Образование. Помимо задачи сохранения аскетической традиции, в условиях репрессий для Церкви было жизненно важно решить проблему подготовки новых кадров

Помимо задачи сохранения аскетической традиции, в условиях репрессий для Церкви было жизненно важно решить проблему подготовки новых кадров церковнослужителей, а следовательно - церковного образования. Со второй половины 1920-х гг. Патриаршая Церковь в отличие от обновленцев не имела возможности легально давать своим членам начальное, среднее или высшее духовное образование^. Разумеется, попытки продолжать дело церковного образования подпольно не прекращались. По всей стране при храмах во множестве возникали кружки, призванные дать детям и подросткам (а это каралось особенно строго) азы христианского воспитания. В 1926 г. такой кружок при поддержке местного епископа Августина (Беляева) существовал в Иваново-Вознесенске. Весной 1929 г. такие кружки работали в Кинешме, Юрьевце и том же Иваново-Вознесенске. Иногда число их посетителей было значительным. В Ачинском округе кружок Закона Божьего посещали 84 человека^. Порой организаторы кружков ставили перед собой более сложные задачи, чем преподавание Закона Божьего, и вели занятия по апологетике и Священному Писанию. Вокруг изучения Нового Завета строилась работа кружков Христианского студенческого движения, возникших в России перед Первой мировой войной под влиянием христианских студенческих кружков в Германии. Целью движения была проповедь Евангелия среди молодежи. Проповедь эта была внеконфессиональна: в кружки входили православные, лютеране, баптисты, прозелитизм среди членов ХСК был запрещен. Говорить о ХСК в контексте церковного подполья нам позволяет тот факт, что многие их члены в процессе работы в кружках примкнули к Российской Православной Церкви, стали священниками и епископами. Среди них были один из лидеров ХСК священник Владимир Амбарцумов, активный член студенческих кружков Н. Е. Пестов (1892-1978), в дальнейшем - известный автор православного самиздата. В 1924 г. движение было запрещено, часть его членов арестована, но кружки продолжали действовать нелегально^.

Существовали в церковном подполье и высшие учебные заведения Патриаршей Церкви. В частности, мы можем реконструировать судьбу нелегального учебного заведения, стремившегося продолжить традиции Московской Духовной академии^. Покинув Сергиев Посад, академия с осени 1919 г. продолжала занятия в различных московских храмах.

«В Москве, - вспоминал переехавший туда в 1920 г. будущий епископ Вениамин (Милов), - я возобновил и свое обучение в Духовной академии, которая, доживая последние дни, ютилась в разных местах города: в Епархиальном доме, в церкви Иоанна Воина, в церкви Петровского монастыря и в храме Живоначальной Троицы в Листах у Сухаревки. Профессура в академии оставалась еще старая. <...> Среди профессоров я уже встретил не поверхностных дилетантов, каковыми являлись преподаватели семинарии, но серьезных, глубоких, часто безупречных знатоков своего предмета. Отношение их к преподаванию было добросовестным. Талантливость, творческий подход, тонкость выводов и обобщений блистали в их лекциях. Некоторые профессора способны были передать своим студентам любовь к своему предмету, охотно обнаруживали готовность руководить студенческими самостоятельными занятиями. Таковыми были патролог профессор И. В. Попов, профессор отец Павел Флоренский и некоторые другие»^.

Иером. Вениамин (Милов) закончил учебу в марте 1922 г., но, несмотря на его пессимистическое замечание о доживаемых академией последних днях, она продолжала свое существование^. Мы встречаем упоминания о ней в различных источниках второй половины 1920-х - первой половины 1930-х гг.

Остановимся прежде всего на руководителях нелегальной академии. С сентября 1917 г. по март 1922 г. ее работой руководил ректор (протоиерей Анатолий Орлов (1879-1937), который проходил в качестве одного из обвиняемых по первому московскому процессу над духовенством о сопротивлении изъятию церковных ценностей и был сослан в Нарымский край. Его преемником стал протоиерей Владимир Страхов (1883-1938). Он с 1912 г. был экстраординарным профессором по кафедре Нового Завета, человеком, близким к священномученику Илариону (Троицкому). В ноябре 1917 г. он стал священником, а потом настоятелем московской церкви Троицы в Листах. В мае 1920 г. отец Владимир занял должность проректора академии, а в апреле 1922 г. - исполняющего обязанности ректора. 30 декабря 1930 г. протоиерей Владимир Страхов был арестован и сослан в Архангельск; в Москву он больше не вернулся^. Очевидно, с этого момента работой подпольной академии стал руководить еп. Варфоломей (Ремов), о котором говорилось выше в связи с подпольной монашеской общиной Высоко-Петровского монастыря^.

Нелегальная академия была предметом постоянного интереса со стороны карательных органов. В начале 1925 г. она попала в список агентурных разработок 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ¹, а в начале 1933 г. были арестованы и осуждены несколько ее студентов. Это произошло после того, как один из священников Сергиевского храма на Большой Дмитровке, где в то время находилась петровская община, подал в ОГПУ сведения о действующей при храме «нелегальной академии». В конце марта были арестованы несколько членов общины, в том числе иеродиак. Феодор (Богоявленский), который фигурировал в деле как студент академии^.

В действительности в 1933 г. тайная академия не была уничтожена, еп. Варфоломей и отдельные преподаватели (например, о. Иоанн Смирнов, о котором речь пойдет ниже) оставались на свободе. Это позволяет сделать вывод, что академия продолжала действовать, по крайней мере, в 1933 и 1934 гг., до ареста еп. Варфоломея в феврале 1935 г. Очевидно, именно с этого момента она окончательно прекратила свое существование^. Во всяком случае источников второй половины 1930-х гг., в которых упоминалась бы подпольная московская академия, у нас уже нет.

К сожалению, мы практически ничего не знаем о числе студентов и выпускников этого учебного заведения. Кроме иером. Вениамина (Милова), учащимися нелегальной академии были иноки подпольного Высоко-Петровского монастыря иеромонахи Феодор (Богоявленский) и Герман (Полянский), а также священник Василий Надеждин. Судя по всему, ее студентами были будущие священники и монахи, готовившиеся к постригу и принятию сана, в возрасте 25-35 лет. Еп. Вениамин (Милов), пожалуй, был из них единственным, кто дожил до 1940-х гг.

У потомков отца Василия Надеждина сохранился уникальный документ - его диплом (на старом бланке МДА) об окончании академии и присуждении ему 10/23 мая 1926 г. степени кандидата богословия. Благодаря этому документу сегодня мы можем более подробно судить о внутренней жизни (преподавательском составе, изучаемых предметах) и истории этого учебного заведения. Диплом о. Василия был выдан в Москве 5/18 октября 1927 г. и подписан (в следующем порядке) и. о. ректора, проректором протоиер. Владимиром Страховым, ординарными профессорами С. Глаголевым, священником Павлом Флоренским (еп. Варфоломеем, С. Соболевским. На дипломе стоит печать МДА и номер - 86^.

О. Владимир Страхов и еп. Варфоломей как руководители академии упоминались нами выше. Заслуженный профессор МДА С. С. Глаголев (1865-1937) преподавал основное богословие, был известен как энциклопедически образованный человек. Он был арестован в Сергиевом Посаде в мае 1928 г. и сослан в Пензу. Профессор по кафедре греческих языка и словесности, член-корр. АН СССР С. И. Соболевский (1864-1963) был братом знаменитого филолога академика А. И. Соболевского, который, возможно, также преподавал в тайной академии^. Из дела Петровского монастыря 1933 г. мы узнаем имена еще двух преподавателей подпольной академии: протоиерея Иоанна Смирнова и профессора И. П. Четверикова. О. Иоанн Смирнов (1879-1937) был магистром богословия и экстраординарным профессором МДА, специалистом по церковно-славянскому языку и палеографии, а И. П. Четвериков (1875-?) - экстраординарным профессором по кафедре логики и психологии, вошедшим в состав преподавательской корпорации МДА в 1920 г. Кроме того, известно еще как минимум девять преподавателей академии, читавших лекции в Москве в основном в первой половине 1920-х гг.^.

Учебный план подпольной академии был унаследован от дореволюционной МДА, хотя и подвергся некоторой коррекции. Судя по диплому о. Василия Надеждина, шестнадцать общеобязательных предметов оставались прежними, а изменения коснулись предметов специальных. Вместо теории и истории иностранной и русской литературы во второй половине 1920-х гг. студенты изучали историю философской терминологии, психологию религии, историю церковного пения, историю русской Церкви в синодальный период и - как и раньше - один из европейских языков.

В целом учебный процесс строился по традиционной схеме: читались лекции, писались диссертации, хотя время диктовало и новые условия. По воспоминаниям прихожан Высоко-Петровского монастыря, для студентов академии устраивались экскурсии в Третьяковскую галерею, куда они ходили маленькими группами по 2-3 человека. Это могли быть занятия по богословию иконы. Лекции же читались обычно в подсобных помещениях храмов (в подвалах, на колокольнях).

Учебный процесс предусматривал написание кандидатской диссертации. Так, о. Вениамин (Милов) писал работу по патрологии на тему «Преподобный Григорий Синаит. Его жизнь и учение». Как сказано в позднейшей характеристике этой работы, «предварительно с греческого языка на русский он < иером. Вениамин> перевел пять книг творений Преп. Григория и попутно критически проанализировал прежние переводы этих творений, принадлежащие Паисию Величковскому и Епископу Феофану (Говорову). Разбросанный в книгах Преп. Григория Синаита материал из области христианской догматики, этики и аскетики был им систематизирован и развернут в виде логически стройного мировоззрения Синаита.

Кандидатское сочинение получило высшую оценку»^. Судя по его диплому, писал кандидатское сочинение и о. Василий Надеждин.

Неясно, насколько эффективна была работа тайной академии. Большинство из ее учеников, вероятно, были уничтожены. Лишь немногие из них, как еп. Вениамин (Милов), смогли найти применение своим знаниям в послевоенные годы. И все-таки подпольная академия существовала в течение 15 лет, продолжая традиции дореволюционного духовного образования. Один из ее выпускников с теплотой отзывался о том времени:

«Думаю, что из академии я вынес определенную глубину мышления, способность к самостоятельной научной работе, жажду знания и уважение к серьезной научной мысли. Подробности содержания курсов от времени затушевались в памяти, но дух академической науки до сих пор витает в моей душе»^.