Глава 7. Это был какой-то кошмар.

Это был какой-то кошмар.

Я уже думал, что этого урода можно будет потрясти на шоколадку или что-нибудь такое. Да, конечно, я в курсе, что геи встречаются не так, как нормальные. И они не ходят в кино и всякие там кафе, они зажимаются где-нибудь и радостно отсасывают друг другу.

Ну и все такое.

Но шоколадку-то можно. Или конфеты. Ну хоть кит-кат.

Но к последнему уроку поднялась такая паника, что всех выгнали из кабинетов на пятнадцать минут раньше.

А потом всех построили в ряд по коридорам, и настоящие копы всех попросили вывернуть сумки и показать содержимое шкафчиков. Ну, как «попросили»... им сложно было отказать. И все, кроме младшей школы, стояли, как идиоты, в окружении своего барахла, вываленного на пол.

А потом... потом какая-то истеричка в жутких очках заревела и сказала, что у нее украли деньги. Она, вроде как, препод у выпускников, и сегодня у нее кто-то спер конверт со всей зарплатой за эти три недели.

И нашли его... я чуть не умер, я думал, найдут у Этого, потому что у него руки просто не на месте, если где-то что-то не приколочено к стене и не прикручено к полу.

Но нашли у этого противного гомика, от которого так разит одеколоном.

Черт с ней, с шоколадкой, с популярностью. Он был в таком шоке, как будто и впрямь был ни при чем. Но ему никто не поверил, оказывается, у него с этой бабой давно были проблемы, и сегодня он ей даже угрожал.

И я тоже почти поверил, что так все и было, обрадовался, что не стал с ним даже разговаривать...

...если бы не выражение рожи Этого. И если бы не сказали, что именно в его присутствии этот хрен наезжал на нее и угрожал ей.

Этот просто горел восторгом, пищал в экстазе, смотрел в потолок и со слезами на глазах лыбился, как последняя проститутка в день зарплаты. И никто в этой шумихе не замечал этого, кроме меня.

Я понимаю, что он любит тащить все, что плохо лежит, но зачем было подставлять этого гомика?

* * *

— Какой ужас. И что с ним будет? — Чак даже про ужин забыл, увлекшись историей о происшествии в школе.

Вид Тэмсина немного шокировал, но не смущал, к тому же, он вел себя нормально, как всегда. А встречать по одежде Чак не любил, и раз сын сказал, что он не гей, значит так и есть, волноваться не о чем.

— Да ничего с ним не будет. Это в первый раз, — хмыкнул Натан. — К тому же, у него богатый папашка, который оплачивает ремонт в школе и все поездки на районные соревнования. Ему просто сделали выговор, а конверт вернули мисс Голд.

— Она и у тебя будет преподавать?

— Да, мы с ним одноклассники, — Натан осклабился. — Так что класс так себе. Посредственности.

Тэмсин сидел и молчал. Он злился, просто кипел, но молчал, решив негласно заключить с братом сделку.

Если он не ляпнет про то, что Морган приставал к Тэмсину и пытался с ним что-то начать, то Тэмсин в ответ не ляпнет ничего про украденный конверт.

Нет, этого никто уже не докажет, конечно, остались только испорченные нервы всех преподавателей и учеников, страх и ненависть Моргана, что его кто-то подставил, и у него появился настоящий враг. Не станут же отпечатки пальцев снимать, раз все замяли и свели в глупую детскую шалость, за которую Морган даже отвечать не будет.

Но если бы Тэмсин сказал отцу прямо сейчас, что это Натан украл, и по нему заметно, то Натан смог бы отбиться с легкостью ниндзя. Но отец бы расстроился.

А еще Натан мог в отместку разболтать, опять же, про популярность Тэмсина в школе в первый же день. И вряд ли эта популярность отцу понравится.

— Ты напишешь мне записку, про которую я говорил? — спросил Натан, даже не думая рассказывать про приставания черлидера. Он тоже заключил с Тэмсином ту же сделку, не сговариваясь и даже не глядя на него. И если сначала он собирался разболтать отцу все в мельчайших деталях, то теперь, когда уже влез в это сам, как-то передумал.

«Меньше знает — крепче спит», — подумал он с ехидством.

— Если ты запишешься куда-нибудь помимо занятий, чтобы не портить отношения с преподавателями. И тебе так сложно пойти на футбол?

— Невозможно. Ну, значит, напишешь. Спасибо, было вкусно, я пошел.

— Сегодня твоя очередь посуду мыть, — сообщил Тэмсин, не удержавшись, хотя раньше всегда смиренно брался за это сам.

Натан чуть не споткнулся.

— Что, прости?..

— Что слышал. У меня очень ноги устали, пойду, отдохну, еще уроки делать, — пропел Тэмсин, посмотрел на отца с ласковой улыбкой послушного сына, подмигнул в ответ на вопросительный взгляд, и ушел.

Чак эти сползающие штаны и выглядывающие кружева вытерпел, туфли тоже, главным было то, что у младшего сына все пошло так, как он хотел и задумал.

А значит, все хорошо.

* * *

Когда резко и внезапно уставший от мытья посуды Натан вернулся в комнату, он застал картину, которую точно никогда не хотел бы видеть.

Обычно скромный Тэмсин менялся прямо на глазах, будто всегда просто боялся показать свою наглость. Он расселся на своей кровати, задрал штанины до колен, поставил ноги в два таза с горячей водой и откинулся назад, в подушки.

— Господи, боже мой... как хорошо...мать твою...сейчас я кончу... — говорил он тихо, но стонал очень громко.

— Сделай милость, заткнись, гомик, — не удержался Натан, сразу потянувшись за наушниками.

— Сделай милость, отвали от меня. И скажи спасибо, что я папе не сказал, кто на самом деле спер ее конверт.

— Пфф! Докажи, — Натан просто подавился смехом.

— Да зачем мне доказывать. Как будто папа не знает, на что ты способен. Если даже нет доказательств и он не может верить на слово, он все равно засомневается. Настроение у него испортится. Из-за тебя. Опять.

— Лучше скажи спасибо мне, что я не рассказал папе, чем ты занимаешься в школе? Я не знаю, с какой стати он разрешает тебе в подобном виде ходить и даже из дома высовываться, но я не думаю, что он с такой же легкостью воспримет то, что о тебя терся какой-то гомик-клептоман.

— Ой, ну если уж с сыном клептоманом он смирился, то и это переживет.

— Так мне пойти сказать?

— Подожди, меня не забудь, сейчас ноги вытру и с тобой пойду.

Натан на него посмотрел с таким отвращением, что Тэмсин пришел в себя и немного остыл. Всегда ранило это равнодушие и брезгливость. Они были настолько неправильными, что даже если бы Тэмсину очень хотелось «нормальных братских отношений», этого бы не случилось. И было больно чувствовать это равнодушие.

— С какой стати ты, вообще, лезешь к нему? Тебе какое дело, кто ко мне пристает?

— Мог бы и раньше сказать, что ты гомик.

Тэмсину захотелось признаться, что это не по-настоящему, потому что эксперимент помогал улучшить только репутацию, а вот отношения с Натаном делал только хуже.

Но он понятия не имел, как это сказать. Он же просто не поверит.

— Как будто тебе не плевать, кто я.

— Позволь объяснить тебе, хоть ты и кажешься иногда достаточно умным, чтобы понять самостоятельно...когда какое-то голубое убогое дерьмо лапает моего брата, а все знают, что это мой брат, это унижает меня. Это задевает мою гордость. Это просто бесит меня, он не уважает меня, когда лезет к тебе и позорит этим всю нашу семью.

Тэмсин подумал, что в каком-то смысле это правда. Это было бы правдой, будь он настоящим геем и позволяй он по-настоящему себя унижать подобными приставаниями. Но это не было правдой, а решиться рассказать правду он так и не мог. Зачем? Чтобы Натан все испортил, рассказав всем правду? Нет, ни за что. К тому же, эта чертова гордость, от которой Тэмсина уже тошнило.

— Ах, так значит это задевает твою гордость? А когда твоего брата бьют и унижают просто так, это тебя не трогает? Это такое прямо уважение по отношению к тебе?

Натан издевательски посмеялся. Он на своей кровати разлегся так же, как Тэмсин, спустив ноги на пол, а затылком прижимаясь к стене, но взял в руки журнал, делая вид, что очень занят.

— Ну, знаешь... когда моего брата бьют за то, что он хлюпик, неспособный за себя постоять, это меня не задевает совершенно никак. Потому что ты же даже ответить не можешь. Это насилие, а против насилия никто ничего не обязан делать, кроме того, против кого оно направлено. А если ты хлюпик, какое мне дело до этого? Меня не унижает, что у меня слабак братец, который постоянно получает.

— А какая разница?

— А лапать ты себя сам разрешаешь, добровольно, никто не заставляет. А мне противно, если меня будут считать братом голубой потаскушки.

— И поэтому тебе проще украсть и подставить кого-то вообще левого, чем просто со мной поговорить?

— А нам с тобой не о чем говорить.

— Конечно, мы же сейчас говорим дольше, чем успели за всю жизнь, — Тэмсин начал злиться, и внутри закипела обида.

— Это печально, что тебе меня не хватает, пойди и пожалуйся папочке.

— Ты и дальше собираешься гадить всем, кто ко мне подойдет?

— Возможно.

— Ты больной совсем?! Я заколебался быть хлюпиком, я хочу тоже быть популярным, я хочу, может, чтобы они лезли ко мне! Я хочу внимания!

— Какая драма. Жаль, ты ничего не можешь с этим сделать. Но ты можешь поменять фамилию и сделать вид, что мы не родственники. Или наврать всем, что мы сводные, вообще. Это было бы прекрасно, ты не находишь? В таком случае я бы вообще не нес ответственности за твою ущербность, и меня никак не задевали нарушения в твоем генетическом коде. По-моему, гомики психически ненормальны. Может, папа тебя «нагулял» с какой-нибудь шлюхой?

— Если называть шлюхой твою мать, — ляпнул Тэмсин машинально, а потом понял, что они совсем одурели. Какие еще сводные братья? Как он умудрился назвать свою мать шлюхой?..

Но понял он как-то поздно, потому что Натан сорвался с места, отшвырнул журнал и бросился братца душить.

— Отвали! — Тэмсин взвизгнул, выставляя руки и норовя отпихнуть от себя озлобленную рожу, но руки Натан перехватил и дал ему пощечину, а потом еще одну — обидную и резкую. Бить кулаком он никогда бы не стал, ругаться с родителями из-за какого-то сопляка, которого он даже за брата не считает, слишком глупо.

И он случайно наступил в таз с водой, из которого Тэмсин ноги уже вытащил, панически залезая на кровать. И это просто взбесило.

— Тупой уродец, извиняйся!

— Перед кем?! Перед тобой, что ли?! Она и моя мать!

Натан его еще раз ударил, а потом схватил за накладные волосы и сдернул их, так что заколки потерялись где-то на кровати.

— Что ты тут из себя строишь, педик?! Крутой резко стал?!

— Да я все папе расскажу, понял, урод?! — Тэмсин заорал в ответ, все так же истерично отбиваясь, но отползая в угол, чтобы можно было пихнуть ногой. — Я тебя все равно ненавижу! И сколько хочешь можешь лезть ко мне и к этому гомику, я все равно сделаю так, как хочу!

Натан его отпихнул и вскочил, щурясь.

— Ах, ненавидишь...

— Как легко тебя задеть! — Тэмсин хмыкнул, приглаживая руками встрепанные волосы и оглядываясь в поисках сдернутых прядей. — Я просто хочу, чтобы ты был в курсе. И чтобы мама на меня не наорала опять, что обидел ее любимого сыночка. Я тебя ненавижу. Я тебя так ненавижу, что ты не представляешь. И никогда тебя не прощу. И я тебя ненавидел каждую секунду, пока меня били или заталкивали в шкафчик, когда меня запирали в кладовке на выходные, а она меня даже не искала. Не представляю, что ты там ей врал, куда я делся, чтобы не искать меня. И когда меня в унитаз башкой засовывали, и когда меня заставляли дежурить за всех каждый день. И когда мне надо было каждый день всю спортплощадку обойти и собрать эти долбанные мячи. Я тебя ненавидел, не переставая, и сейчас ненавижу, каждую секунду, пока я живу, я до смерти хочу тебе всего самого паршивого. И меня достало постоянно быть твоей сраной тенью. Ты мне теперь не помешаешь. Я что угодно сделаю, плевать даже, если папа подумает, будто я гомик и шлюха. Но я сделаю так, как хочу. И ты мне никто, мне плевать на твою тупую гордость. И знаешь, если в будущем ты окажешься безработным и бездомным придурком вместе со своей гордостью, придешь ко мне... я перед тобой захлопну дверь.

Натан только хмыкнул, скрывая, что у него в груди все заболело.

— Как мило. Хилая козявка обиделась и возненавидела за свою же ущербность. Ах, в чем я виноват? В том, что я сам добиваюсь всего, чего хочу? Что я не помогаю ленивым слабакам? Да я бы никогда к тебе не пришел, даже если бы вот-вот сдох. Потому что ты никто, потому что ты как был ничтожным лохом, так и остался, останешься навсегда. Хоть ты трусы бабские надень, хоть сиськи силиконовые себе сделай. Потому что ты мне никогда не был нужен, придурок, — он засмеялся, отклонившись назад.

Хитрый маневр не дал вылиться ни злым слезам, ни горьким, никаким.

— И все твои мечты сладкой мести мне — дерьмо просто. И как я буду извиняться когда-нибудь, а ты меня круто не простишь...не мечтай даже. Единственное, что ты можешь — это завидовать мне. Потому что это последний год, когда ты меня видишь. А потом я свалю отсюда, и мы друг другу больше никто.

Тэмсин подавился своей злобой и понял, что она столкнулась с чужой. Только чужая была хуже. Не ненависть, а яростное безразличие, насмешка над его обидой.

— Да ты просто делаешь вид, что тебе плевать, — он выдавил шепотом, рискнув предположить. — Я тебя насквозь вижу. Тебя же любым словом обидеть можно. Но если я извинюсь когда-нибудь, ты меня простишь. А я вот тебя не прощу, потому что мне плевать на слова. Мне не плевать только на поступки, а твои поступки уже ничем не исправить. То есть, те поступки, которых ты не совершил.

— Какая жалость, — Натан еще громче засмеялся, так что Тэмсин ему поверил и подумал, что ошибся насчет обиды. — И что мне теперь? Разрыдаться, что какой-то хлюпик меня не простит? Знаешь, в чем наша разница? В том, что я не умею злиться и ненавидеть, как ты, лох. Потому ты и лох, что зациклился на каком-то дерьме и думаешь о нем годами. А мне на все фиолетово, вы все меня вообще не интересуете. Вы слишком ничтожны, чтобы я о вас столько думал, чтобы меня задевали ваши слова. Я могу попсиховать сейчас, потому что слова меня задевают, но завтра я об этом и не вспомню. А если ты унизишься и попросишь прощения, я вообще забуду об этом навсегда. А вот тебя пнуть разок — и ты на всю жизнь это запомнишь, неудачник. И даже если я извинюсь, не простишь, да? Твоя проблема в том, что мне не нужно твое прощение. Оно вообще никому не нужно. И ты никому не нужен, зацикленный ботаник, который все планирует и планирует. И сдохнет по плану даже. Да все, кто меня знает, душу бы продали, чтобы услышать МОЕ извинение. Но ты его точно никогда не получишь, потому что мне на тебя плевать.

Договаривая, Натан уже перешел на страстный, убедительный шепот, наклонившись к сидящему на подушках братцу и сверкая глазами. И Тэмсин, глядя в эти глаза, понял, что ошибался.

Его тоже легко было обидеть словами. Его легко было обидеть и словами, и поступками. И он не был таким гордым, чтобы показать всему миру средний палец и все равно считать себя лучшим. Он умолчал о том, что ему не хватит чьих-то слов, чтобы простить. Но хватит хорошего поступка, чтобы простить плохой. Если попробовать вести себя по-доброму, он никогда не сможет ненавидеть и простит.

И он ведь почти сказал об этом. Он почти рассказал Натану о том, что просто придумал всю эту голубизну ради популярности. И тем больнее было узнать со стопроцентной точностью, что брат на него плевать хотел.

А Натан тем временем делал вид, что это была обычная бытовая ругань, какая у них каждый день бывает. Он снял мокрые кеды, достал другие, захватил рубашку и вышел из комнаты, хлопнув дверью не сильно, но заметно.

Он радовался, что не показал ничем, что ему тоже было безумно больно и обидно. Но Тэмсин был прав — его легко обидеть словами, задеть до слез, до истерики, но завтра это пройдет, и снова вернется вселенское равнодушие. И благодарным за это нужно быть гордости, которая никогда бы не позволила извиняться перед братцем, который его ненавидел. Извиняться перед кем-то, вообще? Абсурд. Извиняться перед тем, кто этого ждет — унижение, потому что доставляет ждущему удовольствие от собственной победы.

Натан такую радость мелкому ничтожному хлюпику доставлять точно не собирался. Если он ненавидит, пусть, всем плевать. Ведь легко обвинять кого-то в равнодушии, когда не замечаешь своего собственного.

Разве он когда-нибудь пытался поговорить с Натаном сам, начать разговор по-доброму, без брезгливости в тоне и отвращения на лице? Он пробовал говорить, не командуя и не отдавая приказы? Он пробовал разговаривать с Натаном, не имея при этом страховки в виде сарказма, не шантажируя? Он хоть раз пытался сам проявить эту братскую любовь, которой ему так явно не хватало?

Никогда. Ни единого раза.

Только ненависть и обида. Тогда с какой стати Натану делать первый шаг? Ведь ему это было не нужно. Он бы ответил на чужой порыв, не отпихнул бы и не послал, но сам первый шаг не сделал бы из-за отсутствия потребности. Ему и одному было прекрасно.

Он только не понимал, почему если Тэмсину это было так нужно, он не мог сделать это сам. Его гордость была именно неуместной и глупой, мешающей ему самому жить.

Тэмсин остался в комнате и удивился, что даже не хочется разреветься. Он прибрался, сунул ноги в мягкие тапки, отрешенно сел за уроки, даже сделал их.

Мерзкого братца все не было. И нечего было надеяться, что он пошел топиться или бросаться под поезд, потому что Тэмсин в окно видел, как он перешел дорогу и был если не с радостью, то с энтузиазмом принят Амандой.

Вот уж поболтать и позаниматься ерундой ему всегда было с кем. А Тэмсин снова остался один, почему-то жалея о том, что сказал. Он так долго держал это в себе, мечтал дождаться момента, когда сможет высказать все. И сейчас был вполне подходящий момент, переломный, пусть и не далекое будущее, когда Натан окажется на пороге его шикарного дома весь такой стремный и обездоленный.

Сегодня тоже был неплохой шанс. И Тэмсин хотел ударить словами побольнее, и у него получилось, он чувствовал. Но от этого только самому стало хуже, будто он был неправ.

08.05.2012