Глава 7. Крестьянский мир 5 страница

- мука пшеничная – 2 456;

- мука ржаная –142;

- отруби – 613.

Ржаная мука по железной дороге главным образом доставлялась в Санкт-Петербург и Москву, в центральные и северные районы России и Финляндии, а отходы производства – отруби, большей частью (до 80 %) шли за границу и в Камышин (345 тыс. пудов).

Несмотря на постройку в Саратове Тамбово-Саратовской железной дороги, главной торговой артерией все еще оставалась Волга. Около 1 млн. пудов муки со станции отправляли в Камышин. Там ее перегружали на речные суда для сбыта в Астрахани, Нижнем Новгороде, Рыбинске и других приволжских городах, в том числе и в Камышине. Для успешных торговых операций фирма Бореля имела два собственных парохода: “Ваня” и “Эммануил” и 18 барж [103].

Успехи саратовских мукомолов, в том числе и Бореля, в конце XIX века были высоко оценены на различных российских промышленных выставках и были удостоены высоких наград.

Однако предприимчивый Борель занимался не только мукомольным производством и торговлей, но и сельским хозяйством. Нижнедобринской экономии (тип имения – Л.М.) принадлежали пашни и луга площадью более 2500 га, примыкавшие к мельнице. В 1890 году управлял имением управляющий - Евгений Хр[истианович] Робертус[104].

Лучшие сотенные земли экономии сдавались в аренду зажиточным крестьянам (один сотенник = 4 десятинам). Бедняки и маломощные крестьяне арендовали земли худшего качества. Земли экономии были частью земельного участка, который находился к юго-востоку от Н.-Добринки. Участок, окаймляющий село занимал площадь около 5000 гектаров и до революции 1917 года делился на 3 участка: земля общины и земли купцов М. А. Шемякина и Э. И. Бореля.

К востоку от душевого пруда располагался участок камышинского купца и землевладельца М. А. Шемякина – Шемякин Дол. На своей земле Михаил Алексеевич устроил запруду богатого рыбой и раками. Плотина была обсажена ветлами и имела очень красивую аллею. Купец орошал из пруда более 100 га пахотной земли и получал хорошие урожаи. Шемякин пруд существует и сейчас. В 1900 году община взяла шемякинский участок в аренду сроком на 40 лет.

Участок душевого надела в общине составлял 500 га. Одна сторона участка пролегала от села к югу - по большемарному столбу. Тогда там еще стояли телефонные столбы на Верхнюю Добринку. Затем от Кирпичного мара (кургана) линия шла на бывший душевой пруд у р. Ломовка.

Западная граница задобринского поля проходила, начиная от Рожка, по направлению к югу - к станции “Медведица” (там была прорыта канава метровой глубины), а с правой стороны - к западу, начинались борелевские луга. Линия раздела проходила с севера на юг.

Свое владение Борель отгородил колючей проволокой в пять рядов, чтобы крестьянский скот не потравил его луга. Крестьяне несколько раз судились с Эммануилом Ивановичем из-за лугов, но дело сдвинулось только после его смерти в 1905 году. (Умер он в возрасте около 80 лет).

Родительское дело наследовали сыновья Эммануил, Иван, Владимир и младшие: Александр и Константин. Основные обязанности главы Торгового дома принял на себя Эммануил Эммануилович. Видимо, он был старшим из братьев. Родился он в 1862 году, учился в Саратовской гимназии, но курса почему-то не кончил. Эммануил Эммануилович был членом биржевого комитета, избирался гласным Саратовской Городской Думы, состоял членом учётно-ссудного комитета при Саратовском отделении Государственного банка. Проявил он явные склонности к законотворческой и административной деятельности и успешно отстаивал и учитывал интересы своего торгового Дома в упомянутых организациях. За полезную общественную деятельность был удостоен трёх золотых медалей с надписью «За усердие» — на Станиславской, Аннинской и Владимирской лентах.

Добринским крестьянам в 1908 году все же удалось высудить у Эммануила Эммануиловича половину принадлежащих ему лугов. Вторая половина лугов была передана нижнедобринскому сельскому обществу Временным правительством в 1917 году.

Вот что писали о дальнейшей судьбе саратовских мукомолов в советские времена развитого социализма: «Борели, как и Шмидты и Рейнеке, олицетворявшие собой «презренный класс буржуев» незаконно нажившихся на страданиях трудового народа, исчезли из привычного им мира сразу после революции».

Глава 12. Занятие, быт, нравы и жилище добрян

Земледелие. Труд хлебороба для крестьянина был делом сакральным. Отправляясь на свой надел, он с домочадцами (и работниками), обязательно молился Богу, чтобы для него и семьи благополучно проходили пахота и сев, уборка хлебов, обмолот и т. д. У старшего в роду испрашивали благословления на начало работы и тот, в свою очередь, ответствовал им: “Бог благословит, и я благословляю вас во святой час начать работу. Дай вам Господь Бог получить обильный урожай”.

«Лето крестьянин целый день в поле: с ранней весны идет посев ярового, а там настает мётка паров и покос, за ним подошла уборка ржи, посев озимого поля, а там уборка ярового хлеба, вязка снопов и ломка (пашка) жнивьев под яровое будущего года. Всю ясную осень тянется молотьба и продолжается все перевозимое зимой» – писал А.Н. Минх о труде хлебороба.

Фраза историка о труде крестьянина уместилась в нескольких строчках, хотя его труд более многогранен и автор (-Л.М.) постарается расширить представление читателя о нем.

И так, полевые работы начинались с весенней посевной. В виду того, что наделы иногда находились на приличном расстоянии от села, то крестьянам приходилось обустраивать в поле полевые станы - место для жилья и хранения сельхозинвентаря. Туда вывозили семена, сохи, плуги и бороны. Для тягловой силы – быков и лошадей, строили кормушки (ясли) для кормления, устанавливали долбленные из цельного ствола корыто для поения скотины, если не было поблизости водоема. Здесь же стояли воз с сеном и подводы с семенным зерном и другим скарбом. Хлеборобы жили в будках или шалашах. Для хранения запасов воды использовали бочки на 40—50 ведер. Топливом для приготовления пищи служил кизяк, дрова, бурьян или старая солома.

На одном стане проживало несколько крестьянских семей, и он был как бы центром среди наделов. Поблизости располагались другие станы. На каждом обязательно был кашевар, который на костре готовил к обеду полевую кашу.

В разные стороны от стана гоняют плуга, в которые впряжены пары быков, но у некоторых крестьян в упряжке три-четыре пары. Впрягли в плуг и быков с конем.

Земледельческий опыт, приобретенный в течение столетий, четко распределял обязанности среди крестьян в ходе различных полевых работ исходя из их возраста, опыта и физической силы.

Главной фигурой на весеннем севе был физически крепкий и выносливый плугарь, который шел за плугом по борозде. Чтобы плуг «не выскочил» из борозды его приходилось удерживать за чапыги. Ему же приходилось чистиком очищать лемех сохи или плуга от налипшей земли и бурьяна.

Не менее важной фигурой был и сеяльщик. По паханому полю они идут широким редким шагом. На левом плече подвешен мешочек наполненный зерном. На уровне живота у него кусок холста, наподобие фартука с завязанным концом, куда насыпается зерно. Разбрасывать зерно следовало под шаг левой ноги, строго наблюдая, чтобы не было просевов

Подростки (иногда и женщины) исполняли роль погонычей, которые громким криком, свистом, взмахами кнутами погоняют тягловый скот.

Женщины чаще всего управляли упряжкой, чтоб та правильно шла. Если это была упряжка коня с быками, то она подавала команды: “Цоб, цоб - но! ” Подчиняясь командам один бык – «цоб», шел по борозде, другой бык «цобэ» — и конь около борозды.

Если не было погонщика, то ей приходилось при помощи кнута, которым она махала над быками и конем, понуждать их слажено тянуть плуг.

С появлением в крестьянском хозяйстве однолемешного плуга производительность, по сравнению с сохой, возросла. Борозда захвата у него было шириной 20—25 сантиметров, глубина вспашки - три-четыре вершка и мельче, в зависимости от культуры.

Обычно за один день, при хорошей погоде крестьянин таким плугом мог напахать более половины десятины, но обычно одна десятина обрабатывалась, в среднем, за три дня.

Это было обусловлено тем, что той же тягловой силой требовалось не только напахать, но и забороновать рассеянное зерно и заделать: укатать или заволочить.

Посевная окончена и до начала уборки нового урожая наступает время именуемое “глухой порой”. Крестьяне использую представленную передышку по своему усмотрению: справляют свадьбы, строят или ремонтируют дома и хозпостройки, уходят в «извоз», стараются дать отдых рабочему скоту и откормить его перед страдой, косят траву и заготовляют сено.

Но вот наступает пора уборки нового урожая. Начинались приготовления: на станы завозилось необходимое, в том числе и связлы для вязки ржи в снопы. Связлы вили из осоки, которую косили в займище или на реках. Использовали в этих целях и ржаную солому, которая первое время еще не пересохла. Затем переходили на осоковые связлы.

Первой начинали косить рожь. Все торопились побыстрее провести косовицу, так как перестой приводил к высыпанию зерен из колосьев. Бабы шли вослед косарям и сгребали ряды. Набрав сноп, они придавливали его коленом, туго связывали связлом и оставляли лежать на месте. Затем снопы укладывали в копны. Перевозкой снопов занимались хозяева. Днем и ночью они возили их на гумно на фуражирных телегах. После сушки снопы перемещали на хранение в сарай – ригу, а время их обмолота наступал поздней осенью или в начале зимы. Обмолачивали снопы ржи цепами.

Покончив с уборкой ржи, приступали к косовице пшеницы. Опасаясь упустить время, некоторые крестьяне в период уборки нанимали в подмогу батраков – косарей и вязальщиц снопов. С ними они заключали договор, согласно которому хозяин кормил работников и оговаривал оплату. Плата была трех видов: денежной, натуральной, или смешанной. Единицей расчета было оговоренное договором количество пудов пшеницы за десятину ржи.

На косовице трудились только косари, так как пшеница не вязалась в снопы, а копнилась розвязью. Пшеничные копны перевозили на ток и сразу приступали к их обмолоту.

Ток представлял собой ровную утоптанную площадку, пологую к краям. На тщательно выметенную от мусора площадку настилали посад пшеницы. Обмолот поручали девяти - десятилетним мальчикам. Восседая верхом на коне, они начинали ездить кругами по посаду с молотильным камнем. Если эту работу делал взрослый, то он брал коня на вожжи, а сам становился в центр посада и гонял его рысью.

Камень представлял собой цилиндр с шестью зубцами, длиной 70-80 см., в центре - ось для крепления постромок. Изготовлением молотильных камней занимались в некоторых донских хуторах, немецких колониях, русских и хохлацких селах, где был выход дикого камня – песчаника.

После обмолота солому вилами и граблями сдвигали на край тока, а зерно, вперемежку с мякиной, сгребали деревянными лопатами в ворох на середину тока.

Затем снова укладывали новый посад. За день удавалось обмолачивать три посада, что равнялось трем-четырем возам обмолота. Вечером обмолоченную солому скирдовали и готовили ток к обмолоту следующего дня. Если сумерки мешали доделать работу, то ее откладывали на раннее утро.

Веялок в начале ХХ века еще не было, а если и были, то единицы да у зажиточных крестьян. Поэтому намолоченное зерно приходилось веять вручную. Происходило это так: в ветреную погоду деревянными лопатами захватывали зерно с мякиной и подкидывали высоко вверх. Мякину ветер относил сторону, а зерно падало на землю. Мякину сметали и выкидывали, а зерно еще раз провеивали.

После этого зерно засыпали в закрома амбара. Каждый хозяин вел учет и запись урожая – сколько он получил мер пшеницы, ржи, подсолнечника, проса, овса и т.д. Такие записи иногда встречались на обложках молитвенников.

Система хозяйства оставалась прежней - трехпольной. Три четверти ярового клина засевали пшеницей, одну четверть, по усмотрению, засевали ячменем, овсом, просом, подсолнечником, коноплей или льном. Пары засевали житом – рожью.

Сев озимой ржи по парам начинали после праздника Успения Божьей Матери. Быкам или лошадям цепляли подоральник, а вслед за ними пускали бороны. Бороны заделывали зерно в землю. По осени бороны часто забивались выволочкой - травой, и чтобы их почистить приходилось делать частые остановки. С посевом озимых управились за одну неделю, так как крестьяне имели небольшие наделы.

В статистических описаниях приведены агротехнические приемы и указаны сроки полевых работ. Так как у крестьян было два поля, то каждое из них сеется два года, а на год остается под паром. Под зиму не пашут ни под какой хлеб. Пар ломают с июня. Два раза пашут при посеве: под просо первая вспашка с 1 мая, вторая при посеве. Спелость земли для пашни и посева яровых определялась по обычным признакам: «…когда земля не мажется на лемех».

Овес и яровую пшеницу сеют около 1 апреля, подсолнухи после овса и пшеницы. Рожь сеют с 6-25 августа. Посев запахивается. Убирают рожь с 1-18 июля, пшеницу и овес с 20 июля, просо с 20 августа, подсолнухи с 1 сентября (1887 г.). [Даты даны по старому стилю –Л.М. ]

«Урожаи стали хуже от пашни земли и уменьшения скота. Дожди падают теперь тоже реже. Пашни никто не навозит. Хлеб продают в колонии Линево Озеро.

Около селения выгона до 100 десятин, но он весь изрезан дорогами и занят навозными кучами для кизяков. В версте от селения находится другая часть выгона (бывший сенокос) около 120 десятин. Почва на нем солонцеватая. Для пастбищ скота снимают у землевладельцев участок в 5-6 000 десятин и паров, жнивы и отавы. Скот продают в Рудне.

Относительно арендования земли село находится в невыгодных условиях. По левую сторону р. Медведицы, на которой расположено селение, находится только одно частное имение, в котором поэтому цена на землю поднялась до 40 рублей за сотенник, тогда как по другую сторону реки земля сдается вдвое дешевле, но доступ к ней затруднителен во время весеннего разлива р. Медведицы. Несколько домохозяев снимают за р. Медведицей участок 2330 десятин на 10 лет по 3 рубля 15 копеек за десятину в год. В уделе сотенник стоит 20 рублей. У одного купца 3 десятины - 14-18 рублей”. [105]

Землю исстари обрабатывали самодельными деревянными сохами, плугами и деревянными боронами. “Сперва пахали сохами, сеили рожь и пашаницу, - рассказывала старая Екатерина Семеновна Мещерякова. - Как паспеит урожай, так яво жнут сирпом.” [106]

Случайно сохранился рисунок сохи и цепа для обмолота снопов сделанный со слов старожилов в 40-х годах ХХ в. с описанием деталей. Для читателей будет интересно узнать, как назывались части этих орудий в Добринке. И так, соха состояла из нескольких составных частей: рамы с рукоятями, к ней крепились сошники. В центре рамы была палица. К сохе крепились оглобли.

Цеп служил для выколачивания зерна из колосьев. Состоял из двух основных частей: каду шка и цапе льника. Соединялись пу тцой (кожаным ремнем). Цапельник имел утолщение в виде шара - буку шек. [107]

Несмотря на то, что молотильные камни получили широкое распространение в Камышинском уезде[108] они, однако, не сумели вытеснить цеп. Им пользовался вплоть до 30 гг. ХХ века.

Железные плуга были редкостью, и производство их в Камышинском уезде было налажено колонистами в старом Бальцере /Панцире/ (ныне г. Красноармейск). Появились они в конце 90-х годов и имелись только в середняцких и кулацких хозяйствах, так как для него требовалось тягло в 3 - 4 лошади. Некоторые крестьяне в складчину покупали плуг и “супрягой”, т.е. сообща, обрабатывали землю. Первые жнейки (“лобогрейки”) фирмы “Мак - Кормик” завозили из Америки. Первая жнейка в Н-Добринке появилась у Кирсанова Никифора Ефимовича. У крестьян для уборки колосовых культур были косы - крючья, а для покоса травы на лугах простые косы. Подсолнечник убирали серпами.

После реформы 1861 года в селе появился избыток рабочей силы, что позволило зажиточным крестьянам использовать её в своих хозяйствах за мизерную плату. В селе, примерно, было 5 % кулацких хозяйств, 10 % - батрацких (не имеющих лошадей). Остальные хозяйства имели по 1-2 лошади, но жили, всё же, очень бедно. Своих семян у многих никогда не хватало, и они были вынуждены идти на поклон к ростовщикам занимать до нового урожая. Расплачиваться приходилось с большими процентами.

В результате расслоения крестьян одна часть населения обогащалась, а другая никак не могла выбиться из нужды.

Крепкие хозяйства имели по 5-6 лошадей и до 10 голов крупнорогатого скота. Держали до 10 свиней и гурты овец по 200 - 500 голов. Их скот пасся на землях и лугах общины. Они засевали за ничтожную плату земли безлошадных, а в сезон нанимали для выполнения различных работ десятки батраков. Наиболее богатыми в селе считались семьи Ивана Филипповича Тетерина и Проскурина Василия Максимовича по прозвищу Шатин.

Тетерин, в основном, занимался торговлей, а “Шатин” имел две небольшие мельницы, на которых молол сельчанам зерно. Одна, по всей видимости, ветряная, стояла у ямы, которая и сейчас зовется “Шатиной ямой”, а другая - водяная, находилась на р. Добринке, около моста, ведущего на ж.д. станцию “Медведица”.

Крупные хозяйства имели Иван и Петр Ивановичи Зюзины (Крайневы), Василий Жестков, Варлашкины, Бочковы (Давыдкины), Леляковы (Лексашовы), Ашнины (Королевы) - несколько дворов, Василий и Алексей Никаноровичи Шеины, Николай и Никита Васильевич Хрюнины, Сергей Степанович и Фред Ефимович Кирсановы, Никита Дмитриевич Кирсанов, Никанор Ефимович Проскурин и ряд других.

Фамилии и уличные прозвища. Как и по всей России в селе были распространены неофициальные, местные - “уличные” фамилии и прозвища жителей. Они переходят из одного поколения в другое, а об их происхождения уже никто не помнит и даже путают с настоящей фамилией. Получали их по разным причинам: было много однофамильцев, а их нужно как-то различить (например: двух Петров Похлебаевых одного кликали Любкой, другого Похлебкой); человек отличился особым поступком, привычкой; по родству, роду занятия и прочему...

Фамилии Овчинниковы, Крашенинниковы указывают на занятие предков носителей этих фамилий: выделка овчин и крашение тканей - крашенин.

Для примера приведу несколько прозвищ: Сметаниных в селе кликали “ Дудровы ” - по прабабке по фамилии Дудорова; Ивановых зовут “ Малышкиными ” - по преданию, один из предков был здоровенным мужиком не дюжей силушки и его в шутку прозвали Малышом; семью рода Проскуриных по-уличному звали Никаноркиными – по деду Никанору. Луночкины – Наумкины и Шишкины.

В первом случае прозвище Наумкины пошло с Ивана Филипповича Луночкина. На вопрос: - «Чьи вы дети?» Те отвечали: “ – Наума Андреевича (род. в 1824 г.)». С тех пор и повелось – Наумкины. Прозвище досталось в наследство сыну Ивану Филипповичу с потомками, а вот второй его сын – Федор Филиппович и его потомки, известны в селе по прозвищу Шишкины. Федор пошел «в зятья» к тестю Абросимову, больше известного в селе по прозвищу Шишка, (Шишкин), которое передалось ему и его детям.

Иногда носители определенного прозвища, получали новое, а старое прозвище забывалось или оно переходило на кого-то из членов семьи.

В бесфамильный период клички в последствие становились фамилиями. Так, ласкательная форма имени Алексей - Леляк, она истала основой фамилии Леляковых; а прозвище Зюзя – смирный, стало фамилией многочисленного рода Зюзиных; дети неизвестной солдатки Маланьи (Малаши) известны в селе под фамилией Малашкины; лунка, луночка (малая Луна), птица лунь – стало фамилией рода Луночкиных; Петр, сын Иванов или Иван, сын Петров после бесфамильного периода в ревизских списка преобразовывались в фамилии – Иванов, Петров и т. д.

Для удобства читателей Иванов Ф.Г. ставил прозвища рядом с фамилией в скобки. Даже в наши дни можно смело писать на село, указав лишь прозвище адресата. И письмо его найдет непременно...

Поговорка “Все шабры хороши” современному читателю не о чем не говорит, но в старину в Н-Добринке шабёром (шабо р) называли соседа живущего рядом.

Одежда. Несмотря на небольшую прослойку богатых и зажиточных семей, население Н-Добринки, в целом, оставалось бедным. Безлошадные и обедневшие крестьяне ходили на поденные работы или же подавались в батраки. Хозяйства в селе велось почти в натуральном виде - все необходимое изготовляли сами. Промышленных товаров покупали мало.

Крестьяне для своих нужд сеяли коноплю и лен. Культура выращивания конопли была трудоемкой. По мере созревания ее выдергивал из земли вручную, и отделяли от нее посконь. Затем сушили на солнце и потом две недели мочили в воде. Размокшие стебли снова сушили и толкли в ступе или мяли на камне. Для получения нити мочку требовалось взмахами пропустить через гребенки. Полученное волокно пряли. При этом нить получалась тонкой, и ее требовалось сучить на прялке вдвойне. На примитивном ткацком станке ткали холсты. Их потом кипятили и промывали в холодной речной воде. Домотканый холст отбеливали на солнце в течение нескольких дней. Ткань красили сами или отдавали кустарям. Пошив белья и верхней одежды из домотканого полотна производили сами или отдавали на заказ.

Интересен факт того, что в старину жена не имела своей доли в доходе своего хозяина. На обувь и наряды у нее свой доход: посев конопли и льна, от которых ей достается посконь и льнище.

Описаний того, что носили добринские крестьяне в старину, практически не сохранилось. Поэтому мы воспользуемся трудом известного саратовского историка А.Н. Минха (1833-1912) «Народные обычаи, суеверия, предрассудки и обряды крестьян Саратовской губернии» собранные в 1861 и 1888 годах. Вот что пишет Александр Николаевич об одеянии крестьян: «Русский мужик, как человек рабочий, неопрятен: грязное белье и рваное платье, нечистота в доме, - вот что встретишь шесть дней в неделю в каждой деревне и почти у каждого крестьянина. В праздник только сменит он чистую рубаху, порты и онучи, наденет новую сермягу или полушубок, обуется в сапоги или лапти; баба обмоет лавки и вычистит избу.

Одежда русского человека – посконная, редко холщевая (льняная) рубаха, пояс из шерстяного шнурка, порты из синей полосатой набойки (крашенная холсть), онучи (кусок холста или шерстяной лоскут, которым обертывают ноги), лапти или сапоги, шапка или картуз; летом – сермяга, зипун (халат, спускающийся до колен) из черного или серого толстого сукна русской шерсти; зимой – полушубок из белых или дубленых овчин, и тулуп.

В праздник молодые парни надевали крашенные кумачовые или цветные ситцевые рубахи, суконные, нанковые или верблюжьи (из верблюжьего сукна) чуйки (халаты) на опашь или новые армяки, подпоясывая последние красным шерстяным кушаком; зимой – дубленые полушубки, подпоясанные тоже цветными кушаками.

Головной убор в праздник составляет: летом суконный картуз или редко войлочная (поярковая) шляпа с короткими полями; зимою, у щеголей – серые барашковые шапки (крышки) с суконным донцем.

< …> Бабы и девки надевают в праздник сарафаны (сукманы) из шерстяной ткани окрашенные синею краскою, или же из ситцу, - последние обыкновенно ярких красных цветов, - причем перетягивание грудей посередине сарафаном и передником сильно портит их, придавая им некрасивые формы.

Около десятка лет сарафан начинает исчезать в русском народе и появляется безобразный покрой мещанского платья с кофтой.

Голова бабы повязана ярким платком с завязанными сзади, под косой концами; под платком надет у бабы повойник; род шапочки со жгутом приходящим прямо над теменем; кички совершенно исчезли в нашем крае.

Девки или ничего не надевают на голову, распуская одну косу, в которую вплетают косник – шелковую ленту или полосу какой-либо другой ткани, чаще накидывают на голову косынку или платок, завязывая концы под подбородком; обувь составляют чулки, лапти, коты (с толстой подошвой) и башмаки; на работе они большей частью ходят босыми» [109].

А. Н. Минх много ездил по губернии и его записи, относительно крестьянской одежды верны и это подтверждается записанными свидетельствами добрянок и Ф. Г. Иванова.

Так как предки пришли с севера нашей страны, то и одежду они носили характерную для тех мест. Основным женским одеянием в селе был сарафан из крашеной ткани - крашенинник. Под сарафан одевалась широкая белая рубаха (исподнее) с рукавами. По подолу сарафана пришивались присборенные разноцветные ленты. Поверх сарафана подвязывался запон - фартук без грудки (нагрудника). Носили и широкие юбки, сшитые из нескольких кусков, и кофты.

Разнообразной была и зимняя одежда. К концу XIX века “зимой ходили в зипунах и [овчинных] шубах. Шубы сбаристы. На ногах носили из шерсти русские чулки”. [110] Позднее женщины стали носить длинное пальто на вате - дошку, укороченное пальто соответственно стало называться полудошкой, и плюшку /крытое плюшем/.

Молодежь в праздники надевала одежды из фабричной ткани. Знаменитую ткань “сарпинку” немцы изготавливали и в Камышинском уезде.

Мещерякова Е.С.: - «На праздник наряжались: мужчины ходили в красных рубашках, штаны набойчаты, а бабы выткут стан, сошьют платья, заголубят и носят. На ногах носили лапти. Лапти ковыряли (плели) мужчины. Ануч [111] обертывал ногу. В одной ануче три аршина. Когда хоронили, то в могилу клали в лаптях”. [112]

До 1900 года старики и женщины во время уборочной поры, в основном, ходили в лаптях и киньгах (веревочных лаптях), как наиболее дешевом и простом виде обуви имеющий огромный спрос. Из приведенного отрывка той же Мещеряковой Е.С. видно, что плетением лаптей занимались мужчины. Занимались они этим промыслом в своих избах с раннего утра и до позднего вечера - с Покрова до Пасхи. Инструмент мастера лапотника был немудрящим: острый ножик, железный лопатообразный крючок для подсовывания лыка да колодка. На Руси лапти " творили" пятилычные, шестилычные, семилычные, восьмерки, девятки, десятки, одинцатки и дюжинные, то есть в двенадцать концов (лык).

В середине 60-х годов ХХ столетия мне (-Л.М.) посчастливилось найти на одном из чердаков два старых заскорузлых лаптя разных размеров. Во сколько концов они были сплетены не известно. Скажу только, что лапти делились на сорта – широколычные и узколычные. Широколычные - это плетеные из широкого лыка, сокращавшего время их изготовления; узколычные - из узкого. «Добринские» лапти были узколычные.

Прежде чем приступить к плетению, лапотник запасал лыко в лесу, где были участки с липой. Он покупал в лесничестве или у общества участок " на корню", а иногда, не желая платить, попросту браконьерничал, но это грозило штрафом или заключением под стражу.

К сбору лыка приступали за десять дней до Петрова дня: липняк рубили, делали на нем продольный разрез и кочедыком снимали молодую кору со ствола, так как в это время оно легко снималось и отходило от дерева.

Лыко везли домой, где клали в кадку и заливали водой. Размоченный материал становился мягким и пригодным к плетению. Его нарезали длинными полосками и плели лапоть крестиком.

Лаптеплетный промысел, как мне кажется (Л.М.), не получил широкого распространения в Нижней Добринке, в виду малого количества липы в пойменном лесу. Изделия лыкоплетения: лапти, солонки, ручные сумки и заплечные и кузовки, везли в село и в волость на продажу из других районов России. Лапти были довольно дешевым товаром - от пяти до десяти копеек за пару.

Крестьяне носили и кожаную обувь. В основном это были поршни - род кожаной обуви. Сыромятная кожа была почти в каждом дворе и проблем, с изготовлением поршней, не было. Бралась кожа с прорезанными по кругу дырочками, в которые вставляли шнурок. На круг ставили ногу и затягивали шнурок. Состоятельные крестьяне шили сапоги на заказ. Сапожник тачал их такого качества, что носились они двумя - тремя поколениями владельцев. Под влиянием города в селе стали появляться туфли. “ Таперь туфли носят, а тады (их) не было”.

Пища. (По описанию Ф. Иванова) В 1901 году в Саратовской губернии разразился голод, но и без этого питание крестьян, не считая кулаков, было скудным. Они питались, главным образом, картошкой, тыквой, капустой, пшенной кашей, свеклой... Из свеклы варили патоку, называемую медом. Из напитков признавали взвар - компот из сухофруктов, молоко и квас. Мясо бедняк ел несколько раз в году. К тому же блюли церковные посты: - Великий пост перед Пасхой - семь недель, Рождественский (Филиппов пост) - перед Рождеством (25 декабря) - 6 недель, Петров - перед праздником апостолов Петра и Павла (29 июня) - две недели, Успенский перед Успением (15 августа). В эти дни не ели не только мясо, но и молока, и яиц.

Жилище и усадьба. Как выглядело жилище первопоселенцев, мы не знаем, по всей видимости, началось все с обыкновенной землянки с открытым очагом в одном из углов. Затем стали строить наземные жилища - дом, избу, а позднее, под влиянием украинцев, его стали звать хатой. Хатой еще называли вторую по значению, после горницы, жилую комнату.

К однокамерному помещению – избе - пристраивали холодные сени с чуланом. Жилища топились по-черному, т.е. дым очага выходил из окон и дверей и такие избы назывались курными или черными. Белой называли избу, которая имела трубу. В таком жилище на стенах и потолке не было сажи и копоти.