Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Настоящее время
|
|
То, чем полнится настоящее время Ивана Денисовича, делится, как мы знаем, на «свое» и «казенное» время. При очень плотном, незыблемом распорядке дня Шухову удается выкроить «личное» время – и наведаться в санчасть, и отстоять за Цезаря очередь за посылкой, и перепрятать хлебушек, и купить самосад… Настоящий заключенный употребляет личное время только на удовлетворение своих жизненно необходимых потребностей, без чего он не может обойтись, что составляет содержание его повседневности.
Настоящее время в любые времена – это граница прошлого и будущего. В настоящем времени всегда присутствует то, что пришло из прошлого, и то, что еще только прорастает, что станет отчетливым, зримым, действенным только завтра, но заявило о себе уже сегодня.
Герой Солженицына не формулирует эту мысль, но он прямо говорит о том, что в жизни происходит что-то совсем новое, для многих неожиданное – то, что заключенным не позволяет соглашаться с беззаконием власти и подлостью стукачей.
Внутренняя композиция, отчетливо проступающая сквозь внешнее сцепление эпизодов, я думаю, основывается на двух диаметрально противоположных сценах рассказах. В самом начале Иван Денисович вспоминает о завете бригадира, о его трех запретах: не долизывать миски, не косить на санчасть и не стучать. Тот, кто нарушает эти заповеди, не доживает по лагерным законам до конца своего срока. Причем Шухов сразу же замечает, что уж насчет стукачей бригадир был не прав. Действительно, в сто четвертой бригаде преспокойно действует «свой» стукач, и ничего, кроме глухого ворчания заключенных, ему не мешает. Но в конце рассказа, как бы в ответ на вопрос, поставленный в его начале, сказано: «чего-то новое в лагере началось»: «И правда, чего-то новое в лагере началось. Двух стукачей известных прямо на вагонке зарезали, по подъему. И потом еще работягу невинного - место, что ль, спутали. И один стукач сам к начальству в БУР убежал, там его, в тюрьме каменной, и спрятали. Чудно'... Такого в бытовых не было. Да и здесь-то не было...». Протест, пусть и тайный, в конце концов, перерос в мощное движение сопротивления в самых разных лагерях. Именно этот протест, а не только и не столько «возвращение к ленинским нормам партийной жизни», побудил «верных учеников и соратников товарища Сталина» через три года после его смерти на него списать все грехи и преступления тридцатилетнего его правления.
В самом начале рассказа звучит мысль об обреченности тех, кто переступает три лагерные запрета. Воспоминания о словах бригадира определяют и конкретную лагерную тему физического сохранения жизни, и вечную тему взаимоотношений человека и обстоятельств, того, что от веку запрещено, и тему ничем не ограниченной вседозволенности. Через весь рассказ проходит испытание разных героев этими соблазнами. И перед финалом как ответ, на поставленный в начале рассказа вопрос, речь заходит о возмездии тем, кто нарушает эти запреты, кто неразбочив в выборе средств для достижения своих целей, кто готов «долизывать миски», «стучать» и «косить»:
«Бригадир наклонился к Дэру и тихо так совсем, а явственно здесь наверху:
– Прошло ваше время, заразы, срока' давать! Ес-сли ты слово скажешь, кровосос, – день последний живёшь, запомни!
Трясёт бригадира всего. Трясёт, не уймется никак.
И Павло остролицый прямо глазом Дэра режет, прямо режет.
– Ну что вы, что вы, ребята! – Дэр бледный стал – и от трапа подальше.
Ничего бригадир больше не сказал, поправил шапку, мастерок поднял изогнутый и пошёл к своей стене.
И Павло с лопатой медленно пошел вниз.
Ме-едленно...»
Оказывается, что время – это не просто «срок», не просто бесконечный ряд похожих друг на друга дней. Это не остановленное лагерным распорядком время. Настоящее время – столкновение «раньше» (всего пришедшего из прошлого, когда власть чувствовала свою полную безнаказанность) и «теперь», когда власть по неведомым ей причинам не может действовать по-прежнему.
Таким образом, в ходе движения сюжета изменяется характер внешнего конфликта, его понимание участниками этого конфликта – лагерными начальниками, охранниками и заключенными. Власть понимает время как неизменное, устойчивое, подвластное ей. И все делает для сохранения и упрочения такого понимания. Жертвы этой власти ощущают движение времени от прошлого к будущему, ощущают вектор этого движения и участвуют в нем.
|
|