Вдохновенный труд

Вероятно, каждый человек родится с каким-то своим призванием. Один любит музыку, другой увле­кается живописью... А меня с детства влекло к стан­кам. Если бы не это, может быть, я никогда и не стал бы зуборезом.

Как это было?

Я рано лишился матери, потом отца и девяти лет был принят на воспитание в детский дом завода «Красная звезда» в Кировограде. Кроме меня, здесь воспитывалось еще пятьдесят детей. Мы жили в общежитии, тут же была школа и мастерские или, как мы называли, цехи: слесарный, токарный, ли­тейный, модельный. Каждый мог выбрать себе занятие по вкусу, учиться ремеслу, которое ему больше по душе.

Не знаю, с чего это началось, но, сколько помню, меня больше всего интересовали зубчатые колеса, шестеренные передачи. Ка­жется, не ахти какая штука — зубчатое колесо! А если вдуматься — гениальное изобретение. Ведь без зубчатого колеса не обходится ни одна машина. Возьмите обыкновенные часы —сколько там колесиков. И все должны быть точно размерены и пригнаны одно к другому, иначе часы не пойдут. В автомобиле, в металлорежущем станке, в червячной передаче любого механизма — всюду зубчатые колеса. Не будь этого изобретения, механика, наверное, долго топталась бы на месте, потому что без шестерен ни одна современная машина не будет работать.

Хорошо было в детском доме! Всегда с благодарностью буду вспоминать школу, в которой я там учился. И прежде всего потому, что она воспитала во мне любовь и уважение к труду. Еще на школь­ной скамье я крепко запомнил, что главное в жизни — труд, и с дет­ства его полюбил.

По окончании школы воспитанников детского дома переводили на завод. В 1929 году и я поступил на завод «Красная звезда».

Меня назначили модельщиком —собирать деревянные модели для зубчатых колес, а мне хотелось самому нарезать зубья. Просился к станку, но мне говорили: «Молод ты еще и ростом мал. Подожди».

Пришлось примириться. Я делал то, что поручали, учился, а сам присматривался к станкам и мечтал: буду зуборезом.

Так и вышло, но до этого мне пришлось еще поработать на строительстве электростанций. Работал модельщиком в мастерских нескольких строек. Я вырезал из дерева модели зубчатых колес, по которым потом отливали детали, но не оставлял мечты о станке.

Я уже заканчивал срок своей службы в Красной Армии, когда однажды в читальне мне попалась в руки газета, в которой я увидел снимок блуминга. Замечательная, могучая машина! Ее построили на Уралмаше. Что это за завод? Я еще ничего не знал о нем. Зашел разговор, и тут один из товарищей, сам из Свердловска, с увлече­нием стал рассказывать об этом заводе. Он назвал Уралмаш «отцом заводов».

— Почему «отцом»?

— Так назвал его Горький.

Товарищ показал нам газетную вырезку. Это было письмо Мак­сима Горького строителям Уралмаша.

«Вот пролетариат-диктатор, — писал Алексей Максимович, — создал еще одну могучую крепость, возвел еще одно сооружение, ко­торое явится отцом многих заводов и фабрик.

С каждым месяцем, с каждым годом рабочая энергия все более мощно и грандиозно воплощается в жизнь, творя чудеса трудового героизма.

Еще два—три года жизни, и вы, товарищи, явитесь непобеди­мыми для всех врагов, которые и теперь боятся вас.

Прекрасную жизнь строите вы. Счастлив сказать вам это от всей души».

Я подумал и спросил:

— А зуборезные станки там есть?

— На Уралмаше-то? — удивился товарищ. — Вот чудак! Да там какие хочешь станки увидишь. Кончишь службу, поезжай на Уралмаш. От души советую...

Таким-то путем я оказался на Уралмаше. Ходил по цехам, и, сказать откровенно, «а первых порах оторопь взяла. И вправду «отец заводов»! Подойдешь к станку и растеряешься. Великан! Как рабо­тать на таком? А люди работают. Да еще как работают!

Нельзя было не восхищаться замечательной техникой, которую я увидел на заводе. Особенно понравились, конечно, зуборезные станки. Я залюбовался ими, блеском и отделкой металла, множеством приспособлений, механизмов и думал:

«Вот здесь мое место».

И стал проситься к станку.

Дали мне зуборезный станок. Так исполнилась, наконец, моя давняя мечта.

* * *

Как я учился работать, как осваивал станок, — долго рассказы­вать. Часто бывает, когда оглядываешься на прошлое, кажется — ни­чего особенного не было. Трудился, как все. Хочется только заме­тить, что никогда не надо бояться первых трудностей. Иногда слы­шишь от молодого рабочего: «Не выходит у меня, и не выйдет». По­чему «не выйдет»? Выйдет! Надо лишь по-настоящему захотеть это­го. Первые трудности, конечно, бывает нелегко перешагнуть. Но если преодолел, можно сказать, что и вся гора сдвинулась.

И еще одно. Случается, молодой рабочий сразу хочет перевыпол­нить норму, сделать побольше, торопится, спешит. Этим только испор­тишь себя. Скорость в работе приходит не сразу, но она должна прийти, если упорно овладевать своей машиной, станком, приучать себя к четкой, продуманной и ритмичной работе.

Очень по душе пришлись мне слова товарища Сталина о том, что труд в нашей стране стал делом чести, делом доблести и герой­ства. И еще о том, что, если человек у нас работает хорошо — он герой труда, своего рода общественный деятель. В этих немногих сло­вах нашего великого вождя выражена главная сущность эпохи социа­лизма, в которой мы живем. Трудись честно, а все остальное само придет к тебе.

Уже перед Великой Отечественной войной мне показалось мало одного станка, и я пытался работать на нескольких. Не сразу, конечно, удалось это, и по-настоящему многостаночником я стал уже в военные годы.

Наш завод, как и другие предприятия, во время войны пе­решел на выпуск продукции для фронта. Профиль производства резко изменился, пошли совсем другие детали, временно не стало зубо­резной работы. «Что же получается? —думал я. — Другие станки работают с предельной нагрузкой, около них горы новеньких дета­лей, а зуборезные стоят без дела. В такое-то время!»

Особенно были перегружены фрезеровщики. Порой из-за них задерживалась даже сборка машин. Хорошо зная свой зуборезный станок, да и некоторые другие, я несколько вечеров просидел над «Справочником зубореза», сделал расчеты и убедился, что фрезе­ровать можно и на зуборезном станке. Взял кривошип и пошел к мастеру.

— Могу, — говорю, — выполнить эту операцию на зуборезном станке. Разрешите?

Мастер отнесся к моему предложению с недоверием, но раз­решил.

Поставил я деталь на станок, стал настраивать его. Настраи­ваю, а у самого, чувствую, сердце забилось сильнее: до того рад.

Взял длинную фрезу — нехватает. А мастер стоит тут же и головой качает. «Подожди, — думаю. — Цыплят по осени считают!»

Я решил доказать, что не только можно эту операцию выполнить на зуборезном станке, но и производительность будет больше, чем на фрезерном. Задача, надо сказать, была трудная, но я все хорошо об­думал и был уверен в успехе. Вместо одной длинной фрезы я взял две, соединил их — хватило. Рассчитал, что за одну установку при помощи разворота стола, не снимая детали, можно обрабатывать сра­зу четыре плоскости. Стол у станка очень удобный, позволял это.

Так я и сделал. Конечно, нагрузка станку досталась очень боль­шая. Кое-кто из товарищей, глядя на мою работу, говорил:

— Этому станку больше не работать!

Меня не смущали такие разговоры. Я изучил свой станок и от­лично знал, что он может дать.

Вышло по-моему. На строгальных и фрезерных станках снимали за смену одну деталь, а я стал снимать самое меньшее по три. При­способившись к работе по-новому, я попросил для обработки и дру­гие детали.

* * *

Наше заводоуправление, партийный комитет и заводский коми­тет профсоюза всегда держат самую крепкую связь с рабочими, постоянно посвящают нас в производственные планы, вовлекают в общественную жизнь. На одном из совещаний с рабочими-стахановцами директор рассказал, как работает завод, и заговорил о буду­щем. Из его слов мы поняли, что завод получил задание начать под­готовку к переходу на выпуск мирной продукции.

Какая нужна была прозорливость партии и правительства, уверенность в силах страны и народа, чтобы еще в ходе войны плани­ровать послевоенное мирное строительство, смело готовить народное хозяйство к переходу на мирные рельсы!

Я ушел с этого совещания с чувством гордости за нашу страну, за наш народ и великую партию Ленина—Сталина.

Еще двигались по железным дорогам на запад эшелоны с тан­ками, вооружением, боеприпасами, а мы уже знали, что будем делать

на своих заводах после того, когда враг будет окончательно разбит. Понятно, что мне, как всем советским людям, хотелось сделать свой подарок Родине к предстоящему празднику победы и началу мирной жизни. Думая об этом, я стал уплотнять свой рабочий день, перешел на обслуживание сначала двух станков, потом трех. В отдельные дни я выполнял на них за смену по пятисот процентов нормы.

В феврале 1946 года, выступая перед избирателями, товарищ Сталин начертал грандиозный план восстановления и дальнейшего развития всего народного хозяйства в послевоенный период. Прошло немного времени, и в марте того же года Верховный Совет СССР утвердил план первой послевоенной пятилетки. Все помнят, какой небывалый подъем вызвал этот величественный сталинский план. Вместе со всем народом и я почувствовал в себе необычайный при­лив сил и взял обязательство выработать за пятилетку 60 тысяч нормо-часов, или 25 годовых норм.

Обязательство было серьезное. Чтобы выполнить его, я перешел на обслуживание пяти зуборезных станков, но при этом просил пере­ставить их по-новому. Я разместил свои станки в строго продуманном порядке: станки, требующие много ручного времени, были поставле­ны в центре, подальше от меня поместились станки, у которых до­вольно большое машинное время, и дальше всех — автоматический станок, работающий без моего вмешательства пять—шесть часов. Между станками мне устроили специальные стеллажи для деталей и заготовок.

Тщательно пришлось продумать порядок обслуживания станков, чтобы ни один из них не простаивал без дела. Ошибки не было, все мои расчеты полностью подтвердились. В первый же год работы на пяти станках я выполнил семь годовых норм. Нефтяные установки, которые мы стали выпускать после войны, успешно работали на неф­тяных промыслах Советского Союза. В каждой из них имелись зуб­чатые колеса, сделанные мною.

Немного времени прошло еще, и ваши конструкторы во главе с инженером Сатовским спроектировали мощный электрический экс­каватор. На заводе был организован экскаваторный цех. Меня пере­вели туда и поручили обрабатывать шестерни первого экскаватора.

Наш экскаватор должен быть лучшим в мире. Весь коллектив Уралмаша стремился к тому, чтобы создать самую совершенную ма­шину. Рабочие с нетерпением ждали, когда закончится сборка пер­вого опытного экскаватора, спрашивали сборщиков:

— Скоро?

— Скоро, — отвечали сборщики.

Понятно, с каким волнением я нарезал шестерни для первого экскаватора, как старался оправдать оказанное мне доверие.

И вот наступил торжественный день. Стальной великан вышел из цеха. Все знали, что экскаваторы нужны в Донбассе, в Сибири, и на Сахалине, и на Крайнем Севере. Все видели, что наш экскава­тор удался на славу.

Чудесная машина! В несколько секунд она выполняет дневную норму землекопа, двумя взмахами ковша может загрузить железно­дорожную платформу.

После митинга по случаю выпуска первого экскаватора знакомый мастер сборки пригласил меня подняться в кабину экскаватора.

— Хороша машинка! — повторял он, любуясь на плавный ход и безотказную работу всех частей огромного механизма.

— А как мои шестерни? — вдруг вырвалось у меня. Я ждал, он засмеется — уж очень наивный вопрос! Но вместо этого мастер серьезно сказал:

— Хорошо работают шестерни. Смотри, как плавно идут, нигде не стучит. Зуборезы не подкачали.

К декабрю сорок седьмого года я выполнил уже четырнадцать годовых норм. Уралмашевские экскаваторы работали во всех концах страны, и в каждом из них была частица моего труда. Опытом моей работы все больше интересовались другие зуборезы, и я охотно де­лился с каждым.

В дни, когда по всей стране пронесся призыв передовых пред­приятий выполнить послевоенную пятилетку досрочно, я увеличил свои обязательства, которые и до того были достаточно серьез­ными, и взялся выполнить за пятилетку не двадцать пять годовых норм, а не менее тридцати. Я был уверен, что мои станки не под­ведут.

Смена у меня строится по своеобразной циклограмме. Цикл — это период времени, в течение которого я поочередно успеваю обслу­жить все <? танки. Главное в циклограмме — рассчитать так, чтобы ручное время у разных станков не совпадало, а равномерно распре­делялось между машинным временем. Вот как это выглядит «а прак­тике.

Приступая к работе, я в первую очередь пускаю два станка, ко­торые не требуют длительной настройки. Теперь они могут дей­ствовать без моего вмешательства сорок минут. Затем вклю­чаю станок «ЗФ-24», который может работать автоматически шесть часов; после него станок «ЗШ-40», работающий без моего уча­стия около часа, и, наконец, последний — «ЗФ-12», способный рабо­тать автоматически пятнадцать—двадцать минут.

К этому моменту один из первых станков закончил операцию. Я подхожу к нему, меняю деталь. Тут заканчивает работу второй станок. Несколько минут на заправку — и он работает снова, а я перехожу к «ЗФ-12». Сменив на нем деталь, я получаю пятнадцать свободных минут, в течение которых обхожу весь участок, чтобы проверить, все ли идет как надо.

После этого наступает очередь сменить детали на станке «ЗШ-40». Цикл закончен, начинается новый цикл. Станок «ЗФ-24», работающий без остановки шесть часов, в цикл даже не входит, по­скольку он может обойтись без перенастройки в течение такого дли­тельного времени.

Конечно, в разные дни на станки поступают разные детали, и в зависимости от этого меняется и циклограмма. Но существо ее остается неизменным: распределить работу между станками таким образом, чтобы каждый из них был загружен все восемь часов, то есть, чтобы с каждого можно было снять не менее 100 процентов того, что он может дать. У меня так и получается. В среднем я вы­полняю сменное задание на 500—600 процентов.

Главное — точный расчет времени. Не суетиться, не торопиться и не терять попусту ни одной секунды, дорожить временем.

Не все еще знают цену минутам. Так, наблюдая за зуборезом, работавшим на одном из соседних станков, я скоро заметил, что он

безразлично относится к простоям. Задержат ему подачу деталей, а он и не беспокоится, ждет, вместо того чтобы сейчас же пойти к ма­стеру или начальнику участка и потребовать немедленно устранить задержку.

Я вызвал соседа на соревнование.

— Мне за тобой не угнаться!.. — смутился он.

— Почему? — говорю. — Разве я не такой же человек, как ты?

Стал я его исподволь учить, указывать на ошибки. Смотрю — не

обижается. Ну, раз не обижается, значит пойдет дело на лад. И, дей­ствительно, пошло.

Сосед не только научился бережливо расходовать рабочее время, но и перенял от меня многие приемы работы: научился быстро и хо­рошо настраивать станок, стал применять повышенные режимы реза­ния, старался экономить время на каждой операции.

Все станочники нашего участка соревновались. Мы решили сде­лать свой участок высокопроизводительным и стать примером для всего цеха. Другие участки перенимали наш опыт. Прошло немного времени, и производительность нашего цеха возросла более чем вдвое. Весь цех стал высокопроизводительным.

По мере того как все выше поднималась в нашем цехе новая волна социалистического соревнования, усиливалась и тяга рабочих к учебе. Многие стали посещать лекции во Дворце культуры имени Сталина. Я сам так втянулся в это, что не пропускал ни одной инте­ресной лекции.

* * *

Однажды меня вызвали в партком завода. Прихожу. В кабине­те секретаря парткома поднимается с дивана какой-то человек. Отре­комендовался работником центральной печати.

— Хотим попросить вас, чтобы вы выступили на стахановском «вторнике» и прочитали лекцию.

Я не сразу понял.

— О какой лекции идет речь?

— Да о вашей. Лекция об опыте вашей работы, о вашем ме­тоде.

Вот те раз! Я даже растерялся. Никогда мне не приходилось чи­тать никаких лекций. Писал в заводской газете-многотиражке об опы­те своей работы, но чтобы прочитать целую лекцию...

Спрашиваю секретаря парткома, как быть.

— Надо, надо, товарищ Пономарев! Пускай народ послушает* как ты работаешь. Какую годовую норму уже выполняешь?

— Да пятнадцатую, — отвечаю.

— Вот видишь! Надо выступить с лекцией.

— А когда? — спрашиваю.

— Да чем скорее, тем лучше. Желательно в ближайший вторник.

Так и уговорились.

Стал я готовиться. Ко мне прикрепили в помощь инженера Аро- нова. Он должен был выступить с содокладом. Обложился я техниче­ской литературой, чертежи подготовил. Готовлюсь, и удивительно мне: рабочий я или техник? А товарищ Аронов мне разъясняет:

— Вот так, — говорит, — и происходит стирание граней между физическим трудом и умственным.

Наступил вторник. Вечером сажусь в автобус, чтобы ехать на лекцию, а сам каюсь: зачем согласился! Два заводских автобуса полным-полнехоньки. Конструкторы, технологи, стахановцы, начальники смен и цехов — все едут мою лекцию слушать. «Это отсюда столько едет, а там, думаю, еще больше будет!..»

И верно... Лекция была назначена в помещении Уральского по­литехнического института имени Кирова. Зал человек на тысячу и — ни одного свободного места. Приехали представители обкома и гор­кома партии, стахановцы почти со всех машиностроительных пред­приятий города.

Актовый зал — красавец. Мраморные колонны, сияют хрусталь­ные люстры... Торжественно, как в большой праздник. Вышел я на трибуну — заволновался, с трудом произнес первые фразы, ну а потом постепенно успокоился, заговорил ровнее, толковее.

После лекции пришлось еще ответить на вопросы. Много было подано записок. В одной из них меня спрашивали: что же все-таки я считаю в своей работе самым главным? Тут припомнился мне сказ нашего писателя-уральца Павла Петровича Бажова «Живинка в деле».

Писатель рассказывает, как Тимоха Малоручка сумел даже в таком, казалось бы, незаметном и черном деле, как углежжение, най­ти интерес и превратить его в настоящее искусство.

Живинку в деле углядел, вот в чем суть! Очень мудрый сказ! И вот там есть такие слова: «Она, то есть живинка-то, во всяком де­ле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет».

Вот, выходит, и меня такая живинка зацепила. Ее я и считаю самым главным в своем деле. Да и не только в моем, а в любом, за какое ни возьмись. А рождает эту живинку в нас, советских людях, наша любовь к Родине, к большевистской партии, к мудрому отцу и учителю товарищу Сталину.

Так я и ответил на записку. Долго мне хлопали.

А ведь если призадуматься, много пользы эта живинка мне принесла. И не только мне. Вот, скажем, снашивался у меня угол фрезы. Всегда один и тот же. Из-за этого значительно укорачивался срок службы инструмента. Изучил я это явление, и что же оказа­лось? Оказалось, что угол фрезы снашивается из-за того, что ее трет стружка, отходящая от детали. Достаточно было поставить фрезу по-другому, как стружка начала отходить в сторону, и инструмент стал служить вдвое дольше против прежнего.

А вот зубья!.. Технические правила требуют нарезать их сверху вниз. А почему? Все так делают. А червячная фреза при этом почему-то быстро садится, работает хуже. Я заинтересовался этим, при­кидывал так и этак и стал нарезать зубья наоборот — снизу вверх. И фреза стала работать гораздо дольше.

Мелочь? А сколько таких мелочей в работе! Из них склады­вается темп труда, производительность, все наши успехи. При вни­мательном отношении к таким мелочам значительно ускоряется и об­легчается весь процесс труда и дает гораздо лучшие результаты.

А работай я без инициативы, не заинтересуйся этим явлением •— и по сей день менял бы фрезы в два раза чаще.

Во всяком деле можно найти живинку. Может быть, поэтому я никогда не устаю на работе. В рабочее время я словно сливаюсь со своими станками. Посмотрю на часы — жалко, что смена подходит к концу. Бывает, дома голова болит, а пойдешь работать—все проходит.

Иногда приходится слышать: Что изменится, если я сделаю одну лишнюю деталь? Ничего...

Неправда! Ведь нас миллионы. Пусть каждый сделает по одной лишней детали, и страна получит дополнительно миллионы деталей.

То напряжение, с которым я заставил работать свои станки, на­вело меня на мысль о том, что надо лучше обслуживать механизмы. Я выступил с призывом закреплять оборудование за рабочими: «Дать каждому станку хозяина!» Мою инициативу поддержали и ди­рекция и партийный комитет. В короткий срок на заводе за 872 ра­бочими было закреплено 923 единицы оборудования.

Мне присвоили звание сначала лучшего зубореза Уралмашзаво- да, затем лучшего зубореза города. О моих достижениях упомина­лось в рапорте уральцев товарищу Сталину. Это было для меня боль­шой радостью. В 1948 году в моей жизни произошло еще одно боль­шое событие: меня приняли в коммунистическую партию. В том же году я начал учиться в вечерней школе. Повторил курс семилетки, окончил седьмой класс с похвальной грамотой, а к осени сорок де­вятого года поступил в вечерний техникум.

К февралю 1949 года я выполнил двадцатую годовую норму; к марту 1950 года, как раз в канун выборов в Верховный Совет СССР, закончил двадцать четвертое годовое задание.

* * *

В воскресенье, 5 марта, я пришел с ночной смены, лег спать. Вдруг приходит технолог цеха. Сквозь сон слышу — поздравляет же­ну, потом будит меня:

— Вставай! Такое событие в твоей жизни, а ты спишь!

Ничего не понимаю.

— Какое событие?

— Сталинскую премию тебе присудили.

Я думал, он шутит.

— Да не шучу! Машину за тобой прислали, поезжай сейчас же к директору. Тебя ждут.

Поднялся, умылся, сел в машину, а все еще как-то не верится: «Неужели мне такая честь?»

Приехал в партком, а оттуда вместе с парторгом ЦК ВКП(б) отправился к директору. Все поздравляют, жмут руку... Значит, правда... Тогда только и поверил что такое счастье мне выпало.

Вместе с другими товарищами мне присудили Сталинскую пре­мию за коренные усовершенствования в зубофрезеровании, значи­тельно увеличивающие производительность труда.

Все поздравляют, и вижу, что это не только моя радость, это общая радость, для всех. Я и до этого всегда ценил и уважал труд, а тут словно заново открылись глаза. Всему миру показывает наше правительство, как надо ценить труд рабочего человека.

Иду я по заводу, и точно другим вижу его. Вот он, наш краса­вец Уралмаш! Силища-то какая!

Здесь, на Уралмаше, прошли многие годы моей трудовой созна­тельной жизни. Вот иногда слышишь: наши люди сравнивают завод с родным домом. Это правильно. Я скажу больше: наш завод для нашего человека — это больше, чем родной дом. О нашем заводе сложилась хорошая поговорка: «Уралмаш — моя семья, моя школа, мой дом». В семье мы получаем первые знания жизни, первые сове­ты, так сказать, начальное воспитание; на заводе, в коллективе, каж­дый из нас становится человеком в лучшем смысле этого слова — советским человеком.

Наш завод досрочно выполнил пятилетку и по уровню и по объ­ему производства.

Посмотрел бы сейчас на него Алексей Максимович Горький! Вот как оправдались пророческие слова великого пролетарского писа­теля. Наш Уралмаш — это действительно могучая крепость социали­стического труда, одна из многих, построенных в годы сталинских пятилеток.

Незадолго до выборов в Верховный Совет СССР коллектив на­шего трижды орденоносного завода добился новой большой победы: собран первый советский мощный шагающий экскаватор. И — не мо­гу не гордиться — многие шестерни в этой гигантской машине тоже сделаны моими руками, отфрезерованы на моих зуборезных станках.

Прекрасен труд в нашей стране! А откуда приходят к нам такие успехи, откуда берутся все новые и новые силы?

Мы побеждаем потому, что весь советский народ трудится на.благо Родины — счастливой и могучей.

Недавно я прочитал книгу, в которой помещены многочисленные письма американских безработных. Прямо страшно читать о челове­ческих страданиях, на которые обрекает трудящегося человека капи­тализм. В одном из писем безработный Чарльз Дойль из города Феникса, в штате Аризона, пишет:

«Я сталевар. За последние тридцать лет я работал на сталели­тейных заводах. Три года тому назад меня выгнали на улицу, и с тех пор я уже не находил работы. Деньги, которые я скопил, давно про­едены. Вчера я спал на верфи под навесом. Работы я уже не ищу...»

Вот какова участь рабочих при капитализме!

Американский рабочий искал хотя бы какого-то подобия работы, и так и не нашел ее... А нам, советским людям, не приходится искать работы. Не работы мы ищем, а нового в ней, такого, чтобы еще ее улучшить, чтобы еще больше принести пользы любимой Родине.

ВИКТОР ТЕРЕНЬТЬЕВИЧ ПОНОМАРЕВ

С. АХМЕДОВА,

ковроткачиха, лауреат Сталинской премии