Понятие морфемы: единицы и операции

§ 1. Аддитивная модель морфологии и отклонения от нее

В предыдущей главе мы рассмотрели понятие словоформы как «верх­ней» единицы морфологического уровня: эффективность проведения гра­ницы между словоформой и сочетанием словоформ с этой точки зрения равнозначна эффективности проведения границы между морфологией и синтаксисом. Было показано, что в общем случае такую границу про­вести очень непросто, и тем не менее существуют критерии (особенно в языках с малым количеством единиц промежуточной природы), в соот­ветствии с которыми жесткие комплексы морфем — словоформы — обре­тают право на существование как объект со своими особыми свойствами.

Аналогичные проблемы могут возникать и по отношению к «ниж­ней» единице морфологического уровня — морфеме (и, следовательно, по отношению к границе между морфологией и фонологией). Казалось бы, универсальный характер (и тем более само существование) морфем является гораздо более бесспорным фактом, чем универсальный характер и само существование словоформ; тем не менее, степень самоочевид­ности многих утверждений и здесь в очень сильной степени зависит от особенностей языка. Если языки с «сильными» морфемами нередко оказываются языками со «слабыми» словоформами (поскольку большин­ство некорневых морфем в этих языках — клитики либо форманты), то возможна и обратная ситуация в виде языков с «сильными» словофор­мами и «слабыми», т.е. плохо выделимыми морфемами. Не случайно в современной морфологии достаточно популярны концепции, авторы которых (опираясь на весьма давнюю традицию) вообще отрицают необ­ходимость понятия морфемы в модели языка (об этих концепциях речь пойдет подробнее в §4). Основаниям для таких моделей служит прежде всего материал «слабоморфемных» языков.

С какими именно явлениями могут быть связаны трудности выделе­ния морфем? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим прежде всего каноническое представление о морфеме (приблизительно в том виде, как оно сложилось в 30-40 гг. XX в. — прежде всего в трудах таких американских дескриптивистов, как Л. Блумфилд, Ч. Хоккет, Ю. Найда и др.). Хорошо известно, что морфема определяется как минимальный

знак, означающим которого является цепочка фонем: это «элементарный сегментный знак», в лаконичной формулировке И. А. Мельчука [1975]^|). Наименее проблематичная ситуация имеет место в том случае, когда ли­нейная цепочка фонем, являющаяся текстом на некотором естественном языке, однозначно расчленяется на примыкающие друг к другу значимые подцепочки.

6 структуралистских теориях языка данная операция называлась «первое языковое членение» (в отличие от «второго членения» — на фонемы); сами эти термины принадлежат А. Мартине [Martinet 1970: 13-15]. Простейший метод осуществления «первого членения» основан на том, что в текстах выделяются идентичные цепочки фонем с идентичным значением; этот метод носит название «квадрат Гринберга» (см. [Гринберг I960]), так как для выделения морфем в нем используются пропорции вида:

пират-ы пират-ами

Дефисом показано то членение, которое данный квадрат дает возможность осуществить. При этом часть -am-, общая у основ пират и томат, в качестве самостоятельной морфемы в их составе уже не выделяется, поскольку из единиц пир, том, пират и томат (хотя все они, вообще говоря, и существуют в рус­ском языке в качестве знаков), нельзя построить правильного в семантическом отношении «квадрата».

Как можно заметить, в качестве текстов, подлежащих сегментации на морфемы, обычно фигурируют минимальные тексты, т. е. словофор­мы. Разумеется, количество морфем в «хорошо членимой» словоформе может быть существенно большим двух. Рассмотрим в качестве при­мера русскую словоформу (1) (для простоты — в ее орфографической записи; использование фонологической транскрипции в данном случае не привело бы к получению принципиально иных результатов):

(1) пере, вед.ем.те-ка (например, в контексте: А переведёмте-ка его на ту сторону улицы — вдруг он узнает свой дом?)

') Строго говоря, за понятием элементарного сегментного знака в системе И. А. Мельчука (который в этом отношении следует прежде всего практике позднего американского де-скриптивиэма) закреплен не термин «морфема», а термин «морфа*; морфемой же считается объединение совпадающих по значению, но находящихся в отношении дополнительной дистрибуции морф (которые называются алломорфами данной морфемы; ср. понятия фоне­мы и аллофона). Это терминологическое различие вполне последовательно, но в реальной лингвистической практике малоупотребительно, и мы не будем его придерживаться. В каж­дом случае читателю надлежит устанавливать из контекста, идет ли речь о морфеме как о двусторонней единице текста (в большинстве случаев) или как о совокупности своих алломорфов. Термин «морфема» впервые был введен И. А. Бодуэном де Куртснэ в 1881 г.; термин *морф[а|» появляется более чем на полстолстие позднее в работах американских дескриптивистов (впервые, по-видимому, в 1947 г. у Ч.Хоккета).

В составе (1) выделяется 5 морфем; межморфемные границы предель­но ясны; значение каждой морфемы может быть выявлено с достаточной степенью надежности и «вклад» его в значение целого также предста­вляется ясным. Так, -вед- описывает некоторый тип движения (в кото­ром имеются по крайней мере два участника — инициатор-«ведущий» и исполнитель-«ведомый»); пере- дополнительно модифицирует это дви­жение (указывая на существование некоторого важного промежуточного этапа, принадлежащего траектории движения); -ем- указывает, во-пер­вых, на то, что в число инициаторов движения входят говорящий и его адресат и, во-вторых, что говорящий мыслит это движение как еще не осуществившееся и приглашает адресата принять совместно с ним участие в его осуществлении; -те дополнительно указывает на то, что адресатов в данной ситуации более одного; наконец, использование -ка свидетельствует о том, что говорящий считает себя вправе «дружески ма­нипулировать» адресатом в данный момент, поскольку между говорящим и адресатом сушествуют особые неформальные отношения (их точная природа для нас в данном случае не принципиальна).

Точно так же, как все перечисленные сегменты, не подвергаясь ка­ким-либо существенным изменениям, соединяются в одну словоформу, все названные смыслы без специальных дополнительных преобразований соединяются в одно целое, которое и является смыслом словоформы (1). Перед нами — аддитивная модель морфологии, в соответствии с которой слова складываются из морфем приблизительно так же, как строится дом из кубиков: простым соположением стандартных «деталей», с которыми не должно при этом происходить никаких изменений. Интуитивно такая модель, по-видимому, не только носителями языка, но и лингвистами ощущается как наиболее «естественная» — во всяком случае, имплицит­но или эксплицитно именно она долгое время оказывалась основным (если не единственным) объектом теоретических построений морфоло­гов. Между тем, как нам предстоит очень скоро убедиться, в языках мира аддитивная модель отнюдь не является единственной и, может быть, даже не является явным образом преобладающей.

Чтобы понять, какие трудности могут возникать при сегментации текста на морфемы, последовательно рассмотрим различные отклонения от аддитивной модели; мы начнем при этом с относительно «безобидных» отклонений, с тем чтобы в конце перейти к анализу таких, которые подрывают само понятие морфемы в его классическом виде.

Аддитивная модель предполагает так называемый изоморфизм фор­мального и семантического членения; иначе говоря, если некоторый смысл 'А* разлагается на элементы 'х' и 'у', то и выражающая этот смысл цепочка фонем /А/ состоит из подцепочек /х/ и /у/. Изоморфизм «первого лингвистического членения» — не менее важная особенность

аддитивной модели, чем собственно аддитивный принцип (предполагаю­щий равенство целого простой сумме составных частей).

Мы рассмотрим три главных отклонения от принципов аддитивности и/или изоморфизма, встречающиеся в естественных языках: кумуляцию, идиоматинность и контекстную вариативность (порядок их перечисле­ния и рассмотрения отражает, условно говоря, степень их удаления от аддитивного эталона).