Глава третья. Э 1. _директор, генерал-майор Перский_ (из воспитанников лучшего времени Первого же корпуса)

Э 1. _Директор, генерал-майор Перский_ (из воспитанников лучшего
времени Первого же корпуса). Я определился в корпус в 1822 году вместе с
моим старшим братом. Оба мы были еще маленькие. Отец привез нас на своих
лошадях из Херсонской губернии, где у него было имение, жалованное " матушкою
Екатериною". Аракчеев хотел отобрать у него это имение под военное
поселение, но наш старик поднял такой шум и упротивность, что на него
махнули рукою и подаренное ему " матушкою" имение оставили в его владении.
Представляя " ас с братом генералу Перскому, который в одном своем лице
сосредоточивал должности директора и инспектора корпуса, отец был растроган,
так как он оставлял нас в столице, где у нас не было ни одной души ни
родных, ни знакомых. Он сказал об этом Перскому и просил у него " внимания и
покровительства".
Перский выслушал отца терпеливо и спокойно, но не отвечал ему ничего,
вероятно потому, что разговор шел при нас, а прямо обратился к нам и сказал:
- Ведите себя хорошо и исполняйте то, что приказывает вам начальство.
Главное - вы знайте только самих себя и никогда не пересказывайте начальству
о каких-либо шалостях своих товарищей. В этом случае вас никто уже не спасет
от беды.
На кадетском языке того времени для занимавшихся таким недостойным
делом, как пересказ чего-нибудь и вообще искательство перед начальством,
было особенное выражение " подъегозчик", и этого преступления кадеты _никогда
не прощали_. С виновным в этом обращались презрительно, грубо и даже
жестоко, и начальство этого не уничтожало. Такой самосуд, может быть, был и
хорош и худ, но он несомненно воспитывал в детях понятия чести, которыми
кадеты бывших времен недаром славились и не изменяли им на всех ступенях
служения до гроба.
Михаил Степанович Перский был замечательная личность: он имел в высшей
степени представительную наружность и одевался щеголем. Не знаю, было ли это
щегольство у него в натуре или он считал обязанностию служить им для нас
примером опрятности и военной аккуратности. Он до такой степени был
постоянно занят нами и все, что ни делал, то делал для нас, что мы были в
этом уверены и тщательно старались подражать ему. Он всегда был одет самым
форменным, но самым изящным образом: всегда носил тогдашнюю треугольную
шляпу " по форме", держался прямо и молодцевато и имел важную, величавую
походку, в которой как бы выражалось настроение его души, проникнутой
служебным долгом, но не знавшей служебного страха.
Он был с нами в корпусе безотлучно. Никто не помнил такого случая,
чтобы Перский оставил здание, и один раз, когда его увидали с сопровождавшим
его вестовым на тротуаре, - весь корпус пришел в движение, и от одного
кадета другому передавалось невероятное известие: " Михаил Степанович прошел
по улице! "
Ему, впрочем, и некогда было разгуливать: будучи в одно и то же время
директором и инспектором, он по этой последней обязанности четыре раза в
день _непременно_ обходил все классы. У нас было четыре перемены уроков, и
Перский _непременно_ побывал _на каждом уроке_. Придет, посидит или постоит,
послушает и идет в другой класс. Решительно ни один урок без него не
обходился. Обход свой он делал в сопровождении вестового, такого же, как он,
рослого унтер-офицера, музыканта Ананьева. Ананьев всюду его сопровождал и
открывал перед ним двери.
Перский _исключительно_ занимался по научной части и отстранил от себя
фронтовую часть и наказания за дисциплину, которых терпеть не мог и не
переносил. От него мы видели только одно наказание: кадета ленивого или
нерадивого он, бывало, слегка коснется в лоб кончиком безыменного пальца,
как бы оттолкнет от себя, и скажет своим чистым, отчетливым голосом:
- Ду-ур-рной кадет!.. - И это служило горьким и памятным уроком, от
которого заслуживший такое порицание часто не пил и не ел и всячески
старался исправиться и тем " утешить Михаила Степановича".
Надо заметить, что Перский был холост, и у нас существовало такое
убеждение, что он и не женится тоже _для нас_. Говорили, что он боится,
обязавшись семейством, уменьшить свою о нас заботливость. И здесь же у места
будет сказать, что это, кажется, совершенно справедливо. По крайней мере
знавшие Михаила Степановича говорили, что на шуточные или нешуточные
разговоры с ним о женитьбе он отвечал:
- Мне провидение вверило так много чужих детей, что некогда думать о
собственных, - и это в его правдивых устах, конечно, была не фраза.