Алхимия как строгая наука

Истина, которую ты ищешь, не имеет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Она — есть; и это все, что ей нужно.

Ричард Бах, «Иллюзии»

Человеку свойственно заблуждаться. И одним из самых рас­пространенных его заблуждений, похоже, является уверенность в том, что сегодня, в начале XXI века, мы значительно умнее тех, кто жил во втором, а тем более в первом тысячелетии нашей эры, не говоря уже о дохристианских временах. Однако некоторые факты истории свидетельствуют об обратном. Стоит упомянуть хотя бы о стоящей вот уже полтора тысячелетия на одной из пло­щадей Дели колонне высотой 8 метров, диаметром 65 сантимет­ров и весом шесть с половиной тонн, сделанной из чистого желе­за! Несмотря на жаркий и влажный климат Индии, за все это время на ней не появилось ни единого пятнышка ржавчины. По­тому что чистое железо не ржавеет, мгновенно покрываясь на воздухе тончайшей защитной пленкой. Даже в наше высокотех­нологичное время мы не можем получить железа такой чистоты. А между тем чистый металл своими качествами, как правило, превосходит любой свой сплав на порядок.

Но что значит «совершенно чистый металл»? Это металл, Совсем не имеющий никаких примесей. Сейчас по степени чис­тоты все металлы делятся на три основные группы. Если сплав содержит 99, 9 процента основного металла — это считается технической чистотой, а если 99, 99 процента — химической. Сплав же, содержащий 99, 999 процента основного металла, считается уже особо чистым металлом. Например, ученым уда­лось получить алюминий с содержанием 99, 9995 процента. Но,

чтобы эта «мелочность» никого не ввела в заблуждение, пояс­ним ее значение на одном простом примере. Если даже только один атом примеси приходится на 100 миллиардов атомов ос­новного металла, то в каждом грамме этого основного металла будет содержаться 100 миллиардов атомов примеси. Так что эта «ложка дегтя», на самом деле, весьма серьезно портит всю «бочку меда». Например, достаточно всего лишь 0, 0001 про­цента примеси водорода, чтобы железо стало хрупким.

И вот колонна из чистого железа стоит уже столько лет, а мы при всем колоссальном объеме накопленных на сегодняшний день знаний все еще не можем исчерпывающе ответить на такой вро­де бы простой вопрос: а что же такое металл? Вместо действи­тельного ответа обычно предлагается лишь внешнее описание свойств, в большинстве своем известное и самым древним уче­ным. Но последние знали только семь металлов, а сейчас их на­считывается более восьмидесяти. И многообразие свойств, кото­рыми обладает такое большое количество химических элементов, часто даже не позволяет отнести их к одному и тому же классу веществ — для этого нужно обладать определенными знаниями. Например, целых пятнадцать металлов, названных сегодня лан­таноидами, древние алхимики называли редкими землями, то есть относили их к трудно восстановимым окислам, не предполагая, что они являются самыми настоящими металлами. Теперь, в па­мять об этой «ошибке» алхимиков, лантаноиды так и называют редкоземельными металлами.

Словом, на сегодняшний день единственным, пожалуй, дей­ствительным дополнением к ковкости, металлическому блеску, электропроводности и остальным внешним признакам металлов является представление об их кристаллической структуре. В этом смысле металлы можно представить в виде ионного кристалличе­ского остова, погруженного в своеобразный электронный газ, ко­торый уравновешивает внутренние связи, доводя их до «металли­ческой» прочности. Но что может заставить эту жесткую крис­таллическую решетку, намертво связанную силами электричества, неожиданно взять и перестроиться в совершенно другом порядке? Ведь металлы являются химическими элементами, а одним из замечательнейших свойств всякого химического элемента являет­ся то, что после различных манипуляций, включающих нагрева­ние, охлаждение, химическое растворение и так далее, он спосо­бен вновь восстанавливаться в первоначальном виде. Что это? Внутренняя память? Или заданная извне программа?

Существует несколько позиций, по которым мы не можем се­годня отмести представление алхимиков о возможности превра­щения металлов друг в друга и признать его полностью несосто­ятельным. Прежде всего это, конечно же, некоторые факты, объ­яснение которым еще до сих пор не найдено, как, например, уже упоминавшаяся делийская колонна из чистого железа. Или, на­пример, до сих пор не разгаданная способность металлов «бо­леть», открывшаяся совершенно случайно. В XIX веке на одном из усиленно охраняемых военных складов обнаружилась пропа­жа оловянных пуговиц. Вместо пуговиц в ящиках оказался какой-то непонятный серый порошок, что было расценено как издева­тельство. В военном ведомстве разразился большой скандал. А вскоре мир узнал о загадочной гибели антарктической экспе­диции Скотта, на первый взгляд не имевшей с историей о пугови­цах ничего общего. Вскоре произошла и еще одна история. В кон­це XIX века у американцев участились катастрофы на железных дорогах, и тогда впервые обратили внимание на то, что рельсы трескались неожиданно, вне всякой связи с морозом или какими-либо другими известными воздействиями. Инженеры, призван­ные исследовать явление, совершенно не понимали, в чем дело: металл был достаточно новым, рельсы тоже, и тем не менее про­исходили катастрофы, когда рельсы неожиданно расходились и трескались.

Решая эти загадки, ученые открыли удивительное явление по­лиморфизма. Оказывается, все дело заключается в кристалличе­ской решетке. Удалось выяснить, что постоянного строения она не имеет. Например, атомы олова при низкой температуре перестра­иваются и металл полностью меняет свой внешний вид, превра­щаясь в порошок. Все емкости с керосином в экспедиции Скотта были пропаяны оловом — потеря горючего и явилась одной из ос­новных причин гибели экспедиции. Ученые поняли, что металлы могут «болеть», однако вопрос, почему это происходит, до сих пор остается без ответа. Точно так же до сих пор нет полной ясности и в отношении такого явления, как сверхпроводимость. В 1908 го­ду голландский ученый Камерлинг-Онес, охладив гелий до минус 271 градуса Цельсия (почти до абсолютного нуля) и поместив ту­да проволоку из ртути (ртуть застывает при минус 39 градусах Цельсия), неожиданно обнаружил, что по проволоке идет элект­рический ток. Ток продолжал идти неделями без всякой внешней подпитки. Кристаллическая решетка ртути «выстроилась в стро­гую прямолинейную шеренгу», совершенно не препятствующую свободному движению электронов. До сих пор ученые стремятся понять это невероятное явление, названное ими сверхпроводимо­стью. Неужели существуют определенные внешние условия, при которых возможен вечный двигатель? Даже жутко становит­ся, едва лишь подумаешь об этом. Почему бы в таком случае не допустить возможности существования и некоего порошка-ката­лизатора, дающего «команду» одной кристаллической структуре элемента перестроиться в другую? Ведь сам факт, что сегодня уче­ные не в состоянии превратить один металл в другой, еще не явля­ется доказательством невозможности этого. А не о знании ли та­кого свойства элементов свидетельствует восторженное выраже­ние известного алхимика Раймонда Луллия: «Mare tingerem si mercurius esset!»¹ Как это похоже на Архимедово восторженное восклицание — дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар!

Впрочем, если бы не делийская колонна, у нас, быть может, не было бы никаких проблем и сомнений, и мы считали бы, что получение стопроцентно чистого металла просто-напросто невоз­можно. Его не удается получить ни при зонной плавке, ни при плавке в полном вакууме. Но наводит на размышление другое — совершенно чистый металл вообще не способен образоваться ес-

¹ Букв.: Я окрасил бы море, если бы был Меркурий! (лат.). Терми­нология алхимиков позволяет перевести эту фразу и так: «Если бы у ме­ня был меркурий, я превратил бы море в золото!»

тественным путем, ибо в природе ничто не существует в чистом виде, как не существует, например, идеально ровной прямой. Идеальный шар можно изготовить только искусственным путем. И в таком случае, пожалуй, ученые напрасно не принимают все­рьез алхимиков, сумевших добиться невероятных результатов за­долго до наших просвещенных времен. О том же самом свиде­тельствуют и достижения египетской цивилизации, фактически окончившей свое существование еще до наступления христиан­ской эры. За три тысячелетия своего развития Египет научился создавать вещи, о которых современная наука даже не имеет по­нятия. Это и не удивительно: третье тысячелетие нашего созна­тельного развития только начинается, и нам предстоит еще весь­ма долгий путь к обретению египетского уровня знаний о мире.

Дыхание человеческого общества в веках столь же естествен­но и постоянно, как и повседневное дыхание обычного челове­ка — это в равной степени относится и к метаниям человеческо­го ума от признания до отрицаний одних и тех же предметов. Так из века в век преобладает то уверенность в действительном суще­ствовании Бога, то пафос полного отрицания всякого надмирно-го бытия; то вера в бессмертие души, то полный скепсис закон­ченного материализма, напрочь отрицающего даже саму идею возможности ее существования. Не является исключением и от­ношение человечества к феномену алхимии.

Пережив в Средние века расцвет, к XVII веку алхимия стала приходить в упадок. И уже казалось, что все больше обретаю­щая ясность взгляда наука вот-вот нанесет ей окончательный со­крушительный удар, как вдруг в 1800 году геттингенский химик Кристоф Гиртаннер восторженно заявил: «В XIX веке превра­щение металлов друг в друга будет широко использоваться. Каждый химик будет делать золото, даже кухонная посуда бу­дет из серебра и из золота!» И это высказывание стало переда­ваться из уст в уста, пленяя всех ожиданием воистину «золото­го» века.

Однако, вопреки всем ожиданиям, XIX век пошел совсем по иному пути. Благодаря промышленной революции естественные науки начали развиваться еще более бурно, и вера в алхимию, едва успев взлететь до небес, стала таять, как лед на весеннем солнце. Все чаще стали появляться статьи, заявлявшие, что про­шло время шарлатанов, которые поражали мир ошеломляющи­ми опытами. А после открытия Д. И. Менделеевым периодиче­ского закона, фактически ознаменовавшего начало становления классической химии, алхимики, казалось, уже окончательно и навсегда сдали свои позиции. Металлы были признаны химиче­скими элементами, обладающими раз и навсегда от природы установившимися неизменными свойствами, и даже в кругах, да­леких от науки, постепенно укрепилось убеждение, что ни один из них нельзя превратить ни в столь желанное золото, ни вооб­ще в какой-либо другой элемент.

Но уже в начале следующего века, в 1909 году, Н. А. Моро­зов, ставший впоследствии одним из первых советских академи­ков, написал: «Неужели старинная мечта алхимиков о превраще­нии простых веществ друг в друга близка к осуществлению? Вот вопрос, который беспрестанно звучит уже три года не только в „популярных" журналах и газетах, но даже в специальных из­даниях». Все снова вернулось на круги своя. И снова стал посте­пенно побеждать скепсис, посеяв к концу и этого века полное не­доверие ко всякого рода алхимикам и оккультистам.

Всеобщее поношение алхимии и алхимиков происходило, даже несмотря на признание ученых о реальности трансмутации метал­лов. Великий физик XX века Резерфорд однажды сказал, что зна­ет, как превратить ртуть в золото — вот только это искусственное золото будет настолько дорогим, что... овчинка не стоит выделки. Однако современные трезвомыслящие люди по-прежнему заявля­ют, что, хотя трансмутация металлов и оказалась возможной, по­добные превращения происходят только в атомном реакторе¹, а в средние, мол, века все равно достигнуть этого было нельзя. Вы­вод напрашивается сам собой: все эти алхимики явные шарлатаны.

¹ Например, радиоактивный плутоний в результате распада частич­но превращается в более благородный металл — рутений. Шерр, Бейн-бридж и Андерсон в 1941 г. получили изотопы радиоактивного золота, бом­бардируя ртуть быстрыми нейтронами. А в марте 1947 г. физики Ингрем, Гесс и Гайдн получили 35 микрограмм золота (1 мкг=0, 000000001 кг) в ре­зультате облучения 100 мг изотопа ртути. Но процесс этот не радует со­временных физиков, а, наоборот, лишь затрудняет их работу.

Конечно же, сегодня есть ученые, более реально смотрящие на вещи, не торопящиеся с осуждением — но даже и они склонны считать алхимиков людьми заблуждающимися. Эта категория ученых считает алхимию лишь матерью современной химии и ме­дицины. Согласно их мнению, алхимики, хотя и ошибались отно­сительно своего основного постулата, все же принесли науке нема­лую пользу многочисленными экспериментами и исследованиями.

Однако можно взглянуть на алхимию и с другой стороны и наконец признать, что дата открытия Менделеевым периоди­ческого закона — 17 февраля (1 марта) 1869 года — положи­ла начало не только периоду классической химии. Эту дату с полным основанием можно принять за начальную точку отсче­та и классической алхимии — алхимии как науки, больше не связанной никакими ложными установками и имеющей воз­можность посвятить себя в чистом виде только собственным за­дачам. Но для того, чтобы понять, что же такое классическая алхимия, сначала необходимо определить, в чем именно заклю­чается цель алхимии самой по себе.

Итак, химия вступила в свою сознательную жизнь и превра­тилась в самостоятельную, вполне позитивную науку. С этого момента деление на пафферов и шарлатанов¹ потеряло смысл,

¹Подобное деление дает современный французский исследователь алхимии Ж. Садуль (см.: Саду Ж. Алхимики и золото: Жизнеописания, гипотезы, факты истории. Киев, 1995. Или: Садуль Ж. Сокровища алхимиков. М., 1998).

По его мнению, кроме собственно алхимиков, чаще называемых адеп­тами или истинными знатоками искусства, есть еще две категории людей, стремящихся именно к трансмутации металлов. Это пафферы и архимисты. Вот как характеризует пафферов Рене Маркар в своей «Краткой истории химии и алхимии»: «...следует особо выделить тех бездарных „тружеников пламени", которые надеются выведать тайны у подлинных искателей и жи­вут отблесками их таланта. Магические ритуалы, а также изготовление модных некогда ядов кормили их. Они... экспериментировали с совершен­но невообразимыми смесями веществ, иногда просто отвратительными. Для опытов... нередко использовалась даже кровь детей». Пафферы, по мнению Ж. Садуля, «люди без чести и совести»; они одержимы золотой ли­хорадкой и идут ради достижения богатства на любые мошенничества. Одна­ко им удалось все же сделать немало открытий, хотя их опыты и оканчивались зачастую весьма трагически; они погибали не только на эшафотах, но и от взрывов и от ядовитых ртутных паров.

Архимисты же, согласно Ж. Садулю, являются независимыми совре­менными исследователями, которые и сегодня, то есть уже по прошествии XX в., все еще продолжают утверждать, что трансмутация металлов воз­можна средствами одной лишь химии, «без освобождения огромных ядер­ных энергий, как учит современная физика». Нам такое различение пред­ставляется мало обоснованным.

и их место заняли ученые-химики. А истинных алхимиков на­конец-то оставили в покое. Поэтому, когда в начале XX века, благодаря успехам физики, вдруг стало вновь совершенно яс­но, что трансмутация металлов — вещь естественная и вполне достижимая, никто уже не задыхался от восторга. Трансмута­ция оказалась очень дорогим удовольствием, гораздо более до­рогим, чем простая добыча золота в месторождениях.

Впрочем, трудоемкость процесса получения золота была пре­красно известна и ранее. Алхимику требовалось потратить не ме­нее двадцати лет упорного труда, прежде чем он мог хотя бы толь­ко надеяться на действительное достижение получения вещества с заранее заданными свойствами. Иными словами, сделать имен­но то самое, что сегодня признается основной целью классической химии. Это, в свою очередь, наводит на естественный вопрос — что именно вдохновляло средневековых ученых на такой воисти­ну нечеловеческий подвиг? Не будем при этом рассматривать шарлатанов; им, в общем-то, было все равно, что именно воровать и за что оканчивать свои дни на виселице. Нас сейчас интересуют, прежде всего, настоящие ученые, а таковые, вопреки всем расхо­жим мнениям, тоже занимались алхимией и занимались весьма серьезно. Подтверждением этому может служить хотя бы один лишь перечень известных людей, посвятивших немало времени проблемам алхимии: Авиценна, Парацельс, Альберт Великий, Роджер Бэкон, Фома Аквинский, Раймонд Луллий, Гельвеций и другие. Этот список можно продолжать долго, но, возможно, самым убедительным примером в нем будет имя Исаака Ньюто­на, чья научная репутация никогда не подвергалась сомнению.

Ньютон всерьез занимался исследованием вопроса трансму­тации металлов. Неужели он делал это только ради того, чтобы разбогатеть или прославиться? Славы ему было не занимать, а разбогатеть в этом мире, как известно, можно и множеством других, гораздо более легких способов.

Правда, многие и до сих пор пытаются отрицать причастность серьезных ученых к алхимическим штудиям. Например, отрица­ется факт написания алхимических трактатов Фомой Аквинским и Парацельсом. Ньютон же и вообще не опубликовал ни одной строчки, специально посвященной превращению одних металлов в другие. Однако вот что пишет по этому поводу наш замечатель­ный ученый С. И. Вавилов: «Если иметь в виду алхимика как бытовую фигуру прежних времен, т. е. обманывающего или обма­нутого человека, применяющего магические заклинания к хими­ческим операциям, опирающегося только на традицию старых книг, рукописей и легенд и лишенного критической мысли и чутья естествоиспытателя, то, конечно, не может быть и мысли о Нью­тоне-алхимике. С другой стороны, основная идея алхимии — мысль о многообразии превращений вещества, о возможности трансмутаций металлов и элементов вообще. С этой идеей у Ньютона мы встречаемся всюду, в частности и трансмутация металлов не казалась для него принципиально исключенной. Если иметь в виду эту черту алхимии, то можно сказать, что Ньютон занимался алхимией».

Более того, благодаря изучению библиотеки Ньютона, в ко­торой значилось около сотни книг по химии и алхимии, а также его рукописного наследия, все сомнения в интересе замечатель­ного ученого к «закрытой» науке рассеиваются окончательно. Вот что он писал Локку 26 января 1692 года: «Я слышал, что Мр. Бойль сообщил свой процесс относительно красной земли и Ртути Вам, так же как и мне, и перед смертью передал некоторое количество этой земли для своих друзей». А вот письмо тому же адресату от 7 июля того же года: «Вы прислали мне земли более, чем я ожидал. Мне хотелось иметь только образец, так как я не склонен выполнять весь процесс... Но поскольку Вы собирае­тесь его осуществить, я был бы рад при этом присутствовать». Уже почти в середине XX века один из исследователей творче­ской лаборатории Ньютона обнаружил в его бумагах следующую запись своего давнего предшественника Стекеля: «Он написал также химическое сочинение, объясняющее принципы этого та­инственного искусства на основании экспериментальных и мате­матических доказательств; он очень ценил это сочинение, но оно, по несчастью, сгорело в его лаборатории от случайного огня».

Так ли уж от «случайного огня» сгорело «химическое» сочи­нение Ньютона? Возможно, в гибели его повинно получение ученым поста директора Монетного двора. В XVII веке, когда среди широких кругов населения уже повсеместно распростра­нилось мнение о том, что алхимия относится к разряду магии и колдовства, такое сочетание не сулило ничего хорошего. Один только слух о том, что директор Монетного двора «превращает медные фартинги в блестящие золотые гинеи» мог посеять в Ан­глии настоящую панику. Но сомнение в «случайности» огня, уничтожившего уникальную рукопись, еще сильнее возникает после чтения письма Ньютона Ольденбургу, написанного 26 ап­реля 1676 года, после публикации Бойлем статьи «Эксперимен­тальное рассуждение о нагревании ртути с золотом». «Способ, коим ртуть пропитывается, может быть похищен другими, кото­рые о нем узнают, а потому не послужит для чего-либо более благородного; сообщение этого способа принесет огромный вред миру... Поэтому я не хотел бы ничего, кроме того, чтобы вели­кая мудрость благородного автора задержала его в молчании до тех пор, пока он не разрешит, каковы могут быть следствия это­го дела, своим ли собственным опытом, или по суждению дру­гих, полностью понимающих, что он говорит, т. е. истинных фи-лософов-герметиков¹».

¹Иное название алхимиков

Значит, «процесс» все же имел место. А возможно, являют­ся истинными и некоторые из тех фактов, что сохранила нам исто­рия алхимического делания о якобы удавшихся трансмутациях. Обычно в этом ряду прежде всего рассматривают истории, свя­занные с известными учеными ван Гельмонтом и Гельвецием. В1618 году ван Гельмонта в его лаборатории в Вильворде посетил некто, сразу же начавший с ним разговор о герметическом искус­стве. Ван Гельмонт немедленно остановил его, заявив, что считает алхимию суеверием и не собирается говорить на эту тему. Однако собеседник оказался настойчив и предложил ученому убедиться в истинности алхимии своими глазами. Для этого незнакомец на­сыпал на небольшой листок бумаги несколько гран порошка и по­ложил на стол. Остановив его в дверях, ван Гельмонт спросил, не собирается ли он вернуться и узнать о результатах испытаний.

Незнакомец ответил, что в этом нет никакой необходимости. «Но почему вы обратились с этим предложением именно ко мне?» — «Чтобы убедить в истине заслуженного ученого, чьи труды делают честь его стране». Ван Гельмонт в точности вы­полнил все инструкции незнакомца. Взял тигель, положил туда восемь унций ртути, а когда металл накалился, бросил туда по­рошок, предварительно завернув его в бумажку. Затем накрыл тигель крышкой и подождал четверть часа. По прошествии это­го времени ученый резко охладил тигель, плеснув на него воды, и снял крышку. На дне тигля он обнаружил кусок золота, рав­ный по весу использованной ртути. «Я видел и держал в руках Философский Камень. Это был порошок шафранного цвета, очень тяжелый, и он блестел, как осколки стекла», — писал ван Гельмонт в опубликованной вскоре после этого случая книге «Сад медицины»¹.

¹ Здесь любопытно отметить следующий факт. Несмотря на множе­ство туманностей и расхождений в трактатах алхимиков и во всех расска­зываемых о них историях, в некоторых деталях все рецепты совпадают. Например, часто указывается, что философский камень представляет со­бой ярко-красное негигроскопичное вещество. При получении его из рту­ти и других составных частей вещество это несколько раз изменяет свою окраску — от черной к белой, затем к желтой и, наконец, к красной. Про­фессор К. ван Ниевенбург из Нидерландов в 1963 году взял на себя труд повторить многочисленные операции алхимиков с помощью методов со­временной науки. В одном из опытов он действительно наблюдал опи­санные изменения окраски. После удаления всей ртути, введенной по прописям алхимиков, а также ее солей путем разложения при высоких температурах или возгонкой он получил очень красивое красное негигро­скопичное вещество. Сверкающие призматические кристаллы были хими­чески чистым хлорауратом серебра AgAuCl₄. Возможно, что это соеди­нение и было тем самым философским камнем, который в силу высокого содержания в нем золота (44 %) мог вызвать желаемое превращение, скажем, поверхностное золочение либо сплавление с неблагородными ме­таллами. Конечно, с помощью этого соединения нельзя было получить больше золота, чем оно само содержало.

А вот другой случай. Датский физик XVII века Иоганн Фридрих Швейцер (известный под псевдонимом Гельве­ции — Helvetius) в своем трактате «Золотой телец» (1664) описывает следующее:

«Некий золотых дел мастер, прозванный Сверчком, опыт­ный алхимик, у которого, однако, не хватало материалов, попро­сил несколько лет назад у моего большого друга, т. е. у Жана-Га-спара Кноттнера, солевого спирта (esprit de sel), приготовленно­го необычным образом.

Кноттнеру, осведомившемуся, будет ли этот специальный со­левой раствор применяться в работе с металлами или нет, он от­ветил, что будет; потом он влил этот солевой спирт в сосуд из стекла, в котором обычно содержатся варенья. Спустя две неде­ли на поверхности появилась Серебряная звезда, напоминавшая изображения компаса. Гриль был исполнен огромной радости и объяснил нам, что мы наблюдали видимую звезду философов, о которой, возможно, ему говорил Василий (Валентин).

Я и многие другие уважаемые люди с огромным интересом следили за этой звездой, плавающей на поверхности солевого раствора, в то время как свинец оставался цвета пепла и надул­ся наподобие губки. Однако через семь или девять дней июль­ская жара высушила влагу солевого спирта, и звезда опустилась на губчатый землистый свинец. Это был результат, достойный восхищения.

Наконец, Гриль очистил часть все того же пепельного свин­ца с плотно приставшей к нему звездой и собрал с фунта этого свинца двенадцать унций золота, две из которых были превос­ходного качества»¹.

После этого приводят в пример превращения, совершенные в 1648 году императором Фердинандом III. Из золота, получен­ного с помощью порошка Рихтгаузена, Фердинанд III велел вы­бить медали, которые можно было видеть еще в 1797 году в Вен­ском казначействе. На этих медалях был изображен Меркурий с кадуцеем в руках и с крыльями на пятках, как символическое изображение преобразования ртути в золото. На одной стороне медали была надпись: «Divina metamorphosis exibita Praguae, 16 janv. a. 1648, in presentia Sacr. Caes. Majest. Ferdinandi tertii» («Божественное превращение, осуществленное в Праге 16 ян­варя 1648 года в присутствии Его Императорского Величества Фердинанда III»). На другой стороне: «Raris haes ut hominibus est ars, ita raro in lucem prodit: laudetur Deus in aetemum qui partem suae infinitae potentiae nobis suis abjestissimis creaturis communicat» («Это искусство как у редких людей встречается, так и изредка порождает [что-либо] на свет: да прославится Бог вовек, который часть своего бесконечного могущества сообщает нам, его нижай­шим тварям»). Из золота, добытого при другом превращении, сделанном в Праге в 1650 году, была выбита медаль, имевшая следующую надпись: «Aurea progenies plumbo prognata parente» («Золотое творение, рожденное изобретателем из свинца»).

В собрании медалей и монет Музея истории искусств в Ве­не хранится медальон весом более 7 килограмм. Его диаметр около 40 сантиметров, а по содержанию золота он соответст­вует 2055 старым австрийским дукатам. На художественном рельефе лицевой стороны видны портреты многочисленных предков императорского дома. Этот ряд начинается с короля

¹ Фулканелли. Тайны готических соборов. М., 1996. С. 18—19. Опи­санный здесь процесс очень напоминает известный всем, кто сталкивал­ся с химией металлов, процесс получения металлической сурьмы со зна­менитой «звездой» на поверхности из природного трисульфида свинца.

франков Фарамунда (V век) и заканчивается Леопольдом I, который изображен вместе с супругой в центре медальона. На оборотной стороне надпись по-латыни сообщает, что в год 1677, в праздник святого Леопольда, Венцелем Зейлером был проведен «этот истинный опыт действительного и полного пре­вращения металлов». Пытались осторожно подержать на пла­мени медальон Зейлера, чтобы удалить ртуть, если она присут­ствовала, однако ничего не изменилось: верхняя часть монеты осталась серебряной, золото осталось золотом. Дальнейшие ис­пытания затруднялись тем, что медальон нельзя было разру­шать ввиду его исторической ценности.

Не будем здесь перечислять множество других историй, име­ющих сомнительное происхождение — приведем лишь еще одно из свидетельств, претендующих на полную историческую досто­верность. Казанова в своих мемуарах так описывает свой визит вежливости к графу Сен-Жермену в Турени в марте 1764 года:

«Как всегда, он не желал отпускать меня, не произведя чем-нибудь сильного впечатления. Поэтому он спросил, есть ли у ме­ня мелкая монета. Я достал несколько монет и положил их на стол. Не говоря ни слова о том, что собирается предпринять, он поднялся, взял из камина пылающий уголь и положил его на ме­таллическую подставку. Затем он попросил меня подать ему мо­нету достоинством шестьдесят сантимов, которая лежала на сто­ле. Он положил на монету небольшое количество черного по­рошка, а потом поместил ее на уголек и подул на уголек через стеклянную трубку. Через две минуты я увидел, что монета рас­калилась докрасна.

— Теперь дождитесь, пока она остынет, — сказал алхимик.

Монета остыла очень быстро.

— Возьмите ее, она ваша.

Я поднял монету, которая стала золотой. Ничуть не сомнева­ясь в том, что ему каким-то образом удалось незаметно для меня заменить мою монету другой, заготовленной заранее, я не поже­лал вступать с ним в спор. И все же, чтобы не дать ему повод считать, что ему удалось меня провести, я сказал:

— Очень ловко, граф. Но я вам советую в другой раз пре­дупреждать людей о том, что вы намереваетесь предпринять. Ведь близорукие удивятся еще больше, если вы позволите им рассмотреть серебряную монету до начала опыта и попросите внимательно следить за всеми своими действиями».

Впрочем, несмотря на то что сам Казанова — вполне реаль­ная историческая личность, ни это, да и никакое другое подобное свидетельство не может являться доказательством в споре о воз­можности или невозможности трансмутации металлов. И дело здесь не в правдивости или лживости автора, и уж совершенно не в его скепсисе, — а в том, что такая история могла бы иметь вес лишь в том случае, если бы ее рассказчик сказал в заключение разговора: «А вот и монета, которую мне подарил Сен-Жермен». Более того, даже и этот, казалось бы, совершенно триумфальный финал не снял бы сомнения — если бы эта монета не оказалась из стопроцентно чистого золота, какой только она и могла бы выйти из рук действительного алхимика. Ведь любое искусствен­ное изделие отличается от произведенного природой, как мы уже выяснили, прежде всего, именно несвойственной спонтанному творчеству чистотой. Тем не менее на данный момент наука не располагает никакими сведениями о существовании каких-либо изделий из стопроцентно чистого золота.

Но сейчас важно не это — важно выяснить, что же именно являлось целью самой алхимии. Ведь ее действительной целью являлось вовсе не получение золота самого по себе, поскольку всеми истинными адептами («адепт» в переводе с латыни озна­чает «посвященный») получение золота отнюдь не признава­лось главным в их делании. Недаром одним из наиболее широко известных лозунгов алхимиков было следующее заявление: Aurum nostrum поп est aurum vulgi ¹. Но что же в таком случае понимали они под своим золотом?

¹ Наше золото — не золото черни (лат.).

По всеобщему признанию, основателем алхимической науки был античный бог Гермес, который, в свою очередь, воспринял ее от египетского бога Тота. Отсюда и другое название алхи­мии — герметическая философия¹. «Бог Гермес, повелитель слов... стоит во главе истинного знания о богах», — писал о нем неоплатоник Ямвлих (ок. 245 — ок. 330). В римской мифологии Гермесу соответствует Меркурий, и этим именем во всех алхимических трактатах названа ртуть.

Вообще, герметизмом традиционно считается религиозно-фи­лософское течение эпохи эллинизма, сочетавшее элементы раз­личных философских течений, существовавших на тот момент (платонизма, стоицизма и др.), с астрологией, магией и религи­озной практикой. Дошедший до нашего времени свод герметиче­ской науки состоит из произведений так называемого высокого и низкого герметизма. К высокому герметизму относятся, преж­де всего, наиболее ранние трактаты с глубоким философским со­держанием: во-первых, «Герметический корпус» — 14 трактатов, сохранившихся в рукописях византийского философа и историка XI века Михаила Псела, во-вторых, приписываемьш Апулею ди­алог «Асклепий». А в-третьих, большое количество фрагментов, опубликованных в V веке н. э. Стобеем в его знаменитой «Анто­логии». К низкому герметизму обычно относят многочисленные сочинения по астрологии, магии, алхимии и медицине, написан­ные в основном в Средние века.

Особое место в корпусе герметической философии занимает «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, содержащая в символической форме квинтэссенцию (суть сути) не только всей герметической философии, но и всей мудрости мира. Здесь следует отметить, что имя Гермес также является явным псевдо­нимом. Во-первых, Гермес — это, согласно греческой мифологии,

¹ Это название включает еще и другую коннотацию: герметиче­ская — закрытая (скрытая).

бог торговли, плутовства и обмана, вестник богов, а также отец герменевтики — науки понимания. Во-вторых, даже если от­влечься от чисто мифологической трактовки, имя Гермес, по при­меру платоновского Кратила, можно с определенной натяжкой перевести как «опора». О такой возможности интерпретации это­го имени свидетельствует и то, что Гермеса часто называли в Средние века то Гермогеном («опорой» рожденным), как у Фо­мы Аквинского, то просто Гермием. Стоит напомнить и о прямом сходстве этого имени со Святым Германом — Сен-Жерменом. Интересен также и повсюду сопутствующий ему эпитет Трисме-гист (в русском переводе — Триждывеличайший), означающий «в трех делах преуспевший более чем кто-либо другой». Но в ка­ких именно трех делах? Согласно «Изумрудной скрижали», а значит, и самому Гермесу, habens tres partes philosophiae totius mundi, что В. Л. Рабинович переводит как «три сферы философии подвластны мне», а Л. Ю. Лукомский — «владею я тремя час­тями философии всего космоса». Нами предлагается другой ва­риант — «владею тремя сторонами мировой философии». Но что это за три стороны, или части, или сферы и какой именно фило­софии? Вот в чем предстоит разобраться.

В предыдущем рассуждении мы пришли к выводу, что и да­лее отрицать причастность серьезных ученых к алхимическим штудиям не имеет смысла. Не лучше ли вместо этого и в самом деле попытаться понять, что именно искали они в своих лабора­ториях? И что именно интересовало в алхимии столь замечатель­ных людей? Прежде чем отвечать на этот вопрос, сразу же отме­тим — несомненно, их привлекало исследование тайных законов природы, мимо которого ни один истинный ученый пройти не мо­жет. Но подобными исследованиями можно заниматься и не об­ращаясь к алхимии, чему в истории науки существует бесконеч­ное множество примеров. Какой же специфический момент, ин­тересовавший этих достойных людей, заключался именно в этой, долгое время считавшейся оккультной, дисциплине?

Для поиска ответа я предлагаю обратиться к исследованию известного швейцарского ученого XX века, не одно десятилетие занимавшегося изучением феномена алхимии, Карла Густава Юнга. Вот что он пишет в своей книге «Психология и алхимия»: «Я думаю, что во время химического эксперимента оператор ис­пытывал определенный психологический опыт, который прояв­лялся в нем как особое поведение химического процесса» (§ 346). И еще одна цитата: «Хотя их труды над ретортами представлялись серьезной попыткой открыть секреты химиче­ских превращений, они были в то же время — и часто в ошелом­ляющей степени — отражением параллельных психических про­цессов... подобных таинственному изменению субстанции...» (§ 40). Таким образом, этот выдающийся психолог XX века сразу же перемещает акцент с исследования алхимиками мате­риальной природы металлов и химических превращений вещест­ва на личность самого исследователя. Иными словами, не веря в действительную возможность трансмутации металлов, Юнг увидел задачу алхимии совсем в другом — в преобразовании ал­химиком самого себя.

Но не слишком ли категоричен такой вывод? Ведь если со­гласиться с его утверждением, то придется признать, что алхи­мик фактически всегда занимался не чем иным, как только ис­следованием своей собственной природы. Однако факты свиде­тельствуют о том, что из недр алхимии выросли химия и медицина — действительные практические дисциплины, кото­рые не могли появиться без реального выполнения определенных процессов. В таком случае получается, что алхимик стремился осуществить завет Дельфийского оракула «познай самого себя» не одним только умозрительным размышлением, то есть фило­софствованием, а еще и детальнейшим практическим изучением скрытых от внешнего наблюдателя законов преобразования ма­терии. Значит, с одной стороны — философия, с другой — практика, заключающаяся в личном проведении научных экспе­риментов. Не об этом ли, прежде всего, и свидетельствует вы­ражение Ньютона: «Non potest fieri scientia per visum solum»¹,

¹ Знание не может возникнуть через одно только зрение {лат.).

что, в свою очередь, весьма недвусмысленно перекликается с классическим тезисом алхимиков — Post laborem scientiam¹?

Итак, получается, что всякий алхимик непременно сочетал в своей деятельности два рода познания: высокую философию с ее бессмертным заветом «познай самого себя» и чисто практи­ческую деятельность — врачевание или экспериментальное ис­следование природы. Этот вывод полностью подтверждается всей историей алхимии. В связи с этим возникает естественный вопрос: а разве не такой и должна быть любая истинная наука? Теория и практика — разве не две стороны одной медали? А если так, придется признать и то, что всякая теоретическая на­ука, будь то философия, психология или история, без связанного с ними и определенным образом направленного практического действия не приносит истинного знания и понимания законов природы. Неужели в таком случае выходит, что на самом деле ал­химиками называли всех по-настоящему серьезных ученых, счи­тая, вероятно, что серьезный человек должен не разбрасываться, а, наоборот, строго ограничиться какой-либо одной сферой дея­тельности? Однако, положа руку на сердце, нельзя признать, что именно за это называли алхимиков шарлатанами и колдунами. Для окончательного ответа на поставленный вопрос не хватает, вероятно, знания третьей стороны.

Вновь обратимся к Юнгу:

«Для алхимика главное, что нуждается в освобождении, это не человек, а божество, которое затерялось и заснуло в материи. Лишь во вторую очередь он надеется получить от преобразован­ной субстанции некую выгоду для себя в виде панацеи, способной влиять на несовершенные тела, неблагородные или „больные" металлы и т. п. Его внимание направлено не на его собственное спасение благодаря Божьей милости, а на освобождение Бога от мрака материи. Эта чудодейственная работа вознаграждает его целительным эффектом, но лишь побочно. Он может рассматри­вать работу как процесс, который необходим для спасения, но он

¹После работы знание (лат.).

знает, что его спасение зависит от успеха того, может ли он сде­лать свободной божественную душу. Для этого ему нужны меди­тация, пост, молитва, более того, ему нужна помощь Святого Ду­ха» (§ 420). А в другом месте Юнг пишет следующее:

«Алхимики пришли к весьма Ценной идее: Бог — в материи. Таким образом, с высочайшим трепетом углубляясь в исследова­ние материи, они положили начало развитию подлинной химии, с одной стороны, и более позднего философского материализ­ма — с другой, со всеми психологическими последствиями рез­кого изменения картины мира» (§ 432). А вот отрывок из ал­химического трактата «De sulphure»¹;

«Душа есть представитель Господа и содержится в жизнен­ном духе крови. Она правит разумом, а тот правит телом. Душа оперирует в теле, но большая часть ее функций распространяется вне тела. Эта особенность божественна, так как божественная мудрость лишь частично заключена в теле мира сего: большая часть ее находится вне мира, и ее образы — вещи гораздо более высокого порядка, чем те, представить которые может тело мира сего. Все это находится вне природы: это тайны Божьи. Душа и является таким примером: она способна вообразить вещи пре­дельной глубины вне тела, как делает это Бог. Правда, то, что во­ображает душа, случается лишь в рассудке, но то, что вообража­ет Бог, воплощается в реальности. Душа тем не менее обладает абсолютной и независимой властью создавать новые вещи, кото­рые тело может ощущать. Но она должна, если пожелает, обла­дать и иметь огромную силу над телом, иначе усилия нашей фи­лософии будут тщетны» (§ 343).

Вот и ответ. Оказывается, в процессе алхимического делания, осуществляемого из года в год с Молитвой и медитацией, посте­пенно все больше раскрывается способность нашей души к истин­ному творчеству. Какой смысл ограничиваться возможностью превращения одного металла в другой, если одним напряжением мысли можно создавать реальные вещи?! Не об этом ли писал в «Иллюзиях» Ричард Бах, когда говорил о возможностях визу-

¹ «О сульфуре» (лат.).

ализации? И не это ли имел он в виду, когда сказал, что самый большой грех — это ограничивать сущее?

Однако создавать «новые вещи» можно, лишь очистив «свой ум перед Богом» и удалив «все неправое из своего сердца». Вот мы и вышли на третью составляющую всякого алхимического дела­ния — на неколебимую веру в существование Бога. Впрочем, Юнг в своей книге не решается сделать столь далеко идущего вывода. Рассуждая о бессознательном, он утверждает лишь следующее:

«После долгого и тщательного сравнения и анализа этих про­дуктов бессознательного я пришел к постулату „коллективного бес­сознательного" — источнику энергии и озарения в глубинах че­ловеческой души, действовавшему в человеке и через человека с самых ранних периодов, о которых мы имеем сведения». «Коллективное бессознательное»! Не о нем ли писал еще Аристо­тель в своей «Метафизике», фактически называя Бога чистым умом? В признании существования некоего «вселенского ума» ари­стотелевская и платоновская ветви философии неожиданно сходят­ся. Правда, о главенстве чистого ума говорил не сам Платон, а нео­платоник Плотин, но Платон говорил, что есть «Царь всего». И не тот же ли самый «чистый ум» советский ученый Владимир Вернадский называл ноосферой¹? Другой современный ученый, Станислав Гроф, в результате многочисленных исследований созна­ния человека зафиксировал у многих своих пациентов переживание некоего «Универсального Ума», позволяющего человеку «видеть» не только скрытые явления микро- и макромира в ближайшем окружении и в любой точке планеты, но и сцены из прошлого и бу­дущего. Не напоминает ли все это историю превращений понятия «квинтэссенция»²? Не об этом ли самом «универсальном вселен­ском уме» говорят и все алхимики, когда ссылаются на Бога?

¹ Термин «ноосфера» образован по образцу термина «атмосфера» пу­тем смены греческой приставки atmo — дышу, на nоео — мыслю.

² Современное понятие «квинтэссенция» — основа, самая суть чего-либо — происходит от введенного Аристотелем наряду с водой, землей, воздухом и огнем пятого элемента — эфира (по латыни quinta essentia; эфир или начало движения). Позднее этот пятый элемент благодаря Па-рацельсу стал пониматься как тончайшая субстанция вообще, «экстракт» всех элементов.

Вновь обратимся к Юнгу: «Все алхимики с самых ранних времен утверждали, что их искусство священное и божественное и что поэтому их работа может быть выполнена только с помо­щью Бога. Эта их наука давалась лишь немногим, и никто не по­нимал ее до тех пор, пока Бог или мастер не объяснял ее. Полу­ченное знание не могло перейти к другим, если они не стоили этого...» (§ 423). Более того, в работах Якова Бёме, часто ис­пользовавшего алхимические термины, философский камень уже стал «метафорой Христа». Существуют и более ранние свиде­тельства, которые можно найти у Раймонда Луллия.

Но наиболее древним источником, где Христос упоминается непосредственно по имени, по праву считается «Tractatus aure-us»¹, приписываемый Гермесу. Таким образом, мы вновь воз­вращаемся к Гермесу Трисмегисту.

Получается, что все истинные алхимики являлись представи­телями герметической науки, включавшей в себя «три стороны мировой философии»: умозрительное познание мира, практиче­ское его изучение и... некую религиозную практику? Дабы окон­чательно убедиться в правильности сделанного нами вывода, нужно проследить основные этапы развития алхимии, начиная с момента ее зарождения и до наших дней. Для этой цели в пер­вой части книги мы приводим очерк профессора И. И. Канонни-кова, который вполне актуален и сегодня — не столько потому, что написан на рубеже XIX и XX веков, сколько благодаря уже свершившемуся к тому моменту факту отделения классической химии от алхимии².

В XIX веке дороги химии и алхимии расходятся, а в следую­щем, ХХ-м, алхимия опирается уже на новую дисциплину — фи-зикохимию, которой фактически занимался Ньютон и о необхо-

¹ «Золотой трактат» {лат.).

² См. с. 45—86 наст. издания.

димости которой говорил еще М. В. Ломоносов¹. Физикохимия необходима алхимии потому, что последняя тоже всегда опирает­ся на строгий эксперимент, точно так же, как благодаря работам Фрэнсиса Бэкона, Рене Декарта, Роберта Бойля и Исаака Нью­тона опирается всякая другая истинная наука начиная с XVII ве­ка. И именно новая наука, физикохимия, продемонстрировала, что догадка Праута (1785—1850), о которой вскользь упомина­ет в конце своего очерка Канонников, далеко не лишена смысла². Действительно, после обнаружения того замечательного факта, что все атомные веса элементов кратны атомному весу атома во­дорода, почти сразу же принятого всеми химиками за единицу, логично было предположить, что все элементы состоят из боль­шего или меньшего количества атомов водорода. Однако не уди­вительно и то, что эта гипотеза была в минувшее время легко рас­критикована тем же Берцелиусом, ибо, согласно ей, практически невозможно было объяснить различие свойств. И только позд­нее, когда стало ясно, что сам по себе атом водорода не является неделимым, шаг за шагом удалось установить следующее: снача­ла выяснили, что он состоит из протона, нейтрона и электрона, а затем — что различные свойства веществ обеспечиваются раз­личными комбинациями этих трех мельчайших частиц, являю­щихся в свою очередь не чем иным, как сгустками разнонаправ­ленных энергий.

Чтобы облегчить понимание этого важнейшего современного открытия, предпримем небольшой экскурс в квантовую механи­ку. Развивая теорию строения атома, Резерфорд путем много­численных экспериментов пришел к выводу, что в центре атома имеется очень маленькое ядро, которое заряжено положительно. Как выяснилось позднее, оно содержит в себе протоны и нейтроны. Во внешних оболочках атома находятся отрицательно заря-

¹ См. «Слово о пользе химии в публичном собрании Императорской Академии наук сентября 6 дня 1751 года, говоренное Михаилом Ломо­носовым», явно свидетельствующее о знакомстве Ломоносова с алхими­ческими штудиями.

² См. с. 85 наст. издания.

женные электроны. Окружающие ядро атома электроны в свою очередь подразделяются на определенные группы и образуют так называемые электронные оболочки. Ближайшая к ядру оболочка была названа К-оболочкой, последующие — L-, М-, N-оболоч-ками и т. д. Согласно этой теории, на ближайшей к ядру оболочке могут располагаться только два электрона, на следующей (L-обо-лочке) — 8, на М — 18, на N — 32 и т. д. На последнем же слое — не более 8.

Итак, разные вещества имеют разное количество электронов вокруг ядра каждого атома и, естественно, разное количество эле­ктронных оболочек (энергетических уровней). А на каждом энер­гетическом уровне может быть строго ограниченное количество электронов. Целиком заполненный внешний слой есть только у инертных газов — потому они и называются инертными, что в результате «полной комплектности» практически не вступают в химические соединения ни с какими другими веществами; ведь во время химических реакций атомы всех элементов «обменива­ются» друг с другом электронами, стремясь либо дополнить свой внешний слой, либо и вовсе «освободиться» от него. Например, у фтора на внешней оболочке имеется 7 электронов, поэтому фтор очень активен; он постоянно стремится отнять недостающий эле­ктрон у любого другого элемента.

Таким образом, когда два атома сталкиваются и вступают в реакцию, они или соединяются вместе, объединяя свои электро­ны, или же вновь расходятся после перераспределения электро­нов. Именно это объединение или перераспределение электронов и вызывает наблюдаемое изменение свойств веществ. Причем обычно все подобные химические изменения затрагивают только электроны — протоны центрального ядра во всех случаях, кроме одного, надежно защищены. Исключение же составляет как раз атом водорода, ядро которого состоит из одного протона. Если атом водорода потеряет единственный свой электрон (ионизиру­ется), то его протон останется незащищенным. Все же остальные элементы, как правило, теряют атомы лишь с внешних оболочек. Что касается металлов, то они, как правило, имеют на внешней орбите сравнительно малое число электронов: 1, 2 или 3. Естест­венно, для них легче отдать электроны, чем и объясняется их хо­рошая электропроводность.

Получается следующая картина. Различное количество со­единившихся вместе протонов, нейтронов и электронов образу­ют атомы различных элементов. Таких комбинаций может быть огромное количество. Более того, как всем нам известно, различ­ные комбинации атомов образуют различные молекулы — како­во многообразие мира! А ведь это касается только неорганиче­ской химии. В органической же, предполагающей комбинации из молекул, и в химии полимеров, представляющей собой сложней­шие нагромождения атомов в молекулах, — границы и вовсе не­обозримы. И такое богатство существует благодаря лишь трем мельчайшим сгусткам энергии, практически нематериальным ча­стицам, образующим в единственном числе один атом водоро­да — спокойную, вполне уравновешенную структуру! Сего­дня, в самом начале XXI века, все прекрасно знают, к каким ги­гантским разрушениям приводит нарушение столь «ничтожного» единства. Вот вам рождение из ничего во всех смыслах.

На основании всего вышеизложенного можно сделать следу­ющий вывод: для того чтобы превратить, предположим, свинец в золото, необходимо изменить внутреннюю структуру атома свинца, заряд ядра которого, согласно Периодической системе элементов, составляет 82, во внутреннюю структуру атома золо­та, заряд которого равен, соответственно, 79. Если представить это в упрощенной схеме, то от каждого атома свинца нужно от­нять всего лишь по 3 протона, нейтрона и электрона. А сегодня все знают, какие средства и сколько энергии затрачиваются на расщепление только одного атома водорода. Соответственно, трансмутация потребует таких колоссальных затрат, что получе­ние золота не будет иметь никакого практического смысла. Хи­мическим же путем, как известно на сегодняшний день, можно менять лишь внешний электронный слой, в результате которо­го получаются изотопы исходного металла, а вовсе не другой металл. Это не представляет большой проблемы — но точно так же не представляет и большой ценности¹.

В результате получается, что адепты алхимии — если они действительно существовали — нашли некий третий, неизвест­ный сегодня науке путь трансформирования вещества. Но в та­ком случае вопрос остается открытым и по сей день, ибо незна­ние не является аргументом ни pro, ни contra — и вновь нужно обращаться к трактатам алхимиков, пытаясь понять, что именно упускает из виду во всех своих изысканиях современная наука. Следует обратить внимание и на то, что происходит в экспери­ментальной физикохимии сегодня.

За последние десятилетия многие физикохимики сталкива­лись с проблемами разнообразных аномалий, проявляющихся при изучении сверхмалых частиц. До сих пор дело всегда своди­лось к поискам каких-то посторонних причин этих аномалий — и причины, естественно, находились: неувязки списывали на влияние окружения, недостаточную чистоту образцов или непра­вильную трактовку результатов измерений. Все-таки приходит­ся признать, что каждая мелочь имеет значение. Но на самом де­ле собака была зарыта чуть глубже, а именно, в изменениях свойств самого вещества при очень малых объемах образцов.

На возможность этого указывал еще Дмитрий Иванович Менделеев. Его Периодическая таблица придала смысл поня­тию «химический элемент» и более ста лет остается путеводной звездой химиков. Однако... построение своей знаменитой схемы Менделеев начинает с жесткого утверждения: при уменьшении размеров исследуемых образцов невозможно адекватно описать их свойства, поскольку поведение частиц становится неоднознач-

¹ Как мы уже упоминали, американские ученые Шерр, Бейнбридж и Андерсон еще в 1941 году, бомбардируя атомы ртути быстрыми ней­тронами, получили радиоактивное золото. А если атомы ртути бомбар­дировать протонами и другими частицами, то ее можно превратить в пла­тину и таллий. Порядковый номер ртути в таблице Менделеева — 80, а платины — 78; таким образом, они являются наиболее близкими к зо­лоту (79) металлами.

ным. Похоже, что сейчас пришло время создавать новую табли­цу элементов, включающую более сложные и странные объекты, которые можно назвать суператомами. В последнее время иссле­дователи обнаруживают всё больше и больше суператомов, кото­рым дали название кластеров. Кластеры поражают следующим: будучи образованы атомами определенного элемента, они вдруг начинают проявлять свойства отдельных атомов совершенно дру­гих элементов. Более того, химическое поведение суператомов может неожиданно и весьма резко меняться даже при незна­чительных изменениях размеров (например, при добавлении од-ного-единственного атома того же элемента). С точки зрения со­временной физики наиболее важным представляется следующее обстоятельство. Суператомы каким-то чудесным, поистине алхи­мическим, способом переносят в микроскопический мир некие не­понятные пока правила или возможности стабилизации кванто­вых объектов. В результате основным препятствием для развития новейших производственных процессов выступает сегодня «ве­ликий и ужасный» квантовый принцип неопределенности, из-за которого вновь созданные структуры всегда остаются хрупкими и недостаточно стабильными.

Как же, оставаясь в пределах строгой науки, призывающей опираться во всем на неколебимые законы природы, которые да­же сам Бог изменить не властен, понять этот принцип неопреде­ленности? И если здесь не в состоянии помочь умозрительная философия и научный эксперимент, то не настало ли время все­рьез обратиться к третьей составляющей великой науки алхи­мии — к теологии? Вот что писал по этому поводу Юнг: «В ре­лигиозной сфере общеизвестно, что мы не можем понять какую-либо вещь до тех пор, пока не переживем ее внутри себя, потому что внутренний опыт устанавливает связь между псюхе и внеш­ним...соответствующую отношениям между sponsus и sponsa¹» (§15); «Алхимия и астрология непрестанно занимались сохране-

¹ Жених и невеста (лат.) — термины, используемые как в христи­анстве, так и в алхимии.

нием моста к природе, то есть к бессознательной душе. Астроло­гия снова и снова возвращала сознание к познанию Heimarmene¹, то есть зависимости характера и судьбы от определенных момен­тов времени...»(§ 40).

В связи с этим любопытно обратиться и к книге известного современного исследователя алхимии Фулканелли. В книге «Тай­ны соборов» он пишет: «Возьмем простой пример: обычная во­да обозначается в химии как Н₂О. Что это значит? Это значит, что согласно структуре этой формулы мы можем взять два объе­ма водорода, один объем кислорода, смешать их и... ничего не получить. Впрочем, мы можем очень легко получить взрыв. Для того же, чтобы из водорода и кислорода образовалась вода, необходим огонь. То есть через наш сосуд, в который мы собра­ли водород и кислород, нужно пропустить искру. Но что это бу­дет за вода? Пить ее практически нельзя, потому что она будет совершенно безвкусной и... не блестит на солнце. Это совершен­но удивительный факт, имеющий место при изготовлении при­родных веществ в искусственных условиях.

То же самое происходит с соляной кислотой, которая назы­вается в химии НС1. То есть мы можем смешать необходимые объемы хлора и водорода, и у нас тоже ничего не получится. А если мы поставим сосуд с этой смесью на свет, произойдет взрыв. Значит, мы можем получить соляную кислоту только пу­тем невероятно сложных манипуляций, в то время как в природе она существует сама собой. В связи с этим наводит на опреде­ленные размышления вопрос — почему химия никак не отража­ет того, что существует в природе? Например, если взять кусок сахара и расколоть его в темноте — мелькнет голубая искра. Как в молекуле сахара учтена эта голубая искра? Более того, трост­никовый сахар дает голубую искру, а сахар свекловичный — желтую, почти золотую?..»

На основании столь простого рассуждения Фулканелли приво­дит нас к следующему выводу: нельзя изучать живую натуру вне

¹ Неотвратимая судьба (греч.).

ее жизни. А в качестве примера указьвает на открытие феномена старения и усталости металла. Термин «старение» или «усталость» принято упоминать, лишь когда речь идет о каком-то живом объ­екте, тем не менее наука обратила внимание на то, что металлы и вообще ведут себя очень странно в самых разных условиях. На­пример, растягивая стальной брусок, никто и никогда не может пред­угадать, где именно и как он разломится. Заходит речь даже о том, что некоторые металлы испытывают своего рода страх. Бо­лее того, о состоянии страха можно говорить в связи с минералами и металлами точно так же, как и с растениями. Все они боятся ка­кого-либо человека или какой-то нагрузки, в результате чего порой ведут себя весьма странно. И тогда Фулканелли делает следующий вполне естественный вывод: нет оснований считать камни и метал­лы мертвыми существами, надо признать их существами живыми. А если металл — существо живое, значит, можно говорить и о его жизни, размножении, старении и прочих процессах, свойственных органическому миру. Следовательно, у металлов есть мать и отец, а также существует первоматерия металла и существует так назы­ваемая металлическая сперма...

Но все это было известно алхимикам уже много веков на­зад; ведь очень многие алхимические трактаты начинаются именно такого рода вопросами. Получается, что душу живого металла можно почувствовать, только соответствующим обра­зом проживая его состояния в своей собственной душе. И, пре­вращая менее благородный металл своей души — свинец — в более благородный — золото, тем самым возвышать и насто­ящий свинец! ¹ Все вышесказанное имеет прямое отношение

¹ Казалось бы, деление металлов на благородные и неблагородные — простая условность. Однако здесь далеко не все так просто. И дело даже не в том, что на золото, например, многие века опиралось и по сей день опирается все мировое денежное обращение. Дело в том, что из более чем восьмидесяти металлов, известных на сегодняшний день, такие металлы, как золото, серебро, платина, иридий, осмий, палладий, родий, рутений, имеют некоторые очень важные качества, благодаря наличию которых эпи­тет «благородные», скорее всего, никогда их не покинет. Перечислим эти немногие, но важные качества. Все металлы, особенно в расплавленном состоянии, окисляются; благородные — нет. Все металлы растворяются в едких щелочах и кислотах; благородные — нет. Поэтому приписываемое Джабиру открытие царской водки, растворяющей золото, считается вели­чайшим достижением алхимиков. А вот, например, иридий и родий не берет даже царская водка — смесь концентрированных кислот: азотной HNO₃ (одна часть) и соляной НСl (три части). Кроме того, золото встречается на­много реже, чем большинство обыкновенных металлов, оно имеет изящный вид, позволяющий изготавливать из него драгоценные вещи. И наконец, в каком-то смысле оно действительно подобно солнцу, несущему жизнь все­му живому на нашей планете. Поэтому ничего удивительного нет в том, что древние герметисты посчитали золото самым совершенным из всех металлов. Тем более что из всех металлов им были известны вплоть до XVIII в. лишь семь. Классическое их описание, с точки зрения средневековой алхимии, можно найти в третьей главе трактата Фомы Аквинского «О камне филосо­фов», приведенного нами в третьей части этой книги.

к той третьей составляющей алхимической науки, за которую она всегда и была гонима. Назвав отношение людей к окружа­ющему миру как к живому существу мистицизмом, современ­ные ученые свели алхимию к шарлатанству. Да, третья сторо­на одной медали вещь и на самом деле весьма проблематичная.

Итак, получается, что основной задачей алхимии является преобразование неблагородной материи в благородную — на всех уровнях бытия. При этом сама алхимия руководствуется в своей деятельности гораздо более строгими принципами, чем любая точная из существующих на сегодняшний день наук, включая в свой научный арсенал три аспекта человеческой дея­тельности: умозрительные размышления (философию), научный эксперимент и... служение Богу!

Действительно, наиболее видные из европейских алхимиков Средневековья были даже не просто глубоко верующими людь­ми, но настоящими монахами. Альберт Великий и Фома Аквин-ский — доминиканцами, Роджер Бэкон — францисканцем, Ва­силий Валентин — бенедиктинцем. Французский монах Рай­монд Луллий даже отправился под конец жизни проповедовать Евангелие (сначала в Алжир, затем в Тунис). В связи с этим чрезвычайно интересен и некий мало известный ныне факт рос­сийской истории. Русские монахи-старообрядцы в конце XVII ве­ка перевели на русский язык один из основных трудов Раймонда Луллия «Ars Magna» и почитали этого известного европейского алхимика как своего духовного учителя.

Русские монахи уже тогда почувствовали, что в системе Лул­лия нет ничего, что было бы не от Бога; атрибуты Божественного присущи в различной степени всему его творению. Особое значе­ние Луллий придавал каббалистике, которая органично входила в его систему и которую он понимал как «книгу живой природы», «мистическую геометрию» Божьего мира, как «естество... всех ве­щей соборнейшее» — святое, соборное единство божественного творения, которое в своей сокровенной сути совершенно и может быть уподоблено атрибутам Бога. Именно эти стороны учения Луллия и привлекли в XVII веке русских мыслителей, стремив­шихся очистить Христову веру от мирской суеты. Петербургские архивисты В. П. Зубов и А. X. Горфункель установили, что пе­реводы Луллия в XVШ веке читали крестьяне-старообрядцы, фа­бричные люди и купцы в Москве, Петербурге, Воронеже, Кур­ске, на Соловках... Вряд ли это делалось открыто; старообрядцев уже не сжигали в срубах, но отношение к любой «ереси» было на­стороженное. Старообрядцы поморского согласия («беспопов­цы») в Выгореции стремились возродить чистоту первохр