Глава седьмая. Ровно через год после декабрьского бунта, именно 14 декабря 1826 года, главным директором всех кадетских корпусов вместо генерал-адъютанта Павла Васильевича

Ровно через год после декабрьского бунта, именно 14 декабря 1826 года,
главным директором всех кадетских корпусов вместо генерал-адъютанта Павла
Васильевича Голенищева-Кутузова был назначен генерал-адъютант
генерал-от-инфантерии Николай Иванович Демидов, человек чрезвычайно набожный
и совершенно безжалостный. Его и без того трепетали в войсках, где имя его
произносилось с ужасом, а для нас он получил особенное приказание
" подтянуть".
Демидов велел собрать совет и приехал в корпус. Совет состоял из
директора Перского, баталионного командира полковника Шмидта (человека
превосходной честности) и ротных командиров: Ореуса (секуна), Шмидта 2-го,
Эллермана и Черкасова, который перед тем долгое время преподавал
фортификацию, так что пожалованный в графы Толь в 1822 году был его
учеником. Демидов начал с того, что сказал:
- Я желаю знать имена кадет, которые дурно себя ведут. Прошу сделать им
особый описок.
- У нас нет худых кадет, - отвечал Перский.
- Однако же, конечно, непременно одни ведут себя лучше, другие хуже.
- Да, это так; но если отобрать тех, которые хуже, то в числе остальных
опять будут лучшие и худшие.
- Должны быть внесены в список самые худшие, v они в пример прочим
будут посланы в полки унтер-офицерами.
Перский никак этого не ожидал и, выразив непритворное удивление,
возразил со всегдашним своим самообладанием и спокойствием:
- Как в унтер-офицеры! За что?
- За дурное поведение.
- Нам вверили их родители с четырехлетнего возраста, как вам известно.
Следовательно, если они дурны, то в этом мы виноваты, что они дурно
воспитаны. Что же мы скажем родителям? То, что мы довоспитали их детей до
того, что их пришлось сдать в полки нижними чинами. Не лучше ли предупредить
родителей, чтобы они взяли их, чем ссылать их без вины в унтер-офицеры?
- Нам об этом не следует рассуждать, а должно только исполнить.
- А! в таком случае не для чего было собирать совет, - отвечал Перский.
- Вы бы изволили так сказать сначала, и что приказано, то должно быть
исполнено.
Результат был тот, что на другой день, когда мы сидели за учебными
занятиями, классы обходил адъютант Демидова Багговут и, держа в руках
список, вызывал по именам тех кадет, у которых были наихудшие отметки за
поведение.
Вызванным Багговут приказал идти в фехтовальную залу, которая была так
расположена, что мы из классов могли видеть все там происходившее. И мы
видели, что солдаты внесли туда кучу серых шинелей и наших товарищей одели в
эти шинели. Затем их вывели на двор, рассадили там с жандармами в
заготовленные сани и отправили по полкам.
Само собою разумеется, что паника была ужасная. Нам объявили, что если
еще найдутся между нами кадеты, которые будут вести себя
неудовлетворительно, то такие высылки станут повторяться. Для оценки
поведения была назначена отметка _сто баллов_ и сказано, что если кто будет
иметь менее семидесяти пяти баллов, то такой будет немедленно отдан в
унтер-офицеры.
Само начальство было в немалом затруднении, как располагать оценку
поведения по этой новой, стобалльной системе, и мы слыхали об этом
недоумении переговоры, которые окончились тем, что начальство стало нас
щадить и оберегать, милостиво относясь к нашим ребячьим грешкам, за которые
над нами была утверждена такая страшная кара. Мы же так скоро с этим
освоились, что чувство минутного панического страха вдруг заменилось у нас
еще большею отвагою: скорбя за исключенных товарищей, мы иначе не звали
между собою Демидова, как " варвар", и1 вместо того, чтобы робеть и трястись
его образцового жестокосердия, решились идти с ним в открытую борьбу, в
которой хотя всем пропасть, но показать ему " наше презрение к нему и ко всем
опасностям".
Случай представился к этому немедленно же, и очень трудно сказать, до
чего бы дошло дело, если бы опять не подоспели нам на помощь находчивый ум и
большой такт никогда не ходившего за словом в карман Перского.