О философии и философах

Как творог из горшка нельзя вытащить крючком, так и человека слабого и безвольного нельзя наставить на путь истинный правилами философии.

Человеческая душа – это сосуд, наполненный водой; мнения и понятия – это свет, озаряющий воду в этом сосуде. Когда вода в сосуде неспокойна, кажется, что и свет в нём колеблется, но это лишь обман зрения. Точно так же и человек, когда он неспокоен или волнуется, добродетели и достоинства его не приходят в замешательство или смятение; лишь чувства его приводятся в движение; пусть они утихомирятся – и всё будет спокойно.

Философия начинается с того, что мы узнаём свою слабость и собственное невежество в отношении наших первейших и необходимых обязанностей.

Философ – кто он такой? Это человек, который, если только ты пожелаешь его слушать, куда вернее сделает тебя свободным, чем все краснобаи.

Когда ворона каркает, ты по своему суеверию воображаешь, что это Бог предупреждает тебя о чём-то, а не ворона. Именно так поступай, когда тебя о чём-то предупреждает мудрец: считай, что это не он, а Бог тебя предупреждает.

Если ты окажешься в состоянии оценить великие взгляды истинного философа и глубину его познаний, ты убедишься в его ясновидении. Сам Аргус, при всём его многоглазии, по сравнению с ним представится тебе слепцом.³⁶

Философ похож на врача. Ведь к врачу ты идёшь не за удовольствием, но чтобы почувствовать боль, дающую исцеление. Так, один идёт к нему с вывихнутым плечом, другой с нарывом, кто-то пришёл к нему с язвой, а кто-то и с раной в голове. Скажи: чем могло бы помочь им удовольствие?

По поводу всякого дела прежде, чем взяться за него, посмотри толком, что ему предшествовало и что за ним последует, и только после берись за него. Если не будешь следовать этому правилу, то поначалу дела твои, может быть, и будут доставлять тебе радость, потому что ты не принял во внимание последствия, но в конце концов у тебя неизбежно возникнет причина для стыда и ты оконфузишься.

Любое своё дело или предприятие начинай с такой молитвы: «Веди меня, великий Боже, к тому, к чему предназначило меня Твоё провидение! Всем сердцем и с радостью я последую по этому пути. Ведь зачем, Господи, мне противиться Твоим приказам? Сделай я это, я мало того что оказался бы злодеем и нечестивцем, так мне и всё равно пришлось бы выполнять Твои приказы, но только не по собственной воле».

Человек добра, истинный мудрец, всегда помня, кто он, откуда он и Кто создатель его, неизменно остаётся на вверенном ему месте и стремится лишь к тому, чтобы выказать должное повиновение Богу, говоря Ему: «Тебе угодно, чтобы я ещё какое-то время побыл здесь? Я остаюсь. Тебе угодно, чтобы я отсюда ушёл? Я отсюда уйду. Ведь поскольку я здесь только ради Тебя, я и уйду отсюда только ради Тебя, и перед глазами у меня постоянно лишь Твои повеления и заветы».

Как поступают благоразумные путешественники, когда узнают, что на дорогах, по которым им предстоит следовать, полно воров и разбойников? Они избегают отправляться в путь в одиночестве, но дожидаются возможности примкнуть к свите какого-нибудь посланника, квестора или проконсула. С этой предосторожностью они благополучно и завершают своё путешествие. Мудрец в мире сем поступает так же. На каждом шагу здесь полно разбоя, безобразия, нищеты и всяческих бедствий. Как может он совершить странствие по жизни в одиночку и не погибнуть? Но кого же ему дожидаться в попутчики, к кому присоединиться? К сановнику, к консулу, к претору? Но это злейшие враги, которых ему следует сторониться всего более. Он дожидается попутчика надёжного, верного, которого нельзя застать врасплох. И этот попутчик для него не кто иной, как Бог. Стало быть, он присоединяется к Нему, движется вместе с Ним и благополучно минует все превратности этой жизни.

Как, идя по дороге, ты избегаешь наступить на гвоздь или вывихнуть ногу, точно так же, идя по жизни, избегай поранить свой рассудок или душу. Если всякое дело в жизни мы будем делать, соблюдая это правило, то успех нам будет обеспечен.

Я изучаю людей, то, что они говорят, то, что они делают, не за тем, чтобы осуждать их или над ними смеяться, но чтобы применять эти наблюдения к самому себе, говоря: «Не совершаю ли и я тех же ошибок? Когда перестану? Когда исправлюсь? Ещё не так давно я вёл себя так же, как эти люди. Больше я так не грешу, хвала Богу за это!»

Обвинять в своих несчастьях только себя присуще человеку умному; обвинять в них других свойственно лишь невежде; и только настоящему мудрецу нет надобности обвинять в них ни себя, ни кого-то ещё.

Ты хочешь стать философом? Тогда готовься к тому, что над тобой будут смеяться. Не удивляйся и тому, что люди тебя освищут да ещё скажут: «Скажите, как быстро он стал философом! И откуда у него такая надменность?» Не надменничай, а держись крепко правил, которые ты нашёл самыми лучшими, превосходными и прекрасными. И помни, что если только ты будешь твёрдо их держаться, то даже те, кто поначалу смеялись над тобой, в конце концов станут тобой восхищаться. Если же их насмешки и оскорбления заденут тебя, то ты достоин осмеяния вдвойне.

Если когда-нибудь ты оглядишься по сторонам и у тебя возникнет желание кому-нибудь понравиться, знай, что ты теряешь своё достоинство. Во всём и везде пусть тебе будет довольно быть философом; а если ты хочешь ещё им и выглядеть, то, будучи им, довольствуйся тем, чтобы выглядеть философом в собственных глазах, ибо этого вполне достаточно.

Ни при каких обстоятельствах не объявляй себя философом и не произноси прекрасных правил перед невеждами, но делай то, что эти правила предписывают. Например, на пиру не говори, как следует есть, но ешь, как следует, и помни, что именно так Сократ всегда и во всём осаживал всяческую спесь и роскошь. Молодые люди шли к нему, чтобы попросить его порекомендовать их философам, и он вёл их, куда его просили, без жалоб на то, что его самого таковым не считают.

Помни также, что и Евфрат³⁷ сказал: «Очень хорошо мне было от того, что я так долго скрывал, что я философ, ибо это позволяло мне оставаться в неизвестности и лишь лучше служить богам и самому себе. Помимо того, утешением мне было ещё и то, что поскольку я сражался в одиночестве, то подвергал опасности только самого себя, а не своего ближнего или саму философию вследствие тех ошибок, какие могли у меня выйти. И наконец было у меня и глубокое удовлетворение от того, что меня признали философом по делам моим, а не по наряду».

Пусть наша строгость к себе и наши физические упражнения не будут ни необычными, ни невероятными. Ведь занимайся мы ими для показа и самообольщения, мы оказались бы не философами, а фиглярами и балаганными зазывалами.

Если ты приучил себя к жизни умеренной, а тело своё – к суровым испытаниям, не превозноси себя за это в собственном мнении; и если ты пьёшь одну только воду, не говори на каждом шагу, что ты пьёшь только воду. И если хочешь упражняться в терпении и выносливости для себя, а не для других, то просто, когда тебя мучит нестерпимая жажда, возьми глоток воды в рот, тут же выплюни её и никому об этом не говори.

Когда собираешься что бы то ни было сделать, представь в уме прежде, каково то действие, к которому ты подступаешься. Если ты идёшь купаться, представь себе, что обычно происходит в купальнях: что там люди брызгаются водой, толкаются, сквернословят, что там воруют и всякое прочее; и тогда ты пойдёшь туда с большей уверенностью в том, что тебе делать, как себя вести; особенно, если скажешь себе при этом: «Я хочу искупаться, но я хочу также сохранить свою свободу и независимость – подлинное достояние моей природы». И так по поводу всего, что с тобой случается и выпадает на твою долю. Ведь благодаря этому, если что-то и помешает тебе искупаться, ты всегда в утешение можешь сказать себе: «Ведь я хотел не только искупаться, но и сохранить свою свободу и независимость. А это, искупайся я, мне бы не удалось».

Нет никакой необходимости часто ходить в театры, на общественные развлечения и спортивные состязания; и если иногда тебе всё же приходиться оказаться там, не «болей» ни за одну команду, но сосредоточь все свои симпатии и помысли на самом себе. Иными словами, будь доволен тем, что произойдёт, и пусть с тебя хватит того, что победа достанется победителю. Это единственный способ избежать волнения и досады. Воздержись также от криков, громкого смеха и резких телодвижений. И когда уйдёшь оттуда, не говори долго о том, что ты видел, ибо это не имеет никакого отношения к улучшению твоего нрава, к тому, чтобы сделать тебя порядочным человеком. Эти долгие беседы свидетельствовали бы лишь о том, что ты бесконечно далёк от столь важных материй и что, кроме глупостей, которые ты только что видел, тебя ничто более не интересует.

Сам не ходи ни на концерты, ни на выступления сомнительных певцов и артистов, и пусть тебя будет нелегко туда затянуть. Буде же окажешься там, сохраняй достоинство и степенность и мягкость, не отмеченные следами печали или скуки.

Вот верные признаки того, что человек успешно продвигается в постижении мудрости: он никого не порицает; он никого не хвалит; ни на кого не жалуется; никого не обвиняет; не говорит о себе, как если бы он заслуживал внимания других или знал что-то бесконечно для них важное. Стоит возникнуть помехе или препятствию его желаниям, он пеняет за это лишь самому себе. Хвалит его кто-то, он в душе смеётся над хвалителем своим; осуждает его кто-то, он и не думает оправдываться; но, подобно больному, дела которого едва начали идти на поправку, он ощупывает себя и проявляет осторожность из опасения нарушить или расстроить что-то в своём начавшемся выздоровлении, пока здоровье его полностью не восстановится. Он отказался от желаний всякого рода и не испытывает ничего, кроме отвращения, к вещам, природа которых не находится в нашей власти; во всём он проявляет неспешность и умеренность. Если его принимают за невежду или простака, его это нисколько не заботит. Словом, он всегда настороже по отношению к самому себе, словно к человеку, который постоянно устраивает ему ловушки и строит всяческие козни, который ему самый опасный враг.

Кто-то с утра пораньше ложится в ванну; ни в коем случае не говори, что плохо купаться так рано, а скажи, что он купается раньше времени. Кто-то пьёт много вина; не говори, что вино пить вредно, но скажи, что он пьёт много; ведь пока ты не знаешь толком, что движет им, откуда ты можешь знать, что он поступает дурно? Ведь всякий раз оказывается, что, высказывая суждения такого рода, ты имеешь перед глазами одно, а говоришь совсем о другом.

Если случится, что речь зайдёт о каком-то важном вопросе перед невеждами, то храни молчание, ибо велика опасность в том, чтобы убеждать других в вещах, которые ты сам ещё толком не переварил. Правда, если при этом кто-то упрекнёт тебя, что ты, дескать, ничего не знаешь, а тебя это нисколько не заденет, то знай, что с этой минуты ты начал становиться философом. В общем же помни, что овцы не показывают своим пастухам, сколько оне съели, но просто, переварив корм с пастбища, дают шерсть и молоко; так и ты, не декламируй невеждам прекрасные правила, но, должным образом переварив их, покажи их в своих делах и поступках.

Помни, что наряду с искусством хорошо говорить, есть ещё искусство хорошо слушать.

Не задумывались, почему это невежды всегда сильнее вас в искусстве спора и в конце концов заставляют вас замолчать? Да потому, что они сильнее убеждены в истинности своих ложных принципов, а вы в истинности ваших – весьма слабо. Эти принципы у вас только на губах, а не идут от сердца; поэтому они немощны и мертвы; отсюда их слабость, отсюда неубедительность. Ваши слова всего лишь выставляют на осмеяние толпы убогую добродетель, о которой вы взялись разглагольствовать. Поэтому ваши доводы и тают как воск на солнце. Держитесь же подальше от солнца, пока ваши идеи и мнения сделаны из воска!

Человек, умеющий играть на лире, ст о ит ему взять её в руки, тут же замечает, какие струны расстроены и звучат фальшиво и без труда настраивает их. Чтобы жить без вреда для себя среди людей, мудрец должен знать искусство обращаться с ними, как музыкант со струнами своей лиры: сразу замечать, какие фальшивят, должным образом настраивать их и приводить к гармонии. Этим искусством и обладал в полной мере Сократ.

Нас губит то, что, едва отведав философию на вкус, мы уже строим из себя мудрецов и хотим быть полезны прежде всего другим: нам охота изменить мир. Нет, дружок, сначала измени себя самого, а потом покажи людям, каков он – человек, сформированный философией. Ешь ли с ними, гуляешь ли, наставляй их собственным примером. Уступай им, предпочитай их себе, терпи их всех. Так ты действительно будешь нужен миру.

Если ты докажешь злому человеку, что он делает то, что не хочет, и не делает того, что хочет, ты исправишь его. Но если ты не берёшь на себя труд доказать ему это, то и не жалуйся на него, а жалуйся на себя.

Хочешь быть подлинным философом? Тогда позаботься о том, чтобы все твои желания подстраивались под то, что происходит – так, чтобы ты всегда был доволен и тем, что происходит, и тем, что не происходит. Отсюда у тебя окажется то великое преимущество, что ты всегда будешь добиваться желаемого и что с тобой никогда не произойдёт того, что тебе нежелательно. Таким-то образом ты проживёшь свою жизнь среди людей без печали и забот и превосходно исполнишь свой долг как отец, сын, брат, гражданин, муж, сосед, компаньон, начальник и подданный.

Нет такой науки, такого искусства, которое не презирало бы невежество и самих невежд. Так неужели же философии быть единственным искусством, которое станет принимать невежд в расчёт и которое позволит свести себя на нет их упрёками и вздорными суждениями?

Зачем же спорить с людьми, не признающими самых очевидных истин? Ведь это не люди, а камни.

Врач приходит к больному и, осмотрев того, говорит ему: «У тебя горячка, ничего сегодня не ешь и пей одну только воду». Больной верит ему на слово, благодарит и платит ему деньги. Философ, выслушав невежду, говорит ему: «У тебя нелепые желания, недостойные и рабские страхи, и впридачу ко всему у тебя ошибочные мнения». Невежда приходит в негодование и заявляет, что его оскорбляют. Чем вызвана такая разница? Тем, что больной чувствует свою болезнь, а невежда нет.

Если хочешь продвинуться в постижении мудрости, не отказывайся признать, что всё внешнее исполнено глупости и вздора.

Не стремись казаться учёным в глазах других, и если кто-то всё же примет тебя за такового, будь бдителен и следи за собой. Ибо ведай, что нелегко твоей воле соответствовать и собственной природе и вещам внешним; более того, если ты свяжешь себя с последними, тебе неизбежно придётся пренебречь первою.

Состояние души невежды и особенность его нрава в том, что он никогда не ждёт своего блага и своей беды от самого себя, но всегда от других. Состояние души философа и главная черта его нрава в том, что своего блага и беды он ждёт только от самого себя.

«Откуда у этого коротышки-философа такая гордость? Что это он так важничает, так пренебрежительно на нас смотрит?» Э, дружок, погоди! Я стану ещё горделивее, вот только ещё более утвержусь в принципах, которые узнал и призна ю единственно правильными. Пока что я ещё боюсь своей слабости, а как укреплюсь и исполнюсь уверенности, так ты узришь гордость иного рода. Статуя пока не закончена; боги не придали ей завершённости. Вот когда она будет закончена, тогда и смотри. Только не думай, будто моя гордость имеет какое-то отношение к гордыне. Эта гордость будет уверенностью и доверием к истине. Или ты воображаешь, будто гордость и строгость взора, какими отмечена эта статуя Зевса, вызваны гордыней? Нет. Её производят твёрдость, прочность, постоянство. Таким, именно, и должен быть Бог, говорящий тебе: «Всё, что Я утвердил словом Своим, не вводит в обман, несокрушимо, и неизменно происходит в своё время». Я буду стремиться подражать столь высокому образцу. Ты увидишь, что я храню верность, что помыслы мои чисты и что я исполнен храбрости и недоступен смятению и страстям, которые, как известно, причина самых ужасных несчастий. «А увижу я тебя также бессмертным и свободным от старости и болезни?» Нет, но ты увидишь, что я умею умереть и умею быть старым и больным. Ты увидишь силу духа, которую сообщает философия, увидишь твёрдую выдержку и невозмутимость. «Что это ещё за выдержка?» Отсутствие неудовлетворённых желаний; знание подлинных опасностей, предупреждающее всяческие беды; уравновешенные движение и благопристойные жесты; замыслы, подкреплённые зрелым размышлением; а также согласие, которое никогда не сопровождается раскаянием.

Не такое уж это заурядное дело – исполнение обязанностей, налагаемых званием человека. Человек – это смертное существо, наделённое разумом и только разумом отличающееся от животных. Всякий раз, стало быть, как оно отходит от разума, как оно действует без разума, человек погибает в нём и показывается животное.

Как похожи мы на тех, кто сделал большие запасы съестного, а сами остаются худыми и измождёнными и терпят мучения голода, потому что этими запасами не пользуются. У нас есть прекрасные правила, прекрасные изречения, но только для того, чтобы произносить их вслух и говорить о них, а не претворять их на деле. Наши дела и поступки на каждом шагу опровергают наши слова. Мы ещё не стали людьми, а хотим уже играть роль философов – ноша нам непосильная. Это всё равно, как если бы человек, неспособный поднять кирпич, взялся нести камень Аякса.

Первая и самая важная часть философии – та, что касается исполнения правила: не лги. Вторая – та, что даёт доказательства, почему нельзя лгать. И третья – та, что объясняет истинность этих доказательств, т.е. объясняет, что является доказательством, следствием, противопоставлением, истинностью, ложностью и уверенностью. Эта третья часть служит подпорой второй части, вторая – первой, а первая – самая важная из всех, на ней-то и нужно остановиться и сосредоточить все свои усилия. Мы же нарушаем этот порядок, целиком останавливаемся на третьей части (все наши труды, все интересы сосредоточены на этой третьей части – на объяснениях истинности доказательств) и совершенно пренебрегаем первой частью, которая есть применение и использование. Так и происходит, что мы лжём, но зато также всегда готовы обстоятельно доказать, что не следует лгать.

Мы пишем прекрасные правила и изречения, но так ли уж мы проникнуты их духом и точно ли применяем их на деле? О лакедемонянах некогда говорили, что «они львы – дома, и обезьяны – в Эфесе». Не приложимо ли это присловье и к нам, философам? Мы – львы перед внимающими нам слушателями и обезьяны в повседневной жизни.

Почему это ты называешь себя стоиком? Присвой себе имя, более соответствующее твоим делам и поступкам, и не прикрывайся тем, что тебе и не подходит и что ты только бесчестишь своими притязаниями. Множество народа сотрясает воздух декламацией правил стоиков, вот только ни одного стоика не видать. Покажи же мне стоика, я буду рад увидеть хотя бы одного. Ведь стоик – это человек, который, будучи больным, считает себя всё же счастливым; который, подвергаясь опасности, всё равно считает себя счастливым; который, умирая, попрежнему считает себя счастливым; который, будучи презираем и оклеветан, всё так же считает себя счастливым. Вот совершенный и законченный стоик. Если ты не можешь показать мне такого стоика, то покажи хотя бы начинающего. И не воображай, будто я при всей моей старости, мог когда-то насладиться столь великолепным зрелищем – не довелось. Покажи мне человека, пожелавшего следовать воле богов и признавшего её своей; человека, который никогда не жалуется ни на богов, ни на людей; желания которого всегда исполняются; который ничем не обижается; у которого нет ни зависти, ни гнева; который, будучи в этом тленном теле, тайно общается с богами и который желает скинуть с себя человеческие покровы, дабы стать богом.

В жизни сей не следует легко поддаваться панике, поднимать тревогу по пустякам. Мы отправили человека узнать, что происходит. Но мы плохо выбрали лазутчика, ибо он оказался трусом, который боится собственной тени и при малейшем шуме возвращается к нам перепуганный. «Смерть, изгнание, клевета и нищета – вот что приближается к нам!» – «Говори не за нас, приятель, а за себя». Мы совершили глупость, решив, что этот человек в состоянии доставить нам верные сведения. «Диоген, который ходил в дозор прежде тебя, голубчик, дал нам совершенно другой отчёт. Он нам сказал, что смерть не есть зло, если она не постыдна; что клевета – всего лишь шум, поднятый глупцами. А что сказал он нам о труде, о боли, о нищете? Он сказал, что это только упражнение, которое предпочтительнее хождения в хитоне, окаймлённом пурпуром. Словом, он сказал нам: «Всё спокойно, врагов не видать. Убедиться в этом вам нетрудно. Взгляните на меня: я не избит, не ранен и в бегство не обращался». Вот каких осведомителей следует посылать в дозор.

Один из моих учеников, питавший некоторую слабость к философии киников, однажды спросил меня, каким следует быть философу, придерживающемуся взглядов этой школы, и что ему следует делать, дабы добиться на этом пути успеха. «Друг мой, – ответил я ему, – об этом я могу сказать тебе только одно: всякий человек, который возьмётся за столь великое и трудное дело, не будучи призван к нему богами, окажется таким же безумцем, как тот, кто вздумал бы зайти в чужой дворец и объявить себя там хозяином. Это был бы Терсит, строящий из себя Агамемнона».³⁸ – «Но я вполне готов удовольствоваться рубищем, ходить в заштопанном плаще, спать на земле, взять палку и суму и клясть всех на чём свет стоит!» – О, милый мой, если таковы твои понятия об этой философии, то ты о ней ничего и не знаешь. Философу-кинику украшением служит стыдливость, ему нет нужды прятаться от людей, ибо он никогда не делает ничего непристойного. Это человек, отправленный богами в назидание всем остальным людям, который своим примером доказывает нам, что даже нагой, нищий, в качестве крыши над головой имеющий небо, а в качестве постели – землю человек может быть вполне счастлив. К людям порочным, сколь бы ни было велико их могущество, он обращается как к рабам. Это человек, которого бьют и оскорбляют и который любит и благословляет бьющих и оскорбляющих его; человек, который всех людей считает своими детьми; который вышел в дозор ради них; который как отец, как брат и даже как посланный богов с любовью и нежностью предупреждает их о грозящей опасности. Наконец, это человек, общаться с которым, несмотря на его низкое происхождение, цари и князья почитают за честь. Такими именно были отношения Диогена и Александра Македонского.³⁹

Когда кто-то хвалится, будто хорошо понимает написанное Хрисиппом⁴⁰ и в состоянии объяснить это другим, скажи самому себе: «Не пиши Хрисипп так путанно и невнятно, этому человеку нечем было бы хвалиться». Но сам-то я чего хочу? Знать законы природы и им следовать. Поэтому я ищу, кто лучше всех их узнал. Мне сказали, что это Хрисипп. Я беру Хрисиппа, но никак не могу его понять; я ищу, стало быть, того, кто бы мне разъяснил написанное; пока я такого не нашёл, в писаниях этих нет ничего ценного и заслуживающего уважения. Когда я нашёл хорошего толкователя, мне после его объяснений остаётся только воспользоваться его наставлениями, претворив их в дела – и это единственное, что заслуживает уважения. Ведь если я довольствуюсь одними объяснениями этого философа и восхищаюсь только ими, то кто я тогда? Грамматик, а не философ, вся разница в том только, что вместо того, чтоб объяснять Гомера, ⁴¹ я объясняю Хрисиппа. И поэтому, если кто-то мне скажет: «Объясни мне Хрисиппа», то это лишь даст мне повод стыдиться, если свои объяснения я не смогу подкрепить делами, соответствующими этим объяснениям.

Почему о философии люди не судят так же, как судят они о прочих ремёслах? Если какой-нибудь мастеровой плохо сделал свою работу, то недовольны только им, а не ремеслом, которым он занимается. Но стоит ошибиться философу, так никто не скажет: «Это никудышный философ, да и не философ вовсе», но сразу говорят: «Видите, каковы эти философы? От философии один вред». В чём причина такой несправедливости? Она в том, что философия – единственное ремесло, в коем люди всего более преуспели, иначе говоря, причина в том, что страсти не ослепляют людей относительно ремёсел, которые им лестны или приносят пользу, но зато оне ослепляют их касательно всего, что их стесняет, осуждает или служит их исправлению.

Есть люди настолько незрячие, что они и самого Гефеста не признали бы хорошим кузнецом, не будь на нём фартука.⁴² Как глупо, стало быть, жаловаться, если оказываешься непризнан столь ничтожным судьёй, который достойного человека отличает лишь по вывеске! Ведь именно так Сократ оставался в неведении для большинства своих сограждан. Они обращались к нему, чтобы он познакомил их с каким-нибудь философом, и он вёл и знакомил их. Разве он когда-нибудь жаловался, что его самого не считают философом? Нет, у него не было такой вывески, он был счастлив быть философом, а не им казаться. И кто когда был более философом, нежели он? И ты будь таким же, пусть философия покажет себя в твоих делах.

Следует ли считать себя музыкантом, если купил ноты и флейту? Стоит ли считать себя кузнецом, если надел фартук и держишь в руках молот? А вот философом ты себя считаешь, потому что у тебя длинная борода и ты ходишь с палкой, сумой и в заштопанном плаще. Так вот, дружок, платье указывает на ремесло, но лишь мастерство даёт звание, а не платье.

Думаешь ли ты, что я назову тебя трудолюбивым, если ты ночи напролёт проводишь за учёбой, работой, чтением? Нет, конечно же. Я желаю знать, к чему клонится эта учёба и твоя работа. Ведь не назову же я трудолюбивым человека, который всю ночь не смыкает глаз, дабы взирать на свою возлюбленную – я назову его влюблённым. И если ты бодрствуешь ночью ради славы, я назову тебя честолюбивым. Если ради того, чтоб заработать денег, я назову тебя корыстным или жадным. Но если ты не смыкаешь глаз, чтобы культивировать и формировать свой ум, чтобы научиться выполнять должным образом свои обязанности, тогда только я и назову тебя трудолюбивым, ибо разве это не единственный труд, достойный человека?

Ты только что выбранил слуг, на все корки разругался со своими домашними, а потом, придав себе пристойный облик, отправился слушать философа, который рассуждает об обязанностях человека и природе добродетели. Друг мой, все эти прекрасные рассуждения тебе ни к чему: ты не явился слушать их в необходимом настрое, и ты уйдёшь оттуда таким же, каким пришёл.

«Я сочиняю прекрасные диалоги, пишу хорошие книги!» – Фи! покажи лучше, голубчик, что ты укрощаешь свои страсти, умеряешь желания и не отступаешь от истины в своих суждениях. Заверь меня, что не боишься ни тюрьмы, ни изгнания, ни боли, ни бедности, ни смерти. Без этого же, какие бы хорошие книги ты ни писал, можешь быть уверен, что всё ещё остаёшься неучем и круглым невеждой.

Какую жизнь ты ведёшь? Хорошенько выспавшись, ты встаёшь, когда тебе хочется, зеваешь, потягиваешься и идёшь умываться. После этого ты или берёшь в руки какую-то скверную и пустую книгу, чтобы убить время, или сам пишешь разные изящные безделицы, дабы вызвать восхищение читающих зевак. Затем ты выходишь из дому, наносишь визиты, прогуливаешься по улице с друзьями и развлекаешься. Наконец ты возвращаешься к себе, идёшь в купальню, ужинаешь и отправляешься спать. Я не стану разоблачать твои ночные тайны – нетрудно догадаться, в чём оне состоят. При этих эпикурейских и распутных нравах ты говоришь словно Зенон или Сократ. Тебе нужно что-то изменить, друг мой: или нравы, или речи. Того, кто обманом присваивает звание римского гражданина, сурово наказывают. А те, кто обманом присваивает великое звание философа, остаются безнаказанными! Такое недопустимо, ибо противоречит неизменному закону богов, согласно которому наказание всегда должно быть соразмерно тяжести проступка.

При хронических недугах медицина предписывает больным сменить обстановку, перебраться в другое место. Точно так же предписывает поступать и философия при закоренелых привычках, так как место, где эти привычки возникли, может содействовать только их усилению.

Привычка устраняется только привычкою противоположного толка. Ты привык к сладострастию? Умерь его при помощи боли. Тебя одолевает лень? Сокруши её трудом. Ты вспыльчив и заносчив? Терпеливо сноси оскорбления. Тебя влечёт к вину? Пей одну только воду. Поступай так же и со всеми прочими порочными привычками, и ты убедишься, что не зря потратил время. Избегай только снова взяться за старое, будь строг к себе, не вступай в неравный бой, помни: противник твой очень силён, и, побеждав тебя прежде, он вполне может победить тебя и ещё раз.

Весьма небезразлично, с кем ты общаешься. Если ты часто находишься в обществе человека порочного, будь бдителен, ибо гораздо больше следует опасаться того, что он тебя совратит, чем надеяться на то, что ты наставишь его на путь истинный. Поскольку, стало быть, так опасно общение с невеждами и подлецами, то его следует свести к минимуму, а когда всё же приходится вступать с ними в общение, то делать это следует не иначе, как проявляя осторожность и благоразумие.

Друг мой, долго упражняйся в борьбе с искушениями, соблазнами и желаниями. Поверяй свои душевные порывы и смотри, не окажутся ли они устремлениями больного или затасканной женщины. Старайся дольше оставаться в безвестности. Философствуй только с самим собой. Именно так появляются плоды. Семя, сокрытое от глаз, подолгу лежит в земле и мало-помалу прорастает, чтобы достичь зрелости. Но если оно даст колос прежде, чем возник стебель, то это будет уродством, подлежащим гибели и уничтожению. Желание суетной славы заставило тебя появиться из безвестности прежде времени – и холод да зной убили тебя. Ты ещё кажешься живым, из-за того что на верхушке у тебя осталось немного цвета, но на самом деле ты мёртв, потому что засох твой корень.

«Как я несчастен! У меня нет времени читать и учиться!» – сетуешь ты. Друг мой, а для чего ты учишься? Не ради ли пустого любопытства? Если это так, то ты действительно несчастен. На самом деле учёба твоя должна быть подготовкой к достойной жизни. Начни же сегодня жизнь порядочного и честного человека. Ведь исполнить свои обязанности ты можешь, где бы ты ни был, а дело наставляет лучше, чем книги.

У тебя болит голова и ты жалуешься, что не можешь заняться учёбой. А для чего ты, собственно, учишься? Разве не для того, чтобы стать терпеливым, обрести постоянство, надёжность и прочность? Так выкажи эти качества, когда у тебя болит голова – и вот ты уже всё знаешь. Болезнь – такая же часть жизни, как прогулка и странствие, и она имеет свою полезность, потому что служит испытанием мудрого и показывает ему, каких успехов он добился в постижении мудрости.

У тебя лихорадка, у тебя жар, но если ты переносишь это испытание как того следует, то у тебя есть всё лучшее, что может дать испытание лихорадкой. Ты спрашиваешь, что хорошего может дать лихорадка? Отвечаю: очень многое. И главное: ты страдаешь и при этом не жалуешься ни на богов, ни на людей; не тревожишься о том, что с тобою станет, ибо знаешь, что всё к лучшему; ты готов храбро встретить смерть; чрезмерно не радуешься, когда врач говорит тебе, что дело пошло на поправку, равно как и не огорчаешься, если он говорит, что дела твои совсем плохи. Ибо что это значит, что они плохи? Да то лишь, что близится срок, когда душе твоей назначено отделиться от тела. Считаешь ли ты такое отделение злом? И если оно не произойдёт сегодня, разве не произойдёт оно завтра? Разве с твоею смертью погибнет мир? Так что, как видишь, тебе не о чем беспокоиться, ни когда ты болен, ни когда ты здоров.

Жажда пьяницы отлична от жажды здравого человека. У человека здравого жажда сразу же проходит, едва он её удовлетворил, и он пребывает в довольстве по сему поводу. Но у пьяницы после мгновения радости начинается головная боль, вода превращается в жёлчь, его тошнит, у него колики, и в конце концов эта жажда становится только сильнее. То же происходит с тем, кто одержим богатством, кто одержим почестями и кто одержим стремлением обладать красивой женщиной. Всё это жажда пьяницы. Отсюда происходят ревность, страх, сквернословие, нечистые желания и непристойности.

Друг мой, прежде ты был так мудр, так исполнен стыдливости. Что стало с этой стыдливостью, с твоей мудростью? Вместо того, чтобы читать сочинения Хрисиппа и Зенона, ты читаешь одни отвратительные книги – книги Аристида и Эвемиса.⁴³ Вместо того, чтобы восхищаться Сократом и Диогеном и следовать их примеру, ты восхищаешься и подражаешь лишь тем, кто умеет обманывать и развращать женщин. Ты хочешь быть красивым и пускаешься для этого во всяческие хитрости, ты даже красишься, чтобы им казаться, хотя этим делу не поможешь; у тебя умопомрачительные наряды; ты тратишь состояния на духи и ароматы. Опомнись! Бейся с самим собой. Верни себе стыдливость, обрети достоинство и свою свободу. Словом, стань снова человеком. Вернись к самому себе, говори с самим собой. Ведь никто не сможет убедить тебя так, как ты сам. Начни же с того, что ты осудишь, чему предавался последнее время. Но поторопись, пока поток тщеславия и глупости не унёс тебя.

Пусть насмешки и упрёки друзей не помешают тебе изменить образ жизни. Неужели ты предпочтёшь оставаться порочным, чтобы им нравиться, а не разонравиться им, став порядочным?

Не поддавайся отчаянию, будь как те наставники в борьбе, которые, как только молодой человек упал, приказывают ему подняться и сражаться далее. То же самое и ты скажи своей душе. Ничто не превосходит в гибкости душу человеческую; нужно только захотеть – и всё окажется сделанным. Но стоит тебе расслабиться – и ты пропал. Всей жизни уже не хватит тебе, чтобы встать на ноги. Твоя гибель и твоё спасение – в тебе самом.

Ни победы на олимпийских играх, ни победы, одержанные в сражениях, не приносят человеку счастья. Единственные победы, дающие счастье, – это победы над самим собой. Искушения и испытания – это битва. Ты был побеждён один раз, два, много раз, но не прекращай биться. Если ты наконец победишь, то будешь счастлив всю жизнь так же, как и тот, кто побеждал всегда.⁴⁴