О достоинстве и твёрдости характера

Отныне и впредь определи себе соответствующий характер и старайся его держаться; выработай правила поведения, которым ты всегда будешь следовать независимо от того, находишься ли ты сам с собой или в обществе других.

Не смейся подолгу, не смейся почасту или с избытком.

Избегай трапез вне дома и уклоняйся от многолюдных застолий. И если какие-то исключительные обстоятельства всё же вынудят тебя присоединиться ко всем, то удвой бдительность над самим собой, чтобы тебе не уподобиться простонародью. Ибо знай: коли один из сотрапезников перепачкается, то и сидящий рядом с ним и поступающий так же, как тот, тоже будет испачкан, как бы он до этого ни был чист сам по себе.

Вещами необходимыми для тела пользуйся лишь в той мере, насколько то нужно душе. Это касается прежде всего пищи, одежды, жилья, слуг и тому подобного; и безжалостно отвергай всё, что служит для ублажения расслабленности и тщеславия.

По большей части храни молчание и говори только необходимое, причём в немногих словах. Нам редко придётся говорить, если мы будем стремиться говорить только по существу. Будем всегда воздерживаться от обычных и пустых разговоров: ни слова, стало быть, ни о гладиаторских боях, ни о скачках, ни о состязаниях атлетов, ни о том, что кто пил и что кто ел – ведь именно таковы обычные разговоры между людьми. Особенно же будем избегать говорить о людях, чтобы их порицать, хвалить или сравнивать друг с другом.

Своими речами постарайся направить беседу твоих друзей на предметы приличные и подобающие, а если окажешься в обществе людей посторонних, то упорно храни молчание.

Ты заключаешь в себе качества, каждое из которых предполагает исполнение определённых обязанностей. Ты человек, ты муж весомый, ты гражданин мира, ты сын богов, ты брат всем людям. И только после этого, во вторую очередь, ты сенатор или кто-то ещё, юноша или старец, сын, отец, муж. Подумай же, к чему все эти качества тебя обязывают, и постарайся не уронить достоинство ни одного из них.

Тебе не на что жить, и ты меня спрашиваешь, следует ли тебе, дабы добыть средства к жизни, опуститься до исполнения самой низменной работы, например, подавать ночной горшок тому, кто тебе за это платит. Что я могу тебе на это сказать? Есть люди, готовые подавать ночные горшки, лишь бы не умереть с голоду. А есть такие, для которых это совершенно невозможно. Так что не меня тебе надо спрашивать, а самого себя: суди сам, чего ты всё-таки стоишь.

Люди по собственному почину ценят себя либо очень высоко, либо очень низко, и каждый стоит ровно столько, как он себя ценит. Так что сам определись, кто ты: свободный человек или раб – это целиком в твоей власти.²¹

Ты хочешь походить на большинство людей. Это значит, что ты будешь похож на одну из нитей, составляющих твою тунику: она совершенно похожа на все остальные нити, её составляющие. А что до меня, так я желаю быть вот этой пурпурной лентой: она не только красива сама по себе, но и украшает всё, к чему её приложат. Так почему же ты предлагаешь мне быть таким, как все? Я бы превратился в нитку и перестал быть пурпурной лентой.

Прекрасно сказал Агриппин: «Я никогда не соглашусь стать помехой самому себе».²²

До коих ещё пор ты будешь откладывать и не считать себя достойным самых великих вещей; когда наконец ты станешь следовать здравому рассудку? Ты получил правило, с которым должен согласиться, и ты согласился. Чего же ещё ты ждёшь, в ожидании чего откладываешь исполнение своего дела? Ты уже не ребёнок, а взрослый человек. Если ты будешь и дальше пренебрегать собой, если и дальше будешь развлекаться, если будешь всё время менять свои решения, если каждый день будешь назначать всё новые сроки для занятий над самим собой, то в конце концов и не заметишь, как жизнь кончится, а ты так ничего и не сделаешь, и окажется, что ты упорствуешь в своём невежестве и при жизни, и после смерти. Смелее же, с сегодняшнего же дня считай себя достойным жить как человек, и как человек, уже продвинувшийся в мудрости. И пусть всё, что ты сочтёшь прекрасным и добрым, будет тебе ненарушимым законом. Если тебе представится что-либо мучительное или приятное, славное или постыдное, тут же вспомни, что вот он открытый бой, вот олимпийские игры, в которых ты должен одержать победу и от участия в которых нет возможности отказаться и нет возможности перенести его на другое время. И наконец, что от одного мгновения и от одного деяния мужества или трусости зависит твоё продвиженье или твоя гибель. Именно так, заставляя все вещи служить себе и следуя всегда своему разуму, Сократ достиг совершенства. А что до тебя, то хотя тебе пока ещё и далеко до Сократа, но ты должен жить так, как желающий стать таким как он.

Как наличие маяков, горящих в гавани, оказывает помощь кораблям, сбившимся с курса, так и присутствие человека добра в городе, охваченном бурей страстей, служит большой помощью его гражданам.

Если у тебя знатные родители, то тебя распирает от этой знатности и ты не перестаёшь говорить о ней и уже всем прожужжал уши. Но твоим истинным отцом является сам Бог, ты имеешь Его внутри себя, и ты не помнишь об этой своей знатности, и не ведаешь, откуда ты произошёл и что ты носишь в себе! Вот однако о чём тебе следует помнить во всех делах жизни, всякий миг говори себе: «Бог создал меня, Он внутри меня, я всюду ношу Его с собою. Зачем же я стану марать Его непристойными мыслями, низкими и нечистыми делами, постыдными желаниями?»²³

Если бы Бог вверил твоим заботам юного воспитанника, ты, всячески стараясь оправдать оказанное тебе доверие, всемерно заботился бы о нём и никому не позволил как-то совратить его. Ведь вверяя его твоему попечению, Бог как бы говорил тебе: «Я не считаю, что могу его вверить в руки более верного и заботливого опекуна, чем ты. Сохрани же мне этого сына Моего таким, каков он есть по природе своей. Сохрани его Мне полным чистоты, стыдливости, верности, великодушия, отваги, свободным от смятения и неистовства страстей». И этот воспитанник, вверенный тебе Богом, – твоя душа, несчастный; это – ты сам. И ты пренебрегаешь собой. Какое вероломство, какое преступление!

Тебе было бы затруднительно совершить постыдные действия пред статуей или образом богов; но они тебя видят, они тебя слышат, и ты не краснеешь от стыда, что в присутствии их питаешь в себе непристойные мысли и совершаешь постыдные действия, которые их оскорбляют, которые их бесчестят, которые их огорчают. О, враг богов! О, неблагодарный из неблагодарных, ты начисто забыл свою природу!

Будь ты статуей Фидия, его Афиной или Зевсом, и теплись в тебе жизнь и обладай ты сознанием, ты бы остерёгся сделать что-либо недостойное его или тебя самого, помня о том, чьих рук ты творение; и ни за что на свете ты бы не пожелал появиться в непристойном виде, порочащем твою красоту. Так вот, нисколько не заботясь о том, в каком виде ты предстаёшь перед Богом, ты позоришь руку, создавшую тебя. И сколь огромна разница между одним творцом и другим, между одним творением и другим! ^24-25-26

Если бы кто-нибудь отдал твоё тело во власть первого встречного, тебя бы, без сомнения, это возмутило. А когда ты сам отдаёшь свою душу во власть первого встречного, и тот, осыпая тебя оскорблениями, ввергает её в смятение и расстройство, так ты даже не краснеешь!

Когда ты делаешь что-либо и прекрасно сознаёшь, что это твоя обязанность, не заботься о том, что тебя видят за исполнением её другие, сколь бы дурное мнение они о тебе при этом ни составляли. Ибо коли действие дурно, не делай его вовсе; а если оно хорошо, зачем тебе бояться осуждения тех, кто ничего не смыслят и судят невпопад?

Одна римская дама пожелала передать значительную сумму денег своей подруге по имени Гратилла, которую Домициан отправил в ссылку. Кто-то сказал этой даме, что Домициан наложит руку на эти деньги и их конфискует. «Неважно, – ответила она, – пусть уж лучше Домициан их присвоит, чем я их не пошлю».²⁷

Какого человека можно считать несокрушимым? Того, который твёрдо стоит на своём и не может быть сбит с толку ни одной из тех вещей, что не находятся в нашей власти. Я смотрю на него как на атлета. Он одержал победу в первом бою, выдержит ли он и второй? Он выдержал искушение деньгами, выдержит ли он и искушение красивой женщиной? Он выдержал искушение среди бела дня, у всех на виду, выдержит ли он его наедине с собой и во мраке ночи? Устоит ли он перед славой, клеветой, похвалами и смертью? Устоит ли он перед всевозможными неудобствами и печалями? Словом, возобладает ли он даже над собственными снами? Вот атлет, который мне нужен.

Геракл – был бы он Гераклом без львов, тигров, вепрей, разбойников и прочих чудовищ, от которых он очистил землю? И чему бы без этих чудовищ служили его кряжистые руки, его сила, храбрость, несокрушимое терпение и все прочие его добродетели?

Мужайся же, сознай все способности, коими ты одарён и без страха готовься ко всяческим испытаниям: ты прекрасно вооружён и в состоянии извлечь пользу из любых несчастий, сколь бы они ни были ужасны.

Прежде, чем предстать перед трибуналом судей, предстань перед трибуналом справедливости.

Отказывайся от клятв во всём и везде, если это в твоей власти; а если нет, при малейшей к тому возможности.

«Ты не стремишься угодить такому-то, который так могуществен?» Пусть он будет могуществен, сколько ему влезет, разве в этом моё дело, разве я родился за тем, чтобы угождать ему? Разве нет у меня Того, Кому мне нравиться, Кому повиноваться, Кому подчиняться? Это – Бог и те, кто стоят за Ним.

Когда тебе предстоит беседа с кем-либо, особенно если это одно из первых лиц города, задумайся, что сделали бы на этой встрече Сократ или Зенон.²⁸ Таким-то путём тебе не будет затруднительно исполнить свой долг и подобающим образом воспользоваться тем, что тебе представится.

Когда ты собираешься оказать почтение кому-либо из сильных мира сего, пообещай сам себе, что ты его не застанешь дома: пусть он откажется выйти, или тебе не откроют дверь, или он не обратит на тебя внимания. Если и после этого твой долг зовёт тебя туда, выноси всё, что бы ни случилось, и не пытайся говорить или думать, что тебе это ничего не стоило, ибо так говорит простонародье или люди, над которыми вещи внешние имеют большую власть.

В повседневном общении избегай некстати или подолгу говорить о своих подвигах и опасностях, которым ты подвергался, ибо то, что тебе так приятно всё это рассказывать, вовсе не означает, что другим так же приятно всё это слушать.

Остерегайся также играть роль забавника или шутника, ибо это человек дурного нрава; пойдя по столь скользкому пути, ты незаметно для себя стал бы вульгарным и пошлым и утратил бы тот вес и уважение, какие имел в глазах окружающих.

Также очень опасно присоединяться к разговорам, где говорят непристойности. Когда окажешься втянут в такого рода беседы, при малейшей возможности отчитай того, кто ведёт подобные речи. Или в крайнем случае уж храни молчание и заливающей тебя краской стыда и строгостью лица дай понять, что такого рода разговоры тебе никакого удовольствия не доставляют.

Ты бледнеешь и дрожишь, тебе не по себе, когда тебе предстоит встреча с монархом или большим вельможей. «Как-то он меня примет? Станет ли он меня слушать?» Жалкий раб! Он тебя примет и выслушает, как сочтёт нужным. Тем хуже для него, если он плохо примет человека мудрого, он тем покажет лишь свою гнилую сущность. А тебя-то как может затронуть чужая ошибка? «Но как я буду с ним говорить?» Ты будешь говорить с ним, как пожелаешь. «Боюсь, что я буду сильно волноваться». А что, разве ты не умеешь говорить с достоинством, с осторожностью и неподдельной свободой? Из-за чего ты вздумал бояться другого человека? Зенон нисколько не боялся Антигона, напротив, это Антигон боялся Зенона. Разве Сократ был в затруднении, когда говорил с тиранами или со своими судьями? Разве Диоген был в затруднении, когда говорил с Александром, с Филиппом, ²⁹ с пиратами, со своим хозяином, который его купил?

Вспомни о храбрости Латерана.³⁰ Нерон послал к нему Эпафродита, своего вольноотпущенника, чтобы тот допросил его о заговоре, к которому он примкнул. И какой ответ этот вольноотпущенник получил от него? «Когда мне будет что сказать, я скажу то твоему хозяину!» – «Тебя припроводят в тюрьму!» – «Но какая нужда в том, чтобы я шёл туда со слезами на глазах?» – «Тебя отправят в изгнание!» – «Что мешает мне отправиться в него радостно, полным надежды и довольным собою?» – «Тебя приговорят к смерти!» – «Но какая нужда в том, чтобы я умирал, стеная и жалуясь?» – «Открой мне свою тайну!» – «А вот её-то я и не открою, ибо это в моей полной власти». – «Заковать его в кандалы!» – «Что такое ты говоришь, приятель? Это меня-то ты грозишь заковать в кандалы? Напрасный труд! Ты можешь заковать мои ноги, но моя воля останется свободной, и самому Юпитеру меня не лишить её». – «Я сейчас прикажу отрубить тебе голову!» – «Ба! а когда я говорил, что у моей головы есть преимущество неотрубаемости?» Эти храбрые слова не остались без последствий: Латерана повели на казнь, и так как первый удар палача был слишком слаб, чтоб отрубить ему голову, Латеран, придя в себя, снова подставил шею под удар и с большой твёрдостью держал голову.

Окажись мы в тюрьме накануне суда над нами по обвинению в преступлении, караемом смертью, смогли бы мы терпеть человека, который, войдя к нам, задал бы такой вопрос: «Хочешь, я почитаю тебе стихи, которые только что сочинил?» Мы, наверняка, сказали бы ему: «Зачем, друг, ты докучаешь мне нелепыми разговорами? У меня сейчас другие заботы. Иль ты не знаешь, что завтра меня судят?» А между тем, когда Сократ был в тюрьме, он, накануне пресловутого суда, сам сочинял стихи.

Хочешь увидеть человека всем довольного и который хочет, чтобы всё происходило, как оно происходит? Это Агриппин. Ему сообщают, что сенат собрался, чтобы судить его. «В добрый час, – отвечает он. – А я по обыкновению сейчас намерен помыться». Едва он закончил омовение, ему сообщают, что решение неблагоприятно и что он приговорён. «К смерти или к изгнанию?» – поинтересовался он. «К изгнанию». – «А моё имущество конфисковано?» – «Нет, его тебе оставили». – «Ну что ж, не откладывая, отправлюся в путь. Обедать буду в Ариции – обедать там можно с тем же успехом, что и в Риме».

Как-то Флор спросил Агриппина: «Идти ли мне в театр вместе с Нероном, чтобы там танцевать с ним?» – «Ступай», – отвечает ему Агриппин. «А ты, – спрашивает его Флор, – почему ты тоже не идёшь?» – «Да потому, – отвечает Агриппин, – что я об этом не подумал».³¹

Все великие правила, о которых идёт здесь речь, твёрдо запечатлелись в сердце Приска Гельвидия, и он достойно применил их на деле.³² Однажды император Веспасиан прислал повеление Приску Гельвидию не ходить в сенат. «В его власти освободить меня от моей должности, – ответил Гельвидий, – но я должен ходить в сенат, пока буду сенатором». – «Если придёшь, – сказал ему император, – то только для того, чтобы молчать». – «Не спрашивай моего мнения, – ответил Гельвидий, – и я промолчу». – «Но если ты присутствуешь, – возразил монарх, – я вынужден спрашивать твоё мнение». – «А я, – отвечает Гельвидий, – вынужден сказать тебе то, что мне представляется истинным». – «Но если ты это скажешь, я обреку тебя на смерть». – «Когда я говорил тебе, что я бессмертен? – спрашивает Гельвидий. – Каждый из нас с тобой делает то, что в его власти. Ты обрекаешь меня на смерть, а я переношу смерть без жалоб».

«Тебя приговорили к изгнанию». – Куда бы меня ни изгнали, это место не будет за пределами этого мира. Куда бы я ни поехал, везде будут небо, солнце, луна и звёзды. С тем же успехом я смогу там мечтать и мыслить, общаться с богами и служить им.

Все удовольствия, которыми ты наслаждался на родине и которых теперь лишился, замени следующим: постоянно помышляй о том, что ты повинуешься богам и что в настоящее время ты действительно исполняешь долг человека добра и человека мудрого. Не правда ли, какое преимущество даровано тебе? – иметь возможность сказать самому себе: «Сейчас, когда все мудрецы наставляют своих воспитанников прекрасному и объясняют им, каковы обязанности человека добра, я претворяю их заветы на деле. Они объясняют всем мои добродетели, они славословят меня, сами того не ведая, ибо то, что они хвалят и чему учат других, я претворяю на деле».