Глава 9. Когда будильник на мобильном сработал, заорав на всю комнату, Натан протянул руку первым и нажал что-то наугад

Когда будильник на мобильном сработал, заорав на всю комнату, Натан протянул руку первым и нажал что-то наугад. Но потом он начал просыпаться по-настоящему, ощутил жуткую тяжесть под диафрагмой, а потом она взметнулась к горлу, и он позеленел от тошноты. Бросаться к унитазу было рано, так что он просто сглотнул и подумал, что никогда не будет так пить — всю бутылку в одиночку, ничем не закусив.

И тут он понял, что не чувствует левую руку вообще, она онемела, будто ее оторвали, а наркоз еще не отошел.

...и когда будильник снова запел, «отложенный на десять минут», а Тэмсин протянул руку, чтобы его отключить, рука его попала в раскрытую в ожидании братскую ладонь. Тэмсин пощупал каждый палец, поскреб ногтями по самой руке, телефона не нашел и открыл глаза.

Спину просто жгло через футболку от чьей-то легко узнаваемой груди. Дыхание с ароматом перегара в затылок заставило волосы на руках встать дыбом от ужаса.

«Протрезвел», — понял он, вспомнив все за секунду и осознав, что происходит.

— Доброе утро, — процедил Натан, психуя еще больше из-за боли, раскалывающей голову, будто кто-то пытался вбить в лоб кол и равномерно стучал по нему молотком.

Мобильник снова заорал.

— Выключи ты это дерьмо.

Тэмсин выключил и пошевелился, сел без препятствий, зевнул выразительно, потянулся, делая вид, что все просто замечательно и так, как надо.

Если бы он задержался под одеялом чуть дольше, он бы мог случайно задеть ногой то, что Натана так удручало. И даже головная боль, даже тошнота не помешала отреагировать на чье-то присутствие рядом.

Но хуже всего было то, что он вспомнил, как ночью ему снилось абстрактное женское тело, которое он погладил по боку, а потом прижал к себе, обняв.

Видимо, не женское, и явно не абстрактное.

И теперь при виде потягивающегося зануды Тэмсина хотелось дать ему пинка коленом в спину, чтобы слетел с кровати и вообще скрылся из комнаты.

Натан продолжал лежать на боку и ненавидеть все подряд. Утро, отца, брата, жизнь, Аманду с ее бутылкой виски, мобильник с дурацкой песней на звонке.

— Ты заблудился ночью? — уточнил он.

— Нет, ты вчера пришел пьяный в задницу, я пытался тебя раздеть, чтобы ты не валялся в одежде тут, а ты меня придавил.

Натан поверил, еще не в состоянии нормально думать и не заметив странности в объяснениях. Тэмсин его раздевал, уже сам раздевшись, что ли.

Он промолчал, а паникующий братец сразу решил перейти к следующему шагу налаживания отношений.

Если он не ненавидел Натана, а Натан вроде бы не ненавидел его, то зачем стараться и дальше игнорировать друг друга? Почему не попробовать что-то наладить?

— Я принесу тебе воды. И таблетку от головы, если хочешь. Хочешь?

— Догадайся, — процедил Натан, подозрительно щурясь и глядя на него с жутким недоверием. Он не помнил, как вчера дошел до дома, помнил только, как прощался с Амандой. Но что-то подсказывало, что бившаяся в голове мысль «Я должен извиниться» нашла время осуществиться. Видимо, он извинился, и судя по странно доброму поведению гадости Тэмсина, соврать про шутку не выйдет.

Пьяный Натан врать не умел, это знала вся семья. Все, что он говорил по пьяни, было чистой воды правдой, без исключений, и вот теперь Тэмсин резко подобрел. Неужто из-за одного «извини»?

«Не верится. Ах, козявка сам себя виноватым чувствует, как мило...вчера ненавидел, сегодня простил. Какой я поездатый, оказывается, меня так легко простить».

Стоило Тэмсину выйти за дверь, Натан отсчитал пять секунд — пять шагов брата по лестнице, и бросился к двери так «ловко», как только получилось, прижимая к себе одеяло и ненавидя предательский стояк.

* * *

Вообще-то, я школу люблю. Ну, этот командный дух, этот образ сплоченности. У меня друзей никогда не было, и сейчас не появилось как-то, но все равно, я знаю, что когда-нибудь я оглянусь на свое школьное прошлое и все равно испытаю умиление. Ностальгия по школьным дням наступает абсолютно у всех и каждого, потому что вспоминается только самое хорошее.

И хорошие воспоминания о школе есть у каждого, пусть даже они говорят, что это не так. Сейчас, правда, это всего лишь мои философские рассуждения, потому что я ненавижу сидеть на уроках и чувствовать боль то в спине, то в шее, то головную, то фантомную температуру. Лучше бы я сидел на домашнем обучении, правда, мне гораздо приятнее сидеть дома и проходить все самому.

Но и это тоже в каком-то смысле хорошо.

Иначе не было бы таких возможностей изучить поведение зверинца в условиях резкого смущения. Когда школьники смущаются, они начинают ржать, это мной уже выведено, как аксиома, не требующая доказательств.

Почему всегда в четвертую неделю нового учебного года проводят лекцию о сексе? Даже не столько о сексе, сколько об этих гадостных женских органах. Честно, меня не особо интересует, как называются все женские внутренности. Во-первых, слова абсолютно дурацкие. Во-вторых, ну правда, зачем мне этим засорять мозг? Туда и без этого химия не помещается. Мне не интересно, как меня мать сделала, и что ей для этого понадобилось, что у нее при этом растягивалось, а что сокращалось, и как называются все эти мелкие детали у нее в трусах. Если честно, меня от этих мыслей немного подташнивает.

И не надо говорить, что я не должен так думать о своей матери. Как только информация про эту гадость поступает в мужской мозг школьника, он тут же вспоминает всех женщин, которых он знает, вплоть до прабабушки, и вот тут уж дело фантазии. Если воображение скудное, то ему повезло, хотя это с какой стороны смотреть. А если воображение богатое, то потом стыдно смотреть всем родственницам в глаза.

И что самое гадкое — они как-то моментально просекают, почему у тебя багровые уши, красные щеки, взгляд бегает, а глаза блестят. И ты еще начинаешь так сопеть, как еж...

Господи, ненавижу лекции о сексе.

Ну, ладно, допустим, это делается не для того, чтобы я знал, как я появился на свет, потому что мне-то это не интересно, а в роддоме я работать не собираюсь. Тогда это сделано для того, чтобы я знал про свою будущую девушку и жену?

Нет, меня не интересуют девушки, и жениться я точно не собираюсь.

Но если смотреть с точки зрения обычного подростка моего возраста...

Учителя и медики из красного креста, которые проводят эти лекции, действительно думают, что мне приятно узнать такое про мою девушку?

Почему-то на этих лекциях не рассказывают супер-подробное строение мужского члена и всяких мелких функций, забавных явлений, которые с ним происходят.

Но женской беременности, особенно подростковой, посвящается полтора часа из трех, которые мы сидим в темном зале и терпим это.

Вот я знакомлюсь с девушкой. И первым делом я уже даже не на сиськи ей смотрю, а думаю, что же у нее в животе. И это чертов кошмар, трубы, камеры, шары, проходы, всякая фигня...а потом наступает черед мелких подробностей. И тогда я понимаю, что медики своего добились — заниматься сексом в раннем возрасте с риском получить беременную подружку мне точно не хочется.

Проблема в том, что мне после этого секса с девушкой вообще не хочется. Никогда. Совсем.

А еще рассказывают про месячные. Я все понимаю, мы современные люди, и должна быть массовая культура развития, сексуальное образование, и не только бабушка по секрету шепнет про это внучке.

Но зачем это нужно нам? Ссылайте девок в отдельный зал и трахайте им мозги этой ерундой, но нам-то зачем? Я что, если заведу семью, буду потом лично рассказывать дочери, что это такое, зачем, почему, куда, как долго, до каких пор?

Чушь собачья.

И знаете, не один я думаю, что это чушь, потому что сейчас даже старшеклассники, которые слышат это больше десяти лет подряд, ржут, как кони на заднем ряду.

Но только я, наверное, задумываюсь о причинах этого стыда от пагубного просвещения. Ведь только у меня в этом огромном зале, наполненном гормонами, флюидами и запахом пота и духов, интеллект достаточно высок.

* * *

Моргана Джеферсона воспринимали в школе странно поначалу. Он никогда не стеснялся своей ориентации, он со второго класса средней школы всем открыто говорил, что он гей, но никакой не развратный педик, он просто предпочитает тискать и целовать не девчонок, а парней. А в остальном он такой же.

И сколько драк у него уже было, чтобы доказать, что он не хуже остальных. Он даже был спортсменом, а черлидинг требовал не меньше усилий, чем пресловутый футбол.

И его все равно уважали. И даже после вчерашней «выходки», в которой его обвинили, его продолжали уважать, потому что никто не верил. Да и отец Джеферсона решил договориться с директором школы о простом объяснении — рюкзак его сына и сумка учительницы стояли рядом, конверт мог просто выпасть и попасть в рюкзак сам. Морган орал, что может хоть на детекторе лжи поклясться, что он ничего не крал, но ему и в голову не приходило, что это мог быть новенький, которого он видел в кабинете в тот момент. Поэтому на лекции о сексе Натан сидел рядом с ним, и редкие разговоры были вполне приятельскими. И Натан его даже не ненавидел теперь, потому что где-то в подсознании появилось ощущение контроля над Тэмсином. Если и не полного, то он точно знал, что теперь может как-то надавить на братца, и тот не посмеет его просто послать, как раньше.

Это грело. И Натан подумал, что гомик Джеферсон и правда не заслужил ничего плохого.

Пока он не открывал рот и не начинал говорить о Тэмсине.

В этот момент привыкшие ко всему футболисты сначала не понимали, как может нравиться пацан, а потом включались в обсуждение и забывали о том, что у новенького в штанах. В конце концов, какая разница, что он прячет в трусы, если внешне он ничем не хуже девчонки? Ведь бывает нестандартная внешность у девчонок, но это даже привлекает, а не отталкивает.

Дружки Моргана из группы поддержки вообще открыто его поддерживали, сами тихо завидуя, что у него было больше шансов подцепить младшего Тревора, чем у остальных.

Натан медленно обесцвечивался, темнел и становился почти монохромным, прикусив замазанную тональным кремом губу, прищурив накрашенные черными тенями глаза. Он смотрел на экран, где показывали всякие гадости, но ничего не видел, думая только об одном — как бы не броситься и не задушить противного гомика.

Ведь пока он молчал, с ним даже приятно было поговорить. Он и правда был не тупой, как и говорил мисс Голд.

Но как только речь заходила о «сладких губках» Тэмсина, Натану хотелось вставить карандаши в нос и удариться о сиденье стула перед ним.

Хуже всего становилось, когда он вспоминал о том, как с утра у него встал от прикосновения к голым ляжкам брата. Он надувал щеки от призрачной тошноты, потом чувствовал, как слезятся глаза от желания зареветь. Было так обидно, так противно от самого себя, что просто жить не хотелось. А еще очень не хотелось утром обливаться холодной водой, и ему пришлось дрочить, старательно думая о черлидершах, об их коротких юбках на тренировках и еще более коротких в школе.

Когда он вышел из ванной свежий, причесанный и накрашенный, Тэмсин ничего не сказал, ничего не понял и не заподозрил, и Натан просто проглотил предложенные таблетки, голова перестала болеть. И они даже мило позавтракали, а потом успели на автобус.

Натану было немного стыдно перед Амандой за вчерашнее поведение, и как бы страшно ни было протолкаться к самым крутым сиденьям в автобусе, это было лучше, чем заговорить с соседкой. Пусть думает, что хочет, что он спятил, что он забыл про нее, протрезвев, как про страшный сон. И так он начал более-менее вежливо общаться с Морганом и его дружками. Все же, жизнь должна когда-то меняться, а повода ненавидеть футболистов и все, что с ними связано, у него больше нет.

— Что он делает? Он не смотрит! Хотя, зачем ему смотреть на девчачьи кишки, он же гомик, — хмыкнул какой-то футболист.

Натан покосился на брата вместе со всем задним рядом. Он сидел, скинув туфли и задрав одну ногу на спинку стула перед ним. Какая-то девчонка даже не возражала, воспринимая накрашенного мальчишку не как неухоженного придурка, а почти как подружку.

Тэмсин красил ногти, глядя вниз и довольствуясь светом только от экрана. В конце концов, он красил ногти не в черный, и размазанный по пальцам лак не был такой катастрофой. Он был нежно-розовый.

И Морган просто умилялся, рассмотрев этот цвет во флаконе.

Натана бросило в жар, он посмотрел на потолок и чуть не взмолился, чтобы это ему просто снилось.

Ведь еще вчера вечером Тэмсин снова был нормальным, да еще сегодня утром он вел себя прилично с отцом. А потом опять скинул потрепанный халат, накрасился и вылетел из дома, размазывая по губам девчачий блеск. Это напоминало какой-то театр, потому что Натану не верилось. И он не мог злиться, подчиняться своей гордости и мстить всем козлам, которые видели в его неудачнике брате сексуальный объект.

Еще вчера он не понимал, как неудачник мог стать таким.

Он не понимал, как эти козлы могут видеть в нем ЭТО.

А сегодня он не понимал, как он может понимать их. Но начинал понимать, и от этого было еще хуже. Перед ним был будто другой человек. И ладно бы он мог просто отмахнуться и сказать «Я всю жизнь его знаю, он не такой, это просто оболочка».

Но он не мог, потому что понял, что брата не знал совсем. Тэмсин был прав, когда сказал, что за все время ругани они говорили дольше, чем за всю жизнь.

Натан понятия не имел, кем был человек, с которым он всю жизнь жил рядом. Он всегда судил по внешности, а теперь она изменилась, и он вообще ничего не понимал. Но в этом было что-то приятное, потому что Тэмсин все равно был его братом, и никуда бы не делся. И есть время узнать его. Он не убежит, как совершенно чужой человек. Он не скажет, что их дороги просто параллельны и никогда не должны пересекаться.

Натану не хотелось признаваться самому себе, но для него это было важно с его-то проблемами доверия. Ему нужна была не просто собака, а собака, которую можно держать на цепи, чтобы не сбежала. Ему нужна не просто птица, а в клетке. Не просто кошка, а домашняя, запертая и лишенная возможность уйти без его разрешения.

Чтобы начать узнавать человека и стать к нему ближе, ему нужна была гарантия, что человека можно удержать без ущерба для своей гордости, без просьб и унижений. Просто сказать «ты никуда не уйдешь» и все.

И брат, как Натан вдруг понял, на эту роль отлично подходил.

— Если промажешь, попадешь в ту очкастую бабу, и она решит, что ты на нее запал, — хрюкнул кто-то, и Натан очнулся. Морган скомкал лист бумаги, вырванный из тетради, прикусил губу от усердия, и бросил комок в Тэмсина.

Он ударился в затылок и упал на колени девчонке, сидевшей за Тэмсином. А он не отреагировал, привычно подумав сначала, что над ним опять издеваются. Он привык в прошлой школе, что в него постоянно чем-то бросают, хоть жеваной жвачкой, хоть жеваными кусочками бумаги, скрученными в шарик и плюнутыми через ручку.

Но потом он вспомнил, что он больше не неудачник и даже не выглядит так.

«Что это тогда было?..» — сначала не понял он, а потом оглянулся, посмотрел на лежащий теперь на полу комок бумаги.

Комками в него раньше не кидали, только мелочами.

— Блин, он повернулся, он повернулся! — зашептали снова, нервно ерзая, скрипнула ножка стула по полу, и Натан посмотрел вправо, на эту компанию активных экспериментаторов. Научный проект «как завоевать внимание симпатичного гея» проходил пока безуспешно.

Второй комок отправился в полет, и Тэмсин снова отвлекся от ногтей, оглянулся. Взгляд у него был непонимающий и почти жалобный, потому что он правда не понимал, что за ерунда происходит. Со всей своей осведомленностью он по-прежнему считал подобные вещи скорее издевкой, чем знаком внимания.

— Господи, какой у него рот...

— Какой? — хмыкнул нападающий футбольной команды, который хоть и поддерживал Моргана активнее всех, но все еще не мог понять, что приятного было в парнях, чего не было в девчонках.

— Ну...такой...растрепанный.

— Растрепанный рот?! — идиоты загоготали, Морган тоже, Натан закатил глаза и подавил желание закрыть лицо рукой.

Он никогда в жизни не думал, какой у его брата рот. Он даже не смотрел на него. Никогда не смотрел, просто не обращал внимания, не думал о нем.

А вот теперь думал, будто эти тупые мысли были заразны и распространялись от гомиков, вроде Моргана.

Когда полетел третий комок бумаги и снова попал в цель, Тэмсин уже раздраженно схватился за волосы правой рукой, между пальцев которой он держал кисточку от лака.

— Он красит ногти! Мужики, он там ногти красит! О, господи, ну и педик...

— Заткнись! — пихнул дружка Морган.

Натан не выдержал, встал тихо и согнулся, чтобы его не было так заметно. Быть вызванным после конца лекции, чтобы рассказать, что услышал и усвоил, ему не хотелось, но сил терпеть не осталось.

Он прокрался к ряду за Тэмсином и нагнулся к девчонке, сидевшей за ним. И он прошептал ей что-то, она сначала дернулась, потом уставилась на него, оглянулась и кивнула.

Тэмсин не замечал, так и не вытащив из ушей наушники, которыми защищался от пагубной и противной информации.

Девчонка ушла на место Натана, решив не упускать возможность посидеть с самыми популярными и спортивными старшеклассниками. А он сел на ее место, устроившись поудобнее, развалившись и игнорируя взгляды в упор от новых соседок по ряду.

А через минуту он решил, что уже можно, все не так пялятся.

Тэмсин сделал вид, что не заметил, как его волосы кто-то потрогал, решив, что это опять комок бумаги. Но когда его очень больно щелкнули по немного оттопыренному уху, которое эти волосы прикрывали, он дернулся и ойкнул. Наушник выпал, и Тэмсин злобно обернулся с желанием зашипеть на самого смелого, подобравшегося уже вплотную.

Но увидел, кто его щелкнул, и рот остался открытым, а возмущенные слова так и не вырвались.

Натан не оглядывался, но услышал шепот футбольной команды, чей-то смех. И молчание Моргана, потому что он совершенно точно не слышал его голоса среди остальных.

— Это ты, — вздохнул Тэмсин и отвернулся снова, закрутил флакон с лаком, убрал его в сумку, лежавшую под стулом. Но когда он разогнулся, под волосы снова пробралась рука, и Натан снова щелкнул его по уху.

— Отвали! — рявкнул Тэмсин шепотом, обернувшись и схватившись за ухо. — Больно же!

— Ау...досадно. И что теперь? — Натан скептически поднял брови.

— У тебя уже от жары все тени поплыли.

— Теперь ты у нас спец в этом?

— Незаметно? — Тэмсин решил сострить, пользуясь тем, что хоть они негласно и решили не ругаться больше, но Натан по-прежнему не знал правды обо всех этих гейских штучках. Тэмсин закрыл глаза и подставил лицо так, чтобы Натан уж точно убедился в ближайшем рассмотрении, что в косметике его брат кое-что смыслил.

Натан тупо уставился на его рот, вместо глаз. Тени его не интересовали вообще, потому что бабскую раскраску на лице брата он предпочел бы не видеть. А вот насчет «растрепанного рта» сомнения были. И он принялся разглядывать губы Тэмсина с уже съеденным блеском, покрасневшие, как обычно.

Сам Натан ненавидел, когда у него краснели губы или становились малиновыми от какого-то красителя в коктейле. Поэтому всегда замазывал их пудрой или еще чем-то, раз уж стиль позволял. А вот у Тэмсина это было не скрыть, да он и не пытался. И бледные мелкие веснушки по всему лицу создавали впечатление, что по контуру рта раздражение, будто он наелся чипсов с перцем или долго целовался. Да и сам рот был большой, углы широко растянутые, даже когда он не улыбался.

В уголках остался размазанный блеск, и Натан машинально потянулся его стереть указательным пальцем, но Тэмсин открыл глаза и осклабился довольно.

— Насмотрелся? Это вин?

Рука безжизненно упала Натану на колено, и он вытаращил глаза, пялясь на брата и пытаясь понять, заметил тот или нет.

— Что? — Тэмсин стал мрачным и недовольным. — Могу отвернуться, если раздражаю.

— Отвернись, — сладко улыбнувшись, кивнул Натан.

Тэмсин послушно и оскорбленно отвернулся с таким чувством, будто опять навязывался, а его отшили. Пусть не так грубо, как обычно, но отшили.

А Натан закатил глаза и вздохнул тяжело, но беззвучно, откинулся на спинку стула, сунул предательские руки в карманы.

«Ну, немного растрепанный. Но это не плохо. Не в том смысле, в каком ЭТО имеют в виду эти уроды. У него же они не надутые, как у баб. Они обычные».

Две девчонки, сидевшие по бокам от него делали очень скептический вид, что ничего не видели и ничего о нем не подумали. Они даже не знали, что это два брата, так что подумать успели очень многое. И Тэмсина почти возненавидели за то, что вполне симпатичный новенький к нему лез, к крашеному гомику с такими прямо роскошными локонами, а не смотрел на них.

У Натана в голове взбесилась карусель больных ассоциаций. Рот Тэмсина казался свежей раной. Не старой, с оторванной коркой из запекшейся крови, а свежей, только что вспоротой на коже. И из нее маняще пахло, а не мерзким разложением.

Наверное, это была ассоциация с опытом, которого у Тэмсина и в помине не было. Уж кто-кто, а Натан не только был уверен, что его брата ни одна девчонка не целовала, но и знал это со стопроцентной точностью.

От мысли же, что его мог поцеловать такой, как Морган или ему подобные, начинало тошнить хуже, чем от вчерашнего виски. И хотелось опять убить всех футболистов, чтобы их даже рядом не было.

Натан подумал, что ошибался. Это не задетая гордость, это просто братские чувства. Ему тошно думать, что его мелкого, неопытного и наивного козявку-братца, который даже заигрывания принимает за издевательство, кто-то потрогает. Да еще какой-то здоровенный потный гомик. Засунет ему в рот язык, а руки запустит куда-нибудь...

Натан поймал себя на том, что корчит дикие гримасы и вот-вот вскочит, чтобы наброситься с криком на Моргана. Он выдохнул и постарался остыть.

Тэмсин вытащил наушники и решил немного послушать лекцию, чтобы если вдруг спросят, ответить в тему и не опозориться. Он поправил накладную прядь возле уха, сбитую Натаном, перестегнул заколку, собрал волосы в длинный хвост и свесил с правого плеча. Левое открылось, шея слева показалась, а ухо было почти не видно, щелкнуть не получилось бы. Натан подумал, что у этого неудачника даже уши не проколоты, какие ему еще гомики-ухажеры.

Девчонки по бокам от него опять уставились, как на дикого, когда он подтащил стул ближе, наклонился и сложил руки на спинке стула Тэмсина. Тот сначала не понял, а когда ему на открытое плечо поставили подбородок, вытаращил глаза.

И даже сказать было нечего, потому что «Что ты делаешь» звучало бы тупо, «Э-э-э» вообще дебильно, а кроме этого он придумать ничего не мог.

— Задницу отсидел уже в одной позе сидеть, — шепотом сообщил Натан, объясняя, и большим пальцем почесал кончик носа.

— Ммм, — протянул Тэмсин, по-прежнему в шоке. Если бы Натан ничего не сказал, он бы сам себе объяснил все нормально и решил, что этому есть адекватная причина. Но теперь он растерял все идеи обоснования, потому что Натан всегда чесал кончик носа, когда врал. Абсолютно всегда. Он знал об этом, но иногда забывался и не мог сдержаться.

Контролировал себя он только когда воровал что-то, а потом врал, что не делал этого.

Тэмсин посидел и потерпел минут пять, а потом закинул ногу на ногу, скрестил руки и немного сполз вниз, делая вид, что тоже устал сидеть ровно. Сполз он так, что шеей упирался в спинку стула, а плечи оказались слишком низко, чтобы на левое можно было поставить подбородок.

Натан выматерился мысленно, думая, что слишком навязался в этот раз. Он даже не хотел этого делать, ему было так стыдно и неудобно, потому что он сам не мог объяснить, зачем это сделал.

Хотелось, чтобы это было нормальным поступком в пределах их отношений. Хотелось, но он опять зарвался, кажется. И если Тэмсин простил его за прошлые поступки в старой школе, это еще не значило, что он позволил бы быть к нему ближе, чем раньше.

И Натан уверен был, что он и сам-то не хотел быть ближе. Просто все захлестнуло — утренняя ерунда, потом болтовня Моргана, а еще эти ассоциации с растрепанным ртом...

Он мучился и ненавидел жизнь за то, что каждый риск оборачивается стыдом и душевными метаниями. Но внешне это было неразличимо, он просто равнодушно поставил локоть на стул слева от Тэмсина, подпер ладонью голову и уставился на экран абсолютно пустым взглядом, как обычно.

Очкастая девчонка, про которую Морган с дружками говорил, чуть не задохнулась, краснея со скоростью звука. Запах одеколона забился ей в ноздри, а у нее самой чуть пар из ушей не пошел. Очки запотели, и она сняла их, чтобы протереть.

Тэмсин помрачнел, как хирург, у которого на столе только что кто-то умер, уставился искоса на это все и стиснул зубы.

«Я больной, что ли?! Он в кои-то веки не брыкается, не пихает меня и не просит держаться на расстоянии десяти метров, а мне неудобно, видите ли. А теперь он еще ей на плечо, может, рыло свое поставит? О, она оценит, ей понравится. Да она кончит. Сейчас вот пусть ее и спросят о женских долбанных органах, она-то уж точно все расскажет. У нее там точно сейчас все в действие пришло, механизм закрутился, ну. Смотри, как бы из носа дым не пошел, потная хрюшка. Он на тебя не смотрит даже, что ты там себе придумала?! Он облокотился о стул твой! Господи, что я несу... он же просто облокотился о меня, ему просто неудобно было. Ну, почесал он свой клюв, ну зачесался просто, не значит же, что он врет. Господи, за что я такой дебил. Я разве не об этом мечтал? Чтобы меня не трясло, как после кружки кофе, от того, что никто меня за последние лет пять не трогал даже случайно. Чтобы можно было обняться по-дружески, по-братски? У меня этого никогда не было, я же мечтал. А теперь он просто облокотился, я это могу использовать, чтобы с ним нормально разговаривать, хотя бы, НЕТ, БЛИН, Я ШАРАХАЮСЬ».

Тэмсин снова покосился влево и увидел, что правая рука братца по-прежнему свисает со спинки его стула, рядом с плечом, а сама кисть совсем близко.

Он сглотнул, прикусил губу, вздохнул и потянулся к ней, хотел тронуть пальцами, но только царапнул невесомо ногтями.

Натан, озабоченный своими страданиями, уставился на него сразу, а когда Тэмсин к нему потянулся, даже задержал дыхание.

— Долго еще?

«Сволочь, гори ты в аду», — подумал Натан, выдыхая медленно и со злобой закатывая глаза.

— Сам посмотреть не можешь?

— Телефон доставать нельзя в школе, — напомнил Тэмсин, строя из себя умника.

Натан убрал левую руку от мерзкой хрюшки в очках и вытянул ее перед лицом брата. Тот посмотрел на часы, кивнул с умным видом и выдавил.

— Спасибо.

— Легче стало?

— Легче. Осталось всего полчаса.

— Радости-то сколько, — с сарказмом, как и ожидалось, прозвучал ответ. И Тэмсин успокоился.

«Я и правда больной. Не надо было шарахаться. Он вчера так ужрался, что сегодня если бы не таблетки, он бы сдох. Конечно, ему стремно сидеть тут три часа в одной позе. Он даже пересел сюда. А я...я собирался извиниться перед ним, а сам делаю не пойми что. Надо потом поговорить».

08.05.2012