Чего хочет Пекин

Цели Пекина в отношении России и постсоветского пространства определяются его взглядами на мир и свое место в нем. Никакой всеобъемлющей стратегии у Китая нет, а есть только ряд по сути несвязанных между собой приоритетов.

Укрепление внутриполитической стабильности – это самый важный приоритет региональной политики. Его можно сжато выразить как «борьба против трех зол». Это означает усиление власти Коммунистической партии в Синьцзяне, противодействие уйгурскому сепаратизму и исламскому радикализму. С этой целью Пекин осуществляет стратегию, которая представляет собой триединую задачу.

Первое – это внутренние всеобъемлющие меры для подавления уйгурского национализма, изменение демографического состава в Синьцзяне за счет внутренней миграции народности хань и улучшения уровня жизни местного населения. Второе направление – двусторонние отношения. Пекин старается убедить центральноазиатские режимы принять крутые меры против уйгурских меньшинств на своих территориях. И третье направление касается многосторонних отношений: уйгурский сепаратизм объединяется китайским руководством с другими разновидностями радикализма под общей вывеской «международный терроризм». В этом смысле Пекин использует тот же метод, что и Москва в отношении Чечни: интернационализация проблемы позволяет оправдать самые жесткие меры борьбы с ней.

Укрепление безопасности в регионе также рассматривается через призму внутриполитических задач. Ее важность проистекает, во-первых, из понимания того, что если удастся перекрыть кислород радикальному исламу и сепаратистским движениям, это укрепит внутреннюю стабильность Китая. Руководствуясь идеей «приятного соседства», Пекин усиленно обхаживает центральноазиатских лидеров – как на двустороннем уровне, так и на многосторонних форумах, таких, как Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Однако китайцы шире смотрят на региональную безопасность – как на возможность нейтрализации всех внешних угроз. Подобное мышление позволило облегчить окончательное утверждение бывшей советско-китайской границы, простирающейся от Центральной Азии до российского Дальнего Востока. Приверженность Китая идее безопасного тыла мотивируется очевидными соображениями государственной безопасности, а также прагматическим доводом, что это позволит Китаю сосредоточиться на экономической модернизации.

Защита национального суверенитета также осуществляется по двум мотивам. Во-первых, Пекин хочет заручиться поддержкой своих «ключевых интересов» – тайваньской политики «одного Китая», кампании по лишению легитимности далай-ламы и вопроса автономии/независимости Тибета, а также притязаний на суверенитет над Южно-Китайским морем. Во-вторых, китайцам не терпится в целом закрепить в международной политике принцип первичности или примата национального государства. Болезненные воспоминания о «столетии унижения» (1842–1949 гг.), когда Китай был последовательно оккупирован несколькими иностранными державами, привели к тому, что принцип «невмешательства» стал краеугольным камнем китайской внешней политики. Хотя Пекин был расстроен тем, что Москва признала независимость Абхазии и Южной Осетии, он считает Россию и центральноазиатские режимы своими единомышленниками в этой области. В частности, он видит общность интересов с этими странами в деле отпора Западу, который критикует нарушение политических и гражданских прав во всех этих государствах.

Приобретение ресурсов – ключ к успеху китайской модернизации. Имея скудные запасы природных ресурсов, Китай ищет надежный доступ к энергоносителям, драгоценным металлам, питьевой воде, древесине и другому ценному сырью. Несмотря на это, зависимость Китая от полезных ископаемых России и Центральной Азии часто преувеличивается.

Китайско-российское энергетическое сотрудничество омрачается постоянными пробуксовками и серьезными разногласиями по поводу ценообразования, а также договоренностей о поставках и трубопроводах. Запоздалый прогресс в деле строительства нефтепровода из Восточной Сибири к Тихому океану и заключение в 2009 г. 20-летнего соглашения «нефть в обмен на кредит» вселяют надежду на перспективу, но вопросы остаются. Насколько надежным партнером будет Россия, учитывая улучшение ее отношений с Западом? Не нарушит ли Москва своих обязательств, как она это сделала в отношении предыдущего соглашения «нефть в обмен на кредит», подписанного в 2004 г.? Еще более сомнительны перспективы в области газового сотрудничества, которое остается гипотетическим.

С учетом этих неясностей Китай все чаще обращает взоры к Центральной Азии. 30-летнее соглашение о газовых поставках с Туркменистаном и строительство нефтепровода по маршруту Атасу–Алашанкоу из Казахстана в Западный Китай согласуются со стратегией снижения зависимости от России. Но даже при этом Центральная Азия остается второстепенным источником поставок в общей энергетической политике Китая, который делает главную ставку на страны Персидского залива и Африки.

Проецирование силы. Больше всего непонимания возникает именно в отношении этой цели Пекина. Китайцев мало волнует традиционное проецирование силы, свойственное великим державам, или абстрактные понятия, такие, как «новый Шелковый путь» через Евразию. Их цель – упростить доставку материальных благ, будь то облегчение доступа к энергетическим ресурсам, более надежная обстановка в регионе или открытие новых рынков для экспорта китайских промышленных товаров.

В отличие от России с ее глобальными устремлениями и преимущественно региональными возможностями, КНР сохраняет региональный менталитет, несмотря на все более глобальное влияние. Налицо значительное расхождение между тем, что мог бы сделать Китай, и тем, что он хочет делать. Хотя энергетические соглашения, заключенные с Туркменистаном и Казахстаном, способны со временем принести стратегические дивиденды, Пекин придерживается строго делового подхода к переговорам.

Стратегические интересы Китая в Центральной Азии имеют в основном профилактический характер. Пекин хочет положить конец воинственному исламу, но не приемлет доминирования Америки, а также возвращения России в качестве ведущей державы в этом регионе. Китай мечтает о ровном игровом поле и о том, чтобы великие державы отказались от гегемонистских амбиций, а вместо этого стремились к достижению компромисса, который устроит всех.

Точно так же Пекин не заинтересован в распространении так называемой китайской модели развития во всем мире; он начисто лишен «сознания величия своей миссии» в отношении остального мира, которое так свойственно американцам. Однако Китай не желает допустить распространения западных ценностей в соседних государствах. «Цветные» революции в Грузии, на Украине и в Киргизии в глазах Пекина олицетворяют зловещие последствия нормативного влияния Запада: они дестабилизируют Евразию, подают дурной пример мятежникам и оппозиционерам в самом Китае.

Китайцы понимают, что их сравнительное преимущество заключается в более мягких формах силы, таких как торговля, инвестиции и помощь. Несмотря на модернизацию Народно-освободительной армии, способность КНР проецировать военную мощь за пределы своих границ остается крайне ограниченной. Экономическое влияние гораздо более эффективно и менее рискованно, и именно его Пекин пытается использовать для проникновения на постсоветское пространство.

Построение гармоничного мира – это задача, которая прочно ассоциируется с председателем КНР Ху Цзиньтао. Однако впервые данный принцип был сформулирован в 1978 г. Дэн Сяопином с его знаменитым лозунгом «реформа и открытость», а затем подхвачен Цзян Цзэминем, который в 2002 г. провозгласил двадцатилетие «стратегических возможностей». Логика очевидна: для проведения модернизации Китаю нужна стабильная и благоприятная обстановка в мире. Это улучшит доступ к жизненно важным природным ресурсам, технологиям и мировым рынкам, уменьшит внешнее противодействие усилению КНР и отобьет у недругов желание использовать ее слабости. В «гармоничном мире» и великие державы, и небольшие государства увидят преимущества от сотрудничества с Поднебесной.

Стабильные отношения с Москвой – неотъемлемая часть подобного подхода. Хотя у китайцев имеется достаточно поводов для критики в адрес России, они понимают, что значительное улучшение отношений с северным соседом в последние два десятилетия приносило существенные военно-политические выгоды. В то же время Пекин не желает, чтобы китайско-российское примирение испортило гораздо более важные отношения с США. Гармоничный мир означает, что у Китая должно быть как можно меньше врагов, и Америка ни в коем случае не должна оказаться в их числе.

Влияние на международную политику. Пекин хочет, чтобы его голос был лучше слышен на мировой арене, и, соответственно, он призывает к созданию «многополярного мира», новой финансовой архитектуры и требует более заметного представительства в МВФ и Всемирном банке. Он также разрабатывает совместный план действий с Москвой по некоторым вопросам, где их позиции совпадают. Это прежде всего противодействие жестким санкциям против Ирана и реформе Совета Безопасности ООН, а также совместный отпор Западу, критикующему Китай и Россию за нарушение прав человека.

Но, как уже отмечалось ранее, Пекин избегает чрезмерного сближения с великими державами, позиционируя себя «добродетельным гражданином мира», все более активно участвующим в решении региональных и мировых проблем. Участие Китая в миротворческих усилиях ООН, операциях против пиратов и дискуссиях «Большой двадцатки» совместимо с таким подходом, равно как и китайская дипломатия в отношении развивающихся стран, особенно в Африке, где Пекин раздает кредиты на льготных условиях и оказывает помощь в обмен на прямой доступ к природным ресурсам. В контексте постсоветского пространства подобная тактика КНР проявляется в таких организациях, как ШОС, где Пекин представляет свои интересы и приоритеты как совместимые с благом всего региона.

Минимум обязательств. Большую часть эпохи, начавшейся после окончания холодной войны, китайские лидеры следуют совету Дэн Сяопина: «Спокойно наблюдайте, отстаивайте наши интересы, спокойно справляйтесь с текущими делами, скрывайте наши возможности и ждите благоприятного момента». Они надеются на то, что Китай будет играть более заметную роль в системе международных отношений, но не хотят дорого за это платить. Соответственно они принижают возможности Китая и избегают ослабляющих страну конфликтов.

Боязнь брать на себя обязательства была наглядно проиллюстрирована отношением Пекина к недавним событиям в Киргизии. Несмотря на существенные экономические интересы КНР в этой стране, которым был нанесен значительный ущерб, китайцы, по сути, ничего не сделали. Эта пассивность показала, что влияние Пекина весьма условно, а идеология невмешательства в дела других стран связывает китайских политиков по рукам и ногам. Но в большей мере она отражает убежденность, что в случае вмешательства Китай ничего не приобретет, но многое потеряет. Политику Пекина можно назвать «условным регионализмом» – участие в делах региона на условии минимальной ответственности.

Подобная обусловленность просматривается и на международном уровне, где мнимое единомыслие с Россией скорее фигура речи, нежели реальный факт. Китайское руководство твердит о многополярном мире, но его внешняя политика остается преимущественно американоцентричной. Китайские лидеры говорят о необходимости снижения всеобщей зависимости от доллара, и вместе с тем своекорыстные экономические интересы заставляют их вкладывать миллиарды в американские казначейские облигации. Китай участвует в саммитах БРИК, но ничего не делает для того, чтобы наполнить их конкретным содержанием. По сути дела, внешняя политика Пекина носит двойственный характер: ее фасад разукрашен всевозможными грандиозными принципами и лозунгами, тогда как содержание сводится к прагматичному отстаиванию узких национальных интересов.