охотясь на эсэсовцев и полицейских искрываясь от них. А когда зимой стало невтерпеж оставаться в лесу, пошли попоселкам выискивать прибежища у крестьян. В сорока верстах от Паневежиса, внебольшом лесном хуторке, приютил их литовский крестьянин. Месяц жили впогребе из-под картошки, потом " присобачились", как говорил старший сержант, и познакомились с каждым домом. За веселый разбитной характер Мотякина, заего чечетку под собственные губные трели-рулады и за сапожничье мастерствоУстинова крепко полюбились хуторянам " гражус бальшавикай..." {" Красивыебольшевики" (лит.).}. А тем временем друзья выкопали в лесу свои винтовки иначали прогуливаться за десять километров от хуторка, подстерегая на шоссефашистские одиночные автомобили и мотоциклистов. Завелись у них вскореавтоматы немецкого образца и даже формы в чине " герр оберет".Немногочисленная молодежь хуторка скоро научила их незатейливой мудростилитовского языка, а замполитрука по старой привычке начал посвящать ее восновы марксизма-ленинизма. К лету 1942 года в лесном хуторке жил, а нашоссе действовал крошечный отряд мотякинцев... Да трудно скрыть молодой пыл нерастраченной юности! Попадало ведьиногда в подбитом автомобиле кое-что по мелочи, и, как ни старался Мотякинуничтожить это там же на месте, в лесу, приносили ребята домой шнапс исигареты, не упускали случая хвастануть. Частенько зеленую тишь ночной улицыхуторка вдруг распарывала огненная грохочущая струя автоматной очередивернувшегося с задания хуторянина. Скатывались тогда с печей старики, залезали под постели бабы, пряча в подолы детей... И однажды на рассветедождливого августовского утра сенной сарай приютившего партизан крестьянинаокружила немецкая полевая жандармерия. Мотякин и Устинов были схвачены, " какжирные перепелки", по злому определению старшего сержанта. Семья крестьянинабыла расстреляна на месте, а дом сожжен... С августа до ноября девять раз ходили друзья в гестапо. Израсходовалиони там не один кувшин воды, вылитый им на головы для приведения в чувствопосле бананов, ознакомились со всеми видами пыток, побывав не в одной" студии". Но ни один из мотякинцев не был выдан и назван. Знали ребятабиблейское изречение: " Язык мой - враг мой" - и, закусив его в подъездегестапо, освобождали в тридцать девятой камере. Выгружая свеклу из вагона, Мотякин не переставал шутить, приставая ксерьезному меланхоличному Устинову. - Как ты думаешь, - громко произносил он и - тише: - комиссар, какуюконкретную пользу приносим мы Родине, тем что киснем в тюрьме, а? Устинов молчал. - Ужели ваш аналитический ум комиссара утратил прежнюю логику...либавскую, например? Устинов молчал. Тогда Мотякин отшвыривал вилы, выбирал три огромныесвеклины и, вручая Сергею и Устинову, а одну оставляя себе, глубокомысленнозаявлял, подняв указательный палец вверх: - Находясь в застенках гестапо, - произнося это слово, Мотякин делалударение на " о", - и кушая вот эти бураки, мы, товарищ комиссар, подрываемэкономическую базу врага в его тылу!.. Конвоировали заключенных эсэсовцы и полицейские. Была их целая толпа, вооруженных винтовками и автоматами, злых и вечно полупьяных. Партиязаключенных шла, имея на флангах двадцать конвойных, с фронта и тыла, -шесть. Мысль о побеге в дороге была, таким образом, явно несостоятельна. А взаводе некоторые шансы на побег все же были. Распределив заключенных поработам, начальник конвоя уходил в склад сахара. Конвойные же рассаживалисьу костров близ забора, огораживающего двор завода. Они тщательно следили зазабором, обыскивали порожние вагоны, уходящие с завода, и издали наблюдализа работой заключенных. Сергей, Устинов и Мотякин несколько дней разрабатывали план побега.Каждая мельчайшая деталь была предусмотрена и обсуждена: неудачников впобеге убивали на месте или же заковывали в цепи. Было решено: как толькосмолкнет гудок завода, означающий шесть часов вечера, Устинов и Мотякинложатся в бурт, а Сергей забрасывает их бураками. Розыски будут недолгие, заключенных не решатся задерживать в заводе до наступления темноты.Дождавшись ночи, Устинов и Мотякин уходят через забор в лес. Сергей же, которого некому зарыть в свеклу, подлезет под уже заранее осмотренный вагон, устраивается там на тормозных тросах и ожидает вывоза себя с завода.Встречаются в лесу по условному свисту......Было ветренное и морозное утро. Черной бездной зияло над тюрьмойнебо, рассвет торопился погасить в нем трепещущие синим огнем звезды. Рьяныйхолод залезал под тонкие вытертые халаты, распластывался на костлявых спинахзаключенных. В ожидании конвоя было разрешено толкаться, разговаривать, переругиваться. В воздухе мешался литовский, польский, русский разговор; теснились в кучу - теперь все равные в серых халатах - политзаключенные, беглецы из лагерей, парашютисты, сочувствующие Советской власти, укрыватели" товарищей"... и прочие и прочие... Мотякин " стрелял" окурки. Увидев красную точку самокрутки, онбесцеремонно раздвигал толпящихся, подходил к курящему и после вступительнойречи возвращался, бережно неся окурок между пальцами. - По разу потянуть вам, - говорил он Сергею и Устинову. Сам он некурил. Мотякин был в особенно приподнятом настроении, убежденный, что это -последнее утро, встречаемое им в тюрьме, - в это день решено было бежать... А вышло иначе. Начальник конвоя не зачитал фамилию Сергея. Он не шел назавод и возвращался в камеру. - На допрос пойдешь, - шепнул Мотякин. - Мы возвращаемся... Завтра тыотдохнешь от бананов, а послезавтра... Потому ли, что где-то далеко-далеко сверкнула бледная искра надежды нажизнь, что в опустошенное тело ум впрыснул ампулу живительного раствора подрусским названием ненависть и борьба, - только, шагая в гестапо, Сергейчувствовал какую-то смутную тревогу. Состояние это усилилось, когда конвоирповел его по узкому коридору первого этажа, а не на второй, как прежде. " Развинтились, проклятые! - обозлился Сергей на свои нервы. - А ну, взять себя в руки! " " Есть взять, товарищ лейтенант!.." В комнате стояли два стола и сидели два гестаповца в штатском. Оба ониговорили по-русски, но не так совершенно, как прежде допрашивающий Сергея.По тому, как были они вежливы, предупредительны и внимательны, Сергей понял, что будет что-то новое, им еще не виданное здесь. - Ви бежаль, что кушаль котель, я? - Да. - Ми понимайт. Ви - юнга... мелет еще. Ви любийт сфобот, прирот, я? - Как и вы. - О, корошо, корошо... Ви курите? Пошалюйст, фот... Ми вам не будем ужетюрьма... ви будете у нас, корошо? Ми не будем работайт... будем поекайт влес... ви рассказайт, кде шифет ваша што бежаль... рассказайт, кто далькушайт... Корошо, я? Мысли Сергея кипели. Рождалась соблазнительная идея: " А что, еслипоехать с ними в лес?.. Два - это немного... но если только два! " - Когда вам рассказать? - живо спросил Сергей. - О, сказайт сечас... поекайт зафтра. " А-а, подлюги, одного боитесь! " -опечалился Сергей и ответил: - Я бежал один. - Ви рассказайт, кто кушаль дафаль!.. - Я не заходил в дома. Я... воровал. - Што фарафаль? - Все... морковку, картошку... - Што есть - фарафаль? - Это значит вот так, - показал рукой Сергей. - О, ви не стелайт так. Ви кушаль клеп и млеко... Тафаль литофци, корошо, я?.. Ми тафайт им марк, што они тафаль вам кушаль!.. - Как жаль! Я этого не знал... Я бы не воровал, а заходил в дома... - Ви не мошна фарафаль! - обозлился гестаповец. - Ви кодиль дом! - Я не заходил в дома!.. - Ви не кочет сказайт? Ми будем сечас расстреляй тебя!.. - Я не заходил в дома!.. - А-а, ферфлюхт, мистр-менш! Немцы любят и умеют бить жертву по щекам. Делают они это расчетливо иаккуратно, как и все, что они делают... - Комт! Набрав полный рот кровавой слюны, Сергей по дороге харкнул ее на желтыйпол коридора. Гестаповец, шедший сзади, рванул его за рукав халата, клумпыразъехались, и, потеряв равновесие, Сергей накрыл грудью свой плевок. - Кушайт! Кушайт! - наклонившись над ним, кричали фашисты, указывая наплевок. Путаясь в полах халата, Сергей пытался встать. - Кушайт! - и удары ног валили его вновь на пол. Тогда, подложив рукипод голову, Сергей растянулся ничком, широко раскинув ноги. Гестаповцы наминуту растерялись, а затем пришли в бешенство. Теперь они уже кричалипо-немецки и, ухватив за уши Сергея, били его голову о гудящий лакированныйпол. На покоробленной желтой доске змеилась, виляя, живая лента крови...Распахнув дверь комнаты налево, гестаповцы вволокли туда обмякшего Сергея. Сцементных синих стен пахнуло сыростью и холодом. Комната не имела окон иосвещалась большой электрической лампочкой. Подтащив Сергея к острому углупротивоположной стены, гестаповцы поставили его на колени. А-а, проклятый червь навозный. - Сечас рассказайт, кте кушаль! Не рассказайт - стреляйт!.. Айн...Цвай... - Рассказайт! - Цвай! Сергей, прижав к носу рукав халата, чтоб задержать кровь, стекающую врот, равнодушно глядел на гестаповцев, выкинувших вперед правые руки и ноги.Из кулаков их сжатых рук мерцали вороненые дула браунингов. - Драй!.. Выстрелы были стройные. В шею, щеки и лоб со свистом брызнуло что-тобольно щекочущее. Левый глаз застлала коричневая теплая пелена. - Рассказайт! Сергей неловко ткнулся вперед и встал на четвереньки. " Чем они стреляют? Я, кажется, жив... А-а, это ведь крошки цемента отстен... Стреляют не по мне..." И, качнувшись, вновь ощутил острыми краями лопаток жесткую корявистуюстену. - Тах-тах! -...сказайт! - Тах-тах! Потом хлопнула не видимая Сергеем дверь, и комнату наполнили холод итишина... А вечером, по пустынным улицам, Сергей вернулся в тюрьму, сопровождаемый все тем же конвоиром.
Данная страница нарушает авторские права?